С Т А Л И Н Г Р А Д 8 страница

Но вскоре, как-то вечером, отец пришёл с работы и заявил, что его забирают в армию, показав при этом повестку, которую ему вручили накануне и добавил, что завтра он идёт в отдел кадров завода. Как потом он рассказывал, в отдел кадров пришёл не он один. Восемь человек с завода военкомат готовил для отправки на фронт. Как потом рассказывали, директор собрал все повестки и в тот же день сам поехал в военкомат, где провёл около двух часов. На следующий день рабочим сообщили, чтобы они ни о чём не беспокоились и продолжали работать. А потом среди рабочих пошла молва, что директору завода был звонок от Сталина. Не знаю, так ли это было, но, по словам отца, на заводе началась авральная работа по реконструкции литейного цеха без остановки производства, а в мартеновском цехе была усилена работа по восстановлению третьей мартеновской печи. Несомненно, всё это было направлено на увеличение количества выпускаемых корпусов и башен для танков. А вскоре на заводе появились новые рабочие, отозванные с фронта. Эти рабочие сразу были заметны, так как ходили на работу в военной форме без знаков различия. В военкомате же, появился новый военком, фронтовик в звании подполковника, прибывший прямо из госпиталя, где проходил лечение после тяжёлого ранения. А потом отца вызывали в милицию, к следователю по вопросу пребывания нашей семьи на оккупированной территории. Отец там рассказал всё, как было. Милицией был сделан запрос по месту нашего пребывания на оккупированной территории. Через некоторое время пришёл ответ, в котором был положительный отзыв, на что отец сказал, что надо ещё раз вспомнить добрым словом председателя колхоза Фёдора Филипповича.

Шла вторая половина июня. Цвела белая акация. На нашей улице немного сохранилось этих деревьев, стволы которых были побиты осколками, но деревья были живы и благоухали своим цветом и запахом. Я заметил, что мой день рождения совпадает с цветением белой акации. Так что мой день рождения наступил. Мне исполнилось шесть лет. Накануне мы по карточкам получили муку и повидло. Мама вечером напекла пирожков, и мы отпраздновали мой день рождения. А что касается цветов белой акации, то мы дети, обнаружили, что цветы вполне съедобны. Там, где это было возможно, мы с друзьями залазили на деревья, срывали пахучие соцветия и набивали ими свои майки. А так как ветви белой акации были колючими, мы слазили с деревьев основательно ободранными, за что нередко получали нагоняй от родителей. Но нас это не останавливало, наверное, потому, что поедание цветов белой акации восполняло нам недостаток сладостей.

Мне особенно запомнились два события, произошедшие со мной в период цветения белой акации. Мы с ребятами обнаружили на краю оврага, недалеко от нашего дома невысокое дерево белой акации, стоявшее рядом с полуразрушенным одноэтажным домиком. Это дерево было буквально усыпано белыми соцветиями. На тот момент нам ни кто не мешал, и мы быстро оборвали все соцветия белой акации, которые беспрепятственно можно было достать с высоты нашего роста. Но потом оказалось, что нас заметили и, заметив именно меня, пожаловались моим родителям. Вечером возмущённый отец сказал, что он накажет меня, как его когда-то наказывал отец. Он положил меня на кровать животом вниз, спустил с меня трусики, взял отрезок толстой верёвки и, взмахнув ею, дважды легко меня ударил по попке, сказав при этом, чтобы я ни когда не брал чужого. Было совсем не больно, но стыдно и обидно. Оказалось, что у этого дерева и полуразрушенного домика был хозяин, который совсем недавно приехал и в то время, когда мы обрывали цветы, он находился в дальнем конце своего участка. Через пару дней после этого события отец провёл со мной беседу. Он сказал, что наказал меня, в основном, не за цветы, которые я рвал без спроса, а за то, что я и мои друзья обидели фронтовика, инвалида войны. Далее отец продолжил: - «Ведь Алексей, так он себя назвал, после тяжёлого ранения, полученного на фронте, почти полгода провалялся в госпиталях и теперь вернулся домой, имея протезы правой ноги и левой руки и ещё имея один искусственный глаз. Да к тому же он потерял семью: жена и сын погибли в Сталинграде во время бомбёжки. Ты только представь себе, как с этим жить?». Через некоторое время отец порекомендовал мне и моим друзьям сходить к Алексею и попросить прощения. На следующий день мы отправились к дяде Лёше. Он встретил нас у того самого дерева белой акации. Он был в костюме, в тёмных очках, на левой руке была чёрная перчатка, а правой рукой он опирался на трость. На нашу просьбу о прощении, он сказал: - «Я рад вашему приходу, ребята. Хорошо, что из-за вашего малого возраста и роста вам удалось оборвать соцветия только в нижней части дерева. Вы ещё многого не понимаете, но мне дорого это деревце как память о моей семье. Мы вместе его сажали ещё до войны». Этот случай послужил мне хорошим уроком на будущее.

