Звезды.. Честно. . Забытое.. Свидетель.

Звезды.

Звезды сегодня были вовсе не питерские. Вот чего-чего, а со звёздами у нас всегда было хреново. Во-первых, мы на севере, но на таком противном, что до северного сияния ещё не дотянули, а южного, вечно августовского неба у нас тоже нема. Во-вторых, у нас фонарей многовато.
Так и живём вечность в болоте и без звёзд.

А сегодня звезды были. Да такие, будто их контрабандой провезли откуда-то из Крыма, из Керчи.

И я смотрела на звёзды и думала, что сегодня, то есть ещё завтра, но ещё пара минут, и уже сегодня, будет, будет все чудесным.
Но немного хотелось плакать, потому что все вновь могло пойти не так, потому что вот прямо сейчас я была, была, была до боли одинока под этим тревожным, но ясным, широким, но давящим, бесконечно синим, но и горячечно белым небом. Потому что в Петербурге было ужасно плохо жить.

***
Мишка стоял на широкой плоской крыше и глядел в широкое и пугающе недосягаемое небо, такое живое, такое дикое, будто его заполнили горячей, кипящей водой.

Мишке почти не было грустно. Вернее будет сказать, было почти не грустно, то есть грустно, но не очень.
Но все же грустно.
Из-за беспомощности. Из-за ошибки, кажется, его. Из-за абсолютной несправедливости происходящего.
Более же всего теснило в душе странное чувство бесконечного одиночества перед широтой этого неба.
В домах загорались свечками окна, все это сливалось в огромный хладный костер родного Города. И в каждом окошке кто-то был. И в каждом окошке никто не знал о существование такого вот прекрасного Мишки. И в каждом окошке всем было все равно и наплетать, что Мишка, такой маленький и одинокий Мишка, стоял на крыше, и никто не держал его за руку. В каждом окне люди просто жили, а Мишка жил без них, и они без Мишки. И от этого было страшно, потому что страшнее всего быть одиноким в толпе. Мишка был окружён людьми, но разве знали они о Мишке?

- Вот опять окно,
Вот опять не спят.
Может пьют вино,
Может так сидят. – прошелестел сумеречный голос.

Мишка даже не вздрогнул. Только замотал головой.

- Нет. Нет. Не честно. Не честный ты, Питер. Отвратительно не честный!

***
Стефа сидела у окна, зажегши лампочку и глядела в кромешную темноту за окошком, казавшуюся ещё более темной на фоне лампы.

И Стефа знала, что одиночество в груди ложное, потому что завтра обязательно все будет лучше, чем сегодня. И Стефа знала, что влюбляется на секунду. Пусть яркую, самую дикую и сияющую, как звезда, но секунду. Но так уж Стефа жила: от влюблённости до влюбленности, от звезды до звезды.

***
Я была одинока.

Мишка был одинок.

Стефа была одинока.

А звёзд был много. И звёздам было все равно.

Честно.

- Ненавижу!

Мишка не умел ненавидеть, но сегодня ему казалось, что выучился.

- Почему ты такой нечестный? Почему, почему, почему? Все города, как города, а ты!..

У Мишки не находилось слов. Мишка никогда не находил слов, которые могли бы объяснить боль под ключичной ямкой, желание немедленно что-то сделать, желание бежать во все стороны сразу. А Илга чуяла, как от каждого верно подобранного слова Город взбучивался, то ли хохоча, то ли плача. Как поднималась грудь Петербурга, изгибая дугой невский, как кривились пальцы, ломая Гороховую. И хотелось Илге знать, смеется Город, или…

- Питер, Петербург! Ты же хороший! Я же знаю! Только почему творишь черт знает что! Зачем придумал Двери? Зачем придумал заводить туда людей? Зачем тебе такие жестокие спектакли? Зачем ты все это придумал, Питер? Зачем тебя придумали?!
- Тише, Мишка, тише. – положила Илга руки на его плечи. – Петербург все слышит.
- Пусть слышит!
- Нет, Миша. – Илга властно усадила Ласко на крышу, села рядом, поджав под себя ноги совсем, как ребенок. – Не надо. Этого не надо. Зачем спорить с тем, кого никогда не переспоришь?
- А если переспорю? – сверкнул Мишка нежданно холодным взглядом.
- Не надо. – отрезала Илга. – Тебе этого не надо.
- А зачем он выдумывает гадости? Зачем не говорит со мной? Зачем заводит людей за Двери? Зачем вообще создал Двери? Зачем?! – Миша снова нечаянно сорвался на крик, захлопнул одновременно рот и глаза, пугаясь самого себя.
- Успокойся, пожалуйста, Миша. Двери придумала я.
- Что?
- Ничего, Миша. Не задавай глупых вопросов. Петербург любит хорошие спектакли и хороших актеров. Будем же ими. И помолчи, пожалуйста.

