С Т А Л И Н Г Р А Д 4 страница

Мы вышли на дорогу, накатанную прямо по степи, судя по следам, прошедшей здесь недавно техникой. Мы долго шли по этой дороге, перестав бояться, так как степь, простиравшаяся перед нами, была совершенно пустынной. В этот день даже самолёты не пролетали над нами. Вскоре мы увидели вдоль дороги разбитые грузовики и разбросанные трупы различных животных. Здесь были два медведя, тигр и даже слон. Это был, как сказал отец, передвижной зверинец, который атаковали немецкие самолёты. Мы с жалостью смотрели на таких прекрасных, как будто спящих зверей. Война никого не щадит.

Мы ещё долго шли по выжженной степи, пересекая балки и овраги, пока не увидели вдали, справа, очертания села Городищи, а слева, железнодорожной станции Гумрак, которые ещё недавно оставили наши войска после упорных боёв с превосходящими силами противника. К селу Городищи мы подошли уже к вечеру, в надежде где-то пристроиться и переночевать. На окраине села, со стороны станции Гумрак, которая находилась в нескольких километрах, мы увидели разрушенные дома и несколько обгорелых немецких танков. В отдалении стояли два разбитых наших танка «Т-34». Похоже, что бой здесь был не очень давно. Мы пошли по дороге, идущей по селу вдоль ряда разрушенных одноэтажных домов. Ни одного человека нигде не было видно. Вокруг была гнетущая атмосфера, почти, как на кладбище. А со стороны Сталинграда доносились звуки канонады.

Вдруг, во дворе одного полуразрушенного домика мы увидели старушку, которая лопатой что-то копала в своём огороде. Мы вошли через калитку в небольшой дворик, который чудом сохранился, и увидели, что домик со стороны двора наполовину разрушен. Мы поздоровались. Старушка прервала свою работу и, посмотрев на нас, произнесла: - «Из Сталинграда? Немцы всех гражданских гонят сюда, не вы первые». Когда мы познакомились поближе, она рассказала нам, что её дочь с маленькой внучкой ушли, загодя, в Сталинград, и если им повезло, то они переправились через Волгу. Потом, помолчав, сказала: - «В районе села и на станции шли сильные бои. Наши держались долго, многие погибли». Старушка показала рукой на холмик братской могилы, рядом со своим огородом. Старушка опять долго молчала, а затем продолжила: - «Немногие, кто остался жив, отступили, раненых увезли. Сказали, что идут защищать Сталинград, а здесь воевать нечем, ни патронов, ни гранат не осталось. Потом нас бомбили немецкие самолёты. Село всё разрушили. Пока войска здесь стояли, всё подъели, хорошо ещё картошка не выкопана, а то не знаю чем питаться. Немцы прошли быстро, но после них ни одной курицы не осталось. Скот угнали раньше, на переправу. Все жители ушли, загодя, в Сталинград, тоже на переправу. Я не ушла. Куда мне, тут и помирать буду». Бабушка Ариша, так звали старушку, пригласила нас в единственную комнатку, чудом оставшуюся почти нетронутой в полуразрушенном домике.

Затем, чтобы не привлекать внимания, в воронке от бомбы, недалеко от домика, отец развёл небольшой костёр. В котелке, который нашли здесь же, сварили картошку и с аппетитом поужинали вместе с бабушкой Аришей. Ночью всем нам удалось поспать, так как было, на удивление, тихо и ничто нас не тревожило. Только со стороны Сталинграда виднелись отсветы пожаров, да доносился гул идущих там боёв.

Утром мы поднялись с рассветом и отправились дальше, в надежде всё-таки найти где-нибудь пристанище. Бабушка Ариша посоветовала нам, чтобы мы станцию Гумрак обошли стороной, так как туда часто прибывают эшелоны и там много немцев. Мы шли параллельно железной дороги, на довольно приличном расстоянии от неё, и каждый раз спускались в балку или овраг, если замечали, как по железной дороге проходил поезд или проезжала дрезина. Прятались мы, или просто прижимались к земле, если над нами пролетали самолёты, что случалось неоднократно. Все самолёты летели в сторону Сталинграда, где отбомбившись, возвращались обратно. Мы могли им вслед только показать кулаки.