Запомнился мне и другой случай. Напротив нашего двора, через улицу находились три полуразрушенных домика, в одном, из которых, проживала семья Горишных. В их семье было двое детей: старший Геннадий – подросток лет пятнадцати и младшая Лилия – моя ровесница. Генка Горишный успел прослыть хулиганом за время их недолгого пребывания после приезда. Генка ходил с ватагой таких же подростков, как и он. Мне было запрещено общаться с этими ребятами. В тот день мои родители уехали за реку Волгу, на наш огород окучивать картофель, а меня оставили дома, чтобы присмотреть за огородом. К тому времени, на нашем огороде мы уже собирали огурцы, на помидорных кустах начали созревать помидоры, а на вишнёвых деревьях кое-где уже краснели ягоды. Так что огород надо было охранять, хотя бы от таких ребят, как Генка и его друзья. Я играл со своим автомобилем, когда услышал, что меня позвали со стороны входа в наш двор. Я узнал голос Лили Горишной. Она сообщила мне, что Гена собрал малышей, и будет раздавать цветы белой акации, за которыми они ходили куда-то далеко и принесли почти целый мешок. Генка, при всех его недостатках, был не жадный и часто делился с нами, малышами всем, что находил он со своими друзьями. Даже были случаи, когда он защитил нас от нападок посторонних ребят. Всё это и побудило меня решиться сбегать к Генке, получить свою долю цветов белой акации и быстро вернуться обратно, хотя родители запретили мне уходить со двора. Лиля подсказала мне, что ребята собрались в сарае, но сама со мной не пошла. Я вошёл к ним в сарай и был поражён увиденным. На кровати, которая занимала половину площади сарая, лежали девчонки без трусиков, лежали поперёк кровати в ряд, свесив ноги, а над ними стояли мальчишки со спущенными штанами и переминались с ноги на ногу, не зная, что делать. Все эти дети были с нашей и соседней улицы. Когда я вошёл, один из друзей Генки предложил мне присоединяться к ним и громогласно заявил, что каждая пара, если будут «тыкаться», получит целую кучу цветов белой акации. Я сразу же заявил, что ничего этого делать не буду, так как мне надо идти домой. Меня прогнали и вслед крикнули, чтобы я не болтал. Я был несказанно рад, что вырвался из этого содома, но тревожился за мальчишек и девчонок, что они попали в такую ситуацию. Ещё я думал, что Генка не мог до этого додуматься. Наверное, кто-то из взрослых парней его научил, так как однажды я видел его среди таких парней. Уже потом, через несколько дней я узнал от мальчишек, что после моего ухода их всех прогнали и никаких цветов белой акации они не получили. Исходя из всего этого, говоря нынешним языком, я тогда получил свой первый «сексуальный опыт». Ни родителям, ни кому другому я об этом никогда не рассказывал, и это оставалось моей тайной. А вскоре друзья Генки на чём-то попались и их забрали в милицию. После этого я никогда их больше не видел. Генку же вместе с родителями приглашали в милицию для беседы, после чего Генка полностью исправился: дружил только с нами, малышами и даже покровительствовал нам.