Мишка насупился. Опустил подбородок на колени, глядя вниз с крыши.

- Зачем? – спросил тихо.
- Нет, Миша. – улыбчиво покачала Илга головой. – Это не твой вопрос. Ты всегда спрашивал «почему». И это гораздо мудрее. А «зачем», это… Это вот его вопрос.

Илга указала пальцем вниз, где под окнами дома стоял человек.

- Это кто? – тут же оживился Мишка.
- Это Лев.
- Какой лев? Каменный что ли? С набережной?
- Нет, к сожалению, нет. – улыбнулась Илга. – Просто наш Лев. Ты его не узнал? Вы были знакомы при жизни.
- При чьей? – поднял брови усмешливый Ласко.

Илге стоило бы ответить «при твоей, Мишка», но честность никогда не была ее сильной стороной. Вместо этого она встала одним легким движением.

- Работать. Мне пора работать. А ты иди спать, Миша.
- Илга! – дернул Ласко женщину за рукав. – А может Лев попросит Петербург?
- О чем?
- Спасти… человека…
- Нет. Этот… - Илга устало поглядела на фигуру, стоящую внизу. – Этот сделает только хуже. Я знаю, с кем говорить. Завтра пойдем в гости, Миша.

Мишка долго смотрел, как удаляются от дома прямая фигурка Илги и кружащий вокруг нее Лев. Почему-то, Мише было больно вспоминать Льва. Хотя он точно, знал, что, да, они знакомы.

- Эх, Петербург! Ты меня прости, - улыбнулся Мишка. – Но все же это не честно.
- А кто из нас нынче честен? Пусть первый бросит в меня камень.
- Жаль, камня нет! – огрызнулся Ласко.
- Ничто не случайно. Подумай об этом, выдуманный.

Забытое.

Илга вошла через окно. Просто открыла Дверь и шагнула на подоконник незнакомой квартиры. Хотя... знакомой, конечно. Просто знакома она была Илге почти что двести лет назад. И... Илга и сама не понимала толком, как работает вся эта схема, но Владимира она помнила и двести лет назад, и триста. А Зайга утверждала, что и все пять столетий назад Владимир уже был.

Только вот последний раз Владимир связывался с кем-то из них почти двести лет тому назад.... словом, очень давно. Илга и не знала, как к Владимиру подступиться после стольких лет абсолютного забытия, что он себе выхлопотал. Случилось это после восстания 1825 года.
Как ему это удалось - отдельный вопрос. Насколько могла представить себе Илга, никому за всю Историю не удавалось сбежать от Петербурга: если уж ты родился (или был придуман) способным слышать Петербург и говорить с ним, тебя сто процентов найдут и припашут к общественно полезной работе. Илга знала это на своей шкуре.
Но факт оставался фактом: Владимир принадлежал к их особому (такое люди всегда назвали волшебным) сословию всегда, но давно, в позапрошлом, кажется, веке выпросил забвение. Да такое качественное, что родился в этот раз (почти девятнадцать лет назад, если быть точным) абсолютным дураком.
По крайней мере Илга так думала.

Илга никогда Владимира толком и не знала, общалась по работе, пересекалась, но не знала. А тут вот вошла в окно, вполне смело и собственнические. Единственное в чем она хотела быть уверенной, желательно всегда, так это то, что в любые окна своего Города она могла входить, когда угодно и без спроса.

За ней в комнату заглянула удивленная Мишкина мордочка.

- Ага, значит на Зайгу ты ворчишь, а сама через окна ходишь? – засмеялся Ласко.
- Я хожу через окна в своем Городе. И Зайга пускай ходит в своем. – безразлично пожала женщина плечами.
- А он совсем вечный? – переспросил Миша в который раз за день.
- Совсем. То есть он помнит все своим предыдущие жизни. Только вот после двадцать пятого года позапрошлого века попросил забвения. И ведь Петербург согласился. – в четвертый, кажется, раз объяснила Илга. – А теперь, Миша, помолчи, пожалуйста.

