Герта Мюллер 13 страница

Как уволенные, мы не получали пособия по безработице. Мы считали и пересчитывали каждый грош и не могли видеться друг с другом так часто, как нам хотелось.

Мы дважды съездили во Франкфурт, чтобы увидеть место, где умер Георг. Первый раз никаких фотографий для Курта не сделали. Во второй раз уже хватило духу, чтобы поснимать для Курта. Но тогда Курт уже лежал на кладбище.

Мы посмотрели на то окно изнутри и снаружи, на мостовую — сверху и с улицы. По длинному пустому коридору общежития бегал ребенок, он громко сопел. Мы шли на цыпочках. Эдгар забрал у меня фотоаппарат и сказал: «Приедем сюда еще раз. Из-за слез ничего не получится».

На лесном кладбище мы пошли по главной аллее. Тишину зеленых плющей хотелось разорвать. На одной из могил стояла казенная табличка: «Данное захоронение не содержится в надлежащем порядке. До истечения срока в один месяц просим привести захоронение в надлежащий вид, в противном случае будет произведено выравнивание. Администрация».

На могиле Георга слез у меня не было. Эдгар ткнул носком ботинка сырую землю на краю могилы и сказал: «Там, внизу, он». Эдгар подобрал комок земли и подбросил его в воздух. Мы услышали, как он упал. Эдгар взял еще комок и бросил в свой карман. Этот упал беззвучно. Эдгар посмотрел на свои ладони: «Вот мерзость». Я поняла, что он имел в виду не только землю. Могила возвышалась над землей, как лежащий набитый мешок. А окно, подумала я, наверное, мне привиделось. Я трогала это окно, но руки ничего не ощутили, когда я открыла его и потом закрыла, — все было так же, как когда откроешь и закроешь глаза. Настоящее окно, должно быть, там, внизу, в могиле.

Что принесло тебе смерть, то и уносишь с собой, подумала я. Гроб не укладывался в голове — только окно .

Не знаю, каким образом здесь, на кладбище, мне вдруг вспомнилось слово «сверхживучесть». Но возле этой могилы я поняла, что оно означало и тогда, и теперь.

Это слово я уже не забыла.

Я могла бы теперь объяснить Терезе: сверхживучее — окно, которое не исчезает, если из него кто-то выбросился. Но я не хотела писать об этом в письме. Капитана Пжеле не касается, что значит «сверхживучесть». Он был слишком гнусен, чтобы отнести это слово к себе самому. Он разводил кладбища даже в тех местах, где не бывал лично. Он знал кое-какие окна в кое-каких коридорах.

Когда Эдгар и я уходили с кладбища, деревья качались. Ветер пригибал к земле кривые ветви. Замерзшие фрезии и тюльпаны стояли на могильных плитах, как на столах. Эдгар щепкой очистил свои подметки. Я подумала: на стволах деревьев должны бы находиться дверные ручки. Я была слепой, как когда-то в лесу. Я их не увидела.

После маминых болей в пояснице я прочитала: «На этой неделе прибыл ящик с моими вещами. Доска и скалка для лапши пропали. В субботу вечером я принесла домой двух голубей. В карманах пальто. Вкусный будет супчик, думала. А фрау Шалль сказала нельзя, голуби — собственность города. Заставила меня отнести их назад. Я ее уверяла, мол, никто меня не видал. А голуби могли бы и улететь, говорю, — попались, значит, сами виноваты, хоть они и городская собственность. В парке голубей этих полно.

Ну, пришлось опять сунуть их в карманы и идти. Прошла я два дома и думаю, дай-ка выпущу их тут. Они городские, ну так и без меня дорогу найдут. На улице как раз ни души. Посадила я их на обочине, в траву. Думаешь, взлетели? Как бы не так. Уж я руками махала-махала, все равно сидят и не улетают. Гляжу, ребенок на велосипеде катит. Остановился, слез и спрашивает, что, мол, тут такое. Я ему: „Что, что — два голубя. Улетать отсюда не хотят“. Ребенок говорит: „Ну и пусть сидят, вам-то какое дело?“ И уехал. Только уехал, мужчина подходит и говорит: „Они из парка, кто их сюда принес?“ Я сказала: „А ребенок, вон, на велосипеде“. Он как заорет: „Что вы сочиняете, это мой внук!“ — „Я не знала“, — говорю. Я же и правда не знала. В общем, опять сунула голубей в карманы. Тот мужчина вытаращился, ну я и скажи: „Каждый останавливается на минутку, и никто не позаботится. Отнесу голубей в парк“».

Курт через таможенника — знакомого отца Эдгара — переправил нам толстый пакет со списком погибших при побеге, со стихотворениями о жулане-девятисмертнике, с фотографиями кровохлебов и заключенных. На одном снимке был капитан Пжеле.

«Умерла Тереза, — писал Курт. — Когда она нажимала пальцем себе на голень, оставалась глубокая ямка. Ноги у нее сделались как два бурдюка, таблетки эту воду уже не гнали, вода поднялась к сердцу. В последние недели Тереза прошла курс лучевой терапии, потом были жар и рвота.