Это лето выдалось жарким. Солнце нещадно палило с раннего утра и до вечера, поэтому, чтобы спасти наш урожай, приходилось каждый вечер нам с мамой возить воду и тщательно поливать каждую грядку. Отец нам в этом не мог помогать, так как работал по полторы смены. У них на заводе продолжался аврал по подготовке к пуску третьей мартеновской печи и окончанию реконструкции литейного цеха. Огород давал нам полное изобилие овощей. А на наших вишнёвых деревьях уже зрели вишни. Этим изобилием не только пользовались сами, но и угощали соседей. А мама всё сетовала, что из-за трудностей с сахаром и солью невозможно сделать заготовки на зиму. Иногда она набирала в корзину овощи и ягоды вишни и возила на рынок, чтобы на вырученные деньги приобрести соль или сахар. После двух поездок на рынок мама сделала вывод, что смысла в этих поездках никакого нет, ибо на вырученные деньги эти продукты купить невозможно из-за их дороговизны.

В эти жаркие дни нам малышам удавалось под предводительством Генки вырываться иногда на Волгу, чтобы окунуться в тёплой волжской воде. С тех пор как Генка перестал знаться с прежними дружками, родители разрешили мне водиться с ним и отпускали даже на Волгу. Со стороны города берег реки не очень был приспособлен для купания: дно было илистым, и на протяжении многих метров от берега было мелко. А нам малышам, не умеющим плавать, было в самый раз. Генка хорошо умел плавать, и был для нас надёжной защитой во всех отношениях.

В один из дней, когда погода выдалась не очень жаркой, Генка сагитировал нас сходить на Мамаев курган. Он сообщил нам, что на Мамаевом кургане уже всё разминировано и люди давно без опаски туда ходят. Родителей в тот день дома не было, а на огороде почти все овощи были собраны, да и ягод вишни на деревьях почти не осталось, гак что, охранять было нечего. Поэтому я решил с Генкой и с друзьями отправиться на Мамаев курган. А ведь всего полгода назад в этих шли ожесточённые бои, и это конечно вызывало у нас большой интерес.

Мы перешли железную дорогу, проходящую недалеко от нашей улицы и пошли через поле, где до войны был аэродром. На нашем пути встречались остатки окопов и остовы разбитых и сожжённых автомобилей. Вскоре мы вышли к другой железной дороге, которая как бы опоясывала Мамаев курган в его основании и шла на Москву. Перейдя и эту железную дорогу, мы стали подниматься вверх, к вершине кургана. Подойдя к вершине, где откос был более пологий, мы остановились, чтобы передохнуть, и, развернувшись, бросили взгляд к подножию кургана и далее к горизонту. Перед нами открылась панорама реки Волги во всём её великолепии: с островами, протоками и с противоположным берегом, зелёным до самого горизонта. От подножия кургана и далее, до Волги были совершенно пустынные места с отдельно стоящими разрушенными зданиями. А далее, слева ясно просматривались заводы: «Красный Октябрь», «Баррикады» и «Тракторный». Ближе всего был виден завод «Красный Октябрь». Многие цеха были разрушены, но завод работал: дымились трубы мартеновских печей, в которых плавилась сталь. Все три завода работали для фронта, для победы. А справа, вдоль берега Волги лежали совершенно разрушенные городские кварталы Сталинграда. Мы не увидели ни одного целого дома. Но было видно, что улицы расчищены и по ним двигаются автомобили. Увидели мы и движущийся трамвай. Значит, город живёт и работает. Выйдя на вершину Мамаева кургана, мы увидели перед собой обширное, почти ровное плато, совершенно лишённое растительности. Не было даже сухой травы, которая попадалась нам изредка на откосе. НА каждом шагу под ногами то и дело попадались стреляные гильзы от всех видов оружия, осколки всех размеров, а также совершенно целые винтовочные патроны и даже мины различных калибров. Подтолкнув ногой одну из мин, Генка сказал, что она безопасна, потому что сапёры повытаскивали взрыватели со всех мин и добавил, что если такую мину положить в костёр, она обязательно рванёт. Далее пришлось преодолеть несколько траншей, и мы увидели небольшой немецкий танк, съехавший в глубокую траншею и, наверное, не сумевший из неё выбраться, так как ствол его орудия упёрся в противоположную стенку траншеи. Танк хорошо сохранился, и мы, конечно же, полностью его обследовали. Следуя далее, мы вышли к холму, на вершине которого были какие-то железобетонные сооружения. Генка сказал, что это водонапорные баки, и что немцы превратили их в доты, из которых стреляли по нашим бойцам, и показал отверстия в боковых стенках баков. Зайдя за холм, мы вдруг наткнулись на небольшой немецкий самолёт, с чёрными крестами на крыльях. Самолёт, как нам показалось вначале, готов был взлететь. Боковые стенки кабины самолёта были из гофрированного белого металла. Внутри самолёта многое сохранилось, а в кабине пилотов половина приборов уже не было. Самолёт стоял по направлению на запад, значит, кому-то из фашистов так и не удалось улететь.

