НЕПОКОРЁННЫЙ ОРЕНБУРГ 4 страница

- Так тут же много пушек, солдат, казаков.., - важно возразил Ваня.

- А вдруг их тоже пошлют на войну, что тогда? Как ты думаешь?

- Ну, ла-а-дно, - растягивая слова, с сожалением молвил мальчуган, - придётся мне остаться в этом Оренбурге. Подрасту маненько, чтоб на коне одному ездить, а то вдвоём тесно.

Сняв галичку, потрогал пальчиком холодный ствол кобурного пистолета:

- А стрельнуть не дашь?

- Нет, здесь нельзя, тревогу поднимешь, да и пистолет тяжёлый, не удержишь.

- А можно мне твою саблю из ножен вынуть?

- Вообще-то клинок обнажается только для боя, - посерьёзнел отец, - ну, ладно, подержи.

- У, какая острая да тяжёлая, моя-то полегче будет.

7. Иван Андреевич – младший.

Длительный вояж из Троицкой крепости к Оренбургу, по тревожной зимней дороге, невольно расширил кругозор впечатлительного мальчика Вани Крылова. В его, ещё неокрепшем сознании уже откладывались первые кирпичики будущего литературного дара. Он часто подмечал то, что другие просто не видели, и долго держал в памяти, однажды поразившие его события. К животным он относился, как к разумным существам. Любил разговаривать с лошадьми и, когда они стригли ушами от звука его голоса, верил, что они его понимают.

Он, хотя и не видел нападения голодной стаи волков, а только слышал частые выстрелы, леденящий вой и визг раненых хищников, жуткий храп напуганных коней, крики драгун и казаков, но вполне представлял всю картину того кошмарного события.

Стойко, без малейшего страха, он пережил и свирепый буран, когда сверху, как из дырявого мешка, сыпалось столько снега, что крыша их кузовка прогнулась, грозя разорваться на куски. Тесно прижавшись к тёплому телу своей мамани, он знал, что рядом любимое существо, которое так же, как и он боится опасности, но где-то там, за лавиной снежной бури, есть его смелый тятя и он всегда защитит их от гибели. А здесь, рядом с женщинами он, мужчина и он тоже их защитник. Об этом не раз говорил его родной, самый лучший на свете батя.

В частых ночёвках в станицах и крепостях, довольно резвый и шебутной, Ваня, на удивление всем, был самым послушным ребёнком, по сравнению с другими детьми офицеров: не капризничал, не отказывался от надоевшей каши или промёрзшего окорока, ел то же, что и отец, и мать, и бабушка. Наблюдая за упорядоченным, строгим поведением драгун, он и себя представлял боевым и храбрым воином, как и его тятя и никогда не расставался со своей, почти настоящей сабелькой. Поэтому и на параде, когда раздался грозный рокот барабанов, он вырвался к отцу, чтобы стать рядом, мня себя настоящим солдатом. А военные команды, построения он изучил ещё в Троицкой крепости, наблюдая из окна за строевыми занятиями драгун на плацу.

По напряжённому виду отца, по частому тоскливому настроению матери, Ваня предчувствовал скорое расставание с папаней и старался всюду следовать за ним, если не возбранялось. Он побывал с батей и у кузницы, где подковывали коней, и в конюшне, где лошади хрумкали овёс, и у шорников, где чинили сбрую и снаряжение, но более всего ему нравилось заходить в казарму, где жили весёлые отцовские драгуны. Они встречали его, как важного начальника, вскакивали, шутя, отдавали честь и угощали вкусными сухариками.

Отец позволял ему иногда присутствовать даже на недолгих совещаниях при штабе полка, где его, после встречи с губернатором, официально называли Иваном Андреичем - младшим.

8. Цыганское слово.

На другой день, рано утром, поручик Крылов наблюдал в кузнице у станка, как подковывают коней его эскадрона.

Заросший по самые уши аспидно-чёрной бородой цыган-кузнец, посверкивая зрачкастыми озорными глазами и золотой серьгой на левом ухе, после каждого удара своего молотка, приговаривал:

- У коваля-молодца, как у ловкого купца, что ни стук, что ни грюк, то и гривна, то и гривна,- приговаривал он в такт.

