В прятки с Бесстрашием 97 страница

— Твою же, бл*дь, мать, — шепчет позади меня Чешира, а у меня слова застряли даже не в горле, а где-то в мозгу, где неудобоваримой кашей ворочались мысли. Что же тут произошло? И как? Чем недовольные сотворили подобное?

Я в бессознательном состоянии иду вперед, под ногами хрустят человеческие кости, ноги проваливаются в теплую субстанцию из останков, смешанных с бетоном, деревом, пластиком, в буквальном смысле, раздробленном... а я не могу остановиться. Ничего нет... Абсолютно ничего... Тут невозможно было выжить, полигон просто сровняли с землей... Что же у них за оружие такое? При артобстреле остаются хотя бы и разрушенные, но остовы зданий, а тут... Голое пространство.

— Группа зачистки побывала, еб*нный насрать! — кричат парни, разглядывая что-то. — Поверх останков гусеничные следы, последнее время недовольные полюбили такой способ передвижения.

Значит, если и были выжившие, то все они в плену. Мы не смогли добраться сюда быстрее, чем за сутки, и то, ехали без остановок. Не могу поверить. Если я сейчас хоть на минуту допущу мысль, что она могла тут оказаться, среди всех вот этих останков, я сию минуту, моментально сойду с ума. Может, она могла сбежать, или, может быть, она уехала куда-нибудь с поручением... А, может, она выехала в штаб-квартиру раньше, чем начался отпуск и когда я вернусь, она будет меня ждать там, закрывая рот ладошкой и горюя по своим друзьям.

Командир операции распределил работу, и я включаюсь в разбор завалов, только бы чем-нибудь себя занять. Однако мысли совершенно без спросу лезут, не дают дышать, несмотря на то, что мы все в кислородных масках. По-другому тут находится невозможно, легкие моментально забиваются пеплом, пылью, угарный газ отравляет до потери сознания. Что это может быть за оружие? Воспаленное сознание отказывается останавливаться на мысли о том, сколько погибло здесь людей, не говоря об огромном количестве техники, лаборатории, архивы, результаты исследований... Это не просто шаг назад, это полный провал на несколько десятков лет. Я не знаю был ли еще такой полигон и как недовольные смогли узнать о нем. Нигде не существует документов об этом месте, никаких записей и намеков. Все командиры добирались до него в режиме строгой секретности! Майра официально тренирует снайперов, она едет в снайперскую школу и оттуда по тоннелям добирается до полигонов... И почему именно этот? Где они прокололись, засветились...

— Херня какая-то... — бурчит Матиас, чертыхаясь, — почему они не сопротивлялись? Нет никаких следов того, что они как-то боролись за свои жизни, как так? И, знаешь, еще что странно?

— Мат, ты можешь мне не задавать сейчас наводящих вопросов? Есть что сказать — говори!

— Равномерность. Даже когда идет взрывная волна, разрушение идет по какому-то вектору, постепенно... Снаряды стреляют по объекту друг за другом, потом нужно время для перезарядки орудия. А тут... Картина такая, будто несколько сотен снарядов, причем, мощной разрушительной силы, были прямо-таки обрушены на это место... Это что-то совершенно запредельное.

Новое оружие? Опять они впереди нас? Если у них есть такие мощности, то как с ними воевать?

Мы сгребаем утильлопатами все, до самой земли, да еще и небольшой слой самого грунта и определяем все это в мешки, которые отправляем в Эрудицию. Целая лаборатория будет работать круглосуточно, чтобы в самые сжатые сроки определить, кто погиб здесь... Хорошо, что есть программа мгновенного определения, иначе это растянулось бы на годы...

Мы постоянно сталкиваемся со смертью, часто становимся причиной ее, и надо бы уже впустить ее в свою жизнь, смириться с ней, принимать ее, как нечто само собой разумеющееся... Но сейчас... Это не просто столкновение, это погружение в нее, будто тысячи иголок, впивающиеся в плоть, пронизывают насквозь смертельным ядом, выедают, выгрызают из сознания все живое, высасывают жизнь... И невозможно оставаться в здравом рассудке, когда видишь такое!