Генка всё же решил разжечь костёр и отправил нас искать дрова. Во всей округе мы ничего не нашли, кроме куска небольшой доски, которую Генка своим ножом расщепил на мелкие части. Ему удалось быстро разжечь костёр, куда он набросал винтовочных патронов, в изобилии валявшихся невдалеке, а потом положил в костёр небольшую мину. Затем он отправил нас в ближайшую траншею и велел сидеть там, не высовываясь. Вскоре к нам в траншею прибежал Генка и сообщил, что сейчас будет фейерверк. Мы довольно долго сидели в траншее, пока не услышали стрельбу. Это стреляли патроны, брошенные в костёр. Нам показалось, что даже пули пролетали над нами. Стрельба закончилась, а мы ещё сидели в траншее, ожидая взрыва. Через какое-то время Генка выглянул из траншеи и сообщил нам, что костёр погас. Затем он выбрался из траншеи и осторожно пошёл к костру, крикнув нам, чтобы мы оставались на месте. Нам было видно, как Генка подошёл к потухшему костру и начал на него мочиться. Затем он позвал нас, и мы отправились обратно домой. Генка потом объяснял нам, что взрыва не произошло, потому что не хватило тепла. Вспоминая сегодня это событие, хочется сказать, что своими неразумными действиями мы, несомненно, подвергали себя опасности. А родители так и не узнали, что мы побывали на Мамаевом кургане.

Шла вторая половина августа 1943 года. Лето приближалось к своему концу. С фронта приходили хорошие вести и все этому были рады. Все хотели скорейшего окончания войны. На огороде у нас урожай был собран. Родители уже успели побывать за Волгой и привезли оттуда три мешка картофеля, которую ссыпали под пол в целях сохранности её к зиме. Мы с ребятами купаться на Волге перестали, так как вода стала холодной. С наших ясеневых клёнов падал сухой жёлтый лист. Чувствовалось приближение осени. Но солнце по-прежнему грело как летом. У отца авральная работа закончилась. На заводе пустили в строй третью мартеновскую печь и закончили реконструкцию литейного цеха. Теперь завод вдвое увеличил выпуск корпусов и стальных башен для танка Т-34, о чём говорилось в сообщении по радио. В этом сообщении также было отмечено, что после реконструкции главного конвейера Тракторный завод вдвое увеличил выпуск танков Т-34. Многие участники этих событий были награждены правительственными наградами. В честь этого у отца, на заводе состоялось торжественное собрание. С этого собрания отец пришёл с медалью. Я до сих пор помню эту медаль, на которой был изображён Сталин и надпись: «И. В. Сталин «Наше дело правое. Победа будет за нами».

