ЧАСТЬ ВТОРАЯ 7 страница

— Отвечай! Какая у тебя классовая принадлежность?

Потому как во рту у пациента в этот момент торчали клещи, разобрать, что он там мычит, было совершенно невозможно. Зубодер деланно наклонялся к самому его рту и вопил:

— Крестьянская беднота? Славно! Вырву тебе больной зуб!

Едва успев договорить, он выдирал многострадальный зуб. Потом Зубодер быстренько втискивал в кровящую дырку пинцетом ватный тампон и велел пациенту крепко сжать зубы, чтоб остановить кровь. Тут уж помещик не помещик, а все одно сидел с забитым ртом, превращенный Зубодером в бедного крестьянина, пока тот с небывалым энтузиазмом демонстрировал ему выдранное богатство:

— Видал? Это вот больной зуб бедняка. Ежели ты был бы помещик, то и зуб был бы не больной, а какой-нибудь другой, здоровый.

Потом Зубодер протягивал свою революционную и стяжательскую лапу:

— Председатель Мао учит нас: революция — это тебе не дармовое угощение… Выдрали тебе твой революционный зуб, пожалуй выложить свой революционный цзяо.

А революционный Кузнец вообще никогда не спрашивал про классовую принадлежность. Он считал, что он-то держит себя, как надо, так что классовые враги не осмелятся сунуться в его лавку. Ударяя себя в грудь, Кузнец твердил с небывалым запалом:

— Только трудолюбивые бедняки да середняки могут прийти ко мне за серпами и мотыгами. А тунеядцам-помещикам, всяким там эксплуататорам они на что?..

Когда революция хлынула мощным потоком, Кузнец, Портной и Точильщики с жаром занялись революционной работой. Обнажившись по пояс и обмотав руку красной революционной повязкой, Кузнец принялся ковать не серпы и мотыги, а наконечники для копий с красными кисточками. Выкованные им наконечники тут же перекочевывали в лавку наискосок, к Точильщикам. Эти двое, тоже заголившись и повязав красные тряпки, больше уже не точили свои ножницы. Пристроившись на лавке и широко расставив ноги, они, обливаясь потом, шаркали об оселок копейными наконечниками. От Точильщиков наконечники сразу отправлялись в лавку к Портному. Тот, несмотря на майку, был тоже при голых руках и красной повязке. Он больше не кроил одежду, а шил одни только красные флаги, повязки и кисточки для копий. «Великая пролетарская культурная революция» превратила нашу Лючжэнь в настоящий Цзинганшань*. Прям как в стихах у председателя Мао: «На горах развеваются флаги, под горами гремят барабаны!»

Зубодер тоже нацепил революционную красную повязку, что досталась ему в подарок от Портного. Глядя на бесконечную копейную суету, он сохранял ледяное спокойствие. У копий с кисточками зубов не водилось, нечего было выдирать, нечего было пломбировать и уж тем более некуда было вставлять протезы. Так что он лежал в своем кресле и ждал зова революции.

А малолетний Ли слонялся здесь и там. Насмотревшись на то, как кипит, будто на оборонном заводе, оружейная работа, он, зевая, подошел к парусиновому зонтику Зубодера Юя. Без своего неотлучного брата ему было одиноко и скучно. Он таскался везде и зевал. Зевота — штука заразная, и, завидев, как зевает без продыху Ли, Зубодер принялся зевать во всю пасть с ним вместе.

Раньше на столике Зубодера лежали только больные зубы. Теперь же, повинуясь духу времени, он разложил там штук десять выдранных по ошибке здоровых зубов. Проходившим мимо революционным массам Зубодер разъяснял свою недвусмысленную классовую платформу: здоровые зубы все как один принадлежали классовым врагам. Углядев под своим зонтом малолетнего Ли, Зубодер Юй решил и ему разложить все по полочкам. Приподнявшись в кресле, он ткнул пальцем в выдранные зубы и сказал:

— Это все здоровые зубы, которые я выдрал у классовых врагов.

Потом он ткнул в больные зубы, разложенные для привлечения клиентов:

— А это все больные зубы, которые я выдрал у братьев и сестер по классу.

