|
|||||||
Аннелиз Ф. Корнер 6 страницава. Вряд ли это может быть приписано сознательному сдерживанию. Однако оба результата предполагают, что возможен следующий закон: до тех пор пока мотив остается неподавленным, он не особенно влияет на восприятие и реагирование при прохождении проективных тестов. Еще рано говорить об обоснованности этого обобщения, но в любом случае эту гипотезу стоит проверить. Другие исследования в ситуации голода подтверждают эти данные (Levine, Chein and Murphy, 1942; Sanford, 1936). Авторы этих исследований наблюдали такую тенденцию, что количество явных ассоциаций с пищей в проективных тестах явно уменьшалось тем более, чем дольше продолжалось голодание. Очевидно, это происходило потому,-что мотив постепенно становился полностью осознанным и не подавлялся. Правда, инструментальные ассоциации (способы получения пищи) продолжали проявляться в словесных реакциях чаще с возрастанием чувства голода. Это, однако, вполне согласуется с гипотезой, что, когда голод полностью осознан, субъект в экспериментальной ситуации удерживается от поиска его удовлетворения и, следовательно, подавляет свои инструментальные тенденции. Данные другого характера мы находим в работе И. У. Гетцеля (I. W. Getzel, 1951). Используя в своих исследованиях две формы теста «Завершение предложений» (одну с формулировкой от первого лица, а вторую — от третьего), он составил пары следующего типа: г Когда Фрэнка попросили быть за старшего, он.,. Когда меня попросили быть за старшего, я... Когда Джо знакомится с новым человеком, он обычно... Когда я знакомлюсь с новым человеком, я обычно... Конечно, в эксперименте утверждения были перемешаны. Всего было 20 диагностических утверждений каждого типа. В исследовании принимали участие 65 демобилизованных военнослужащих, 25 из них диагностировались как адекватно адаптирующиеся, а 40 психоневротиков были уволены со службы по причине нетрудоспособности, связанной с личностными нарушениями. Оказалось, что адекватно адаптированные испытуемые в большинстве случаев давали идентичные окончания как для первого, так и для третьего лица. Если мы принимаем, что окончание предложения от третьего лица — это «проективный метод», то полученные результаты почти идеально соответствуют прямому, от первого лица, вопросу. С другой стороны, психоневротики в большинстве случаев изменяли варианты окончаний. Они давали один ответ, когда вопрос задавался напрямую («Когда меня попросили быть за старшего, я согласился»), и другой на проективный вопрос («Когда Джона попросили быть за старшего, он испугался»). Прямое окончание фразы от первого лица заставляет психоневротика использовать защитные механизмы и извлекает просто шаблонно-правильные реакции. Таким образом, прямые ответы психоневротиков нельзя толковать по их внешнему значению. Защитные барьеры высоки, истинные мотивы глубоко спрятаны и могут быть выявлены только посредством проективных методик. Но нормальные субъекты дадут в точности одинаковые реакции при использовании как прямых, так и проективных методов, поскольку эти индивиды целостны. Поэтому у них внешние мотивы можно принимать за истинные, все равно, как ни пытайся, существенных отличий не обнаружишь. Это исследование прибавляет веса к экспериментальному суждению, сформулированному нами на основе случая голодавших субъектов. Только не интегрированный индивид, не осознающий свои мотивы, раскрывает себя при прохождении проективных тестов. Это невротические личности, которые за внеТиними проявлениями скрывают подавленные страхи и враждебность. Такой субъект не защищен от проективных приемов, но хорошо адаптированный субъект не выдает существенных отличий. Есть, однако, одно различие между этими двумя исследованиями. Голодающие субъекты избегали какого-либо проявления своего доминирующего мотива в проективных методиках. А адекватно адаптированные демобилизованные военнослужащие давали одинаковую реакцию при прямом и проективном тестировании. Возможно, это различие в результатах объясняется неоднородной природой использованных тестов. Но эта небольшая деталь не стоит долгих размышлений. Действительно, суть этих исследований заключается в том, что при изучении мотивации психодиагност всегда должен использовать прямые методы наряду с проективными. Иначе он никогда не