П О Е З Д К А В Е Л Е Н И Н О

Незадолго до этого нам пришло письмо из Саратовской области от старшей сестры отца тёти Любы, которая сообщала нам, что её муж Григорий вскоре возвращается с фронта домой, и приглашала приехать в гости на встречу. Она писала также, что Григорий был тяжело ранен и почти два месяца пролежал в госпитале, и вот теперь возвращается домой, совсем. Отец сказал, что поехать бы очень хотелось, но на работе его наверняка не отпустят, и тогда мы с мамой решили ехать одни. Поезд Сталинград – Саратов ходил только два раза в неделю, поэтому сесть на него было сложно. Помогло только то, что инвалидам войны, женщинам с детьми и военным отдавали предпочтение. Плацкартный вагон, где нам удалось разместиться с самого края одной из нижних полок, был переполнен. Сидели и лежали с низа до верха на всех трёх полках. Почти все проходы были заставлены чемоданами, узлами, мешками. Народ собрался самый разный: женщины с детьми, старики, военные, инвалиды войны: одни на костылях, другие с пустыми рукавами своих гимнастёрок, возвращавшиеся из госпиталей. Из-за такого количества людей в вагоне стояла неимоверная духота, несмотря на то, что все окна и двери были открыты. К тому же махорочным дымом тянуло из дверей обоих тамбуров, куда периодически выходили мужчины покурить. Те же, кто был на костылях и не мог добраться до тамбура, дымили своими цигарками себе в рукава. Разговоры велись в основном о войне, которая вроде бы шла к концу, о госпиталях, о надеждах на будущее. Инвалиды делились своими историями, что с ними происходило там, на фронте. Поезд шёл с редкими, но долгими остановками и мы, таким образом, провели около двух суток в этом душном вагоне. Из Саратова мы должны были теперь ехать в город Аткарск, куда очень редко ходил поезд. Нам немного в этом плане повезло: поезд на Аткарск шёл на следующий день вечером, так что почти сутки нам предстояло провести на вокзале. Мама ушла узнать по поводу билетов на поезд, а меня оставила с нашими не хитрыми вещами. Я сидел в одном из углов огромного помещения вокзала и с интересом наблюдал за происходящим. Народу на вокзале было очень много. Создавалось впечатление, что те же самые люди переместились из вагона на вокзал, только их стало больше. Выделялись военные и инвалиды войны. Мимо меня несколько раз прошёл военный патруль. Проходили инвалиды войны: одни на костылях, а которые без обеих ног, катились на каталках. Как я себе представил, каталка это квадратный кусок доски на четырёх небольших колёсиках располагался низко от пола, так что инвалид, сидящий на доске, мог свободно отталкиваться от пола руками, которые были в рукавицах или опирались на деревянные колотушки. Я с состраданием и сочувствием смотрел на этих людей, многие из которых были с орденами и медалями. Значит, они хорошо воевали и даже совершали подвиги. Как трудно им будет жить дальше.

Вскоре пришла мама и сообщила, что билеты будут продавать завтра с утра, поэтому ночь нам надо провести поближе к кассе. Мы присели с мамой на освободившуюся скамейку, чтобы перекусить. Мама взяла с собой буханку хлеба, полученную по карточкам незадолго до отъезда, и у нас в корзине стояла трёхлитровая банка со свежими помидорами. Эти помидоры, поспевшие только в последних числах августа, мы сняли с последней грядки нашего огорода накануне отъезда. Подобрав помидоры по размеру, мы наполнили ими банку. Этим мы питались и в вагоне, и мама даже угощала помидорами близко сидящих красноармейцев. Те хвалили и говорили, что с довоенного времени не пробовали таких помидор. Перекусив, мы сдали нашу корзинку в багаж и вышли из вокзала, чтобы прогуляться и посмотреть город. У привокзальной площади мы увидели несколько ларьков, где решили посмотреть что-нибудь из съестного. Два ларька, к которым тянулись длинные очереди, торговали пивом и сушёной воблой. В третьем разливали водку и предлагали бутерброды с сыром, но цены были не по нашему карману. Так что купить было нечего и мы, выйдя на центральную улицу, пошли вниз, к Волге. Улица, по которой мы шли, была благоустроена, с тротуарами, газонами и высокими старыми деревьями. Дома, стоявшие по улице, были из красного кирпича, старинные, наверное, построенные ещё до революции. Смотреть на это великолепие, не затронутое войной, после разрушенного Сталинграда, было для нас необычно. Вдруг, перед нами открылась панорама реки Волги. Ясно просматривался противоположный берег, весь в зелени. Со стороны города берег был оформлен довольно скромной набережной, да и река казалась уже, чем в Сталинграде. Справа от нас, у берега мы увидели большой дебаркадер, служивший пристанью. По деревянным сходням, проложенным над водой, мы прошли на дебаркадер, и сразу попали в большое помещение зала ожидания. Здесь же располагались кассы, и людей здесь было совсем немного. И ещё мы обратили внимание на то, что на втором этаже дебаркадера был ресторан. В это время к дебаркадеру причаливал двухпалубный пассажирский пароход. Мы с мамой присели на лавку и понаблюдали за выходящими с парохода людьми. В зале ожидания народу сразу прибавилось. Мама оставила меня на лавке и, подойдя к одной из касс, долго разговаривала с кассиром. Наконец она вернулась и сообщила, что имеется возможность обратно из Саратова в Сталинград плыть на пароходе. Я с радостью поддержал эту идею, так как на пароходе мне плавать ещё не приходилось. Ночь мы провели на железнодорожном вокзале, разместившись на лавке у самой кассы, и в очереди за билетами были первые. Взяв билет, мы опять гуляли по городу, ходили к Волге посмотреть на пароходы, предвкушая будущее плавание в Сталинград на пароходе. А вечером не без труда сели в вагон поезда на Аткарск и до самого утра ехали в вагоне, душном, полным народу, кое-как разместившись на лавке у самого выхода из вагона. Рано утром поезд прибыл на станцию Аткарск и мы, выйдя из вагона, вначале немного растерялись, не зная в какую сторону нам идти. После долгих расспросов мы, наконец, узнали, что в село Еленино поедет подвода, после того, как почтальон получит с поезда почту.