Ли безо всякого интереса покивал головой. Он смерил взглядом все вражеские и братские зубы и решил, что это скучно до одури. Потом он уселся на лавку рядом с креслом Зубодера и снова стал зевать. Зубодер пролежал к тому моменту без дела уже полдня. С таким трудом удалось ему приманить к себе этого Ли, а тот взялся соревноваться с ним, кто кого перезевает.

Зубодер Юй сел в кресле, оглядел соседний столб и, потрепав мальчишку по затылку, спросил:

— Не пойдешь тот столб обработать?

— Так уже, — покачав головой, ответил Ли.

— Ну, пойди еще раз, — взялся подбадривать его Зубодер.

— Скукотища, — сказал Бритый Ли. — Я уже по всем столбам в поселке прошелся пару раз.

— Мать твою! — вскрикнул Зубодер. — Так ты, выходит, раньше был бы императором при гареме, а теперича, как его, серийный маньяк, за решетку да расстрелять.

Едва услышав про расстрел и решетку, Бритый Ли остановился посередине очередного зевка. Выпучив глаза, он накинулся на Зубодера:

— За столбы тоже сажают и к стенке?

— Конечно, — Зубодер сменил тон. — Это смотря какая у тебя классовая платформа.

— Че такое классовая платформа? — не понял малолетний Ли.

Зубодер показал на соседний столб:

— Они для тебя классовые враги? Или сестры по классу?

Бритый Ли по-прежнему ничего не понимал. Но на Зубодера снизошло вдохновение, и он с сияющим видом вещал:

— Ежели эти столбы для тебя классовые враги, то ты их так конструктивно критикуешь; ежели они для тебя сестры по классу, то ты должен оформить свои с ними отношения. А если брак не зарегистрирован, то, значит, ты насильник. Ты ж их все отделал, так что, выходит, всех сестер в поселке изнасиловал, и что, спрашивается, тебя за это, по головке погладить?

Услышав это, Ли почуял, что опасность миновала, и его распахнутые глаза сжались в щелочки. Зубодер потрепал его по затылку:

— Понял небось? Понял, что такое классовая платформа?

— Понял, — закивал Ли.

— Вот и скажи мне, они для тебя классовые враги? Или сестры?

Ли сморгнул и сказал:

— А если они для меня телеграфные столбы?

Зубодер опешил, а потом рассмеялся:

— Экий прохвост.

Посидев полчасика с гоготавшим Зубодером, Ли решил, что с ним все равно тоска зеленая, и вернулся в лавку Кузнеца. Он сел на скамейку, оперся о стену, свесил голову и, скрючившись, стал смотреть, как хозяин лавки бодро кует свои копья. Левой рукой он зажимал наконечник щипцами, а правой звонко молотил по железу, так что искры разлетались во все стороны. Повязка на его левой руке все время сбивалась вниз, а потом снова возвращалась на место, когда тот вскидывал руку со щипцами, и наконечник опять и опять взмывал в воздух. Залитый потом Кузнец ковал, поглядывая то и дело на Бритого Ли. Про себя он думал, что это малолетнее чмо раньше вечно пристраивалось верхом на скамейку, а сегодня вдруг притащилось мрачнее тучи и уселось в углу, как чумная курица. Наконец Кузнец Тун не выдержал и спросил:

— Эй, ты больше не развлекаешься со скамейками?

— Развлекаюсь? — Ли засмеялся, слова Кузнеца показались ему забавными. Потом он помотал головой и произнес с горькой усмешкой: — Нет у меня сейчас полового влечения.

Кузнец заржал:

— Все, парень, импотенция.

Ли засмеялся с ним вместе и спросил:

— А что такое импотенция?

Кузнец отложил свой молот, снял с шеи полотенце и, отирая пот, сказал:

— Расстегни портки, посмотри на свою пипиську…

Бритый Ли расстегнул штаны и посмотрел. Кузнец спросил его:

— Небось обмякла вся?

Ли закивал:

— Мягкая, как тесто.