- Богато жить будешь при таких доходах,- отозвался Крылов.

- А нам много и не требуется,- ваше благородие,- рюмка водки да хвост селёдки.

- Ты уж, братец, постарайся, - перешёл офицер на серьёзный разговор,- будет тебе и рюмка, и закуска. Дело-то государево.

- Не извольте беспокоиться, господин капитан,- сверкнул своими лешачьими зенками кузнец, - до Кавказа эта подкова не отвалится, а там, как Бог даст.

- Ну, обнадёжил, любезный, благодарствую, - посетовал Андрей,- токо я ещё пока поручик.

- А я цыган,- прищурился кузнец,- моё слово верное, я не ошибаюсь. Скоро будешь капитаном!

Крылов задумался, ища достойного ответа, как вдруг почувствовал резкий удар по правому плечу, вмиг развернувшись для ответного удара, с удивлением узнал в рослом казачьем офицере, перетянутого ремнями, своего лучшего друга, Семёна Акутина.

Они вышли из дымной кузни на свежий воздух, крепко, по-братски обнялись, не тая хмельной радости, улыбаясь, разглядывали друг друга.

- Я токо ночью воротился,- словно винясь,- зачастил Семён,- в Яицкий городок бегал с поручением. В Казачью слободу въезжаю, гля, стража, драгуны. Домой не пропускают, хоть плач, пришлось батюшку вызывать. Спрашиваю, вы откуда? –

С Троицкой, - говорят. Про тебя спросил и вот чуть свет сюда. Ну, а Марию Алексевну с крестничком моим дорогим не там ли оставил?

- Да всех сюда привёз, даже бабку Христинью, - загудел простуженным басом Андрей.

- Ну, вот и добре. Жду вас к обеду в свои хоромы и баушку захватите, к тому времени я и баньку успею накинуть. А теперь мне срочно к начальству, надоть отчитаться. Не был ишо, а то кобеля спустят, - с ходу взлетел в седло и скрылся в переулке.

9. В гостях у Акутиных.

Управившись с делами, Андрей перед обедом заскочил к начальнику штаба Наумову. Доложив, что в его эскадроне все кони к походу готовы, сбруя проверена, подрезы на санях подбиты, боезапас пополнен. Попросил разрешения отлучиться до вечера для свидания с другом. Почти пять лет не виделись, он сына моего крёстный.

- Уж не с тем ли хорунжим Акутиным хочешь свидеться, господин поручик? – Построжал голосом премьер-майор.

- Так точно, ваше высокоблагородие,- завеличался Крылов, с ним самым. Только теперь он уже сотник, при штабе обер-коменданта служит, порученцем.

- Андрей Прохорыч, - помягчел голосом Наумов,- сходи, повидайся, но ты, надеюсь, помнишь, в какую передрягу после встречи с этим казаком попал, лет пять назад?

- Степан Львович! То был ложный донос Понятовского.

- А здесь и другие найдутся, время-то военное. Помни, Оренбург – город ушей.

Впрочем, вас я более не задерживаю, - сухо закончил Наумов.

***

Усадив всю семью в лёгкие санки, Крылов заторопился в гости к Акутиным. Бабушка Кристинья, устроившись в задке саней, горевала:

- В гости подрядились, а подарунков не заготовили, срам- то какой,- охала старая,- шурум-бурум набрали по бедности. Сушёных грибков да груздочков. Здесь, поди, не водятся, да черники томлёной, для глаз польза, да медку башкирского, бортевого – все и подарки.

Ваня долго не мог уразуметь, что такое крёстный отец, который принимал его в двухнедельном возрасте, и с удивлением спрашивал:

- Для чего мне ещё один батя?

- Узнав, что у него есть свои дети, успокоился и взял с собой сабельку на всякий случай.

