ПРОЛОГ. ПЕРВЫЙ ГОД ОБУЧЕНИЯ

Стр 1 из 29Следующая ⇒

Название: МОЙ СОБСТВЕННЫЙ ГАРРИ ПОТТЕР

Автор:Sever_Snape (sever_snape@yahoo.com)

Beta:AlanGetweek (getweek@yahoo.com)

Пейринг:СС/ГП, СС/АД, СС/РЛ

Рейтинг:R (slash, но детальные описания сексуальных сцен отсутствуют)

Жанр:POV, drama, angst, deathfic.

Саммари:Что произойдет с «волшебным сообществом», если Северус Снейп будет любить Гарри Поттера слишком сильно.

Дисклеймер:Выгоды не извлекаю. Одну головную боль.
Все принадлежит Дж. Роулинг и коллективному бессознательному.

Предупреждение 1:По-моему глубокому убеждению все фики являются ООС уже по определению. Тем не менее, предупреждаю, что Северус Снейп несколько отличается от того героя, которого вы привыкли видеть в фаноне.

Предупреждение 2:Я частично разделяю теорию, широко известную как "БОЛЬШАЯ ИГРА ПРОФЕССОРА ДАМБЛДОРА" (в частности, я тоже думаю, что драматические события 1-6 книг были во многом инспирированы самим директором в воспитательных целях. Я не сомневаюсь, что Дамблдор - это Тот-кто-всегда-всё-знал).

Предупреждение 3:Часть действия происходит после событий, описанных в 6 книге.

ПРОЛОГ

Снег.

Почти теплый и слепяще-белый.

Его так много, и он все еще продолжает падать, давя мне на плечи и засыпая щиколотки. Я уже не вижу собственных ботинок – они полностью скрылись под плотным покровом, успевшим подернуться тонкой искрящейся корочкой голубоватого цвета. Я шевелю ногами, разрушая наст. Снежная поверхность раскалывается причудливыми трещинами, и мне кажется, что одна из них по форме слишком похожа на шрам. Я поспешно поднимаю голову, подавляя желание встать со скамьи и немедленно уйти. Нет-нет. Еще немного. Я посижу еще немного. Быть может, я что-нибудь услышу… Голос. Голоса. Иногда мне это удается. Или это просто ветер шумит и посвистывает, навязчивыми кругами облетая Годрикову Лощину, как привольную и любимую вотчину.

Нет, это не ветер. Я знаю.

Но сегодня так тихо, что звенит в ушах. Снег и полнейшее безветрие. Наверное, морозно – но я совершенно не чувствую холода. Быть может, стоит применить согревающее заклятие, – но я не делаю этого. Я даже не помню толком, в каком именно кармане лежит моя палочка. И не потерял ли я ее вообще.

На минуту мне становится тревожно – вдруг кто-нибудь еще захочет прийти сюда в маггловское Рождество и увидит меня здесь. Например, мисс Грейнджер… точнее, миссис Уизли. Не то чтобы я боюсь быть узнанным. Нет. Просто мне не хочется никого видеть. Впрочем, в прошлый год сюда никто не приходил. Ни в маггловское Рождество, ни в последний день июля. Я мимоходом удивился и тут же забыл об этом. А теперь вот вспомнил. Надеюсь, все живы. А если нет…какая разница?

Три надгробных камня почти полностью занесло снегом. Надписей не разобрать. И не надо. Я и без того помню каждую выемку и выбоину, каждую мельчайшую трещину и царапину на матово-черном мраморе. Серебристая чеканка строгих и одновременно вычурных букв. Три разных имени на трех камнях. Фамилия – одинаковая. Я так долго смотрю немигающим взглядом на крайний слева камень, что снег на нем начинает стремительно таять. Нет. Не надо. Я не хочу видеть этих букв. Черная матовая поверхность обнажается все больше, и по ней быстро текут тонкие мутноватые ручейки. Я отворачиваюсь, невольно съеживаясь на старой и низенькой каменной скамье. Когда-то, в какой-то совершенно другой жизни, целые столетия назад, я сиживал здесь не один – а надгробных камней было всего два.