— Вот это, брат, и есть импотенция. — Кузнец повесил полотенце обратно на шею и сощурил глаза: — Ежели пиписька у тебя твердая, как пушечный ствол, вот-вот выстрелит, то это влечение твое пришло, а ежели мягкая, как тесто, то это импотенция.

Бритый Ли охнул и, словно открыв новый материк, произнес:

— Оказывается, я импотент.

Тогда он был уже в нашей Лючжэни известным кадром. Лючжэньские бездельники то слонялись по улицам, приставая к революционным толпам, чтоб покричать с ними вместе лозунги да повскидывать кулаки, то торчали под платанами и зевали. Все эти бездельники знали, кто такой был Бритый Ли. Едва завидев его, они оживали и начинали ржать, покрикивая друг другу:

— Столбовой умелец показался.

Бритый Ли тогда был уже совсем не тот, что прежде. После того как Сун Фаньпина заперли в сарае, а Сун Ган сорвал себе голос и перестал с ним разговаривать, он ходил один-одинешенек по улицам, повесив голову и опупевая от голода. Телеграфные столбы его больше не трогали. А вот слоняющимся толпам по-прежнему именно он и был нужен. Бездельники смотрели на проходящих мимо бесконечных демонстрантов, брали его в плотное кольцо и, тыкая пальцами в соседний столб, тихонько шептали ему:

— Эй, паря, че-то давненько ты не упражнялся со столбами.

Бритый Ли, качая головой, звонко отвечал:

— Я больше с ними не забавляюсь.

Бездельники, зажимая рты, заходились коллективным смехом. Они толпились вокруг мальчишки, не давая ему сбежать, и ждали, когда поближе подойдут демонстранты. Тогда они снова принимались пытать его:

— А че это ты с ними не забавляешься?

Многоопытный Ли привычным движением расстегивал штаны и велел всем смотреть внутрь:

— Видали? Видали мою пипиську?

Стукаясь головами, все таращились на содержимое его штанов. Усердно кивающие головы снова и снова ударялись друг о друга, и, потирая затылки, люди говорили «да». Ли опять спрашивал их, как по заведенному:

— Ну что, твердая, как пушечный ствол, или мягкая, как комок теста?

Не догадываясь, к чему он ведет, все опять кивали головами:

— Мягкая, мягкая, как тесто…

— Вот поэтому я и не забавляюсь, — с гордостью произносил он.

Потом он махал рукой на прощанье, как эдакий благородный разбойник, покидающий свою братию, и выходил из окружения толпы. Сделав пару шагов, Ли оборачивался и говорил тоном умудренного старца:

— У меня импотенция!

Толпа взрывалась хохотом, а Ли, вернув себе расположение духа, с воинственным видом уходил прочь. Проходя мимо какого-нибудь телеграфного столба, он походя пинал его, выражая свое полнейшее равнодушие.

Глава 13

Пока Бритый Ли шатался по поселку, по карманам у него гулял ветер. Когда его начинала мучить жажда, он шел к реке попить. Когда живот сводило от голода, он, сглатывая слюну, тащился домой. Дом к тому моменту был уже усеян битыми горшками, шкафы повалены. Сил поставить их на место у Ли с Сун Ганом не было. По полу была раскидана одежда, и им приходилось нехотя подбирать ее. С момента, как Сун Фаньпина заперли в том самом сарае, случилось еще два обыска; всякий раз Бритый Ли спешил тут же смыться, оставляя брата один на один разбираться с пришедшими. Сун Ган, пытавшийся втолковать им что-то своим осиплым голосом, выводил всех из себя и обязательно зарабатывал несколько оплеух.

Все это время Сун Ган не выходил из дому: запершись в четырех стенах, он круглые сутки кашеварил, как заправский повар. Когда-то Сун Фаньпин учил детей готовить, но Бритый Ли давным-давно забыл все вчистую, а вот его брат запомнил. Когда Ли, понурив голову, возвращался домой с голодным брюхом, Сун Ган встречал его готовым ужином. Расставив миски и разложив древние палочки, он сидел за столом, поджидая Бритого Ли. Едва завидев, что тот входит в дом, пуская слюни, Сун Ган начинал выдавливать из осипшего горла нечленораздельные звуки. Ли знал, что он говорит: «Наконец-то ты вернулся». Не дожидаясь, пока тот переступит порог комнаты, Сун Ган хватал свою миску и лопал с волчьим аппетитом.