сможет быть уверен, что у субъекта отсутствует сильная сознательная мотивация, ускользающая из поля зрения проективной ситуации (как в случае с голодавшими субъектами). Итак, представленные мною факты свидетельствуют о следующей тенденции. Нормальный, адекватно приспособленный субъект с четкой направленностью может реагировать на проективные методы двумя способами. Он либо дает материал, идентичный сознательному отчету, либо никак не проявляет свои доминирующие мотивы. Особое значение проективное тестирование имеет тогда, когда в проективных реакциях обнаруживается эмоционально нагруженный материал — он противоречит сознательным отчетам. И мы не можем с уверенностью заявлять о наличии или отсутствии невротических тенденций, если не используем оба диагностических подхода и не сравним результаты. Возьмем, например, диагностику тревожности. Используя различные реакции на карточки Роршаха и ТАТ, клиницист может сдела-ть вывод о высоком уровне тревожности. Однако сам по себе этот факт нам почти ничего не говорит. Субъект может быть чрезвычайно эффективным в жизни, потому что использует свою тревожность. Он может прекрасно знать, что он беспокойный, путающийся, тревожный человек, который всегда добивается большего, чем ему предсказывают. Тревожность — это ценное качество в его жизни, и он достаточно умен, чтобы понимать это. В этом случае данные проективных тестов будут соответствовать данным прямых методов. Особой необходимости в использовании проективных методик нет, но и вреда это не принесет. Или, как в случае с голоданием, по протоколам проективных тестов мы не обнаружим тревожности, хотя на самом деле имеем дело с таким же беспокойным, путающимся и тревожным субъектом, как и первый, но жестко контролирующим свои нервы. В таком случае мы понимаем, что высокая степень контроля над собой позволяет ему справиться с проективными тестами с помощью умственных усилий, не относящихся к его тревожной натуре. Но мы также можем обнаружить, и в этом огромное преимущество проективных методов, что внешне спокойный и уверенный человек, отрицающий какую-либо тревогу, показывает глубокое беспокойство и страх в реакциях на проективный материал. Это тип рассогласованности личности, который могут диагностировать проективные тесты. Однако при* этом прямые методы тоже должны быть задействованы. Так часто упоминая «прямые» методы, я подразумеваю главным образом «сознательные отчеты». Вопрос о мотивах, которыми руководствуется человек, это не единственный прямой метод, который мы можем использовать, но и он вовсе не плох, особенно для начала. Когда мы начинаем изучать мотивационную сферу личности, мы прежде всего хотим узнать, что этот человек пытается сделать в своей жизни, включая, конечно, то, чего он пытается избежать и что старается оставить. Не вижу причин, почему наше исследование нельзя начать с просьбы рассказать, как сам клиент ответил бы на эти вопросы. Если в приведенной форме они кажутся слишком абстрактными, их можно переделать. Особенно диагностичны ответы человека на вопрос: «Что вы хотели бы сделать в следующие пять лет?» Подобные же прямые вопросы могут быть сформулированы для выяснения тревог, привязанностей и неприязней. Большинство людей, как я подозреваю, в состоянии ответить, чего они хотят от жизни с неменьшей степенью валидности, чем это определяется с помощью проективных инструментов, хотя некоторые терапевты и пренебрежительно относятся к прямым вопросам. Но под «прямыми методами» я также имею в виду и стандартизованные опросники, такие как «Опросник устойчивых интересов» (Strong Interest Inventory) и недавно переработанную «Шкалу ценностей» (Allport-Vernon-Lindzey Study of valyes). Сейчас нередко случается, что данные, полученные по этим методикам, несут информацию, не совсем идентичную «сознательному отчету» (consious report). Субъект, например, может не знать, что его ценности в значительной степени теоретически и эстетически направлены, а его интересы в области экономики и религии ниже средних. Результат по шкале ценностей вычисляется просто суммированием отдельных сознательных выборов, которые субъект сделал в 45 гипотетических ситуациях. Даже если его словесный отчет будет неполным, он будет соответствовать этим отдельным выборам и в основном будет внешне валиден. Люди с определенной