Таким образом, не по своей воле, мы уходили всё дальше от Сталинграда, а город продолжал сражаться с превосходящими силами противника, сражаться не на жизнь, а на смерть.

Солнце уже поднялось высоко, и идти становилось жарко. Выходя из низины на пригорок, мы вдруг увидели впереди огромное поле, простиравшееся, как нам показалось, до самого горизонта. Оно было совершенно чёрным и нам стало даже страшно от этой бесконечной черноты обуглившихся колосьев пшеницы. Отец сказал: - «Такой урожай пшеницы погиб. Наши, видимо, не успели убрать и, отступая, всё сожгли, чтобы не досталось врагу». Мы стали рвать колоски, чудом сохранившиеся, и руками намяли полный котелок зерна пшеницы. Всё равно, зерно пришлось перебирать, так как довольно много попадалось зёрен обуглившихся, видимо от высокой температуры. Хоть и было много зёрен несъедобных, мы всё-таки сумели набрать себе на кашу.

В одной из глубоких балок, под нависшими кустами ясеневого клёна мы устроили привал. Здесь же обнаружили небольшой родничок, откуда, черпая воду ладошками, с удовольствием пили чистую прохладную воду. А затем разложили небольшой костерок и, набрав воды из родника в котелок с пшеницей, подвесили его над огнём нашего костра. Так мы сидели, отдыхали, поочерёдно помешивая одной, единственной ложкой нашу кашу. Так как каша варилась довольно долго, отец, наломав веток, устроил для меня в тени настоящее ложе. Мама постелила своё полупальто, которое сумела прихватить, одев его на себя. Я лёг полежать, но измученный долгой дорогой, быстро уснул. Проспав около двух часов, я увидел, что костёр уже погас, родители мои, пообедав, сидели в тени, ожидая, когда я проснусь. Каша оказалась такой вкусной, что я с удовольствием съел всё, что мне оставили. После обеда и отдыха мы пошли дальше и довольно долго пересекали выжженное поле, пока наконец-то, не вышли в степь. Но, пересекая поле, мы всё же смогли набрать ещё целый котелок зерна.

Так мы шли уже несколько дней, пересекая балки и овраги, и в своём направлении так и держались параллельно железной дороги, примерно в километре от неё, постоянно прячась в низинах, если замечали какое- либо движение. Отдых или ночлег устраивали в балках под навесом кустарника, благо, что ночи ещё не были такими холодными.

В один из дней, уже ближе к вечеру, когда мы, утомлённые солнцем и довольно длинным отрезком пройденного пути, увидели вдруг, вдали, у самой железной дороги небольшой домик. Это было так необычно для нас, на фоне солнца, уже опустившегося ближе к горизонту, на фоне бескрайнего, ни чем не нарушаемого однообразия степи, увидеть вдруг человеческое жильё.

Дальше мы уже продвигались с осторожностью, смотря в направлении домика. Остановились мы в неглубокой балке, выходящей к железной дороге, как раз напротив домика, но на довольно приличном расстоянии от него, и стали наблюдать. Долгое время никаких изменений вокруг домика не было, и мы уже подумали, что домик может быть необитаем. Но вдруг мы увидели, как из домика вышел мужчина. В правой руке он держал какой-то инструмент, напоминающий молоток с длинной ручкой. Он пошёл вдоль железнодорожного пути, периодически наклоняясь и постукивая своим молотком по его металлическим частям. Этот звук лёгких ударов по металлу ясно слышался в абсолютной тишине вечернего степного воздуха. Мужчина дошёл до переводной стрелки, откуда шло ответвление на второй путь, на котором стояли обгоревшие и разбитые вагоны. Повозившись с переводной стрелкой, мужчина отправился обратно, к домику. Отец сказал, что это обходчик, который наверняка здесь живёт и работает и, наверное, с ним надо познакомиться. Он посоветовал нам сидеть тихо и не высовываться, а сам, внимательно оглядевшись по сторонам, пошёл по балке в сторону домика. Мы с мамой сидели довольно долго, пока не увидели отца, выходящего из домика и махавшего нам рукой, чтобы мы шли к нему. Мы собрали свои вещички, и пошли к отцу. Чтобы подойти к домику, где нас ожидал отец, нам предстояло пересечь железную дорогу, что мы и сделали, с опаской посмотрев по сторонам.