***

Андрей с жадным интересом рассматривал свежесрубленный крестовик Семёна, еще не потерявшего запаха сосны. Дом был довольно высок и просторен, рассчитанный на изрядную семью. Рядом, за невысоким плетнём, среди заснеженных берёз, знакомый с детства – пятистенок его отца.

Кумовьёв встретили по-родственному, радушно и приветливо. Ванюшка Крылов пристально рассматривал своего крёстного батю, тискавшего его в своих могучих объятиях. Благосклонно принял от него серебряный крестик и маленькую, по руке, нарядную нагайку с кистями и, не выдержав чрезмерного внимания к своей особе, поспешил удалиться к ребятишкам.

Их было трое. Старшая Аня уже что-то вязала, сидя на лавочке у окошка, а сыновья: Андрей, лет восьми и погодок Вани, Кирилл, взяв за руки гостя, увели его в свой уголок, показывать игрушки. Семён с Андреем ушли в баню, захватить самый жар, а Ефросинья, расторопная, улыбчивая хозяйка, показала гостям свои рукоделия – ажурные, белого пуха, шали, которые они вязали со своей матушкой, живущей с ними. Мария с бабушкой Христей сразу же заинтересовались вязанием и были зачислены в их пуховязальную «артель».

10. Порою доброе знакомство покрепче кровного родства.

После баньки с дубовыми вениками, все уселись за большой семейный стол, обильно уставленный кушаньями. Семён подозвал своего старшего сына Кирилла и что-то шепнул ему на ухо. Тот, накинув шубейку, опрометью выскочил из дома и вскоре вернулся.

Следом на подворье, вдруг гавкнула собака и сразу же умолкла. Послышался густой низкий бас:

- Ты что ж, Вовчок, своих не признаёшь, али здоровкаесься?

Скрипнула сеничная дверь и в клубах морозного пара вошёл плотный заматерелый казак, с широкой, как кормовое весло, черной бородой, в накинутом на могучие плечи полушубке. Андрею показалось, что вошедший принёс с собою какой- то необыкновенный заряд уверенности, силы и весёлости. Повесив полушубок, перекрестился двоеперстием на большую икону Спасителя в углу, прогудел:

- Доброго здоровья, казаки! О, да у вас тут гостеньки припожаловали, а мне ни гу-гу. А я токо с бани припёрся, зыркнул в оконце, у ворот кони стоят, вижу не наши, драгунские, хвосты подрезаны. Ну, кажите, кто тут у вас прячется?

Из-за стола резко поднялся Андрей и вышел на свет.

- Дядь Вань! Аль не признаешь меня?

Иван Кириллович расправил ладонями кустистые брови, вгляделся:

- Хм! Неужто, Андрейка? Прохора сынок?

- Он самый, дядь Вань!- Обнялись, облобызались.

- Гли, какой вымахал, - оглядывая Андрея, ахал Кириллыч,- а, ить, заморышем был. Мы, ить, тебя подкармливали, как отец-то сгинул, помнишь? – гудел старый, смахнув слезу. Ну, весь в отца, и глаза, и выправка, да ещё офицер, поручик. Я, ить, тебя, почитай, лет десять не видел, но Семён сказывал, всё про тебя знаю. Гярой! Таких ордянами награждать. Да, какой там. Эта чиновничья свора, мать чисна, токо своих бдит.

Андрей, засмущавшись от неожиданной похвалы, отошёл в сторону.

- О, а чаво эт там за красуля прячется?- Забасил Кириллыч,- расплываясь в широкой улыбке,- ить, кака гоженька да баская.

- Познакомьтесь, дядь Вань, жёнушка моя, Мария,- почему-то смутился Андрей, быть может, представил, что так бы знакомил Марию с родным отцом.

- Ну, как жа, Сёмка сказывал. Ить не мужичку взял,- тронув уважительно Андрея за плечо, - а коренную казачку, чай знаш, музланы-то – кошемно брюхо, рагожны кишки… совсем не то. Казак – он, ить, по-другому скроен. Можа я чаво лишне нясу, не обессудь, известно дело – казак яицкий завсегда поперёшный. - Помолчав, добавил,- да - а, жалко твоих родителев, девонька, сгинули не ко времени. Ну, ты не томись, Андрейка, хучь и не казак, а парень надёжный, в обиду не даст.