Я держался Терезы до тех пор, пока она не съездила к тебе. Ее послал к тебе Пжеле. Я не хотел, чтобы она ехала. Она сказала: „Завидуешь, вот и всё“.

После поездки в Германию она меня избегала. Она ходила отчитываться. После той поездки я видел ее только два раза. Я потребовал, чтобы она вернула то, что у нее находилось, и она всё вернула. Но я ничуть не удивился бы, если бы Пжеле однажды достал все это из своего письменного стола.

Я подал заявление на выезд, весной увидимся».

Смерть Терезы ударила меня так больно, точно у меня две головы и они сшиблись. В одной была моя скошенная любовь, в другой — ненависть. Я хотела, чтобы скошенная любовь выросла заново. Она и выросла, как былье вперемешку с соломой, и стала самым ледяным, самым рассудочным словом в моем мозгу. Она была моим придурочным кустом.

Но за три недели до того, как прибыл толстый пакет, Эдгар и я получили одинаковые телеграммы: «Курт найден мертвым в поселке, в доме, где жил. Он повесился, сделав петлю из веревки».

Кто послал эти телеграммы? Я читала свою громким голосом, словно капитан Пжеле опять заставил меня петь. Я пела, и язык бился в мозгу, и казалось, его кончик привязан к дирижерской палочке, которой машет капитан Пжеле.

Ненадолго приехал Эдгар. Мы положили обе телеграммы рядом. Эдгар раскачивал куриную маету, шарик летал по кругу, клювы тюкали по доске. Я смотрела на курочек спокойно. Ни зависти я не ощущала, ни жадности. Только подавленность. Такую подавленность, что не хотелось отнять у Эдгара куриную маету.

— Не случайно почту возят в мешках, — сказала я. — Мешки почты дольше странствуют по свету, чем мешки жизни.

Белая курочка, рыжая, черная — я хотела посмотреть на каждую из них, по очереди. Очередь сбилась, они же так быстро тюкали клювами. Но не сбилась очередь мешков — с поясом от платья, с окном, с «орехом», с веревкой.

— Брось, швабская ты бабка-мешочница, — сказал Эдгар. — Если кто услышит тебя, решит, что ты спятила.

Мы разложили на полу фотографии, сделанные Куртом. Мы сидели перед ними, как когда-то в садике со сломанным буксом. И я невольно бросила взгляд на потолок: а вдруг белое там — это все-таки небо?

На последнем снимке была площадь Траяна, и через площадь шел капитан Пжеле. В руке — пакет из белой бумаги, за другую руку уцепился ребенок.

На обороте этой фотографии Курт написал: «Дедушка с мешочком пирожков».

Я подумала: как бы я хотела, чтобы капитан Пжеле вечно таскал на себе мешок со всеми своими мертвецами. Чтобы от его волос запахло свежескошенной кладбищенской травой, когда парикмахер будет его стричь. Чтобы от него пошел смрад преступлений, когда он, после своей работы, сядет рядом с внуком за обеденный стол. Чтобы ребенка затошнило, когда Пжеле этими руками станет совать ребенку в рот кусок пирога.

Я заговорила, чувствуя, как движутся губы при каждом слове:

— Курт однажды сказал, их дети тоже сообщники. Когда отцы вечером целуют их на сон грядущий, дети чуют запах крови, потому что отцы пили кровь на бойне, и детей тоже тянет туда.

Эдгар покачивал головой, как будто и он говорил вместе со мной. Но он молчал.

Мы сидели на полу перед фотографиями. Я взяла в руки снимок с «дедушкой». Поднесла поближе к глазам и внимательно рассмотрела ребенка. Потом — белый пакет дедушки.

Мы еще говорим мой парикмахер, мои ножницы для ногтей , но другие уже никогда не теряют пуговиц.

Мы сидели на полу долго, ноги у меня затекли.

— Когда молчим, мы неприятны, — сказал Эдгар, — когда говорим — смешны.

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

[1] Черт побери (венг.).

[2] Шлюха (венг.).

[3] То да сё (венг.) ; зд.: ничего серьезного.

[4] Недостойный человек (венг.).

[5] Сладчайший возлюбленный Господь (венг.).

[6] Некрасивые (венг.).

[7] Das Licht, der Jäger, die Braut — свет, охотник, невеста (нем.).

[8] Зд.: хахаль (венг.).

[9] Господи (венг.).

[10] Немножко (венг.).

[11] Нет денег — нет музыки (венг.).

[12] Die Mutter ist gut. Der Baum ist grün. Das Wasser fliesst. — Мама добрая. Дерево зеленое. Вода течет (нем.).

[13] Der Sand ist schwer. — Песок тяжелый; Der Sand ist schön. — Песок красивый (нем.).

[14] Die Sonne brennt. — Солнце палит; Die Sonne scheint. — Солнце светит (нем.).

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 9 10 11 121314 Следующая ⇒