Обугленные куски плоти, покореженные, разломанные конечности, обгоревшие черепа с распахнутыми ртами, будто в немом крике. Им неоткуда было ждать помощи, видно, что все произошло молниеносно, кровь запеклась везде одинаково... Но осознать, что они обречены, эти люди успели. И это, наверное, самое страшное осознавать, что ты умрешь и ничего не возможно с этим сделать, борись-не борись, сдавайся-не сдавайся, а когда против тебя работает неведомая доселе сила — это пи*дец, как нечестно. Тот, кто раздробил этот объект, не оставил даже малюсенького шанса никому из тех, кто здесь находился...

Умом я понимаю, никто не мог выжить в подобном кошмаре, но я не в силах ковыряться здесь и представлять Лекси на месте вот этих останков. Мы работаем в гробовом молчании — привыкай не привыкай к смерти, а принять никогда не получается, и уж тем более сразу. Не верю, не могу верить, что она погибла... Отказываюсь наотрез! Она обещала ко мне приехать! Кивнула мне! Я чувствовал ее также, как чувствую тяжесть лопаты в своей руке, запах гари, когда снимаю маску. Она была настолько реальна в том моем сне, что помыслить о том, что она меня простила, а теперь умерла, я просто не могу.

Отчаяние, тоска, печаль... Это все не то... Невозможно словами описать бесконечное, безумное стремление быть рядом с ней, обнять ее, прижать к себе покрепче, закрыть, защитить, уберечь от боли, ужаса, страданий. Она испугалась, успела испугаться, потому что инстинкт самосохранения сильнее воли. Не могу, не хочу принять тот факт, что она может быть здесь! Это несправедливо, нечестно... Неправильно! Не могло этого случиться со мной, с нами... Сейчас, как никогда, за все эти полгода, мне хочется увидеть ее, дотронуться, почувствовать ее тепло! Но чем больше я тут нахожусь, тем яснее понимаю, надежды все меньше...

На четвертый день ко мне подошел Чешира, который без своей фирменной улыбочки выглядел непривычно и странно.

— Алекс, я тут нашел кое-что... Вот, это вроде твой, я помню! Не знаешь, как он мог тут оказаться? — он протягивает мне... нож. Тонкое лезвие, обугленная резная ручка... Тот самый, что выпросила у меня Лекси в тот день, когда на нас напали в лесу. Я смотрю на этот нож и понимаю, что это действительно конец. Она не расставалась с ним, заказала специальные ножны, чтобы можно было носить под платьем и даже на музбитву умудрилась их нацепить... Из груди как-то разом пропал воздух, я, может, и хотел бы вздохнуть, но не получается. Ребра свело судорогой, я согнулся и разогнуться не могу. — Что? Что такое? Парни, сюда, скорее!!!

Чьи-то лица, чьи-то руки, какие-то действия со мной. Я хочу сказать им всем, что со мной все нормально, я только отойду немного и продолжим. Но отчего-то мир перевернулся, и я увидел небо. Такое ясное и синее, без единого облачка. Как ее глаза, когда она улыбается и чем-то довольна. Или занимается тем, что ей больше всего нравится. Я смотрю на это небо и боюсь от него глаза отвести. Потому что если я их закрою, то реальность, в которой ее больше нет, может действительно наступить. И тогда станет совсем не понятно, а мне-то зачем тогда жить?

— Алекс, закрой глаза. Закрой, тебе надо поспать, — доходит меня чей-то голос, и я только мотаю головой. В руку впивается игла и наступает темнота.

***

Каждый следующий день в Бесстрашии для меня теперь начинается одинаково. Я открываю глаза и иду смотреть списки погибших, которые эрудиты выкладывают на общественном канале. Мне бы давно надо бы уезжать, группа собрана, все готовы. Но я не могу. Я должен удостовериться, что ее среди погибших нет. Не знаю, откуда во мне такая уверенность, но... Я чувствую, что она жива, не могла она меня так просто бросить, оставить... И именно тогда, когда... Ну что когда? Когда она во сне меня простила? Думать не получается, совсем. Когда я пытаюсь собрать мысли воедино, как-то разложить их по полочкам, разум и четкое мышление начинают подводить меня.

Ничего не помогает. Я не могу есть, не могу спать. Я просто лежу и пялюсь в потолок всю ночь, для того, чтобы в шесть часов открыть планшет и убедиться, что ее нет в списках. После этого удается поспать пару часов. Но... это все же случилось. Спустя три недели, наступил тот самый день, когда, открыв списки, я наткнулся на ее имя.