Ваня, сидя за низеньким, детским столиком, с любопытством разглядывал деда с громким голосом и большой бородой, такую он видел впервые в жизни, и ему захотелось подойти и подёргать её, и вдруг услышал:

- А чаво ет там за гостынька сидит? Не признаю яво, што за станишник, дык и вооружён. А ну-ка подь сюды, - обратился Иван Кириллович к мальчугану.

Ванюша не торопясь, степенно, встал из-за стола, придерживая левой рукой сабельку, в правую - взял нагайку, подаренную крёстным, подошёл к бородатому деду и став по стойке «смирно», глянул глаза в глаза.

- Ну, ты погляди! – Зацокал языком старина, невольно становясь во фрунт, - ну и казачок, прям ахвицер, хорунжий! Ты чьих же будешь?

- Иван Андреич Крылов, - отчеканил малыш.

- Мать чисна! Удивил!- Вытирая слёзы умиления, запричитал Кириллыч, - ну, вылитый дед Прохор и взгляд-та прямой, не робкий, затяжной, ну, прям орёл.

Оглядев всех, старина с удивлением молвил:

- От, ить, дети пошли. От горшка два вершка, а уж Иван Андреич. Ты, поди и в кулюкушки не играл, а сразу за саблю. Офицер знатный будет, дак, ить и с норовом.

Поднял Ваню под самый потолок, пощекотал его своей пышной бородой:

- Вот подрастёшь маненько, я тебе настоящую казачью шашку подарю.

- Булатную? – Поинтересовался малыш.

- Семён, ты слыхал? Твой крестник уже и это знает, ну, дока! Конечно, мой дорогой тёзка, булатнукю, других не доржим.

Все сели за стол, встали, перекрестились, Мать Ефросиньи прочитала молитву. Налили по рюмке, чокнулись, выпили за встречу. Помянули добрым словом воина Прохора Андреевича Крылова, третью – за прелестных женщин. Иван Кириллович, как бы оправдываясь перед гостями, что один, без жены, сетовал:

- Моя-то, Аграфена Естигневна, в Яицком городке хоромы сторожит, да и хозяйство там, исть-то надо. У меня и тут барашки. Ну, када в отлучке – сын смотрит, да сношенька.- Сидя бок-о-бок с гостем, приговаривал:

- Ты, Андрюш, солёным арбузом закусывай, мило дело. У вас там, в полуденном краю, поди, и арбузы не вызревают?

- Да привозят иногда,- отозвался Андрей.

- Привозные ништо, рази арбузы, знаю я их. Они кормовые, шкура толстая, как у слона уши, токо скотине и годятся. А у нас со своих бахчей, сахарные, шкурка тонкая, роно бумага. А для засолки сорт особый, Огонёк называется, мелкий, с пушечное ядро.

Ощущая всем нутром грустное состояние Андрея, спросил:

- Што, господин поручик, тоскуешь? На войну нацелился? Н-да, расставанье предстоит.

- Так ведь приказ, Иван Кириллыч!

- Ну да, военное дело строгое. Мне уж таперь не до походов, а как вспомню, так кровь в жилах стынет. Под Кунерсдорфом было. Обложили пруссаки мою сотню со всех сторон, не вырваться. Налетели на меня сразу четыре унтера. Мать чисна, кручусь, отбиваюсь, конь-то у меня боевой, сам выпестовал. Двоих я достал да одного ординарец располосовал, а сотня рубится, каждый за себя, их-то раза в три больше. Гыльжу ко мне с десяток пруссаков несётся, учуяли - лёгкая добыча.

В плен офицера взять иль так прикончить. Ну, думаю, отгулял казачина. Уже по руке полоснули и картуз с головы сбили, да и силы кончаются, намахался. Даже и жеребец мой верный, дико заржал, смертную муку почуял. Вдруг слышу «Ура-а!»