Где-то каркает ворон, и я стремительно поднимаю голову. Птицы не видать. С волос от резкого движения сыплется снежная теплая пыль. Почему-то снег не тает на моих волосах. Как будто я уже умер. Тоже умер. На короткий миг чудовищное облегчение охватывает меня, и я начинаю чувствовать холод морозного декабрьского полдня, он проникает под мантию, добираясь до самой кости, клюет точно в виски, кусает пальцы, ладони, щиплет за уши – и так же неожиданно исчезает. Мне снова не холодно. Совсем не холодно. Первый на сегодня порыв ветра треплет пряди моих волос, очищая их от снега и набрасывая мне на глаза. Белая завеса. Я ничего не вижу. Я не привык к белой завесе. Раньше она была черной. А теперь я похож на какого-нибудь Малфоя, наверное. Кажется, именно у Малфоев были серебристо-белые волосы. Впрочем, не ручаюсь. Я не помню. Я вообще мало что помню. Разве что вот это… Глаза закрываются сами собой. Я склоняю голову на грудь и неожиданно проваливаюсь куда-то глубоко-глубоко, где горячая и живая волна накрывает меня, подхватывает и утягивает на самое дно собственной памяти.

Пожалуйста. Пожалуйста. Ну, побудь со мной хоть немного. Не уходи.

ПЕРВЫЙ ГОД ОБУЧЕНИЯ

гл.1

Одиннадцать лет назад, накануне Того Самого дня, я бродил в Запретном лесу, собирая кое-какие травы и плоды и стараясь не обращать внимание на кентавров, следовавших за мной по пятам. Кажется, они меня опасались и не вполне доверяли мне, но, честно говоря, я никогда не делал ничего такого, что помогло бы заслужить их доверие и любовь. Хотя, конечно, мог бы. Но мне было вполне достаточно и того, что кентавры не решаются причинить мне какой-нибудь откровенный вред. Ну не считать же вредом молчаливое постоянное наблюдение за мной в Запретном лесу. За много лет этот конвой почти перестал меня раздражать. Я даже привык к шумному горячему дыханию у себя за спиной и в какой-то степени испытывал удовлетворение: они не оставляли меня одного. Я так часто оставался в совершенном одиночестве, что был смутно рад и такому подобию общества. Нет-нет, меня постоянно окружали целые толпы людей… ученики… коллеги… но, находясь среди них, я чувствовал себя совершенно одиноким и пустым. Как будто между мною и остальными людьми кто-то воздвиг высоченную незримую стену, сквозь которую проникали звуки и зрительные образы, но не ощущения: тончайшие запахи, чувственные чужие вибрации, обыкновенное тепло – всего этого я обычно не ощущал. Может быть, только с директором… И, как ни странно, с кентаврами тоже. Не удивительно, что мне частенько хотелось заговорить с ними, и время от времени я пытался это сделать. Но кентавры никогда и ничего не отвечали мне. Наверное, им было плевать на меня и на то, что я чувствую. Им было плевать вообще на все – их мир каким-то чудесным образом мало пересекался с нашим. Впрочем, так было не всегда. Десяток лет назад уродливая черная тень нависла над всеми мирами, не делая никакой разницы между магами, кентаврами, людьми, объединяя их в единое целое и заставляя действовать сообща. В той первой войне со злом сражились все, но в конечном итоге победил годовалый ребенок. Он развеял Тень, и она скрылась где-то за горизонтом, уступив права солнечному мирному дню.

Но никакой даже самый солнечный день не может длиться вечно. Я знал, что тень вернется. И кентавры знали это. Я ждал. Может быть, они тоже.