Бритый Ли не имел ни малейшего представления о том, как проводил эти дни Сун Ган. А тот каждый день пытался управиться с керосинкой: сперва, не дыша, чиркал спичкой, потом осторожно поджигал кусочки ваты, становившиеся день ото дня все меньше и меньше. Он покрывался с ног до головы потом, перемазывался в керосине так, что под ногтями у него становилось черным-черно, и, наконец, варил для Бритого Ли бадью полусырого риса. Когда Ли ел этот рис, на зубах у него скрипело и пощелкивало, как от гороха. Часто, не успев наесться, он уже уставал жевать, и его мучила отрыжка. Овощи Сун Ган жарил тоже на редкость гадко. У его отца они получались ярко-зелеными и сочными, а Сун Ган всякий раз зажаривал их до безобразия, так что на цвет они напоминали ботву из рассола с черными пятнами керосиновой гари, или очень пресную, или вконец пересоленную. Бритый Ли и так не слишком разговаривал с Сун Ганом, а тут, подзаправившись его едой, он приходил в самое настоящее бешенство:

— Рис сырой, овощи как тухлые, и вообще ты помещичий сынок…

Сун Ган покрывался красными пятнами и начинал сипеть. У Бритого Ли никак не получалось разобрать, что он говорит:

— Кончай подсвистывать — как будто комар, ей-богу.

К тому моменту, когда Сун Ган смог говорить в голос, он уже научился варить рис. Тогда они с братом подъели все овощи, оставленные отцом, осталось только немного крупы. Сун Ган разложил готовый рис по мискам и поставил на стол бутылку соевого соуса. Увидев, как входит Бритый Ли, он наконец-то хрипло выдавил из себя с небывалым восторгом:

— На этот раз сварился!

Сун Ган действительно сумел сварить рис зернышко к зернышку. В памяти Бритого Ли этот рис навсегда остался самым лучшим — хоть и едал он потом много-много и получше сваренного, но ему все равно казалось, что рис Сун Гана ничто не могло превзойти. Ли решил, что Сун Гану повезло по счастливой случайности — все равно что слепой кошке поймать мышь. Наевшись за несколько дней полусырого риса, тем вечером они наконец-то попробовали вареного. Овощей не было, был только соевый соус. Наливая его в крупу, они размешивали соус в мисках, пока рис не становился блестящим и буро-красным, пока запах сои не раскрывался от жара и не заполнял собой весь дом.

К тому времени уже стемнело. Дети ели, а луна освещала их из окна, пока ветер гудел в стрехах. Сун Ган, давясь рисом, заговорил своим осиплым голосом:

— Неизвестно, когда папа вернется.

Просипев это, он заплакал, отставил миску и принялся всхлипывать, опустив голову. Он пытался проглотить забивавший его рот рис, а потом заревел в голос, размазывая слезы. Его хриплые вопли звучали как растянутая, бессильная сирена, то протяжно, то коротко. Сун Ган трясся всем телом.

Бритый Ли тоже опустил голову, ему вдруг стало не по себе. Сун Ган наварил такого славного рису, и Ли хотел было даже перекинуться с ним парой слов, но так ничего и не сказал, а только подумал про себя: «Помещичий сынок».

Сварив свой вкуснейший рис, Сун Ган на следующий день снова взялся за старое. Увидев в миске сухие тусклые рисинки, Ли тут же понял, что его песенка спета: опять придется давиться недоварком.

Сидевший напротив Сун Ган в этот момент ставил научный эксперимент. Он аккуратно насыпал в одну миску соли, а в другую налил немного соевого соуса и стал пробовать на вкус соленый и политый соусом рис. Когда брат вошел в комнату, Сун Ган уже вынес свое заключение. Он радостно объявил тому, что соленый рис куда вкуснее политого соусом. Соли нужно сыпать совсем чуть-чуть, насыпал немного — и в рот, не давай ей растаять, а то как растает, так ничего и не почувствуешь.

