Наблюдение 8.

Наблюдение 8.

Альфред Л., 3,5 лет, был доставлен на прием матерью в ноябре 1935 г. со следующими жалобами:
У него постепенно обнаруживалась склонность к развитию какого-то одного интереса, который потом ярко преобладает в его дневных занятиях. Пока этот интерес сохраняется, он мало о чем еще говорит, раздражается при невозможности удовлетворять свой интерес (разглядывать, трогать, рисовать), и из-за этой поглощенности очень трудно привлечь его внимание... Еще одна проблема – его сверхпривязанность к словам и предметам и недостаточное развитие социальной осведомленности.

Альфред родился в мае 1932 г. за три недели до срока. Первые два месяца «формула вскармливания была предметом значительных затруднений, но затем он быстро набрал вес и стал необычайно крупным и энергичным ребенком». Сел в 5 и пошел в 14 месяцев.

Развитие речи замедлено; он не проявляет никакого интереса к ней. Редко рассказывает о том, что с ним было, и все еще путает местоимения. Никогда не задает вопросов в точном смысле этого слова (с вопросительной интонацией). С тех пор как он заговорил, проявляется отчетливая склонность снова и снова повторять одно и то же слово или предложение. Он почти никогда не произносит фраз, не повторяя их. Вчера, рассматривая картинку, он много раз повторил: «Некоторые коровы стоят в воде». Мы насчитали 50 повторений, потом после нескольких еще он остановился и затем принялся повторять снова и снова.

У него было множество «волнений»: Он волновался, когда хлеб клали в духовку, чтобы получился тост, – боялся, что хлеб сгорит и он обожжется. Его огорчают закаты. Он беспокоится, что луна не взойдет вовремя. Предпочитает играть один и отходит от игры при приближении другого ребенка. Любит заниматься крупными предметами (строить троллейбус, например) и не хочет, чтобы кто-то подключался к нему или мешал.

Когда использовали механические способы отучить его от сосания большого пальца, он перестал и вместо этого начал тянуть в рот разные предметы. Несколько раз в его кале находили голыши. Незадолго до своего второго дня рождения он наглотался шерсти рождественского кролика, так что она даже попала в дыхательные пути и пришлось делать трахеотомию. Несколькими месяцами позже он проглотил какое-то количество керосина («без каких-либо расстройств»).

Альфред был единственным ребенком. Отцу к его рождению было 30 лет, «неуживчив, подозрителен, обидчив, легко впадает в гнев, на встречи с друзьями его приходится вытаскивать, свободное время посвящает чтению, возне в саду, рыбалке». Он химик и к тому же закончил юридическую школу2. Мать того же возраста, «клинический психолог», очень обсессивна и возбудима. Родители отца рано умерли, и он был усыновлен священником. Дед по матери, психолог, был тяжело обсессивной личностью, страдал множественными тиками, был склонен к «повторному мытью рук, затяжным размышлениям на одну тему, страху одиночества и кардиофобии». Бабушка – «возбудимая, взрывчатая личность, была публичным оратором, опубликовала несколько книг, увлечена пасьянсом, очень озабочена деньгами». Дядя по матери часто убегал из дома и школы, был военным моряком, а позже «блестяще вписался в коммерческую жизнь».

Мать оставила мужа через два месяца после рождения Альфреда. Ребенок жил с матерью и ее родителями. Дом был для него и яслями, и детским садом (усилиями матери), что создавало некоторые затруднения для ребенка. Альфред не видел отца до 3 лет и 4 месяцев, когда мать решила, что «он должен знать отца» и «предприняла шаги к тому, чтобы отец приходил повидаться с ребенком».

Войдя в кабинет, Альфред не обратил никакого внимания на обследующего. Он сразу облюбовал на полке с игрушками поезд, взял его и принялся
медленно и монотонно сцеплять и расцеплять вагоны. Он много раз повторял: «Еще поезд – еще поезд – еще поезд», снова и снова «считал» окна вагонов: «Одно, два окна – одно, два окна – одно, два окна – четыре окна, восемь окон, восемь окон». Никакими способами его не удавалось отвлечь от поезда.