Ярко-красные плоды боярышника нужно успеть собрать до полудня. Я осторожно обрывал спелые ягоды с северных веток, невольно косясь в сторону. Оказывается, сегодня за мной следил только один кентавр. Холщовая сума, висящая на моем плече, медленно наполнялась. Я сосредоточенно повторял про себя зеленые гимны плодородия, чтобы на следующий год дерево дало такие же обильные плоды, исполненные жизненных сил и энергии. Боярышник – очень простое, но ценное растение. Он входит в большинство лекарственных зелий, которые я готовлю для мадам Помфри, его способность успокаивать нервную систему и расслаблять мышцы особенно пригождается накануне школьных экзаменов, а отсутствие каких бы то ни было побочных эффектов при применении делает совершенно незаменимым для первокурсников. Известно, что растущий и слабенький организм пытается сопротивлятся большинству сильных магических растений Первого Круга. А боярышник совершенно не опасен. Мои пальцы наслаждались прикосновением к прохладным атласным завязям плодов. Я был умиротворен и спокоен, как и полагается при травосборе. Последний день школьных каникул выдался на редкость погожим и ветреным. В воздухе витал аромат отцветающих августовских цветов, чуточку тревожный и исполненный светлой печали конца лета. В полную силу переговаривались многовековые дубы, хозяева Запретного леса, и их глянцевая темно-зеленая листва матово поблескивала под лучами нежаркого солнца. Где-то очень высоко раздавалось пение птиц, и, прислушавшись, я узнал черных дроздов. Редко пение дроздов так пронзительно накануне первых осенних заморозков, – с удивлением подумал я.

– Время твоего Испытания близко, – неожиданно послышалось за моей спиной.

Я резко обернулся и встретился взглядом с кентавром. Его ярко синие глаза не выражали ничего. Он смотрел на меня как на дерево, как на камень. Грубое переднее копыто меланхолично зарылось в густую шелковистую траву. Ни один мускул не подрагивал на сильном и равнодушном лице, на котором череда лет не оставила ни малейших следов, и только голос – глуховатый и низкий – звучал как-то не ровно, почти через силу.

– Будь осмотрителен. За твои даже малейшие ошибки придется расплачиваться всем нам. И очень высокой ценой.

– Что? – неуверенно переспросил я. – О чем ты говоришь?

По-прежнему не обращая на меня внимания больше чем на дерево или на камень, кентавр опустил голову и секундой позже скрылся между деревьями.

– Эй! Подожди!

Кентавры не отзывались ни на чье «эй», уж это-то я знал абсолютно точно. И я догадывался, о каком испытании идет речь. Оказывается, все настолько серьезно, что даже традиция Молчания была разрушена, и я удостоился некоего подобия беседы.

Ошибки. Мои возможные ошибки.

Резкий порыв ветра набросил на глаза черную пелену волос, я убрал волосы назад и вдруг явственно ощутил запах свежей рыбы, потянувшейся от кустов боярышника тошнотворно-сырой волной. Запах казался настолько сильным, что я мог бы потрогать его руками, я мог бы сплести из него маленькую никчемную кольчужку, как из рыбьей чешуи, я мог бы приготовить его к ужину – если б мне только захотелось поесть рыбы.… Пытаясь избавиться от дурного предчувствия, я сосредоточенно разглядывал белый анемон в траве – хрупкий, будто бы сотканный из ветра. Запах рыбы исчез так же внезапно, как и появился. Я наклонился и сорвал анемон, запоздало соображая, что анемоны не цветут накануне сентября. Цветок лежал на моей ладони беспомощный и мёртвый. Зачем я сорвал его? Я отшвырнул цветок прочь и зашагал в замок, размышляя, стоит ли говорить Альбусу о странном поведении кентавра.

Дрозды над моей головой продолжали заливаться пронзительной и слишком слащавой песней. Один взмах палочкой – и я вернулся в замок, не тревожимый более ни единым звуком.

Странное ощущение поселилось в душе. И чуть дрожали кончики пальцев. Запретный лес всегда оглушал почти непосильной для воприятия природной магией. Когда я бродил там, я чувствовал, что становлюсь другим. Я по-другому воспринимал действительность, я думал по-другому. Как будто это не совсем я. То есть, я не переставал быть собой – но в сознание прокрадывался Лес. Лес как бы жил посредством меня. Его сладковато-терпкий воздух наполнял легкие без остатка. Что-то древнее и могущественное проникало в кровь вместе с дыханием и, придавая сил, в тоже время отнимало их. После визитов в Лес я обычно плохо спал и ощущал сильное беспокойство, точно оборотень перед полнолунием. На следующий день мои магические способности чуть ли не удваивались, но их становилось гораздо труднее контролировать. Как Хагрид умудряется жить на самой опушке и до сих пор еще не свихнулся? Ответ был прост. Хагрид совершенно ничего не чувствовал. Я спрашивал его об этом неоднократно. Пожалуй, сегодня мне хотелось стать таким же толстокожим и нечувствительным, как Лесничий. Беспокойство было куда сильнее обычного. Однако я ничего не рассказал Альбусу. До вечера я просидел у себя в Подземельях перед горящим камином в приятном расслабляющем обществе бутылки с огневиски. Я рассеянно вслушивался в голос собственной крови, звучавший все глуше и глуше, как будто внутри меня медленно стихал ветер, и деревья прекращали шуметь. От спиртного скоро начали слипаться глаза. Я отправился спать только тогда, когда явственно ощутил, что Лес окончательно покинул мое сознание, и я снова остался совсем один.