Алексис Плейсед, младший капрал спецподразделения воздушного полигона.

Детка сладкая, ты получила звание. Поздравляю. Я смотрю на ее имя, и не вижу букв. Все они разъехались, расплылись и не собираются в слова. В этом мареве, я вижу ее лицо, немного более жесткое, чем обычно, с синяком и царапиной. Мягкий взгляд зеленовато-голубых глаз. Полуулыбка сквозь слезы. Малышка, ты такая реальная, ну как же так? Не могла ты оказаться среди тех огрызков людей, что мы в мешки загружали, не могла! НЕ МОГЛА! НЕ МОГЛААААА!

В уши ввинчивается какой-то странный, очень резкий звук, хочется прекратить его, и поэтому я не сразу понимаю, что это я издаю этот надсадный вопль. Я ничего не вижу, ненадолго мне показалось, что я ослеп, что последствия ранения вернулись и теперь я ничего никогда не увижу, и это отлично, потому что нахрена мертвому зрение. Как вокруг появились люди, кто они все, я так и не понял. Кто-то поднимает разбитый планшет, кто-то хлещет меня по щекам, кажется, я слышу матерные выкрики... Меня несут куда-то, потому что ноги отказываются меня слушаться, я это понял, когда захотел избавиться от того, что меня куда-то тащит. Я, кажется, все еще продолжаю издавать какие-то звуки. В ноздри полез запах лекарств... Зачем это все, отстаньте от меня! Все, чего я хочу сейчас, это оказаться на дне пропасти, потому что я не хочу больше жить, НЕ ХОЧУ!!!

А дальше... все дни стали одинаково серыми. Испарилось все, что могло раскрасить мою жизнь, тоненькая, жалкая мыслишка, что Лекси все-таки может оказаться в плену, постепенно меня покидает. Я что-то делаю, куда-то хожу, я ведь Бесстрашный, мне надо брать себя в руки. Душа будто заснула или сдохла, осталась одна только оболочка. Я командир группы, нам надо ехать. Жизнь должна продолжаться, нужно учиться как-то жить без нее. Вот только... Смутное чувство не дает мне покоя... Возможно, мое сознание пытается сохранить остатки разума, возможно. Но поверить в то, что она умерла, я так до конца и не смог.

_________________________________________

Аниша

Жизнь стала какая-то... неправильная, слишком непонятная. Со стороны вроде все нормально, война ведь, но... Почему-то стали умирать те, кто особенно дорог. И это когда эрудиты научились восстанавливать все что только можно... Я как-то оказалась к этому не готова, хотя жизнь в Бесстрашии постоянно подталкивает к смерти. Мы научились жить с ней, со смертью рядом, бок о бок, договариваться, торговаться... Но когда она все-таки забирает наших любимых... Почему-то становится невыносимо. И жить больше не хочется.

Сначала Джимми, потом Диего... А теперь вот еще и... Мы долго не хотели верить. Очень долго. Прошло уже столько времени, а я все еще не могу поверить, что все так... Это нечестно, несправедливо. Алекс, конечно, бл*довал, метался среди девок, но такого он, конечно, не заслужил.

В тот день ничего не предвещало катастрофы, впервые за много недель мы как-то воодушевились, смогли поднять голову, даже устроить что-то вроде праздника — некоторые парочки решились пожениться, вот мы и праздновали несколько свадеб сразу. Я до сих пор живу в вязком тумане, с тех пор как Кев бросил меня и избегает. Но глядя на совершенно обалдевшую от счастья Джесс, я просто не могу не улыбаться. Когда она не обнималась со своим рыжим парнем, она все время теребила повязку на свежем брачном шрамике и заливисто смеялась. Смогу ли я так когда-нибудь?..

А вечером штаб-квартира неожиданно стала похожа на растревоженный улей. С одного из полигонов не пришел обратный позывной. И связь прервалась. Вообще-то, так бывает, но в этот раз отчего-то все понимали — беда. Так и оказалось. Один из полигонов Майры сравняли с землей, не осталось ничего.