Домик стоял, примерно, в пятидесяти метрах от железнодорожного пути. За домиком просматривался небольшой дворик с несколькими деревьями по краям. Когда мы подошли ближе, то увидели, что по дворику расхаживает петух, гордо вскинув свою головку с ярко красным гребешком, а за ним бегали три курицы. Нам было необычно и даже радостно, после стольких скитаний, смотреть на этих домашних птиц, напоминающих нам о мирном времени. Из домика вышел мужчина средних лет, с обросшим волосами лицом, что делало его похожим на старика. Обратив внимание, что мы разглядываем петуха и кур, сказал: - «Раньше кур было много, а это всё, что осталось от очередного набега немцев». Он назвал себя Николаем и пригласил нас в домик.

В домике оказалось две комнаты. При входе, небольшая комнатка служила кухней, где в углу стояла небольшая плита, а вторая комната была больше. В комнате мы увидели маленькую девочку, лет трёх, которая сидела в уголке, на коврике и играла с куклой. Я присоединился к ней, и мы сразу нашли общий язык. Девочку звали Таня. Мужчина, показывая на девочку, сказал, что он вынужден здесь остаться и продолжать работать из-за дочки, так как мамку нашу убило во время бомбёжки. Он долго молчал, потом продолжил: - «Когда немцы пришли, грабить начали. Кур, больше половины, порезали, поросёнка закололи. Хорошо ещё, козу удалось сохранить, спрятали мы её. Тут, недалеко от нас есть балка, немцы там ещё не были. В балке есть родник, откуда мы воду берём, и там, на зелёной травке, пасётся наша коза. Всё же есть, чем ребёнка кормить». Николай усадил нас всех за стол, позвал дочку и сам сел с нами. Было тесновато в маленькой кухне, за небольшим столом, но всем нам было хорошо. Чувствовался домашний уют, по которому мы так соскучились, и гостеприимство хозяев. Николай налил каждому по кружке козьего молока, положил по яйцу и сказал, что с хлебом – проблема. Дальше он рассказывал, что когда жгли ближайшее поле с неубранным урожаем пшеницы, они с женой, тогда она ещё была жива, сумели набрать спелых колосьев и намять половину мешка зерна пшеницы, из которого он теперь варит кашу. Мы с большим удовольствием приступили к еде и буквально наслаждались ею, так как давно уже ничего подобного не было у нас во рту. Угощая нас, Николай продолжал рассказывать: - «Теперь немцы немного успокоились. Наверное, им работники нужны. Два раза в день по железнодорожному пути проезжает дрезина с автоматчиками, которые охраняют железную дорогу. Меня они теперь знают и нас с дочкой больше никто не трогает.

Я ведь и до войны здесь работал. Здесь был разъезд, где даже пассажирские поезда иногда останавливались. На разъезде я был старшим, и у меня была небольшая бригада. Всех моих ребят забрали на фронт, а меня не взяли, хотя я просился. Сказали, что я нужен здесь и выдали мне «бронь». Да у нас и тут, как на фронте было, особенно, когда участились налёты вражеской авиации. За день до прихода немцев проводил последний эшелон с танками с тракторного завода, на Москву. Когда наши отступали, мы всей семьёй собрались уходить, но в этот момент был очередной налёт немецкой авиации на наш разъезд, где задержался последний эшелон на Москву. Эшелон отправить сумели, так как бомбы упали в стороне от железнодорожного полотна. Но нашу мамку в это время осколком тяжело ранило, и она умерла у нас на руках. Здесь же, во дворе мы её похоронили. Так мы и не успели уйти. Вот вынужден теперь работать. Только другие эшелоны отправляю, уже на Сталинград». Он долго молчал, потом сказал, что немцам всё равно Сталинград не взять, а я, работая здесь, сохраню хотя бы железную дорогу для «наших». Пока мы ужинали и слушали рассказы Николая, на улице начало темнеть и детям по настоянию взрослых пришлось идти спать. Таню уложили в её кроватку, а мне постелили на лавке, здесь же, недалеко от кроватки девочки. Взрослые ещё долго сидели за столом при свете керосиновой лампы и разговаривали. Ночью, сквозь сон, я слышал, как отец брал меня на руки и куда-то переносил, но я крепко спал.