Ли пришел в бешенство.

— Хочу вареный рис, я не ем полусырой! — орал он.

Сун Ган оторвался от миски и сообщил ему плохую новость:

— Керосин кончился. Как рис вполовину сварился, так огонь и пропал.

Ли сразу потерял норов и принялся жевать сырой рис. Раз не было керосина, значит, и на огонь рассчитывать не приходилось. Бритый Ли сидел и думал про себя, как славно было бы, если б Сун Ган писал керосином и выдувал бы из задницы чистый огонь. В итоге Сун Ган упросил брата посыпать чуть соли и тут же съесть с ней немного рису. От этой попытки у Ли загорелись глаза. Соль с рисом звонко захрустели на зубах, особенно соль, в которой он начал различать вдруг приятный привкус. Тут Ли понял, почему Сун Ган велел ему жевать сразу, не дожидаясь, пока соль растворится. Это было похоже на добывание огня: приятный привкус возникал в одно мгновение, когда зубы перетирали соляные крупинки; как только они растворялись, вся приятность исчезала, оставался только вкус соли. Бритый Ли в первый раз почувствовал, что в полусыром рисе тоже есть своя прелесть. В этот момент Сун Ган сообщил ему вторую плохую новость:

— Рис, кстати, тоже закончился.

Вечером они опять ели присыпанный солью недоварок, оставшийся от обеда. На следующий день разбудить их смогло только солнце, скользнувшее лучами по задницам. Вскочив с постели, братья побежали на угол дома отлить, потом умылись, вытянув из колодца по бадье воды, и только после этого вспомнили, что есть нечего. Бритый Ли присел у порога и решил посмотреть, как будет выкручиваться с едой его брат Сун Ган. Сун Ган перерыл все содержимое шкафов, поворошил то, что валялось на полу, но так ничего и не нашел. Оставалось только закусить собственными слюнями.

А Бритый Ли, тоже глотая слюни, снова побежал шнырять, будто пес, по переулкам. Сначала он скакал довольно резво, но уже к обеду превратился в спущенный мяч. От голода восьмилетний пацан будто постарел раз в десять: голова у него кружилась, в глазах рябило, руки и ноги висели, как плети, а из пустого живота все время разило отрыжкой. Он просидел порядочно времени под придорожным платаном, свесив голову набок и глядя на проходящих людей. Ли своими глазами видел, как мимо прошел человек с мясным пирожком: он жевал его так, что изо рта тек мясной сок, и, как ни в чем не бывало, слизывал его языком. Еще мимо пробежала женщина, лузгавшая семечки, сплюнув шелуху прямо ему на голову. Но больше всего Бритого Ли взбесила какая-то приблудная шавка, изо рта у которой, как назло, торчала кость.

Он и сам не помнил, как доплелся до дома. Ли чувствовал только, как бурлят от голода кишки, и шел домой — не в надежде отыскать там съестное, а просто чтоб завалиться спать. Кто мог подумать, что, едва переступив порог, он увидит силуэт сидящего за обеденным столом Сун Гана. Ли чуть не взорвался от радости. Падая в обморок от голода, он как-то нашел в себе силы броситься к столу.

Бросок этот был, правда, проделан впустую. Ли тут же увидел, что ел Сун Ган. Поставив перед собой мисочку воды, тот клал себе в рот щепотку соли, ждал, пока она не растворится, а потом аккуратненько запивал ее водой. Доев соль, брат стал прихлебывать маленькими глотками соевый соус. Раздув щеки, он перекатывал его во рту с видом настоящего гурмана, а потом опять запивал все водой из миски.

Сун Ган проделывал все это из последних сил. Ему было так голодно, что он даже не хотел разговаривать. Ткнув пальцем во вторую миску, стоявшую на столе, он дал понять, что она предназначалась Бритому Ли. Потеряв всякую надежду, тот опустился рядом и принялся делать все то же самое. Соль, вода и соевый соус, как ни крути, были лучше, чем совсем ничего. В итоге пустой обед все ж таки вышел обедом. Бритому Ли вроде полегчало; он свалился на кровать, забормотал себе под нос, что пойдет глянет, не дают ли нынче во сне чего съестного, облизал губы и уснул.