Эскадрон отца твоего идёт на выручку, а впереди сам капитан Прохор Крылов. Рубака был ещё тот, оберуч, двумя руками махался. Вмиг моих ангелов смерти обчистили. О чём-то меня спросить хотел, вплотную подскочил и вдруг повалился на бок. Офицер пруссак, гад издаливыстрелил, в меня целил, а попал ему в спину и видно в сердце. Я с коня соскочил, поднял его на руки, а он уже никакой. Только и успел сказать: - Андрюху побереги…- Иван Кириллович отвернулся, вытер глаза,- Похоронили его в общей могиле, вместе с казаками моей сотни. Меня за тот бой в есаулы определили, а потом и «Георгия» кинули, вроде как утешение Всевышнего. Так ведь Прохора не вернёшь, а он мне в тот день дважды жизнь спас. Немец-то в меня метил.- Кириллыч уже не стесняясь, смахнул слезу,-

Ты уж, Андрюш, поберегись там, на рожон-то не лезь.

- Ну, как придётся, дядь Вань! Сам знаешь: воевать – не щи хлебать.

11. «Над лесом солнце воссияло…»

Ну, её войну, к бесу, - переменил тему Акутин-старший, - ещё нахлебаемся.

Давайте песню сыграем нашу, казачью. Ты, Андрей, чай, помнишь, как у меня собирались, ещё перед Семилетней войной?

- Как же, дядь Вань, помню. Я тогда уже ротным писарем служил.

- Отец твой ох и певун был, такие верха брал, сердце замирало, а голос красоты неимоверной, не наслушаешься.

- Бать, а как мы с Андрюхой дишканили?- Припомнил Семён, - бывало, запоём, вся Казачья слободка сбегается.

- Да помню, - улыбнулся отец,- все плетни вокруг дома повалят, слушают. Приходилось после этих спевок новый тын городить, колья вбивать. У отца твоего, Андрюш, особенная песня была, чай, запамятовал? А ну, Семён, зачни. Вы с бабкой Аграфеной, васейка, пели, на Крещенье приезжала, та ишо песельница.

- Бать, после парной что-то голос осип, - нехотя отозвался сын.

- Дак, ты сполосни горло-то, - наливая в рюмку вина, отозвался Кириллыч,- оно и пройдёт. Горько лекарство лечит, это от сладкого зубы болят.

Семён, откашлявшись, запел тихо, еле слышно:

- Над лесом солнце воссияло, - и уже окрепшим звонким тенором продолжил, - там чёрный ворон прокричал. Прошли часы мои, минуты, когда с девчонкой я гулял, - мелодию подхватили отец, Ефросинья и даже бабушка Христя. Андрею эта песня была знакома с детства и он, невольно пустив предательскую слезу, присоединился к певцам.

- Седлаю я коня гнедого черкесским убранным седлом. Я сяду, сяду и поеду в чужие дальние края…

Марии как-то не доводилось слышать пение своего мужа, да и где ему было петь? Не в той же хибарке, где жили, а за пределы крепости они вместе никогда раньше не выезжали.

Её сразу же удивил и заворожил сочный, полнозвучный баритон Андрея и хотя все голоса сливались в один мощный поток звуков, она слышала только любимого человека. Он сидел рядом, касаясь тёплым, приветным плечом, изредка взглядывая на свою суженую. Мария невольно ощущала каждый его вздох, каждое движение большого тела, а ласкающий, как ей казалось, радостный тембр его душевного зова, дарил неведомые ранее ощущения. Через слова старинной песни, через чудную мелодию, Марии невольно открывалась новая, неизведанная грань души любимого человека, о котором она вроде бы знала всё. И это её открытие, новое познание Андрея, переходило в радостное, трепетное чувство, разливалось по всему телу, как будто окунало в чистую, знобкую родниковую воду.

К удивлению гостей и хозяев, трое мальчиков, сидевших молча за отдельным столиком, вдруг, как сговорившись, запели все в раз, повторяя последние две строки каждого куплета. Их голоса, как яркие нити, вплетались в общую канву старинной казачьей песни и не только не нарушали слаженную гармонию пения взрослых, но и привносили в общий хор нечто задорное, искристое, радостное.