Рано утром, когда на улице было ещё темно, родители разбудили меня и стали помогать одеваться. Вокруг меня была незнакомая обстановка. Оказалось, что мы спали в сарайчике, который располагался позади дома. В сарайчике был заготовлен целый штабель дров, а в углу была толстым слоем настелена солома, покрытая сверху ватным одеялом. Это и была наша постель. Как потом рассказывали родители, Николай предложил им переночевать в сарайчике, потому что рано утром обычно проезжает дрезина с немецкими автоматчиками. Иногда бывает, что дрезина всё-таки останавливается, и кто-то из немцев заходит в домик, чтобы наполнить свои фляжки водой. И лучше не попадаться им на глаза. Но на этот раз нам повезло, дрезина проехала не останавливаясь.

Николай взялся нам помочь найти место, где мы смогли бы безбоязненно поселиться и дождаться, когда вернутся «наши». Николай рассказал, что он родом из станицы Верхняя Поповка, которая находится, примерно, в шести километрах от станции Белая Калитва, что в Ростовской области. В этой станице живёт его старший брат с семьёй. Зовут брата Фёдор Филиппович. Далее он сказал: - «Если вы сообщите от кого пришли, брат вас примет и устроит для временного проживания. В этой станице немцы бывают редко, наездами. Немцы пока доверяют казакам. В станице сейчас правит атаман, назначенный немцами из своих же, казаков.

После сна мы привели себя в порядок, и Николай пригласил нас в дом, налил нам по кружке молока, сказав при этом: - «Чем богаты, тем и рады». Да ещё на дорогу дал нам по два варёных яйца. Пока мы завтракали, Николай говорил: - «Сейчас придёт машина, наша полуторка. Водитель свой, надёжный, хотя и совсем молодой. В армию его не взяли по причине его хромоты. Когда-то он сломал ногу, а медицинскую помощь вовремя не оказали и теперь у него одна нога короче другой. Зовут водителя Иваном. Он на машине возит разные запасные части к железнодорожным путям. Сейчас он погрузится и подъедет к дому». Далее Николай пояснил нам: - «Иван, прямо сейчас, отвезёт вас на железнодорожный разъезд, который находится на другой железной дороге, в районе села Карповка, недалеко от станции Карповская. С этого разъезда вы сможете добраться до станции Белая Калитва. Старшим на этом разъезде свой человек. Иван вас с ним познакомит. Скажете, что вы от Николая. Он вам обязательно поможет.

Затем Николай продолжил: - «Водитель поедет через степь. Дорогу он хорошо знает. В тех местах почти никого нет. Немцы находятся только в населённых пунктах». Потом он разыскал фотографию, где он был снят с женой и дочкой, и сказал, чтобы мы эту фотографию передали его старшему брату. Далее он добавил: - «Передайте привет и всё расскажите. Они ещё не знают, что Тоня погибла».

Вскоре пришёл водитель и почти по военному, как нам показалось, доложил Николаю, что он уже всё погрузил и готов ехать. Николай познакомил его с нами и всё ему начал объяснять, для чего они вышли на улицу и минут пятнадцать там беседовали. Наконец, они вошли. Николай налил кружку молока и подал Ивану. Пока тот пил, Николай сказал, чтобы Иван во время поездки ни в коем случае не попался немцам на глаза и к разъезду подъехал по старой дороге, вдоль реки Россошки, не заезжая в село Карповку. Затем мы попрощались с Николаем и его дочкой, и пошли вслед за водителем к его машине. Иван заметно хромал, но шёл довольно быстро, так что мы за ним еле поспевали. Машина стояла за стрелкой, у разбитых вагонов, поэтому мы её сразу и не заметили. Мы с мамой разместились в кабине, а отец полез в кузов и устроился на лавке, рядом с кабиной. В кабине полуторки было тесновато и мне пришлось стоять или сидеть у мамы на коленях. Когда мы выехали, совсем рассвело и солнце начало подниматься над горизонтом, слева от нас, освещая нам путь по бескрайней степи. Иван вёл машину прямо по степи, ибо она была ровная как стол. Нам приходилось только удивляться, как мог водитель ориентироваться в голой степи, совершенно без дорог, объезжая попадавшиеся глубокие балки и овраги. Если попадалась неглубокая балка, Иван лихо скатывался вниз и медленно выкатывал автомобиль на другую сторону балки.