направленностью интересов, выявленной тестом, действительно делают характерный профессиональный выбор и в своем ежедневном поведении поступают в соответствии с полученными данными. Подведем итоги. Прямые методы включают в себя нечто вроде сообщения, полученного от индивида посредством интервью. Это может быть обычное психиатрическое интервью, либо используемое в профессиональном или личностном консультировании, либо в недирективной беседе. Автобиографические методы, оцениваемые по внешним показателям, тоже относятся к прямым, а также и все виды тестирования, где окончательный результат представляет собой сумму или паттерн серий сознательных выборов, сделанных субъектом. Сегодня модным термином «психодинамика» часто обозначают психоаналитическую теорию. Проективные методики относят к психодинамическим, потому что считается, что они затрагивают глубинные структурные и функциональные слои психики. Мы уже показали причины для сомнений в обоснованности такого предположения. Многие из самых динамических мотивов более точно можно выявить с помощью прямых методов1. И, наконец, выявленная проективными методами информация не может быть правильно интерпретирована без учета данных прямых методов. Приверженцы психодинамической теории утверждают, что никакие данные не имеют значения, пока не исследована сфера бессознательного. Это изречение мы находим в весьма ценной книге Кардинера и Овеси (Kardiner and Ovesey, 1945) «Знак гнета» (The Mark of Oppression), описывающей серьезно нарушенные и конфликтные мотивационные системы негров в одном из городов на Севере. Возможно, я сильно ошибаюсь, но, по-моему, своими психоаналитическими поисками авторы открыли очень мало или даже ничего нового, что было бы очевидно в данной ситуации. Искалеченное сознание негров в нашем обществе, экономическая нищета, упадочническое состояние семьи, горечь и отчаяние обусловливают болезненное психодинамическое развитие индивида, о котором в большинстве случаев ничего большего не выяснишь даже посредством глубинного анализа. Большинство психодинамических данных, приводимых Кардине-ром и Овеси, фактически являются прямыми выписками из автобиографических описаний. Такое использование этого метода вполне приемлемо, и их поиски очень поучительны. Но их теория, по-моему, расходится с обоими используемыми ими методами и полученными данными. Психодинамика — это не обязательно скрытая динамика. 'Для данного обсуждения простое разграничение на «прямые» и «непрямые» методы является, на наш взгляд, вполне адекватным. Психодиагностика, однако, требует более тонкой классификации и описания используемых методов. Прекрасное начало этому положил Розенциейг (1950), который разделил методы на 3 группы, каждая из которых приспособлена отслеживать определенный уроиень поведения. «Субъективные» методы, по Розенцвейгу, требуют от субъекта наблюдения за собой как за объектом (опросники, автобиографии). «Объективные» методы требуют исследования через наблюдение за внешним поведением. «Проективные» методы требуют как от исследователя, так и от испытуемого «пойти другим путем* и основываются на анализе реакций испытуемого на кажущийся «личностно-нейтральный» материал. Иначе говоря, розенмвейговские «объективный» и «субъективный» методы соответствуют тому, что я называю «прямыми» методами, а «проективные» — «непрямыми». Особенно следует отметить утверждение автора о значении проективных методов. Он говорит, что его сложно определить до тех пор, пока данные субъекта, полученные по проективным тестам, не будут проверены в свете данных субъективных и объективных методов. Этот момент хорошо обозначил психиатр Дж. К. Уайтгорн (J. С. Whitehorn, 1950), который совершенно верно утверждает, что психодинамика — это обшее знание о мотивации. Ее широким принципам могут соответствовать и специфические требования, и понимание психоаналитиков. Уайтгорн настаивает, что лучший подход к психотичным пациентам, особенно страдающим от шизофренических или депрессивных нарушений, осуществляется через еще сохраненные каналы. Наиболее пристального внимания требуют к себе не области нарушений, а те психодинамические системы, которые остаются сильными и здоровыми, приспособленными к реальности. Уайтгорн утверждает, что психотерапевт должен искать, как «активизировать и