гл.2

Самое начало учебного года, первый день, по обыкновению сопровождаемый всеобщей бессмысленной суетой, был обычно куда утомительнее природной магии Запретного леса. С самого утра у меня начала болеть голова, и стремительно портилось настроение. Не следовало вчера так много пить. Я ощущал себя ближайшим родственником Кровавого Барона, и мысленно сочувствовал всем, кто сегодня осмелиться вызвать во мне хоть малейшее неудовольствие. Во избежание недоразумений и возможных жертв я решил не выходить из своих комнат до самого вечера, пока не начнут прибывать студенты. Домовой эьф притащил целый поднос еды и кофейник, полный горячего кофе с корицей. Альбус, – подумал я. – Как будто в этот день у него есть время заботиться о том, что один из коллег не явился на завтрак. Я отодвинул поднос в сторону. Мне не хотелось ни еды, ни кофе. Я развалился в кресле возле камина, стараясь не о чем не думать. Голова продолжала пульсировать болью, но усилием воли я довольно легко справился с неприятными ощущениями и задремал.

Когда я поднимался в Большой Зал, мое настроение уже несколько улучшилось, но коллеги все же опасливо здоровались со мной, не решаясь вступать в разговоры, а Пивс, столкнувшись на узенькой лестнице, ведущей из Подземелий, очень натурально изобразил глубокий обморок.

Ну да. И в этот год не изменилось ровным счетом ничего. Разве что к привычному раздражающему фону примешивалось отчетливое, почти приятное беспокойство. Ведь это был особый, совершенно особый год. Я знал это. Альбус знал это. Толстокожий Хагрид знал это.

Миневра уже привела первокурсников, и они выстроились у стены, вполголоса переговариваясь и нервно хихикая.

Я почти стоически переносил гвалт и суматоху в разукрашенном Большом зале и думал о том, что мне предстоит. Многолетнее ожидание осталось позади. Начинается настоящая жизнь, исполненная высшего смысла. И теперь мое положение учителя, преподающего предмет, который вызывал у детей исключительно неприятие и скуку, должно измениться.

Я теперь не просто профессор зелий Северус Снейп, бывший Пожиратель Смерти, угрюмый сальноволосый слизеринский монстр, сильно недолюбливающий не только детей, но и вообще все живое на земле.

Я теперь – Хранитель.

Но об этом знают только Альбус, Миневра и Хагрид. Даже тому, кого я должен хранить, ничего неизвестно. Ему пока вообще ничего неизвестно, размышлял я, тщетно выискивая глазами в толпе первокурсников лицо, которое могло бы показаться мне хоть немного знакомым. Но в зале было слишком темно. Нужно дождаться распределения. Новый Преподаватель Защиты, усевшийся рядом со мной, пытался завести какой-то тупоумный разговор про албанских вампиров, и я скрипел зубами с досады, еле сдерживаясь от наложения оглушающих чар. От этого мелкого человечка, пропахшего чесноком и старым заплесневелым страхом, исходила какая-то смутная недобрая волна, но мне не хотелось разбираться с этим сейчас. Толпа первокурсников – вот что по настоящему занимало мое внимание, тем более, распределение уже началось.

– Патил, Падма!