Так мы проехали большую часть пути. Такая езда мне нравилась, и было временами даже весело. Сидя рядом с водителем, мама вела с ним неторопливый и обстоятельный разговор. Иван рассказал о себе, что он сирота и воспитывался в детском доме. Через некоторое время продолжил: - «В армию меня не взяли, а я очень к этому стремился, поэтому с самого начала войны пристроился к воинской части, где работал при обозе грузчиком». Иван долгое время молчал, объезжая очередную балку, затем заговорил: - «Когда немцы подошли к Дону, меня послали вместе с водителем Гришей, на этой же машине, подвозить со станции снаряды артиллеристам. Гриша меня и водить машину научил. Но однажды, когда наши уже отступали, мы с Гришей возвращались на станцию за очередной партией снарядов. И тут за нами начал охоту немецкий самолёт. Гриша пытался уйти от него, так как раньше у него это хорошо получалось. Но не в этот раз. Самолёт сбросил несколько бомб, и одна из них взорвалась рядом с дорогой, недалеко от автомобиля. Взрывной волной машину отбросило в придорожную канаву, а меня выкинуло в кусты, и я потерял сознание. Не знаю, сколько времени я провалялся без сознания, но когда очнулся, был уже поздний вечер. Глаза застилал туман, и кружилась голова. И тут я увидел, как по дороге проезжают немецкие машины с солдатами, а сам я валяюсь в кустах. Потом я увидел, что наша полуторка сидит в канаве, и я пополз, в надежде найти Гришу. Гриша лежал в кабине, но был уже холодный. Наверное, он погиб сразу. В эту ночь я с большим трудом похоронил Гришу и поклялся за него отомстить. До утра я пролежал в кабине, приходя в себя после всех потрясений. Утром мне стало легче, и я стал осматривать машину. Ведь Гриша научил меня и ремонт машине делать. Как ни странно, машина оказалась абсолютно целой. Нужно было только устранить мелкие неисправности».

После того, как Иван привёл в порядок машину, попытался выехать из канавы, но это оказалось не просто. Машина прочно засела в сырой глине. Потратив несколько часов, Ивану всё-таки удалось выехать на дорогу.

В той обстановке был только один человек, к которому мог Иван обратиться. Это был Николай, которого Иван хорошо знал, в бригаде которого, ещё до войны, подрабатывал. К Николаю, на разъезд Иван и поехал, стараясь не попадаться на глаза немцам, пряча машину в балку, если замечал на горизонте какое-либо движение. Николай принял его, дал ему работу и достал пропуск для поездок между станциями.

Когда Иван закончил рассказывать о себе, мама спросила его: - «А вы не боитесь служить немцам. Ведь когда придут «наши» с вас могут спросить?» На это Иван сердито ответил: - «Мы не служим, мы выживаем». Немного помолчав, Иван сказал: - «Когда фашисты начнут отступать, мы им такой фейерверк устроим, что мало не покажется». После такого откровения Иван надолго замолчал, видимо поняв, что сказал лишнее.