- Владимир Александрович! - позвала Илга и задержала дыхание.
- Ой! – вновь разулыбался слишком догадливый Мишка. – А ты чего, боишься что ли?
- Нет. – отрезала Илга.

Она суеверно боялась Владимира, а теперь, в нынешние времена просто Вовы. Боялась непонятной никому, наверное, в этом мире возможности его рождаться в разных временах, вновь и вновь, с памятью или без неё. Илга могла понять себя и своё почти вечное существование (вечное, если Петербург этого захочет). Илга могла понять Мишку, обреченного на существование, пока хоть кто-нибудь знает о нем. Но Илга не могла понять, представить себе вечности, полной жизней. Не одной жизни, а разных: снова и снова, опять и опять, раз за разом. Заново!

- Владимир Александрович? - снова позвала женщина.

Вова оказался коротко стриженным тонким мальчишкой, вовсе не похожим на себя прежнего: пышного, важного, романтичного молодого дворянина с вольными идеями и яркими глазами, красивее, чем у большинства светских дам. Этот Вова не был таким. Этот Вова заспано сидел на кровати и глядел на Илгу испуганно и странно, ещё ничего не вспомнив, но уже чувствуя запах прежнего.

- Владимир Александрович, мне, право, жаль, - начала Илга. - Но вы должны вспомнить.

Вова ничего не сказал, но вздрогнул. Потом мотнул головой.

- Нет. Нет. Не хочу.
- Вспоминайте. - кивнула головой Илга. - Вспоминайте.
- Зачем? - поднял узкое высветленное утренним лучом лицо Вова.
- Помогите нам! – встряла в разговор неугомонный Мишка. – Пожалуйста, помогите! А потом забывайте все, что вам заблагорассудиться!
- Я не хочу! Все что угодно, все что угодно, и площадь, и кровавый лёд, и бесконечный снег, и кандалы, и Сашку даже, но не его голос, не тонкие петли, не виселицы!

Вова вдохнул, выдохнул и вспомнил. Что-то изменилось в его лице, упав на брови физическим грузом, сдвинув их, утяжелив, состарив совсем мальчишечьи черты.

- Чем я могу вам помочь?

Илга боялась и не понимала этого человека настолько же сильно, насколько не хотела даже пытаться представить, сколько мыслей теперь в его девятнадцатилетней, но вечной голове.

- Позволите войти? – церемонно спросила женщина, спрыгивая с подоконника.
- Входите, садитесь, чего теперь церемониться? – безразлично махнул рукой Владимир, забираясь под одело с ногами. – Говорите и быстрее. Я кажется просил позволить мне забыть все на ближайшие две дюжины кругов. Какой нынче год?
- Четвертый год нового круга. Еще восемь до нового наводнения. – отчеканила Илга непонятные Мишке слова. – Я постараюсь объяснить быстро: за Дверь ушел человек, на ту сторону. И мы…
- Мы решили спорить с Петербургом. – тряхнул головой Ласко, заканчивая чужую фразу.
- Зря. – отчеканил Владимир. – Ничего не выйдет. На этом кончено?
- Нет! – жарко возразил Мишка. – Да что же вы все такие отмороженные! Почему же вы все такие бездейственные?! Ведь нужно что-то делать! Всегда нужно что-то делать!
- Кто это вообще такой? – спросил Владимир у Илги. – Зачем ты его привела?
- Выдуманный, Владимир Александрович.
- Глупый. – скривил красивый рот Вова.
- Я не глупый! – обиделся Мишка.

Илга дрогнула идеально ровным выражением лица. Спокойно опустила ладошку на Мишкины губы.
- Заткнись, пожалуйста. – прошипела почти, потом вновь обратилась к Владимиру, опуская взгляд, чего на Мишкиной памяти за ней никогда не водилось. - И все же. Помогите нам.
- Что вам нужно? – выдохнул Вова, впиваясь пальцами в горящие пожаром виски. – Да, я считаю, что то, что вы задумали невозможно. Но да, я знаю, какой способ можно опробовать.
- Какой же? – нетерпеливо прянул вперед Мишка.
- Какой-то ты очень живой. – покачал Владимир головой. – Ушедшего должен кто-то позвать. Кто-то, кто хорошо его знает. Кто-то, на чей голос человек захочет прийти. Только так.
- Сработает. – припечатал Ласко, точно приговор вынес. – Клянусь, сработает.
- Не клянись, выдуманный. – Вова покачал головой. – В прошлый раз не сработало.
- В прошлый раз? – поднял Миша брови. – Илга? Илга! Был прошлый раз?
- Да. – и женщина вновь отвела взгляд.
- И вы не вытащили его?! Вы хотя бы пытались?! Или снова испугались спорить в чертовым Питером?...
- Не кричи, Миша. Пытались.
- Плохо пытались!