Сказано — сделано: едва погрузившись в дремоту, Бритый Ли натолкнулся на большой короб, окутанный горячим паром. Несколько поваров в белых спецовках, выкрикнув бодрое «раз-два, взяли!», приподняли ее крышку, и Ли увидел, что пирогов с мясом было в ней столько, сколько народу собиралось обыкновенно базлать на школьном дворе. Из пирогов вытекал мясной бульон. Тут повара снова накинули свою крышку и сказали, что еще не готово. Ли завопил, что давно готово, вон уж и сок весь вытек — но повара не обратили на него никакого внимания. Все, что ему осталось, так это смирно стоять рядышком и ждать. Когда мясной сок потек из короба наружу, повара наконец заявили: «Готово!» Откинув с бодрым вскриком крышку, они сказали: «На, ешь!» — и Ли, как пловец, нырнул в короб. Упершись грудью в гору пирогов, он запустил зубы в самый сочный и в этот миг… проснулся!

Это Сун Ган разбудил Бритого Ли. Раскачивая его во все стороны, он хрипло кричал:

— Нашел! Нашел!

Упустив стараниями брата свой пирог, Ли с горя заревел, размазывая слезы и пиная ногами Сун Гана. Из перекошенного рта доносилось только: «Пирожок! Пирожок! Пирожок!» Через пару минут он, правда, сменил гнев на милость, потому как заметил в дрожащей руке Сун Гана деньги и продталоны. Он даже успел разглядеть, что это были две пятиюаневые купюры.

Сун Ган, не останавливаясь ни на секунду, твердил, как ему удалось разыскать оставленные отцом деньги и талоны. Бритый Ли ничего не мог взять в толк — мозги у него окончательно расквасились от пирожкового сока. Словно набравшись новых сил, он спрыгнул с кровати и сказал:

— Пошли за пирожками!

Сун Ган замотал головой:

— Нет, сначала надо пойти спросить папу.

Ли крикнул:

— Если ждать твоего папашу, то я тут быстрее сдохну от голода!

Но Сун Ган все равно мотал головой:

— Мы не сдохнем, мы быстренько его разыщем.

Гляди ж ты, и деньги, и продталоны — пироги того и жди появятся, а Сун Гану, этому придурку недоделанному, все неймется идти искать какого-то долбаного папашу. Бритый Ли от злости аж затопал ногами. Не сводя глаз с денег и талонов в руках брата, он решил отобрать их силой. Углядев, что хочет сделать Ли, Сун Ган быстро спрятал деньги вместе с талонами в карман. Они начали драться и повалились на землю. Сун Ган что было мочи вцепился в собственный карман, а Ли все пытался залезть вовнутрь. Сил на пустой желудок не было никаких. Повозившись, они замерли, переводя дух, а отдышавшись, схватились снова. Потом опять решили перевести дыхание. В конце концов Сун Ган поднялся с пола, чтоб броситься к двери, но Ли перегородил проход. От усталости у обоих подкашивались ноги. Они стояли друг против друга. Потом Сун Ган бросился в кухню, зачерпнул из бадьи воды и стал шумно вливать ее в себя. Напившись, он подошел к Бритому Ли.

— Теперь во мне силища! — засипел он.

Толкнув брата обеими руками, он мигом вышвырнул его из дверей. Перепрыгнув через лежащего, Сун Ган побежал искать отца.

Бритый Ли лежал на полу, как забитая свинья. Потом поднялся и, как шелудивый пес, притулился у порога. Всплакнув, он почувствовал себя еще голодней, чем был, и тут же перестал плакать. Ли сидел и смотрел, как шевелится от ветра листва на деревьях и как поблескивает свет у него на коленях. Он думал, как славно бы было, если б солнечный свет можно было жевать, как тонкие полоски мяса, а ветер можно было бы хлебать, как мясной бульон. Посидев так какое-то время у порога, он поднялся и пошел к кухонной бадье выпить воды. Когда Ли напился, то почувствовал, что это и вправду прибавило ему сил. Тогда он, прикрыв двери, ушел бродить по улицам.