Уже скоро. Я понял, что волнуюсь куда больше, чем при собственном распределении больше двадцати лет назад. Неожиданно захотелось заглянуть в глаза Альбусу, но он сидел на своем золоченом стуле во главе преподавательского стола, и не смотрел на меня. Его глаза были так же обращены к первокурсникам. А руки – настолько я мог видеть со своего места – беспокойно ощупывали складки мантии.

– Патил, Парвати!

Альбус тоже волнуется? Не удивительно.

Надоедливый Квиррелл продолжал бормотать несусветную чушь, и, не выдержав, я так на него рыкнул, что он подпрыгнул на месте и ухватился обеими руками за свой фиолетовый идиотский тюрбан на пустой, как тыква, голове. Почему директору пришла идея взять в учителя этого недоумка? – вяло подумал я, отлично понимая, что Альбус ничего и никогда не делает просто так.

– Перкс, Салли-Эн!

Хагрид, расположившийся в самом углу стола, еле заметно и ободряюще кивнул мне головой. Я ответил ему таким же осторожным кивком и весь обратился в слух.

– Поттер, Гарри!

Сейчас я увижу его.

Кажется, Альбус наложил избирательное заклятие Растяжки Времени. Возможно, персонально для меня. Шум в зале смолк, и как сквозь вату я расслышал удивленное, тягуче-медленное:

– она… сказала… Поттер?

– тот… самый… Гарри… Поттер?

Маленькая, неправдоподобная маленькая фигурка темноволосого мальчика, буквально утопающего в новенькой темной мантии. Неужели ему уже 11 лет? Я бы не дал больше семи. Впрочем, разве я по-настоящему разбираюсь в детях? Он пока еще не маг. Всего лишь беспомощный ребенок. Он идет так неуверенно, как будто опасается спугнуть что-то внутри себя. Возможно, он попросту боится проснуться. На бледном до какой-то даже зеленоватости лице написано изумление и священный трепет. Нет-нет, это не сон, вдруг хочется сказать мне громко, на весь зал. Иди смелее! Почему Альбус уверял меня, что мальчик похож на своего отца? Пожалуй, черты те же, но у Джеймса никогда не было такого почтительного, даже, скорее, подавленного выражения лица, такой откровенной растерянности и беззащитности в детском наморщенном лбе. У меня слегка першит в горле и я осторожно прокашливаюсь.

Наконец, он подходит так близко, что я могу видеть его глаза.

Что я могу видеть ее глаза…

В ушах пронзительно вскрикивает черный дрозд.

Этого не может быть.

Я не могу видеть на детском лице прозрачно-зеленые, слишком знакомые глаза молодой женщины.

Но я вижу их.

Заткнись, чертова птица! Заткнись, заткнись.

Кажется, я говорю это вслух, и Квиррелл с изумлением охает. Быть может, он принял эти слова на свой счет? Я уже прихожу в себя и способен перевести дух. Мальчишка усаживается на стул, и его растерянное лицо почти полностью скрывается под Распределяющей шляпой. Я смотрю на Альбуса, и вижу, как он весь подался вперед в нетерпении, разве что не выпрыгивая из своего помпезного кресла. Шляпа мешкает с ответом, и теперь мне кажется, что заклятие Растяжки времени действует уже на всех. Хотел бы я слышать, что именно говорит мальчику Шляпа. Она редко кого удостаивает разговорами. Губы мальчика шевелятся, как будто он несколько раз подряд повторяет какое-то нужное заклинание.

Наконец, Шляпа триумфально выкрикивает:

– ГРИФФИНДОР!!!

Что?! Этого просто не может быть! Гриффиндор??!! Это какая-то ошибка! Я почти вскакиваю со своего места, но лукавый директорский взгляд ощутимым толчком в грудь отправляет меня обратно на скамью. Я во все глаза смотрю на Альбуса, тот еле заметно улыбается и прижимает палец к губам. Что это значит? В последний момент директорские планы изменились, и он назначил Хранителем Миневру? Продолжая молчаливый напряженный диалог с директором, я повожу глазами в сторону МакГонагалл и получаю в ответ отрицательное покачивание головой. Нет? Еще одно покачивание головой. Но почему тогда Гриффиндор?! Лукавые глаза Альбуса не сулят немедленного объяснения, и мне хочется своими руками задушить скрытного и непредсказуемого старика. Неужели он мне не доверяет?