Мишка злился страшно. Очень редко, но если злился, то пугалась даже Илга. И дрожал Город. Город будто бы не любил Мишки. Вздрагивал каждый раз, когда Миша в нем появлялся, иногда пробегала по проспектам мелкая дрожь от слов Ласко. Вот и теперь город взбучился хохотом, как вспыхивал вчера вечером словно кашляющими вздохами, содрогая небо так, что пальцы Пряхи не попадали по проводам.

- Спокойнее. – качнул головой Владимир. – А то и спасать будет некого. Не кричи, выдуманный. Мы попробуем, только не кричи.

Дом.

Ян приник к зеркалу почти что губами, оставляя лёгкий выдох, осевший влажным пятном на зеркальном стекле.
Впервые за долгое время Ян не боялся.
Не боялся неясности происходящего, не боялся таинственного Его, но точно знал: вот Он, прямо за зеркалом, в шаговой доступности. Он стоял и улыбался тепло, но грустно, и хотелось протянуть руки, хотелось обнять, хотелось сделать очень и очень многое. И впервые Ян не боялся.

- Если я позову, ты придешь ко мне? – спросил он.

Человек за стеклом кивнул.

- Тогда иди сюда. – спокойно попросил Ян.

Человек шагнул, ударился рукой в гладь стекла и осыпал ее осколками на пол. И вместе с перезвоном на руки Яну упал Юрис, разучившийся, кажется, ходить по простому не лакированному паркету.

***
Зайга плакала бы от умиления, если бы ей не было так смешно. Она стояла на окне тёплым лучом фонаря и смотрела, как два глупых мальчика смотрят друг на друга, впервые осознавая собственную реальность. Смотрела и пыталась не смеяться, потому что все было и глупо и великолепно светло.

«Ну и прекрасно! - думала Зайга, улыбаясь на бок. - Вот у этого парня ведь все вышло, вот он тут, он нашелся. Молодец, Илга, звездочку тебе в портфолио! Какая умница, всех переспорила... Так значит и в этот раз переспорит! Не она, так выдуманный, не выдуманный, так кто другой…»

Зайга усмехнулась широко и очень радостно, потому что даже холодные узкие глаза Илги не могли убедить ее в том, что что-то идет не так.

«Все всегда идет так. – думала Зайга. – А уж у Петербурга…»

- Ты так думаешь? – шепнули сумерки самодовольно.
- Я думаю, что даже у тебя все можно исправить. – огрызнулась смешливо Зайга.

«А эти, - она вновь посмотрела на Яна и Юриса, счастливых и заплаканных. - Эти как-нибудь разберутся. Надо, что ли, Илге ткнуть в них пальцем... пусть порадуется за парней и за себя.»

Зайга посмотрела ещё с секунду, и ушла.

Петербург же еще долго заглядывал в окна маленькой квартиры.

Свидетель.

Юля была очень хорошей, но иногда непробиваемо глупой. И разговоры у неё были такие же глупые.
Юленька трепалась о мальчиках, а Стефа сначала вздыхала, а потом как-то втягивалась и сама уже замечала за собой непробиваемую глупость.

- Нет, Юлька, мне нравится, когда у мужчины длинное имя... многобуквенное... - улыбалась Стефа, попутно гладя одной рукой блузку с риском прожечь в ней дырень.
- Например... - отвечала подруга из телефона. - Иннокентий.
- Ну что ты! - прыснула Стефания.
- Ярослав? Святослав?
- Да ну иди ты лесом! - захохотала в голос уже Стефа, отставив утюг. - Это какие-то не такие имена.
- У тебя все не такое. - надулась Юлька на другом конце провода.
- Ну, почему же все... К примеру вот Михаил, ну прекрасное же имя!

На это раз захихикала глупо Юля.