Мария впервые услышала и громкое пение сына и удивлялась, ну откуда в нём такое взялось: и красивый тембр, и отменный слух, и музыкальная память?

Допев песню и одобрительно крякнув, Акутин-старший, пропустив ещё одну рюмочку, вдруг поднялся с места:

- Простите великодушно, милые мои троичане. Мне пора, скотина ждёт, надо прибираться, хозяйство. А вы чудесные люди. Мать чисна, таких бы, да поболе – Россия, гляди и горя бы не знала. Ну, мы с вами ещё свидимся, - кивнул он головой Марии, - а тебе, Андрей Прохорыч, жалаю воинской удачи и обязательно вернуться домой целёхоньким. Крепко обняв на прощанье Андрея, перекрестил его, смахнул непрошеную слезу и, видимо, боясь расчувствоваться, быстро накинул полушубок на плечи и заторопился к выходу.

12. Откровения друзей.

Проводив отца и прибрав стол, все уединились по своим интересам, а Семён с Андреем прошли в малуху и, притворив двери, завели беседу. Семён из укромного места достал пузатенькую бутылочку с жидкостью янтарного цвета, разлил по рюмкам:

- Целебная настойка из кедровых орешков с травами, казаки с Алтая привезли, только для самых дорогих гостей берегу.

- Да, благовоние от него изрядное, - пригубил рюмочку Андрей,- ты, часом, знахарством не занимаешься, зубы не заговариваешь?

- А что болят? Так я хорошее средство знаю, моментально вылечу, - заулыбался Семён.

- Ладно, этому способу я и сам обучен, мог бы вышибалой в трактире работать, так не зовут, - захохотал Андрей, - ты лучше скажи, как батюшка твой поживает? Здоров ли?

- Ты и сам видел, рюмочки ещё не пропускает, но раны побаливают, а не жалуется. Когда в бане дубовым веником его пропарю, только кряхтит. Ить, две войны прошёл, да как бы третья не заварилась в нашем околотке.

- Он вроде говорил, что на два дома живёт?

- Ну, да, один здесь - с отцом твоим сруб ладили. Ты у нас тогда частенько бывал, помнишь?

- Ну, как же забыть такое, - обрадовался Андрей,- на Яик купаться бегали, на лодке за нырками гонялись, да сомов в старице на жареных воробьёв выманивали.

- Тогда ещё здоровенный сомяра хвостом нас оглоушил, еле очухались.

- А потом мы всё ж его достали, - припомнил Андрей,- мой отец с драгунами помог, а твой батя на тагарке его увозил, хвост по земле волочился. Ох, и громила, пудов на шесть, не меньше.

- Трофей – тот наш, драгунам отдали, казаки сомятиной брезгуют, лягушатниками их называют. А у отца моего домишко в Яицком городке, - ушёл от воспоминаний Семён,- ещё от деда достался, с маманей там обитают. Батя службу справляет. Он теперь войсковой старшина да ещё депутат Уложенной комиссии, выбранное лицо от казаков, в Санкт-Петербурге заседает.

- Ух, ты,- удивился Андрей, - законы праведные пытается выработать?

- Как батя судит, у них там одна говорильня. На словах, как - на гуслях, а на деле, как - на балалайке.

- Ну, как всегда, - вмешался Андрей,- законы, что дышло, куда повернул, туда и вышло.

- Отец порассказывал: правят на съезде дворяне да чиновники. У казаков да у всякой неруси и голосов-то кот наплакал. А энти воротилы рвут на себе рубахи, да токо каждый за себя.

- Ну, да, всяк в свой огород зёрнышко бросает,- хмыкнул Крылов.

- Вишь ли, дворяне бьются, чтоб беглых крестьян им возвращали, когда те от тяжкой доли к казакам бегут. А у нас, ты же знаешь неписаный закон: что с Дона, что с Яика выдачи нет. Вот помещик и лютует. До рукоприкладства на съезде доходят, друг друга за бороды таскают. Да только у нас казачки справные, строевики, хоть и мало их, но спуску не дают. А чиновное крючкотворное племя на святое посягает – тщаться петровский табель о рангах отменить. Вишь ли, он простонародью дорогу даёт на руководящие должности, а им это, как заноза, в нужном месте, вот они и лютуют.