Тест Бине попробовали провести в комнате, в которой не было никаких поездов. Время от времени удавалось пробиться через его поглощенность. В конце концов он выполнил большинство требований в манере, ясно указывавшей на его сильное желание справиться; это повторялось с каждым пунктом задания, и в итоге его IQ оказался 140.

После первого визита мать не приводила его из-за «длительного дистресса от встречи с медиками». В августе 1938 г. она по нашей просьбе написала о его развитии. Приводим отрывок из ее письма:
«Его зовут одиноким волком. Он предпочитает играть один и избегает игр в группе детей. Не обращает внимания на взрослых за исключением случаев, когда требует рассказывать ему сказки. Избегает соревнований. Сам читает простые сказки. Очень боится пораниться, много говорит об электрическом стуле. Впадает в панику, когда кто-нибудь случайно закроет его лицо.»

Альфреда снова направили к нам в июне 1941 г. Его родители решили жить вместе. До этого мальчик перебывал в 11 разных школах. Его часто держали в постели из-за простуд, бронхитов, ветрянки, стрептококковой инфекции, импетиго и неясно описываемого состояния, которое мать – диагнозы разных педиатров не совпадали – называла «ревматической лихорадкой».

Будучи в госпитале, он вел себя, как «маниакальный больной» (Мать любила называть себя психиатром и ставить ребенку «психиатрические» диагнозы). Из слов матери, представлявших собой сочетание обсессивного перечисления детализированных примеров и «объяснений», направленных на утверждение «нормальности» Альфреда, вырисовывалась следующая картина.

Он начал играть с детьми младше себя, «используя их, как игрушки – вот и все». Он был наполнен музыкой, театральными сценами, рассказами и обладал прекрасной механической памятью. Он все еще был «ужасно поглощен» в игре не хотел быть среди людей, просто не мог расслабиться:

У него масса страхов, почти всегда связанных с механическими шумами (мясорубка, пылесос, автомобили, поезда и т.д.). Вещи, которых он прежде боялся, обычно возбуждают его и вызывают навязчивый интерес к ним. Сейчас он боится громкого собачьего лая.

На протяжении всего обследования Альфред был крайне напряжен и очень серьезен – настолько, что если бы не его детский голос, он мог бы произвести впечатление озабоченного и чем-то поглощенного пожилого человека. В то же время, он был очень непоседлив, речь его была напориста – в ней не было ничего личного, и она состояла из навязчивых вопросов об окнах, тенях, темных комнатах, особенно о рентгеновском кабинете. Он никогда не улыбался. Его невозможно переключить с темы света и темноты на какую-нибудь другую тему. Но между всем этим он отвечал на вопросы обследующего, которые часто приходилось повторять и торговаться: «Ты ответишь на мои вопросы, а я – на твои». Его определения поражали детализацией. Воздушный шар «сделан из морщинистой резины, у него внутри воздух, а у некоторых газ, иногда они взлетают и иногда их можно держать, и когда в них дырка, они взрываются; если люди сдавливают их, они взрываются. Не так ли?». Тигр - это «предмет, животное, полосатый, как кошка, может царапаться, ест людей, дикий, живет иногда в джунглях и в лесах, больше в джунглях. Не так ли?». Вопрос «Не так ли?» требовал ответа – он на самом деле хотел быть уверен в достаточной полноте определения.

Он часто путал значение слов. На вопрос: «Эта картинка о чем?» ответил: «Люди двигаются о чем».
Однажды он остановился и спросил, очень растерянный, почему «Госпиталь Джона Гопкинса» написано на листах истории болезни: «Почему они должны говорить это?». Для него это было действительно важной проблемой, заставлявшей много думать и обсуждать. Поскольку истории взяты в госпитале, зачем было его название на каждом листе, если писавшие и так знали, где пишут? Обследующий, которого он хорошо помнил по визиту за шесть лет до этого, был для него не больше и не меньше, чем тот, кто должен отвечать на его навязчивые вопросы о свете и темноте.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