Когда выяснилось, что это тот самый полигон, на который Лекси уехала, Алекс незамедлительно рванулся туда, хоть мы его и отговаривали как могли... Он провел там несколько дней, а вернувшись... заперся в своей комнате и не выходил оттуда несколько суток. Я его не узнавала, эти потухшие глаза, лицо, застывшее восковой маской... Он ходил, говорил, занимался какими-то делами, но это был совершенно не тот Алекс, к которому я привыкла. Это была жалкая пародия, бледная тень того задорного, веселого человека, что я знала.

Он должен был уезжать на дальние рубежи, команду свою он давно уже укомплектовал, и если бы не разгромленный полигон, он давно уехал бы уже. Почти все время до отъезда он проводил на крыше, непрерывно курил и смотрел в небо. Там то я и застала его в наш последний вечер перед отъездом. Он сидел, откинувшись на парапет, бледный, осунувшийся, с непроницаемым выражением лица. Среди выживших на том полигоне не было Лекси Плейсед и теперь, спустя месяц, когда среди останков нашли ее ДНК, ее объявили погибшей.

Я села рядом с ним, прислонившись к плечу. Он молча прикурил еще одну сигарету, протянул мне. Затянулся своей, держа локоть на колене, низко опустил голову. Я не знаю что сказать, но прекрасно понимаю, что бы я сейчас ни сказала, все будет не то. Поэтому просто молчу.

— Я видел ее во сне, — вдруг низким хриплым голосом произносит Алекс, — видел так же четко, как тебя сейчас. Обнимал. Разговаривал с ней. Она сказала, что приедет ко мне.

Грустно это все... Эта их дурацкая глупая ссора, ее отъезд, его залеты... Как теперь кажется все глупо, по-детски... Ревность какая-то, обиды... Разве это важно было? Вот и Кев уехал, не понимает. Сердце так щемануло, что стало натурально больно, будто ребра свело. А вдруг я больше не увижу его? Пока я знаю, он живой, ходит, дышит, я как-то могу смириться с нашим расставанием, а если... Нет, не буду я об этом думать. Не буду.

— Кому как не ей жить, Ани? Она такая... красивая, как картинка. Правда, ведь?

— Мммм... Алекс, ты не спрашивай меня, я плохой советчик. Ты говори, если тебе выговориться надо...

Он смотрит на меня какими-то больными глазами, взгляд вымученный, словно ему больно держать веки открытыми. Радужка у него темно-серая, необычная. Завораживающая. Но сейчас в них не было ничего, кроме боли. Такой боли, что слезы моментально наворачиваются, во рту пересыхает и сдавливает горло, что не сглотнуть.

— Я хотел ее обнять. Только лишь обнять, наяву, неужели я так много хотел? А?

Нет, дорогой, ты хотел совсем немножко, беда в том, что не мы располагаем кому жить, а кому умирать. Ты знал, что такое может быть, и нам всем придется смириться и пережить это, как бы ни было трудно.

— Не могу поверить... Это все просто нереально, какая-то ошибка. В голове не укладывается никак...

О, да, как я это понимаю! Принять смерть — это отдельная мука, и для того, чтобы, наконец, осознать потерю, надо пройти несколько кругов ада. Не завидую я тебе, любимый. Алекс замолчал, делая затяжку и прикуривая следующую сигарету от предыдущей. Да уж, кофе и сигареты... Как знакомо, божечки...

— Я буду ее искать. Я не могу поверить, что она вот так могла погибнуть, не могу! Не могу...

— Нашли ее ДНК, Алекс. Там такая мясорубка была...

— Да знаю, я же был там. Видел. Но может... Может, ее взрывной волной отбросило, или... Еще что-нибудь...

— Ты за соломинку хватаешься...

— Хватаюсь. А ты не хваталась бы? Не хваталась? Сразу бы смирилась? Да? Что мне еще остается делать, если не хвататься, вот ты мне скажи, если такая умная!!!

Последние слова он выкрикивает, оглушая меня, и я втягиваю голову в плечи. Пусть кричит, может, с криком будет выходить та удушающая боль, что сдавливает грудь и хочется проковырять, разодрать ее, чтобы стало хоть чуточку легче... Он вскочил, но пошатнулся, уперся ладонями в стену, тяжело дыша.