- Между прочим, это не длинное имя.
- Ну и что? Ведь красивое.
- Оно странное. Ещё скажи Лев и можно зверинец открывать...

Слова Юли перебил неприятный гудок в трубке. Стефа кратко выругалась, зло глянула, кто звонит по второй линии, но тут же поникла, увидав имя Ольги.

- Черт... Юлька, мне работодательница звонит! Я звякну тебе завтра, ладно? Все, пока, люблю, целую... Да, Ольга Викторовна?
- Да, Бирман. Хватит трепаться о мальчиках. Сегодня можешь не приходить. Ладно? – отчеканил холодный даже сквозь трубку голос.
- Ладно. – как-то немного обижено ответила Стефа. Потом нечаянно вслух удивилась. – А откуда вы про мальчиков узнали?

В телефоне засмеялся голос Ольги.

- О чем же тебе еще говорить с подругами в свободное от работы время? – просмеялся голос и вдруг сделался серьезным. – А вообще, Бирман, я не слепая. На Мишку можешь не смотреть большими глазами.
- Что? – пискнула Стефания, чувствуя, как ползет красный жар по шее и концентрируется на кончике носа.
- Ничего. – слышимо улыбнулась Ольга Викторовна на том конце провода. – Нельзя, Бирман, в Мишу влюбляться. Безнадега это. Говорю это для твоего же блага. Не полюбит он тебя.
- А кого полюбит? – обиженно шмыгнула носом Стефа.
- Он жизнь любит. И только жизнь. Все, Бирман. До встречи.

Из дома Стефания выбежала в расстроенных чувствах, неловко кутаясь в зеленое пончо, стирая с лица обиду. Ветер дул положительно со всех сторон, будто насмехаясь. Все насмехалось над Стефой сегодня. И когда через улицу от себя она поймала взглядом фигуру Миши, она даже не удивилась, только фыркнула про себя: «А вот и не смешно. Перебор, госпожа Судьба!»
Мишка же заметил ее быстро, перебежал дорогу в неположенном месте черным вихрем, со звонким «Привет!» подхватил Стефу под локоть.

- Ты к Илге, да? И я тоже, какая несусветная удача! – протараторил Ласко.
- Я не к Ил… не к Ольге Викторовне. – помотала головой Стефания, пряча взгляд.
- Ну, значит теперь к ней. А по дороге будем болтать, хорошо? – прохохотал Мишка. – Ты любишь стихи?..

***
У двери в квартиру Ольги Мишка, тараторивший всю дорогу, вдруг затормозил и замолчал. Попросил:

- Открывай дверь ты, ладно?
- Почему? – не поняла Стефа.
- Ну, я иногда открываю эту дверь, а открывается совсем другая. – пояснил Ласко, как что-то, само собой разумеющееся.

Стефания послушно щелкнула ключом в замочной скважине и отварила входную легкую дверь. А Мишка крикнул в образовавшийся дверной проем:

- Илга, это мы!
- Мы – это кто? Миша Ласко и его Вредность? – откликнулась с кухни серьезная Илга. – Ну тогда проходите, гостями будете.

Мишка сбросил пальто одним юрким движением, вцепился с Стефину лапу и поволок ее на кухню. Крикнул еще на подходе:

- А вот и не угадала! Это я и Стефа!

На кухни сидели в креслах сама Ольга, тонкий усталый молодой человек, наверное, Стефин ровесник и рыжая Зайга. И от их взглядов Бирман очень захотелось спрятаться.

- И не ругайся пожалуйста! – предупредил следующую реплику Илги Мишка.- Это я ее привел, потому что она нам помогать будет. Стефа, не дрожи.
- Ну? – скептически подняла брови Илга.
- Это ее я видел в тот день! – выпалил Ласко, толкая Стефанию в кухню. – Когда мы забыли Дверь, я вернулся потом, проверил. И шла там вот она! Я не поняла сначала, а теперь узнал ее зеленое пончо, поняли?
- Ну, предположим поняли. – пожала плечами Илга. – И что теперь?

Миша замялся. Свел болезненно плечи под взглядами четырех пар глаз. Илга смотрела холодно и печально безнадежно, самым страшным своим взглядом. Владимир почти раздраженно, тоже устало, а от того только более тяжко. Зайга, хохоча ресницами, по-другому она кажется и не могла смотреть. Стефа часто моргала, не отрывая влажного испуганного взгляда от Мишкиного лица.