Подвода, запряжённая одной лошадкой, ехала не спеша. Лошадкой управлял пожилой, неразговорчивый мужчина, в старом дождевике и треухе, несмотря на тёплую сухую погоду. Мы заметили, что когда он шёл к подводе, сильно прихрамывал. К нам также села женщина, маминого возраста, в вязаной кофте, длинной юбке и сапогах, а её голову прикрывал лёгкий белый платок. При разговоре с женщиной мужчина называл её бригадиршей. Мы поняли, что они хорошо знакомы. Женщина показалась нам боевой и словоохотливой, а звали её Анна. На мамины вопросы об их жизни на селе она рассказывала обстоятельно и довольно подробно. Анна рассказывала, что работает в колхозе бригадиром полеводческой бригады. В бригаде у неё работают женщины, да подростки. Работать, конечно, трудно без мужиков. Все мужчины на фронте, да уже на половину из них пришли похоронки. Далее Анна рассказывала: - «Мой муж погиб ещё в 41 году. Детей заиметь мы с ним так и не успели. А теперь вот совсем одна, поэтому вся в работе. Несмотря на трудности в этом году собрали хороший урожай зерна. Всё сдали государству, для фронта, а себе оставили только на семена. Теперь вся надежда на картофель, урожай которого тоже ожидается не плохим. В этом году лето было жарким, но своевременно прошли дожди, поэтому мы с урожаем, как в поле, так и в огородах. Многие сохранили в своём хозяйстве коров и птицу, за счёт этого и выживают, хотя и берёт с них государство ежемесячный натуральный налог».

Мы уже были целый час в пути, когда Анна, соскочив с телеги, попрощалась с нами и сказала, что пойдёт напрямую пешком, потому что ей так ближе. А нам ещё оставалось ехать, по словам мужчины, около трёх километров. Просёлочная дорога шла через перелески, между которыми расстилались колхозные поля со следами убранного урожая зерновых. Вскоре на горизонте, на фоне лесного массива показалось село Еленино. Мы въехали в село, и сразу подъехали к деревенской избе, над входом в которую висела вывеска: «Почта». Вышедшая навстречу нам женщина, взяла у мужчины почтовую сумку и подсказала нам, как найти дом Коршуновых, и ещё добавила, что у них нынче праздник, от чего мы поняли, что приехали как раз вовремя. Мы пошли по единственной улице села в самый её конец, ближе к реке. Ещё издали сразу увидели справа дом, который нам был необходим, ибо рядом с ним было много народу. Создавалось впечатление, что всё село вышло поздравить с возвращением Григория с фронта. Мы подошли, поприветствовали людей и только приблизились к калитке, как навстречу нам вышел молодой, статный мужчина в военной форме без знаков различия, а вся грудь его была в медалях и орденах. Я сразу догадался, что это дядя Гриша, хотя я его никогда не видел. Он обнял маму, а мне положил на голову свою большую ладонь, потрепал по волосам и сказал: «Растёт мужик!». Следом вышла тётя Люба, обняла нас с мамой и пригласила в дом. В доме нас окружили: бабушка Дуня – мать моего отца и две его сестры: старшая Мария и младшая Вера. А также сын дяди Гриши и тёти Любы Борис – крепкий высокий паренёк лет пятнадцати. Борис вскоре извинился и сказал, что ему необходимо отъехать и добавил, что скоро будет. Вера объяснила нам, что Борис поехал в соседнее село, чтобы привезти наших дальних родственников.