— Не могу я без нее жить, понимаешь ты своим тупым умишкой... не могу!!! Без нее не жизнь это, а хрень какая-то, за каким х*ем она, вообще, сдалась, жизнь эта? Я всего лишь хотел, чтобы она меня любила, неужели это так много? Одна, только она, никто больше не нужен! Я искал ЕЕ все это время, я нашел ту девушку, которую согласен был любить, только ее! И больше никого, просто потому, что только в ней весь смысл жизни!!! И из-за какой-то идиотской ссоры она уехала и теперь... Все? Вот так вот оно и должно закончиться?!! И мне не хвататься за соломинки? Да пропади оно все... — мощные кулачищи с чавканьем молотят стену и мне видно, как его боль, переходя в физическую, чуточку отступает.

— Алекс, пожалуйста, остановись, любимый, прошу...

Я повисаю у него на локте, пытаясь оторвать его от стены, но делать это все равно что пытаться остановить роторный бульдозер.

— Да пропади оно все... — повторяет он, отрываясь от стены, и я с ужасом замечаю, что по его небритым щекам ползут слезы. Самое ужасное в моей жизни была разорванная спина Джимми. Второе — вот это. Я поднимаюсь на мысочки, обнимаю его за шею. Он утыкается любом мне в плечо, а я глажу, глажу его по ежику на затылке, будто это может как-то помочь. — Мы даже не поговорили, Ани. Я не сказал ей... Я даже не знаю, успела она послушать ту песню на флешке, что ты записала... Простила ли она меня или так и ненавидит...

— Конечно, простила, Алекс. Она ведь любила тебя, всем сердцем любила, — я чувствую, как он зарывается в мое плечо еще глубже, если это возможно, — На тебя, вообще, невозможно долго дуться. Конечно, она тебя простила...

— Она самое прекрасное, что было в моей жизни, Ани. Я так хотел ее вернуть... Но не смог, не успел... не сберег...

— Ничто не сможет облегчить твою боль, — тихо нашептываю, лишь бы только забить эфир чем-то, — но станет легче, если у тебя будет цель. Сначала маленькая, например, встать и дойти до столовой, потом следующая... Так, постепенно...

— Я не хочу без нее жить. Мне ничего не нужно.

Я беру его лицо в ладошки, заставляю посмотреть в глаза.

— Нужно, Алекс. Тебе нужно жить. Пока ты жив, будет жива и она. В твоей памяти. В твоем сердце. Это самое дорогое что у тебя есть, нельзя это убивать. Понимаешь?

Он смотрит на меня красными, воспаленными глазами. Этот большой, самодовольный, неунывающий, беспардонный, эгоистичный парень теперь весь состоит из невыносимой муки, облегчить которую ничто никогда не сможет. Но надо жить. Надо дальше пробираться и не сдаваться.

— Бесстрашные. Никогда. Не сдаются. Помнишь? Сколько раз эта фраза вытягивала нас из пучины, сколько всего мы преодолели, благодаря ей. Не сдаваться, только вперед, Алекс. Проживи эту жизнь за вас обоих.

Так, уговаривая, увещевая, я потихоньку тяну его в сторону лазарета. Опять разодрал себе все руки, может, ему перчатки носить какие-нибудь, иначе скоро на месте кистей будет только сплошной шрам и никакая регенерация не поможет. Он идет рядом со мной, опираясь мне на плечо, скорее просто чтобы почувствовать что кто-то живой есть поблизости, чем действительно ища опоры. Терять любимых, нереально тяжело, никакая боль на земле не может с этим сравниться. Но надо как-то стараться преодолеть... Надо. Через месяц у меня начинается инициация. Когда она закончится, поеду искать Кевина. И верну его. Чего бы мне это ни стоило.

___________________________________

Эрик

Не самый легкий мы себе выбрали путь. Далеко не самый легкий. Но мы уже идем по нему, возвращаться некуда, надо идти только вперед. Надо попытаться абстрагироваться, не обращать внимания на потери, оставить все в прошлом и ни шагу в сторону. Но... С каждым годом становится все сложнее мириться с ней. Со смертью. Посвятив свою жизнь борьбе с ней, я понял, что мы все на пороге поражения. Эта война ничего не оставляет после себя, только бесконечные жертвы. Иногда кажется, что за все те жизни, которые я вырвал у нее из рук, она забирает в несколько раз больше, будто бы в насмешку. И теперь... Я не знаю как не допустить повторения того, что случилось с воздушным полигоном.