Бритый Ли, еле волоча ноги, прошлялся весь вечер по улице впустую: ничего съедобного ему так и не встретилось, встретились только трое тех самых школьников. Когда Ли стоял, опершись на платан, он услыхал их гаденький смешок:

— Эгей, паря!

Он поднял голову и увидел, что его уже окружили. Судя по их радостным физиономиям, они собирались отрабатывать на нем свои подсечки. На этот раз Ли не кинулся бежать — у него просто не было сил. Он сказал тем троим:

— Я весь день ничего не жрамши…

Патлатый Сунь Вэй ответил:

— Вот мы тебя пылью и накормим.

Ли принялся умолять:

— Сегодня не надо, лучше завтра, а?

— Ишь чего, — одновременно сказали те трое. — И сегодня, и завтра.

Ли ткнул пальцем в ближайший телеграфный столб и продолжил умолять их:

— Не надо заставлять меня жрать пыль, лучше заставьте меня с ним позабавиться.

Трое парней заржали, и патлатый Сунь Вэй произнес:

— Сначала пожри пылищи, как накушаешься, так пойдешь забавляться.

Ли принялся размазывать слезы, а трое школьников стали с вежливостью уступать друг другу право первой подсечки.

Тут появился Сун Ган. Он бежал по противоположной стороне улицы с пирожком в руках. Добежав до места, он мгновенно плюхнулся на землю и потянул брата за собой. Когда оба уселись на земле, Сун Ган, обливаясь потом, передал брату мясной пирог, от которого еще шел горячий пар. Едва заполучив пирожок, Бритый Ли тут же запихнул его себе целиком в рот и надкусил, так что по губам у него потек мясной сок, а проглоченный кусок встрял в горле. Вытянув шею, Ли застыл без движения. Похлопывая его по спине, Сун Ган с довольным видом завел с тремя парнями разговор:

— Посмотрим, как вы нас сидячих сбивать будете…

— Мать твою, — трое школьников переглянулись и для верности еще раз матюгнулись.

Они никак не могли придумать, как можно сбить с ног уже сидящих на земле братьев. Тогда они принялись обсуждать, не поднять ли им братьев на ноги, но Сун Ган предупредил их:

— Мы заорем: «На помощь!», к нам сбиутся прохожие…

— Мать вашу, — выдавил патлатый. — Да если вы хоть чего-то можете, живо поднимайтесь.

Сун Ган ответил:

— Если вы хоть чего-то можете, то давайте, сбейте нас.

Трое школьников, матерясь на чем свет стоит, беспомощно смотрели на припавших к земле братьев. Ли тем временем успел доесть свой пирожок. Ощутив после этого прилив сил, он принялся вторить Сун Гану:

— А нам очень здорово сидеть на земле. Лучше, чем лежать на кровати.

Трое школьников снова ругнулись, а патлатый Сунь Вэй сменил кнут на пряник. Со сладенькой улыбкой он сказал Бритому Ли:

— Ну, парень, давай вставай. Ручаюсь, бить не будем. Сходи-ка к столбу, позабавься…

Ли, усмехнувшись, высунул язык и стал облизывать замазанный мясным соком рот. От этого занятия у него голова пошла кругом. Мотая ей, он сказал:

— А я больше не развлекаюсь со столбами, если приспичило — вали развлекайся сам. У меня импотенция, понял?

Трое школьников не знали, что такое импотенция. Они с удивлением переглянулись. Наконец парень по фамилии Чжао не выдержал и спросил малолетнего Ли:

— А что такое импотенция?

Тогда Ли, сияя от удовольствия, объяснил:

— А ты расстегни портки и посмотри на свою штуку…

Чжао пошарил рукой у себя в паху и с опаской посмотрел на Ли. Тот сказал:

— Погляди, как там дела? Твердый, как пушка, или мягкий, как тесто?

Чжао пощупал себя через штаны:

— Разве нужно еще смотреть? И так ясно, что мягче не бывает…

Услышав это, Бритый Ли обрадовался:

— У тебя тоже импотенция!