использовать ресурсы пациента, и тем самым выработать более удовлетворительный стиль жизни, менее акцентируя ограниченные возможности» (1950). Иногда можно услышать, что психоаналитическая теория не до конца оправдывается в психоаналитической практике. Имеется в виду, что в процессе терапии аналитик много времени посвящает прямому обсуждению с пациентом его внешне проявляемых интересов и ценностей. Аналитик должен внимательно и с позиции принятия слушать, консультировать или советовать относительно этих важных и открытых психодинамических систем. Во многих примерах, как в случаях, предоставленных Кардинером и Овеси, мотивы и конфликты рассматриваются по их внешней значимости. Таким образом, психоаналитическая практика не всегда подкрепляется теорией. Ничего из вышесказанного не отрицает ни существования инфантильных систем, ни мучительных вытеснений или невротических образований, ни возможности самообмана, рационализации и других защит личности. Я только утверждаю, что методы и теории, работающие с этими запутанными явлениями, представляют в совокупности широкую концепцию психодинамики. Нужно предполагать в клиенте осознание до тех пор, пока он не докажет обратного. Если вы спросите сотню человек, подошедших к холодильнику за тем, чтобы перекусить, зачем они это сделали, наверняка каждый из них ответит: «Я был голоден». В девяносто девяти случаях мы обнаружим, неважно, насколько глубоко будем копать, что это чистая правда. И этот ответ можно принимать таким, какой он есть. Однако в сотом случае мы обнаружим, что имеем дело с навязчивым перееданием, что этот тучный субъект ищет инфантильной безопасности и в отличие от большинства на самом деле не понимает, что пытается сделать. Он ищет именно умиротворенности и покоя, возможно — материнской утробы, а вовсе не вчерашнюю котлету. В этом случае и в меньшинстве других я признаю, мы не можем принять его внешнее поведение и его объяснения по внешнему значению. Фрейд был специалистом по мотивам, которые нельзя принимать по их внешнему значению. Он считал, что сфера мотивации — это только ид. Сознательная часть личности, которая осуществляет прямые взаимодействия с миром, а именно эго, по Фрейду, лишена динамических сил. К сожалению, Фрейд умер, не успев исправить эту однобокость в своей теории. Даже самые преданные его последователи говорят сегодня, что его психология личности осталась незавершенной. В последние годы многие из них работали над восстановлением равновесия. Без сомнений, сегодня психоаналитическая теория движется в сторону более динамического эго. Эта тенденция явно наблюдается в работах Анны Фрейд, Гартманна, Френча, Хорни, Фромма, Криса и многих других. В своем докладе Американской психоаналитической ассоциации Крис указывает, что попытки ограничить сферу толкования мотивации областью ид представляет собой «устаревший образ действий». Современное понимание эго не связывает себя только анализом защитных механизмов. И больше почтения оказывается тому, что он называет «поверхность психики». Современные психоаналитические методики связывают «поверхность» с «глубиной» (Kris, 1951). В том же духе высказывается Рапапорт (Rapaport, 1951), утверждая, что подлинная степень свободы может быть приписана только эго. Чтобы проиллюстрировать этот момент, возьмем какой-нибудь психогенетический аспект зрелости, например религиозное чувство. Взгляд Фрейда на религиозность хорошо известен. Для него религия, по существу, — индивидуальный невроз, форма личностного бегства, в основании которого лежит образ отца. Следовательно, религиозное личностное чувство нельзя рассматривать по его поверхностному значению. Более уравновешенная позиция в этом отношении будет звучать следующим образом: иногда это чувство нельзя рассматривать по его поверхностному значению, но иногда можно. Только тщательное изучение индивидуальной ситуации прояснит дело. Если религиозный фактор служит для очевидно эгоцентрических целей — как талисман, как самооправдание, — можно сделать вывод, что это невротическое или, по крайней мере, незрелое образование в личности. Его инфантильный и избегающий характер не осознается личностью. И наоборот, если человек постепенно развивал ведущую философию своей жизни, и религиозное чувство представляет в ней основную движущую силу, определяющую