Идея поднять в воздух машины и летать не нова. Я точно знаю, что до войны были летательные аппараты и была технология, позволяющая передвигаться по воздуху. Отыскать в архивах информацию, дать задание ученым воспроизвести прошлый опыт не стоило ничего, кроме времени. Однако, Майра сделала предположение и взялась за совершенно сумасшедший эксперимент, а эрудиты поддержали ее, дав понять что все возможно. И вот теперь, глядя на карту, которую удалось составить по последним вылазкам, я понимаю, мы были близки к цели как никогда. Что это может значить?

Я никогда не верил в завиральные идеи о третьей стороне. Сначала я думал, что недовольные — это естественный эффект при распределении сил в обществе. Оппозиция есть всегда и она нужна для того, чтобы можно было понять что идет не так. Ровно до тех пор, пока не появится некий противовес, который будет тянуть одеяло на себя, а именно — захочет передела власти, или захвата власти в свои руки. Потом, когда стало понятно, что в Бесстрашии есть предатель, постепенно стало доходить, что дело не только в жажде власти, а еще и в личной мести, уж слишком жестоки и кровавы были провокации, слишком много людей гибло в так называемое мирное время. Взрыв поезда только подтвердил мои догадки. Но и другие предположения было неправильно сбрасывать со счетов. И одним их них стало предположение Майры о третьей стороне. Она сказала, что пока была в Эрудиции, она кое-что слышала об этом. Ее родня была приближенными Джанин, а то, что вся деятельность Метьюз была завязана на перехват власти, было и есть очевидны. Да и сам я догадывался, что есть у нее какие-то покровители, тогда я думал о наших же людях из города, но потом, много думая, перебирая факты, я понял — каким бы умным ни был человек, создавать столько новинок в послевоенных условиях без влияния извне просто нереально.

Дин, заступив на лидерство в Эрудиции, нашел несколько подвальных помещений с архивами, как довоенных времен, так и уже наших, послевоенных. Огромное количество самых разнообразных наработок, записей и экспериментов, замороженных до тех пор, пока не появятся мощности для воплощения их в жизнь. Некоторые папки были помечены как «Чикаго. Будущее»и написаны они шифром. Некоторые из них, которые удалось расшифровать — содержали информацию о действительно новых технологиях, коих не было ни в каких архивах. Откуда они появились там неизвестно. Некоторые папки до сих пор не расшифрованы.

Именно благодаря этим материалам мы смогли отбиться и противостоять недовольным, но... Похоже, у них тоже есть влиятельный и сильный помощник, иначе ничего у них не получилось бы. Где-то двенадцать лет назад мы почти уже одержали победу и казалось, что подрывы зданий и коктейли Молотова — это все на что они способны. Но когда они пригнали импульсную пушку, не сразу, к сожалению, но стало понятно, это совсем другая война.

— Что это за оружие, Дин? — тихо, чтобы не сорваться невзначай на эрудита, спрашиваю его, — и как они могли все это осуществить? Тебе удалось узнать что-нибудь у тех, кого удалось спасти из бункера? Что они говорят?

— Мало что, Эрик, — Дин невозмутим, как всегда, но и в его голосе слышится отчаяние. — Они только услышали аварийный сигнал и все входы и выходы автоматически закрылись. Они даже не знают, что произошло, когда мы их вытащили после трех недель заточения, они были очень истощены и практически неадекватны.

— Что ты можешь сказать по найденным обломкам? Ну хоть что-нибудь?

— Я могу сказать однозначно только одно, у нас такого оружия нет. И не было никогда. Ни одно химическое соединение не проходит у нас по базам. Это оружие извне, Эрик. Хочешь ты этого или нет.

— Там мог кто-нибудь спастись?

— Исключено. Это оружие, грубо говоря, — аннигилятор. Оно разрушает ткань до такой степени, что от вещества, будь то живой организм или неорганика, мало что остается... Они сначала разбомбили полигон обычными снарядами, а потом... зачистили этой штукой. Чтобы не осталось ничего. Ни техники. Ни записей, ни носителей... Ничего. Даже верхние уровни подземных бункеров разрушены. Они, видимо, не знали про нижние, ведь они отгорожены слоем иттеррастали, их не видно ни на каких аппаратах и радарах.

— Ты думаешь это кто-то извне? Не недовольные?

— Я не знаю. Но если бы у недовольных были такие технологии... Нас давно уже не было бы.

