Уходи.. Забудь.. Еще одна дорога.

Уходи.

Мишка сидел все утро странно сонный. Глядел, как Илга орудует над плитой, варит вторую порцию невероятно вкусного кофе.

- Илга, - решился, наконец, на вопрос Ласко. – Что ты вчера сказала?
- Когда?
- На кухне у тебя. Про мою смерть. Я помню, что ты ляпнула что-то, а что… Не помню. И Стефа, что с ней будет?

Илга долго не отвечала. Разлила кофе по чашкам, свой разбавила холодной водой, в Мишкин щедрой рукой плеснула сливок, под его недовольное «Эй!», объяснила: «Давление подскочет». Села и только теперь, внимательно поглядев на Мишу стальными глазами, ответила:

- Дорогой мой Миша, ты действительно хочешь вспомнить все прямо сейчас?

Мишка подумал. Думал долго, вновь вспоминая горячую боль в висках.

- Нет. Не хочу. – признался сам себе. - А Стефа?
- Стефа тоже забудет. Так бывает с живыми. Чтобы быть живыми нужно… нужно уметь забывать? Да.

Мишка больше ничего не говорил, только глотал кофе судорожными маленькими глотками. Потом заметил шепотом.

- Наверху в квартире… Тихо очень. Страшно.
- Глупости. – прервала Илга.

В окно постучали. Женщина встала, распахнула деревянные дребезжащие холодные створки.

- Миша, к тебе гости. Впустим Зайгу на кофе?
- Впускай. – безразлично согласился Ласко.

Зайгка влетела в комнату совершенно майским теплом и лучами солнца, выхватила из пальцев Мишки чашку, глотнула, скривилась, только после этого поздоровалась:

- Салют, народ! Скучно у вас и кофе мерзкий.
- Хороший кофе. – буркнул Миша, словно был связан с оскорбленным напитком родственными связями.
- Как скажешь, придуманный! – легко согласилась Зайга, прозвенела по кухне колокольными ступнями от окна к двери и снова к окну. – А я прощаться пришла!
- И правильно. Уходи. – улыбнулась вовсе не жестко Илга. – И не возвращайся.
- Почему это? – скривила лицо Зайга.
- Когда ты здесь, становится слишком солнечно.

Зайга расхохоталась долгим режущим слух смехом. Перестала смяться разом, резко, собирая звуки в кулак.

- Ну, бывай, северная! Спорь! Спорь со своим Городом! Слушай выдуманного побольше. – обернулась к Мишке. Протянула руку. – А ты… да дай же лапу, не обожгу… а ты, если когда-нибудь замерзнешь, выдуманный, приходи к Истре. В Вознесение. Ну, или просто заглядывай ко мне.
- Загляну. – пообещал опрометчиво Мишка и все же пожал маленькую горячую ладошку. Обрадовался. – Надо же! Не обжегся!
- Я никогда не вру. – улыбнулась Зайга.

И Ласко увидел, сколько лет лежит на дне этих теплых глаз. У Илги столько не было. А у него, у Мишки, и подавно.

Забудь.

Стефа хотела забыть и не могла. Но и вспомнить не могла. Что-то маячило на периферии сознания, странные слова, странные события, но стоило постараться припомнить хоть одно слово точнее, как начинала раскалываться голова, опоясанная горячим обручем.

И постепенно это стало казаться нормальным. Вспоминать вчерашний день оказалось так же тяжело, как первое сентября в первом классе, или, еще хуже, собственное рождение – то есть невозможно. Сначала Стефа металась по квартире, а потом все само успокоилось, улеглось в сердце. Она спокойно написала смску Ольге Викторовне, договорилась, что придет работать завтра. К часу дня даже выбралась в магазин за завтраком.

В голове было странно пусто. Стефания пыталась вспомнить, что ей снилось сегодня, и не могла. Хотя точно помнила, что просыпалась посреди ночи и клялась себе запомнить каждую мелочь.

«Нужно было записывать. – кляла себя Бирман. – Ольга Викторовна всегда говорит, что все нужно записывать!»

И думая вот так, пересекая с неказистой тележкой проход в супермаркете, увидела вдруг знакомый профиль. Мишка стоял у кассы с тремя шоколадками в руках и бутылкой вина, он весь осунулся, даже почти похудел. Стефа на миг очень захотела его окликнуть, поговорить о вчерашнем, спросить, как закончилось дело, да и просто услышать веселый Мишкин голос. А потом опомнилась: «А почему я собралась с ним здороваться? Виделись-то от силы дважды. Не-ет, ну вот теперь страшно его звать. А о чем я с ним говорить собралась? О шоколадках его? О вчерашнем? А что вчера было? Я не помню, да и он не помнит… А ну к черту!»

И не стала звать Мишку. Прошла мимо.

***

Мишка, конечно, Стефу заметил. Заметил и долго ждал, когда же та его окликнет. А когда она не окликнула, как-то по-детски обиделся. Вышел из магазина, обнял бутылку вина.

«Ну и не нужно. – подумал. – Пусть идет. Пусть…»

По дороге домой поднял глаза к небу и спросил кого-то вслух:

- Почему так? Почему все получилось, но мне грустно? Почему Стефа забыла? Почему я забываю, как же так?

И Петербург, плачущий ветром над Невкой, ответил ему знакомым сумеречным голосом:

- Все вы только блики мои, только шепоты мои, взгляды мои…

И Мишка кивнул:

- Да, Петербург. Жить в тебе плохо. Умирать хорошо.
- Правильно! Правильно! – захохотал Город так, что невская вода поднялась и выплеснулась на ступени у сфинксов.

А Мишка пришел вновь домой, захватил те самые сережки, которые давно обещал подарить знакомому из квартиры на третьем этаже, зажал их в одной руке, в другой – купленное вино для художника из той же квартиры, и смело зашагал к коммуналке, где в любое время суток и года можно было напиться в хорошей компании.

Еще одна дорога.

Цэрэн мучилась пол ночи и все утро. Вова сказал ей, что она забудет. Она не забыла. Вова сказал, что все будет хорошо. Все не было хорошо!

Цэрэн ходила по квартире, потом, подхваченная порывом странной надежды, добежала до улицы Репина. Конечно, там Двери не было.

Цэрэн не могла вдохнуть полной грудью. Так, чтобы легкие заполнило до конца, до кромки. Никак не вдыхалось и все казалось, что из-за этой недодышанной малости, она и задохнется.

И к Вове идти не хотелось. Казалось, что он обманет.

Цэрэн вышла на крышу. Большую и плоскую. Вышла, кажется, заранее зная, что собирается делать.

- Я только шепот Города. – повторила она.

Слова эти выжгло у нее внутри. Они гнали вперед, они подсказывали, что делать.

- Я только еще один шепот.

Нет. Вове не нужно было ничего говорить. Он бы не понял. И потом не поймет. Никто не поймет. Потому что никто там не был с Цэрэн вместе! Не танцевал на кончике шпиля! Не говорил с Чердачной обо всем на свете! Не узнал, что в бомбоубежище, конечно, живет Дворовой. Не бегал, путаясь, между длинных медленных ног Хозяина Набережных. Не смотрел в фонарные глаза, чувствуя, что они отражаются на дне реберного коробка. А она танцевала! Она видела! Она знала!

И поэтому, когда Цэрэн шагнула, она точно знала, что делает все правильно.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 7 8 91011 Следующая ⇒