нормы поведения и придающую смысл жизни в целом, то здесь мы можем заключить, что это особое эго-образование не только является доминирующим мотивом, но и может рассматриваться по своему поверхностному значению. Это руководящий мотив и эго-идеал, форма и сущность которых являются тем, чем они представляются в сознании (Allport, 1950). Возьмем последний пример. Всем известно, что мальчики в возрасте от четырех до семи лет идентифицируют себя с отцами. Они всячески подражают им. Среди прочего они могут выказывать профессиональную склонность к отцовской работе. Многие мальчики, вырастая, действительно идут по стопам отца. Возьмите политиков. Во многих семьях политиками были и отец, и сын: Тафты, Лоджи, Кеннеди, Ла Фоллетты, Рузвельты. И это далеко не все. Какой мотивацией руководствуется сын в зрелом возрасте, скажем в пятьдесят—шестьдесят лет? Продолжает ли он прорабатывать свою раннюю идентификацию с отцом или уже нет? Если рассматривать поверх- ностное значение, то интерес сына к политике кажется всепоглощающим, самостоятельным, доминирующим мотивом в его собственной эго-структуре. Короче говоря, это кажется зрелым и здоровым мотивом. Но ученый, строго придерживающийся взглядов генетизма, скажет: «Нет, он сейчас политик из-за фиксации на своем отце». Имеет ли он в виду, что ранняя идентификация с отцом пробудила в нем интерес к политике? Если так, то мы, конечно, согласимся. Все мотивы берут где-то свое начало. Или он имеет в виду: «Эта ранняя фиксация сейчас, сегодня, удерживает сына в сфере политики*. С этим согласиться трудно. Политические интересы теперь являются значительной частью эго-структуры личности, а эго является источником энергии здорового человека. Если быть точным, могут быть случаи, когда человек в зрелом возрасте все еще пытается встать на место отца, заменить его для матери. Клиническое обследование политика второго поколения может показать, что его поведение является навязчивым отождествлением с отцом. Тогда его ежедневное поведение будет настолько навязанным, не соответствующим потребностям реальной ситуации, несоразмерным, что его легко диагностирует любой более-менее опытный клиницист. Однако такие примеры относительно редки. Итак, в мотивационной теории необходимо более точно разграничивать инфантильность и мотивацию, то есть и своевременность, и соответствие возрасту. Я полностью осознаю неортодоксальность своего предположения о том, что в ограниченных пределах существует разрыв между нормальной и аномальной мотивацией, что необходимо подвести теоретические основания под этот факт. Отсутствие преемственности не популярно в психологической науке. Одна из теорий аномалий говорит, что они лежат на предельных точках линейного континуума. Некоторые культурологи настаивают на том, что понятие аномалии (анормальности) относительно, оно меняется в зависимости от культурно-исторического периода. К тому же существует множество пограничных случаев, когда даже опытные клиницисты не могут с полной уверенностью сказать, норма это или аномалия. В итоге наиболее важным следует признать тот факт, что многие нормальные люди, если достаточно глубоко копнуть, обнаружат некоторый инфантилизм в мотивации. Приняв все эти знакомые аргументы, мы все равно видим бездну различий, если не между нормальными и ненормальными субъектами, то между здоровыми и нездоровыми механизмами, участвующими в развитии мотивации. То, что мы называем интеграцией первой системы, представляет собой целостный механизм, поддерживающий мотиваци-онную систему на уровне современных требований. Похоже, что на образование мошвационных паттернов влияют как внутренняя согласованность, так и реальная внешняя ситуация. Эффективное подавление также является здоровым механизмом, не только безвредным для индивида, но и делающим возможной организацию иерархии мотивов (Belmont and Birch, 1951, McGranahan, 1940). С помощью эффективного подавления индивид перестает действовать в инфантильной манере. Среди урав- новешивающих механизмов можно упомянуть инсайт, образ «я» и мало понимаемый фактор гомеостаза. Как показывает эксперимент Гетцеля, здоровые люди проявляют себя целостно и в прямых, и в проективных методах. Дальнейшее определение «нормальности» — к сожалению, оно еще не разработано психологами — может лежать в области соответствия экспрессивного поведения (выражение лица, жесты, почерк) основам мотивационной структуры личности.'