Вера отвела нас в другую комнату, определила нам место и принесла чашку с винегретом, хлеб и две кружки с молоком, чтобы мы перекусили с дороги. Пока мы ели, она рассказывала, что Борис у них шустрый малый, работает в колхозной конюшне: ухаживает за лошадьми, научился запрягать и распрягать лошадей, ездит верхом и на подводе, выполняя различные поручения. Раньше там работали двое мужчин, но их вместе с лошадьми забрали на фронт. Осталось всего две лошадки. Вот с ними Борис и управляется. Мы с мамой основательно подкрепились и вскоре вышли во двор. Там мы увидели на зелёной лужайке перед домом несколько столов, сдвинутых вместе и покрытых одной большой скатертью. Вокруг большого стола были расставлены длинные скамьи. Посреди стола стояли: две большие бутыли с белой жидкостью и две кастрюли с винегретом. Мама сказала, что в больших бутылях брага.

Вокруг стола уже рассаживались гости, причём каждый из них ставил на стол тарелку, чашку, кастрюльку с чем-то съедобным, а перед собой ставил рюмку или стакан. Через некоторое время весь стол был заставлен всевозможной закуской. Конечно, никаких изысков здесь не было, да и откуда им взяться. Была обычная крестьянская еда. Каждый принёс всё то, чем богат. За столом всем места не хватило, поэтому остальные стояли с рюмками за спинами у сидящих гостей. Дядя Гриша сидел в центре большого стола, а рядом с ним члены его семьи и близкие ему люди. Туда же пригласили и маму. А нас, детей, которых собралось не мало, Вера, сама ещё из недавнего детства, разместила на веранде и организовала импровизированный стол. Мы пили молоко с хлебом и смотрели на дядю Гришу и на гостей. Среди гостей были, почти, одни женщины. Мужчин было совсем мало, наверное, поэтому их всех усадили за стол. Из мужчин, за столом сидели два инвалида войны с костылями, в военной форме без знаков различия, с медалями на груди, и ещё трое совсем молодых ребят, которым подошёл срок, чтобы уже в этом году идти в армию.

Дядя Гриша взял одну из бутылей и стал, подходя к каждому, разливать брагу в подставленные рюмки и стаканы, а тётя Люба, тем временем, накладывала в тарелки и чашки винегрет и передавала гостям. После этого дядя Гриша прошёл на своё место, поднял свой стакан и сказал: - «Дорогие мои родные и земляки! Спасибо вам всем, что устроили мне такую встречу. Что я могу вам сказать о фронте, о войне? Всего не расскажешь, скажу только, что это очень трудная работа со многими жертвами. Это подтвердят сидящие здесь фронтовики, хватившие лиха. Сам я был сильно ранен. Были такие минуты, когда я думал, что не выживу, и больше двух месяцев провалялся в госпиталях. Спасибо врачам, вытащили меня и вот я перед вами». Я не помню сегодня всего, о чём он говорил, но дальнейшая речь выглядела примерно так: - «Дорогие земляки! Сегодня мы воюем с очень сильным врагом. Ведь он захватил всю Европу. По сути, вся Европа двинулась на нас в 41 году, поэтому нам всем пришлось на первых порах очень трудно. Но мы выдержали, и сегодня я могу вам сказать, что врага мы сломали, не тот немец нынче стал. Скоро он покатится восвояси, а добьём мы его в его же логове, в Берлине. Ещё я скажу, что очень дорого мы платим, когда теряем наших людей. Только в наше село пришло столько похоронок. И так во многих городах и сёлах. Земляки! Помянем всех, кто погиб за нашу Родину и уже никогда не вернётся домой». Все, кто сидел, встали, даже мы, дети поднялись со своих мест. На какое-то время наступила тишина, а потом все выпили. Дядя Гриша взял вторую бутыль и опять пошёл к людям, наливая в подставляемые рюмки и стаканы. Потом он вернулся на своё место, поднял свой бокал и сказал: - «А теперь, друзья, я предлагаю тост за тех, кто сегодня бьётся с врагом на полях сражений, и пожелаем им и нашей Армии победы! За Победу»! Все подняли свои бокалы и выпили. Потом дядя Гриша вышел со своего места, его окружили женщины, он стал рассказывать им что-то весёлое и они все смеялись. Завели патефон и полились звуки вальса. Дядя Гриша подхватывал поочерёдно каждую из женщин, и они вальсировали целый круг. Затем дядя Гриша позвал тётю Любу, и они закружились в ритме вальса. Все расступились и с улыбками смотрели на танцующую пару.