- Пётр Алексеич людей за ум ценил, за их хватку, а не за родство. Оттого и польза государству была великая, - добавил Андрей.

- Да, было дело, а теперь даже нынешние мещане рвутся привилегии получить, - продолжил Семён,- чтоб, всё было, как у дворян заведено – крепостных покупать да мануфактуры заводить. А государственные крестьяне по давней ещё привычке царице на помещиков жалобятся. Мол, те лучшие их земли нахалом отбирают, и управы на них нет. Но Екатерине недосуг: войны, фавориты, чума вот подползает.

13. Крепостные крестьяне или просто рабы?

- Ну, а что крепостные крестьяне?- Поинтересовался Андрей.

- Хэх, да они там и голоса не имеют, аки скот бессловесный.

- Так и духовенство голоса не имеет, - возразил Андрей.

- Сравнил хрен с пальцем. У них монастыри, да и такие наделы – иные европейские государства столько земли не имеют, - усмехнулся Семён.

- Вестимо, крепостной крестьянин у нас, как раб. Его можно продать, купить, запороть до смерти, коль виноват, и просто так посечь – барин не с той ноги встал.

- С ним и обращаются - то хуже скотины. Та, хоть тварь неразумная, а тут же человек, творение Божье. Их и в Оренбурге на Меновом дворе купить можно. Бухарские купцы и живой товар привозят, инородцев. Наших людей они на азиатские рынки поставляют, а нерусь к нам. Можно, не возбраняется.

- Я на троицком меновом двое и сам это видел. Так неужели и заступиться у нас некому? - Возмутился Крылов.

- Да вроде нашёлся один заступник, отец сказывал, из дворян. Какой-то Григорий Коробин. Так ему такой отлуп дали, еле ноги унёс.

- А ведь ещё Пётр Алексеич продажу людей порицал.

- Эх, аль ты не знаешь, что теперь многие петровские указы порушены. Вот, к примеру, Указ Екатерины от шестьдесят седьмого года, не читывал, поди? А я почти дословно помню, при канцелярии служу - «Недозволенные на помещиков челобитные, кто отважится подавать, то оного бить кнутом и сослать в Нерчинск, на вечную каторгу». Каково?

- Выходит,- поник головой Крылов, - что ни при каких обстоятельствах, даже самых зверских, на барина жаловаться не моги?

- Как видишь, другого варианта нет.

- Так вот почему у нас, на Руси лютуют кровожадные Салтычихи. Ведомо ли тебе, Семён, что только за пять лет эта мерзостная паскудина зверски замучила семьдесят пять женщин, девушек, да и парней, мужиков тоже? И это только официальные данные. Жуть, что только и выделывала. Кипятком обваривала, косы с головы выдирала или на живых поджигала, зимой в пруду до смерти замораживала, уши вырывала, даже хоронила заживо, кнутом, стерва, засекала. Особо ей нравилось невесту и жениха перед свадьбой мучить, целые представления устраивала, детей поленом забивала. Всего не рассказать – от ужаса волосы дыбом.

- И что ж ей всё с рук сходило?- Возмутился Семён.

- Жаловались на неё ещё и при Елизавете, и при Петре Фёдоровиче, но доносчиков секли кнутом, если выживал, заковывали в кандалы и в Сибирь.

- Так кто ж её защищал?

- Вишь ли, она родством с царской фамилией повязана. Муж её доводился племянником самому фельдмаршалу князю Салтыкову. Двадцать раз её пытались судить, да откупалась - вельможи заступались. Ну, Екатерину к стенке припёрли, побоялась европейской огласки, да и выгодно было царице Салтыковых, врагов своих, ославить, дальних родичей Петра Третьего, вот и решилась.

- И сколько же следствие шло?

- Да целых шесть лет тянулось, только в прошлом году и приговорили. Сначала к смертной казни, а потом пожалели, как же родовитая дворянка, на пожизненное перевели.