Мои командиры считают, что надо начинать все сначала, строить новые полигоны, добиваться... А мне уже больше всего на свете хочется покончить с этим, раз и навсегда. Мне надоели эти игры не по правилам, недосказанность, недомолвки... когда правила придумываются по ходу игры и нельзя ничего предугадать, спланировать... Я уже и сам начинаю думать, что есть какой-то кукловод, что дергает за веревочки, а мы просто выполняем его команды! Я сейчас я многое отдал бы, чтобы придушить этого вонючего х*есоса.

— Надо созывать совет пяти, Эрик, — пристально глядя на меня, говорит Дин. — возможно, необходимо эвакуировать людей из города, потому что если такое обрушится на Чикаго...

— Мы зачем-то им нужны. Они не хотят нас убивать так просто. Я согласен, что нужно посоветоваться с лидерами других фракций, и как-то уже сворачивать эту войну.

Дин уехал, велев держать его в курсе, а я выхожу из командирской палатки, вдыхая лесной, прогретый, летний воздух. Нужно включать весь свой дар убеждения, чтобы лидеры фракций согласились остаться в городе и тем более, отдать своих людей на фронт. Ведь при таком оружии...

— Отец. Здравствуй.

Задумавшись, я не сразу понял, что Алекс подошел сзади. Он уже научился двигаться бесшумно, наверное, если бы он не подал голос, я бы его так и не почувствовал. Моя школа!

— Алекс! Что ты делаешь в полевом лагере? Ты разве не должен готовиться к отъезду на дальние рубежи?

— Я готов. Привез рапорт.

Я смотрю на своего сына и не узнаю его. Это не Алекс, это даже не его тень. Это совсем, абсолютно другой человек. Ввалившиеся щеки, покрытые щетиной, будто он вспоминает о себе не чаще чем раз в три-четыре дня. Весь лоб прорезает белесый шрам, пускающийся на глаз и оставляя веко всегда немного приопущеным. Губы, раньше готовые всегда к усмешке, теперь были сжаты в упрямую тугую линию, будто он каждую секунду готов к битве. И глаза... Потухшие, безжизненные, казалось, что я смотрю в две серые пропасти, которые не выражают ничего, кроме горя и тоски. Не могу поверить, что смерть этой девушки так его изменила. Может, тут что-то еще замешано? Ведь все мы сталкиваемся...

— Хватит меня рассматривать отец. Подпиши рапорт и я поеду. — И голос. Хриплый, низкий, безжизненный. Без тени ехидства... Только сейчас я понял, что я полжизни бы отдал, чтобы не видеть его таким.

Я опускаю глаза и пытаюсь вчитываться в текст. Когда до меня дошло о чем он просит, я просто вернул ему рапорт обратно.

— Об этом не может быть речи.

Алекс упрямо посмотрел на меня и сжал челюсти, будто каждый взгляд причинял ему боль.

— Я все равно туда поеду. Эта бумага просто формальность. И не пытайся меня остановить.

Я знаю, все что я ему сейчас скажу, он пропустит мимо ушей и все равно сделает по-своему. Хоть в этом он не изменился.

— Хорошо, я не буду чинить тебе препятствий, если ты мне скажешь, ты просто прячешь голову в песок или у тебя есть какой-то план?

— Я хочу пожить на том полигоне и понять, отчего и куда там пропадают люди. У нас появились новые технологии, теперь там можно организовать связь, не вижу причин почему нам туда не отправится. Тем более, что там чаще всего были засечены передвижения вражеской техники, места их перебазировки. Именно оттуда пришли сигналы последней вылазки бойцов воздушного полигона. Они там, я чувствую это.

— Это единственная причина по которой ты хочешь сбежать отсюда подальше?

Алекс посмотрел на меня так, что я вдруг подумал, что он меня ударит. Но он только опустил глаза.

— Нет. Не единственная. Но я не хочу об этом говорить.

— Твоя группа. Они готовы к такому испытанию? Сколько человек ты собрал?

— Пятьдесят. Плюс прошу выделить мне сотню в качестве боевого отряда. Я сам буду ими командовать.

М-да. Вырос мальчик, что ни говори. Будет сам командовать, значит. Ясно.

— Ты понимаешь, насколько это все рискованно? Ты учитываешь, что ты можешь...

⇐ Предыдущая 91 92 93 94 95 969798 99 100 Следующая ⇒