Вскоре появился Борис, и Вера предложила всем нам пойти на речку. Все дети с радостью согласились, и мы отправились туда всей гурьбой. Все побежали вдоль берега к тому месту, где обычно купаются, забрели по колено в воду и, попробовав прохладную воду, заговорили о том, что не мешало бы искупаться. Но так как день уже клонился к вечеру, и стало уже прохладно, Вера не посоветовала нам купаться и все решили встретиться завтра днём на том же месте. Здесь же, в зарослях камыша Борис срезал несколько камышинок, и из них с помощью перочинного ножа вырезал каждому по дудочке, и вот каждый из нас, а потом все хором стали дудеть в свои дудочки. Получилось, наверное, очень громко, потому что утки, сидящие на берегу, вдруг бросились с шумом в воду. Так мы весь вечер провели на берегу речки, забавляясь обычными детскими играми, и нас в этом с удовольствием поддерживали Борис и Вера.

На следующий день, согласно договорённости, мы все собрались на берегу речки. День выдался, по-летнему, тёплым, не смотря на вторую половину сентября. На небе не было ни облачка, и яркое солнце грело как летом. Всё это побудило нас к тому, что мы немедленно решили искупаться. Все быстро разделись, и врассыпную бросившись в воду, поплыли на другую сторону речки, ибо ширина её в этом месте была совсем небольшой. Не умея плавать, я зашёл в воду последним и, зайдя по пояс, я начал барахтаться, изображая, что плыву. Ребята закричали, чтобы я плыл к ним, но я отрицательно покачал головой. Ребята бросились в воду и поплыли ко мне. Первым приплыл Борис, который сказал, что научит меня плавать. Он пошёл по берегу к зарослям камыша и вскоре скрылся из вида. Бориса долго не было, даже ребята по этому поводу забеспокоились. Вдруг посреди реки камыши раздвинулись, и показалась лодка, на корме которой стоял Борис и, опираясь длинным шестом в дно речки, двигал лодку в нашу сторону. Борис подплыл к нам, и позвал в лодку меня и ещё двух ребят. Мы запрыгнули в лодку, и Борис вывел её на средину речки. Затем он сказал мне, чтобы я спустился с кормы лодки в воду. Я быстро оказался в воде, держась руками за бортик на корме лодки. Борис показал мне, как нужно работать ногами, чтобы лодка двинулась вперёд. Я задвигал ногами, и через некоторое время лодка медленно поплыла. Дав мне отдохнуть, Борис показал мне, как нужно подгребать под себя ладошками воду, одновременно работая ногами. Я не заметил, как отпустил лодку и начал работать руками и ногами. Я почувствовал вдруг, что держусь на воде, и мне стало немножко страшно, но интересно, так как я испытывал новые ощущения. Борис отодвинул лодку в сторону, освободив мне дорогу к берегу и закричал, чтобы я плыл и не боялся. Я энергичнее заработал руками и ногами, хотя чувствовал, что силы покидают меня, но я терпел, чтобы «не ударить в грязь лицом» перед ребятами. Наконец-то мои ноги коснулись дна, и я обессиленный побрёл к берегу. Лодка приблизилась ко мне, и Борис сказал, что я молодец, хорошо держусь на воде, и теперь можно спокойно плавать, набираться опыта. Все ребята меня тоже поздравили. Я то, знал, что если бы не купания на Волге, на что мы потратили почти всё лето, у меня бы так быстро не получилось.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 789 10 11 Следующая ⇒