- И тут же Указ матушки-царицы последовал, мол, за жалобу в Сибирь, - съехидничал Семён.- А откуда у тебя такие сведения о кровавой барыне?

- Журнальчики почитываю, майор Наумов снабжает.

14. Уложённая комиссия.

- Смотри, Андрюха, - обеспокоился, - Семён, - шибко грамотным станешь. А кто много знает, с того и спрос особый. Жаль, Пётр Первый почил в бозе. При нём бы ты поднялся, в полковники або, и в генералы выбился. Дотошный ты мужик, Андрей Прохорыч.

- Да не мужик, я – дворянин, - растянул в улыбке губы Крылов.

- А ты вспомни, кем твой дед был,- усмехнулся Акутин.- Скажи мне, Андрей, по - честному. Ну, вот ты всем интересуешься, до всего тебе дело, для чего это надо?

- Да я, Семён, о крестнике твоём пекусь, о Ваньке. Голова у него светлая. Я порой диву даюсь, как он на лету всё схватывает. Чтоб я ему ни рассказал – всё помнит да ещё что-нибудь и своё ввернёт. Да и баушка у нас мудролюбивая. Сколько она сказок, былей знает, не переслушаешь. А Ванька, всё, что она расскажет, наизусть шпарит да ещё и поправляет её, когда чего забудет.

- Всякая премудрость от Бога, - задумчиво заметил Семён,- но не всем она достаётся, а Ванюху надо в ученье отдавать обязательно.

- Да я бы и рад, Сема, так ведь теперь деньги богатых учат, а бедный бестолку книги мучит. В ученье мне-то его не на что отдавать, мощны не хватит. Сам чему-нибудь научу, схватит чего, поднатореет, вон, как Пётр Иваныч Рычков.

- Ну, да, - засмеялся Семён, - в комиссию какую-нибудь возьмут, но только, чтоб не в Уложенную.

- А кому нужна такая Комиссия,- возмутился Андрей,- какая от неё польза?

- Да в основном, - понизил голос Семён,- для укрепления царской власти, проведывать, чем народ дышит. Они ж там тоже, как ужи на горячей сковородке: заговоры, убийства, зельем, ядовитым снадобьем друг друга изводят. А отравы только ёж не боится, - батя сказывал,- но и его лиса хитростью берёт.

- Ну, а бате твоему нравится заседать?

- Так ведь выборное лицо, никуда не денешься да опять же и льготы, жалованье, неприкосновенность. Но ему тоже достаётся. Он же обязан казачьи интересы блюсти, обычаи со времён бабки Гугнихи и оказывается меж двух огней. Одна-то сторона согласная, послушная, туда вся старшинская верхушка входит и царским чинодралам одно место лижет. Её и императрица жалует. А другая – низовая, непослушная, войсковая сторона. Они отмётывают все нововведения, вроде того, чтоб и форма, и знамя, и лампасы были едины для всех казачеств, чтоб и атаман был не выборный, а наказной, свой, лизоблюд - «чего изволите-с», короче говоря, не признают царских указов.

- А в чём же корысть-то старшинской стороне?- Совсем запутался Андрей.

- Так у них рыльце в пушку, они и жалованье казакам задерживают, и подворовывают, и к царице жалобщиков не подпускают, отлавливают, порют и отправляют, куда Макар телят не гонял. Мне кажется, что добром это дело не кончится. Если уж сам Пётр после карателя Захарова от яицких мокропопых отступился, то, что может сделать царица – баба? На свинью хоть седло надень, всё одно конём не станет.

- Не забывай, Семён, что у неё генералы петровской школы. Один Румянцов чего стоит, а Ушаков, а Суворов, без них она пустое место, - помолчав, Андрей добавил, - да, брат, крепко ты поднаторел в политике, - такое баишь, что жутко становится. Сам дотумкал али подсказал кто?

- Да это батя меня навострил, а он на посиделках питерских наслушался. Жаль отец твой, дядя Прохор не дожил, они бы столковались.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