Почти половину дня мы ехали спокойно, никто не попадался нам на глаза. Но в середине дня, когда мы выезжали из очередной неглубокой балки, чтобы пересечь наезженную грунтовую дорогу, Иван вдруг заметил на горизонте машины. Он резко нажал на тормоза, остановился, переключился и дал ходу назад. Машина съехала в балку и остановилась. Иван сказал: - «Будем ждать. Дай бог, чтобы нас не заметили». Он вылез из кабины, открыл капот, полез в двигатель и сказал: - «Мы ремонтируемся». Постояв некоторое время, напряжённо прислушиваясь, мы услышали гул проезжающих невдалеке машин. Когда гул прекратился, Иван сказал: - «Ну, кажется, пронесло. Нас не заметили». После этого Иван с отцом отправились из балки наверх, на разведку. Какое-то время их не было, и мы уже начали волноваться. Мы с мамой даже успели перекусить тем, чем обеспечил нас Николай. Вскоре мы заметили, как наши разведчики спускаются в балку с другой стороны. Иван сказал, что теперь можно ехать, вокруг ни души. Мы расселись по своим местам. Иван закрыл капот, завёл машину, и мы начали медленно выползать из балки. Вскоре машина пересекла наезженную грунтовую дорогу, и мы вновь поехали по степи. Впереди и вокруг никого не было видно до самого горизонта.

Солнце уже поднялось высоко, стало жарко, а в кабине даже душно. Из открытого бокового окна автомобиля дул встречный освежающий ветерок. Была та пора осени, когда ночью уже холодно, а днём по-летнему жарко. Мы ещё долго ехали по степи, объезжая глубокие балки и овраги, опускаясь в низины, поднимаясь наверх, пересекая наезженные грунтовые дороги, и всё время не переставали удивляться умению Ивана легко ориентироваться в степи. Так мы ехали, почти до конца дня, пока не увидели берега небольшой реки, заросшие кустарником. Это была река Россошка, о которой говорил Николай. Теперь мы повернули и поехали вдоль речки, под прикрытием кустов, по дороге, на которой было видно, что здесь давно никто не ездил. Когда-то наезженная, старая колея обильно заросла низкорослой травой. День клонился к вечеру, солнце приближалось к горизонту, когда мы заметили справа, почти у горизонта, небольшие строения. Это была окраина села Карповки. До разъезда, куда мы направлялись, наверное, уже было недалеко.

Когда мы подъехали к разъезду, уже наступили сумерки. Невдалеке виднелись станционные постройки. Иван поставил машину под высоким кустарником, заглушил мотор и вышел из кабины. Нам он посоветовал расположиться здесь же, в кустарнике, сидеть тихо, никуда не уходить и ждать его. Примерно через полчаса, когда уже стемнело, появился Иван вместе с пожилым мужчиной, невысокого роста. Они подошли к нам. Мужчина познакомился с нами, назвав себя Михаилом Ивановичем, и сказал, что Иван ему всё сообщил, и он постарается помочь нам.

Затем он велел Ивану ехать разгружаться, а нас попросил ещё какое-то время подождать здесь же в кустах, никуда не отлучаясь. Иван попрощался с нами, завёл машину, в кабину к нему сел Михаил Иванович, и они уехали. Уже совсем стало темно. На разъезде почти нигде не было видно огней и было тихо. Изредка раздавался стук, видимо молотка по металлу. Наверное, там были железнодорожные мастерские. В этой незнакомой обстановке нам было как-то тревожно и даже жутковато. Что нас ожидает впереди? Что будет, если вдруг мы наткнёмся на немцев? Такие вопросы невольно задавали себе мои родители, чем вызывали тревогу и у меня, ещё малолетнего ребёнка, так как при слове «немцы» мне представлялись какие-то ужасные люди.