Есть данные о том, что рассогласованность между сознательными мотивами и экспрессивными проявлениями — это неблагоприятный признак (Allport and Vernon, 1933). Это следует изучить более подробно. В нездоровой мотивации ведущую роль играют несбалансированные механизмы. Всегда одновременно существует несколько видов диссоциации. Когда индивид неэффективно управляется со своими мотивами, подавленные влечения прорываются в аутистических жестах, вспышках раздражения, ночных кошмарах, навязчивых персеверациях, возможно в параноидальном мышлении. Более того, имеет место недостаток самопонимания во многих жизненных сферах. На мой взгляд, в норме ведущую роль играют сбалансированные механизмы. Иногда, в случаях особо сильных нарушений, верх одерживают механизмы неуравновешенности. Время от времени мы обнаруживаем их частичное действие и в здоровых в другом личностях. Когда случается сбой в механизмах, диагностика проводится с помощью проективных методик. Однако когда личностная система, по сути, гармонична, проективные методы немногое могут рассказать нам о причинности мотивации. Из всего вышесказанного ясно, что удовлетворительная концепция психодинамики должна обладать следующими характеристиками: 1) она всегда подразумевает использование проективных методов для глубинного анализа совместно с прямыми методами, то есть проводится полная диагностика; 2) она соглашается с тем, что большая часть мотивов здоровой личности может рассматриваться по своему поверхностному значению; 3) она принимает, что нормальная мотивация индивида направлена на будущее и настоящее и не всегда адекватно может быть представлена на основе изучения прошлой жизни. Другими словами, текущая психодинамика может быть в значительной степени автономной, хотя и связанной с более ранними мотивационными образованиями (Allport, 1950); 4) о то же время она поддерживает эпохальные открытия Фрейда о возможности влияния инфантильных фиксаций и одобряет использование непрямых методов в добавление к прямым для проверки сознательных отчетов. Но прежде чем такая адекватная концепция будет найдена, нужно разобраться с некоторыми положениями, прочно укоренившимися в теории мотивации. Я имею в виду расхожее утверждение, что все мотивы имеют своей целью «редукцию напряжения». Эта доктрина, существую- щая в инстинктивизме, психоанализе и стимульно-реактивной психологии задерживает развитие теории на примитивном уровне. Конечно, мы не можем отрицать, что базовые влечения действительно направлены на редукцию напряжения. Примерами могут служить потребность в кислороде, голод, жажда, угроза физического уничтожения. Но эти влечения не являются подходящей моделью для всех мотивов нормального взрослого человека. Гольдштейн отмечает, что те пациенты, которые ищут только редукции напряжения, явно нездоровы. Они находятся в раздраженном состоянии, от которого хотят избавиться. В их интересах нет ничего творческого. Они не могут принять страданий, сдерживания или фрустрации как случайные инциденты на пути достижения реализации ценностей. Нормальные люди, напротив, руководствуются главным образом мотивом самоактуадизации. Их психогенетические интересы определенным образом поддерживают и направляют напряжение, а не способствуют его избеганию (Goldstein, 1940). Я думаю, нам следует согласиться с утверждением Гольдштейна о том, что поиск редукции напряжения не является адекватным состоянием зрелых психогенетических мотивов. В момент своей инаугурации в качестве президента Гарварда Джеймс Конант (James Conant) отметил, что он принимает обязанности «радостно, но с тяжелым сердцем». Он понимал, что, приступая к новой работе, он не снизит напряжения. Напряжение будет возрастать и возрастать, а временами окажется просто невыносимым. Несмотря на то, что ежедневно ему придется иметь дело с огромным количеством дел и чувствовать облегчение, обязанности будут все прибавляться и даже огромные траты энергии не смогут привести к какому-либо равновесию. Психогенические интересы заставляют нас бесконечно усложнять нашу жизнь и вносить в нее напряжение. «Стремление к равновесию», «редукция напряжения», «влечение к смерти» — все это тривиальные и ошибочные