- А теперь, - Ласко поймал губами воздух. – Ну… может быть, она что-нибудь видела?
- Вот именно, что может быть. А может и не быть. Миша, не неси бред. Сядь. Бирман… Ладно, не страдать же тебе за чужие грехи, тоже сядь. Не знаю, правда, куда. И оба молчите.

Мишке молчалось тяжко. Очень тяжко. Мишка никогда не делал ничего зря. Иногда, делал что-то не к лучшему. Но не зря. А тут, получается, ошибся? Не может быть! Хотелось не то плакать, не то спорить со всеми направо и налево. Но Мишка молчал.

- Если мы не найдем человека, знакомого ушедшему… ушедшей… у нас ничего не выйдет? – спрашивала Илга в который раз, словно от того, что она повторит это еще раз, в словах найдется разгадка.
- Верно. – в который раз кивнул Владимир. – Безнадежно. Ни одной зацепки. Зря вы меня потревожили.
- Но Зайга говорит, что тот человек теперь…
- Что говорит Зайга? – перебил Мишка.
- Ничего. – отрезала Илга. – Владимир?
- Мне кажется, что так и было задумано. – пожал плечами вечный. – И если теперь все вдруг получилось, значит это нужно Городу. Так было, есть и будет.
- Но я… - хотела сказать что-то Илга, но остановила сама себя. – Конечно, вы правы, Владимир. Как и всегда. Гиблое дело. Бросаем.
- Нет. – шепнул Миша скорее себе.
- Что?
- Нет. – повторил уже для всех. – Нет! Не бросаем. Я… Я что-нибудь придумаю! Всегда придумываю! Этот чертов Город тоже можно победить, он же…
- Молчи, Миша. – пресекла Илга.
- Нет. – повторил Ласко, как мантру. – Ты говорила с Питером?
- Он только хохочет. – устало призналась женщина.
- Если я поговорю? Я достучусь до него! Он мне ответит!
- Не надо, молодой человек, творить глупостей, которые могут стоит вам жизни. – улыбнулся криво Владимир.

Мишка метнулся к окну, бросил светлый взгляд на всех сидящих, за миг изменился в лице трижды: улыбнулся беспомощно и повинно, почти оскалился болезненным изгибом рта, успокоил губы, согнал их в прямую, нахмурил уверенно темные брови.

- Буду. Буду творить глупости. Даже жизнью рисковать буду. Потому что иначе не честно. А я за честность. В этом Городе все врут. Все время врут. И сам Петербург врет. А я не стану. Как я тут ухитрился родиться?! Боже! Буду! Буду делать глупости. И жизнью рискну, потому что не страшно!..
- Дорисковался однажды. – оборвала слова Илга, как ножом резанула.

Мишка замер с открытым ртом. Вдруг впился пальцами в виски. Зажмурился крепко.

- О чем ты? О чем, скажи. Нет. Не говори. Больно.

Тишина пришла и забрала весь воздух. Заняла всю кухню, зажимая всем рты, сковывая движения. Это почувствовала Илга. И испугалась. Это почуял Владимир. И испугался. Это узнала даже Зайга, подобрала босые ноги ближе к себе. Только Стефа не заметила, кажется, ничего. Вспомнила и нарушила тишину, сметая всю ее тяжесть маленькой рукой:

- А может он прав? Я ведь… Я вспомнила. Это глупость, наверное, но я шла недавно через улицу Репина и там нашла… - Стефания вдруг испугалась и замолчала.
- Говори. – пророкотала шепотом Илга.
- Нашла бусину. Несколько. Разноцветных. Крупных, деревянных… ой, вы чего?!

Владимир встал, оказался вдруг куда выше, чем Бирман думала, схватил девушку за плечи.

- Что ты сказала?
- Бу-бусины. – повторила Стефания. – Деревянные.
- Это Цэрэн.

Владимир отпустил чужие плечи, метнул взгляд в Илгу.

- Спасибо, что позвали меня, Илга. Мы спасем ее. Или этот Город может катиться к черту.

Стефа сжалась в комок и думала, от чего умрет раньше: от страшного холода, стоявшего в квартире, или от тяжести непонимания.

***
Цэрэн, сидевшей на самой высокой крыше Города, показалось, что ее кто-то окликнул по имени.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 789 10 11 Следующая ⇒