После долгих тревог и ожиданий мы увидели в темноте силуэт человека, приближающегося к нам. Мы притаились, пока не распознали в нём Михаила Ивановича, когда он подошёл поближе. Он поинтересовался, как мы себя чувствуем и, показывая на меня, сказал: - «Мальчик у вас молодец, держится, не плачет». Он передал маме небольшой свёрток из газеты и сказал, что жена передала несколько варёных яиц и лепёшки, которые пекла сама. Мама поблагодарила и сказала, что теперь будет чем ребёнка подкормить. Затем Михаил Иванович обстоятельно объяснил нам: - «Через час сюда подойдёт небольшой состав из порожних товарных вагонов. Этот поезд пойдёт до станции Белая Калитва. Паровоз подвезёт состав и здесь остановится. Я посажу вас в первый вагон. Вагон совершенно пустой, чистый, когда-то в нём возили зерно. На паровозе свои ребята, если что, они вам помогут. И ещё будет одна особенность в вашей поездке. Через некоторое время в пути поезд притормозит и к вам в вагон сядут три немецких офицера. Это лётчики едут в отпуск, в Германию. Немецкое начальство обязало нас подвести их до станции Белая Калитва, там они пересядут на другой поезд. Вы их не бойтесь, они вас не тронут. Им не до вас. Они едут в отпуск, к своим семьям. Один из них немного понимает русский язык. Их предупредят, что в вагоне они будут не одни. С точки зрения безопасности, для вас это даже хорошо. Никто не посмеет соваться в вагон, где едут офицеры. В пути будьте осторожны, на остановках постарайтесь меньше выходить. Сейчас немецкая жандармерия вылавливает всех беженцев и сгоняет в лагерь, который находится недалеко от станции Белая Калитва. Когда приедете на вашу станцию, из вагона выходить не спешите. К вам подойдёт один из машинистов, проводит вас и покажет дорогу в станицу Верхняя Поповка».

После ухода Михаила Ивановича нам ещё долгое время пришлось ждать и волноваться. За это время мы успели даже немного перекусить. Подождав ещё какое-то время, мы наконец-то услышали шум приближающегося по рельсам состава. Слабый свет фар паровоза, вероятно в целях маскировки, с трудом освещал железнодорожный путь. Паровоз, пыхтя и извергая пар, остановился напротив нас. Из кабины паровоза спустился вниз по лестнице Михаил Иванович и помахал нам рукой, приглашая идти к нему. Мы собрали свои пожитки, и пошли к паровозу. Михаил Иванович повёл нас к вагону, прицепленному прямо к паровозу. Следом за нами шёл один из машинистов. Когда мы все подошли к вагону, Михаил Иванович познакомил нас с помощником машиниста. Звали его Егор Николаевич. Это был пожилой человек, с совершенно белой седой головой. Вагон был открыт, и они оба помогли нам забраться в вагон, так как при отсутствии платформы, забраться в вагон самостоятельно было почти невозможно.

В вагоне мы заняли дальний от выхода угол, где была набросана солома, на которой мы и разместились. Железнодорожники, находясь внизу, подозвали отца и долго с ним о чём-то беседовали, видимо ещё раз напомнили о правилах поведения во время поездки. Потом они с нами попрощались, и отец прикрыл створку дверей вагона, оставив небольшую щель. Мы ещё с полчаса подождали, поезд тронулся и медленно начал двигаться.

После получаса медленного движения поезд затормозил и остановился. В щель двери вагона просматривалось небольшое здание и повышенная платформа со слабым освещением. Через некоторое время створку дверей вагона открыл какой-то человек, стоя снаружи на платформе. Мы узнали в нём, знакомого нам, Егора Николаевича. Он спросил у нас, как мы устроились, и предупредил, что сейчас придут немецкие офицеры. Потом он прибавил: - «Вы их не бойтесь. Они вас не тронут, а защитить от жандармерии могут». В дальнейшем это подтвердилось.

Егор Николаевич посторонился и пропустил в вагон трёх человек. Это были немецкие офицеры. При слабом освещении мы разглядели на их головах форменные фуражки с высокими кокардами. Они осветили фонариками нас и всю внутренность вагона, и прошли в противоположный от нас угол вагона, где также была набросана солома. Офицеры положили свои саквояжи и стали размещаться, разговаривая о чём-то между собой. Затем один из них подошёл к выходу и заговорил о чём-то с человеком в штатском костюме, который вероятно их сопровождал, но остался стоять на платформе. Наверное, это был переводчик, ибо поговорив с офицером, он уже по-русски заговорил о чём-то с Егором Николаевичем. Разговор, наверное, шёл о нас, так как все трое иногда поглядывали в нашу сторону. После этого офицер выслушал переводчика и, кивнув, как бы в знак согласия, вернулся к своим спутникам. Затем Егор Николаевич прикрыл снаружи створку дверей вагона, оставив небольшую щель, и они вместе с переводчиком удалились. Мы сидели тихо, не зная, что ожидать от такого соседства. Немцы, освещая фонариками свой угол вагона, расстелив на соломе что-то вроде плащ-палатки, устраивались на ночлег, не обращая на нас никакого внимания. Поезд, вскоре тронулся и начал медленно набирать ход. Намучившись за день в поездке и ожиданиях, успокоившись и не обращая внимания на соседей, мы быстро уснули и проспали спокойно всю ночь. Поезд шёл ночью не очень быстро, но нигде не останавливался.