представления о мотивации нормального взрослого. Как я уже говорил, в последние годы в теории произошел некий переворот. Некоторые специалисты по военным неврозам пишут о редукции напряжения. Они говорят об «устойчивой эго-структуре» и «слабой эго-структуре». Гринкер и Спайгель утверждают: «Когда эго становится сильнее, терапевт требует со стороны пациента уменьшения независимости и активности» (Grinker and Spiegel, 1945). После успешной терапии эти и другие авторы иногда отмечают, что «теперь эго находится под контролем». В таких выражениях, как это — а они встречаются все чаще и чаще, — мы имеем дело с постфрейдистской психологией личности. Правда, особенности таких теорий варьируют. Иногда они не признают эго как рациональное, самостоятельное и самоуправляемое образование. Но иногда, как в процитированном примере, они идут даже гораздо дальше. Они не только заключают, что в норме эго избегает злокачественных вытеснений влечений, хронических состояний и ригидности, но и утверждают, что оно является дифференцированной динамической структурой — синтезом психогенетических мотивов, которые могут рассматриваться по своему поверхностному значению. Не следует опасаться концепции «активного эго». Насколько я понимаю, термин «эго» не относится к гомункулусу, это просто краткое выражение, используемое для того, что Гольдштейн называет «ведущие паттерны». Термин обозначает, что в норме здоровая личность обладает различными системами психогенетических мотивов. Их количество не ограниченно, хотя на самом деле у хорошо интегрированного взрослого их можно пересчитать по пальцам, иногда даже одной руки. Часто то, что человек делает-с повторяющейся настойчивостью, является удивительно отрегулированным и структурированным образованием, присущим его внутренней структуре. Как называть эти ведущие мотивы—желания, интересы, ценности, чувства, особенности — не играет особой роли. Главное, мотивационная теория обязательно должна учитывать существование этих структур при диагностике, терапии и в научных исследованиях. Лоуренс К. Франк ПРОЕКТИВНЫЕ МЕТОДЫ ИЗУЧЕНИЯ ЛИЧНОСТИ Изначально трудность в, изучении личности заключается в отсутствии сколько-нибудь ясно очерченного, адекватного понимания того, что должно исследоваться. Ситуация такого рода у каждого вызывает разные реакции в зависимости от профессиональных предпочтений и лояльности. Ясно, что официальные заявления будут встречены враждебно, если не насмешливо, в то время как полемика и апологетика лишь усилят путаницу. Возникает вопрос, можно ли как-то пролить свет на эту ситуацию путем изучения процесса развития личности, для того чтобы прийти к более плодотворным концепциям и более приемлемым методам и процедурам. ЛИЧНОСТЬ КАК РЕЗУЛЬТАТ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ, СОЦИАЛИЗАЦИИ И ИНДИВИДУАЛИЗАЦИИ Предположим, что мы представляем появление личности как результат взаимодействия культурных агентов и индивидуального в ребенке. В условиях ограниченного пространства я могу лишь коротко и конспективно изложить главные аспекты этого процесса, в котором мы можем распознать организм индивида с органической наследственностью, постепенно растущий, развивающийся и созревающий под опекой родителей и педагогов, которые стремятся сформировать его в соответствии с культурно предписанными и социально санкционированными поведением, речью и убеждениями. Как я уже неоднократно говорил в других своих работах, ребенок — это не инертное тело, но реагирующий организм с собственными чувствами, как и родители, сиделки и учителя, воспитывающие его. Он обучается предписанным культурным и социальным нормам действия, речи и убеждения в соответствии со своими личными пристрастиями и чувствами и принимает это обучение с разной степенью исполнительности, всегда своеобразно и с определенными чувствами по отношению к своим наставникам. Таким образом, то, что мы наблюдаем, представляет собой двойственный процесс социализации с достаточным конформизмом во внешнем поведении, позволяющем принимать участие в общем социальном мире, с одной стороны, и индивидуализации с прогрессирующей организацией внутреннего мира и чрезвычайно уникальными содержанием, значениями и чувствами, которые более реальны и непреодолимы, чем культурный и физический мир, — с другой.
|
|||||||
|