Тут трое школьников наконец поняли, что такое импотенция. Сунь Вэй и его приятель Лю заржали в голос над бедолагой Чжао:

— Ну ты балда, даже импотенцию не распознаешь…

Парень по фамилии Чжао ощутил укол самолюбия. Он пнул Ли со словами:

— Ты, чучело! Вот кто настоящий импотент. Сегодня поутру у меня все было в полном порядке, тверже пушки…

Тогда малолетний Ли стал вразумлять Чжао:

— Вот у тебя утром не было импотенции, а сейчас есть.

— Хня какая-то, — сказал Чжао. — У меня круглый год, двадцать четыре часа в сутки все в полном порядке.

— Хвастунишка, — произнес Ли, указывая на соседний столб. — Сходи поразвлекайся, а мы посмотрим.

— Со столбом? — хмыкнул Чжао. — Да если б я захотел поразвлечься, то только с твоей мамашей, парень.

Эти слова не понравились Бритому Ли:

— Моя мамка не стала бы с тобой развлекаться…

Потом он ткнул пальцем в Сун Гана.

— Моя мамка развлекается только с его папкой… — упоенно произнес он.

Сунь Вэй со своим приятелем Лю чуть животы не надорвали от смеха, а Чжао разразился самыми отборными ругательствами. В результате все трое поняли, что Ли с Сун Ганом не поднимутся ни за какие коврижки. Они снова принялись спорить, что делать с этими молокососами, и кто-то снова предложил поставить их на ноги, а потом завалить. Тут Ли вспомнил, что в прошлый раз их спас Кузнец Тун, и прокричал со смехом:

— Вон Кузнец идет!

Трое школьников обернулись и посмотрели на улицу, но ни вблизи, ни вдалеке не увидели никакого Кузнеца Туна. Тогда они стали пинать братьев, те поохали, на том и разошлись. Словом, отделались малой кровью.

Вышло так, что Ли не только избавился от подсечек, но и разжился мясным пирогом. Незадача заключалась в том, что он совсем не запомнил вкуса того пирога, а помнил только, как он четыре раза застревал в горле и как Сун Ган стучал его по спине. Сун Ган говорил, что шея у него в этот момент вытягивалась длиннее лебединой.

Так они помирились. Улыбаясь друг другу, братья пошли по улице, взявшись за руки. Сун Ган рассказал, что он нашел отца, что отец живет в амбаре и что в этом амбаре набито очень много народу: кто-то плачет, а кто-то вопит в голос. Тогда Ли спросил, почему они вопят и плачут, и Сун Ган ответил, что там внутри вроде как кто-то дерется.

В тот вечер Сун Ган прошагал с Бритым Ли целых три улицы, перешел через два моста и потом протопал еще один переулок, прежде чем они добрались до того самого амбара, где держали всех помещиков, капиталистов, действующих и бывших контрреволюционеров и классовых врагов. Там Ли увидел отца патлатого Сунь Вэя с красной повязкой на рукаве, который стоял у входа в амбар и курил. Заметив Сун Гана, он спросил:

— А тебе какого черта здесь опять надо?

Показав на Ли, Сун Ган ответил:

— Это мой брат Бритый Ли, он хочет увидеть папу.

Тогда отец патлатого Сунь Вэя смерил взглядом Ли и снова спросил:

— А где твоя мать?

Бритый Ли сказал:

— В Шанхай уехала, повидаться с доктором.

Отец Сунь Вэя, посмеиваясь, поправил:

— Не повидаться с доктором, а обследоваться.

Бросив окурок на землю, он притопнул и распахнул ногой дверь амбара, проорав кому-то внутри:

— Сун Фаньпин! Выметайся!

Когда дверь распахнулась, Бритый Ли увидел, как кто-то лежал на полу, обхватив голову руками, а другой человек лупцевал его по спине кожаным ремнем. Тот, кто валялся на земле, не издавал ни звука — воплями заходился тот, другой, кто бил его, словно от боли. Ли пришел от этого в такой ужас, что у него затряслись коленки, а Сун Ган от страха стал белее полотна, так что они даже не заметили вышедшего к ним Сун Фаньпина. Отец подошел к ним и спросил:

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