Утром я проснулся, когда было уже светло. Свет в вагон пробивался через широкую щель в дверях и через два небольших окошка без стёкол, размещённых под самым потолком вагона. Поезд шёл медленно. Родители уже не спали, а сидели, тихо разговаривая. Наши соседи были без мундиров, в белых рубахах, сидели вокруг своих раскрытых саквояжей, переговаривались между собой, готовя себе еду. Я, испытывая голод, невольно наблюдал, как они открывали небольшие металлические банки и, доставая оттуда содержимое, накладывали его на хлеб. По вагону разнёсся такой вкусный запах, что я невольно проглотил слюну. Отец тихо прокомментировал: - «Свиную тушёнку едят». Один из офицеров, положив на большой кусок хлеба тушёнки, посмотрел в нашу сторону и поманил, как мне показалось, меня. Я отвернулся и не хотел идти, но мама шепнула мне, чтобы я шёл к ним и они меня чем-то угостят. Я поднялся и медленно подошёл к нашим соседям. Один из них протянул мне бутерброд с тушёнкой. Я осторожно взял бутерброд обеими руками и стал поворачиваться, чтобы уйти. В этот момент другой офицер положил в карман моей курточки несколько, как мне тогда показалось, белых пуговиц. Как потом выяснилось, это были конфетки похожие на пуговицы. Я почему-то немного испугался, ничего не сказал и пошёл с бутербродом в свой угол. Мама за меня поблагодарила наших соседей. Я за милую душу съел бутерброд, тем более что на завтрак, кроме зёрен пшеницы, у нас ничего не оставалось. После завтрака наши соседи вытащили из саквояжей небольшие альбомчики и стали рассматривать фотографии. Мама осмелилась подойти к ним, и они стали показывать ей свои фотографии, где они были сфотографированы с их жёнами и детьми. Причём, дети их были, как потом рассказывала мама, в моём возрасте. После просмотра фотографий мама осмелилась и спросила их: - «Хорошо бомбили Сталинград, наверное, если вас в отпуск отпустили?» Тот, который немного понимал по-русски, ничего не сказал, только грустными глазами посмотрел на маму. После этого, соседи занимались своими делами, не обращая на нас никакого внимания.

До самого вечера поезд шёл медленно, часто останавливался, пропуская воинские эшелоны. Мама теперь начала бояться, сожалея о том, что задала немцам такой вопрос. Её беспокойство передалось и нам.

К концу дня поезд остановился на одной из небольших станций и стоял довольно продолжительное время. Был душный вечер. Наши соседи открыли полностью створку дверей вагона и курили, стоя здесь же, у проёма. В это время, напротив, остановился эшелон крытых товарных вагонов. По два окна, под крышей каждого вагона, были крест- накрест затянуты колючей проволокой. Сквозь отверстия между струнами колючей проволоки были видны измождённые, обросшие щетиной, лица молодых мужчин, похожих на стариков. Из одного окна чьи-то руки спускали привязанный к верёвке котелок. Две женщины, вероятно из местных жителей, быстро подбежали к вагону и положили в котелок что-то из еды. Котелок тут же взмыл вверх и несколько рук, сквозь колючую проволоку, стали хватать еду. Откуда-то взялся немецкий часовой и стал прикладом своего автомата отгонять женщин от эшелона. Понаблюдав за этой сценой, наши соседи прикрыли створку дверей вагона, и ушли в свой угол. Отец тихо сказал: - «Наших пленных, наверное, в Германию везут. Даже покормить не удосужились, сволочи…»

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