Альбус поднимается со своего кресла и уверенно оглядывает зал.
– Добро пожаловать! – громко произносит он. – Добро пожаловать в Хогвартс! Прежде чем мы начнем наш банкет, я хотел бы сказать несколько слов. Вот эти слова: Олух! Пузырь! Остаток! Уловка! Все, всем спасибо.

Пока десятки пар глаз с изумлением пялятся на него, силясь разобраться в сказанном, я с облегчением вздыхаю. Только я, Хагрид и Миневра понимают тайный язык Ордена Феникса. Довольно странно, что он решил прибегнуть именно к нему – куда проще подойти ко мне и шепнуть на ухо пару слов. Но очевидно, у директора имеются все основания не привлекать внимание к моей персоне. Ему проще выставить себя полнейшим идиотом перед учениками. Ему не привыкать. Я ухмыляюсь, переглядываясь с Миневрой. Какие-то вновь открывшиеся обстоятельства не позволили определить мистера Поттера в Слизерин, хотя именно так было задумано с самого начала. Но я по-прежнему Хранитель. И если моя миссия, едва начавшись, уже оборачивается сплошной головной болью, то что же ждет меня дальше?

Увлекшись переглядками с директором и его успокоительной отповедью на языке ОФ, я пропустил тот момент, когда мальчик уселся за гриффиндорские столы, и теперь мог видеть только его худенький сосредоточенный профиль. Он в изумлении, разве что не приоткрыв рот, взирал, как золоченая тарелка наполняется самой разнообразной едой. Не спеши удивляться, Поттер. Это еще не чудеса в сравнении с тем, что предстоит впереди. Ха! Почти Безголовый Ник тоже не самое потрясающее чудо. Как и Кровавый Барон.
Я не могу заставить себя перестать смотреть на гриффиндорские столы. Я замечаю, с какой поспешностью и жадностью мальчишка наворачивает жареный картофель, и невольно сглатываю. Эти ублюдки Дурсли морили его голодом? Не удивительно, что он такой маленький и такой худой. Я вспомнил собственный первый ужин в Хогвартсе и почти ощутил на языке ни с чем не сравнимый вкус запеченной в яблоках утки. Думаю, что и я заглатывал еду с не меньшим энтузиазмом. Зато вот теперь кусок в горло не лезет.

Как я смогу исполнять миссию Хранителя, если мальчишка будет учиться на другом факультете? Задача усложняется в несколько раз. Впрочем, никто и не обещал мне воскресную прогулку в парке, не правда ли?
На очистившихся тарелках появляются десерты. Наконец опустив глаза, я трогаю ложечкой дыню с коричным сиропом, сквозь зубы отвечаю на очередной бред неугомонного соседа Квиррелла и вдруг чувствую, как мои уши загораются огнем. Что такое? Опять директорские штучки? Я резко поднимаю голову, готовый завестись с пол-оборота.

Нет. Это не директор.

Ощущение Растяжки Времени сильнее прежнего. Он смотрит прямо мне в глаза, и несколько десятков футов, разделяющих нас, вдруг исчезают. Его глаза – ее глаза – совсем близко, прозрачно-зеленые, внимательные и очень серьезные. Я различаю каждую еле заметную золотую крапинку на радужке. Я вижу собственное отражение в слегка расширенном зрачке. Зелень молодой травы с бликами весеннего солнца. Теплое дуновение ветра и запах цветущего луга. Лили, – проносится в моей голове, – здравствуй, Лили. Мне хочется радостно улыбнуться. Мне хочется упасть головой на стол и завыть. Мне хочется подойти к Альбусу и умолять его о немедленной отставке. Мне хочется, не сходя с места, выкрикнуть непростительное заклятие в сторону золоченого директорского кресла. Но вместо этого я просто сосредоточенно смотрю на мальчишку.

Неожиданно с ним что-то происходит. В любопытствующих зеленых глазах мелькает настоящий ужас, потом боль. Мальчишка хватается за шрам на лбу и громко, на весь зал ойкает. Мгновенная ответная боль ударяет меня в сердце и тут же проходит. И, кажется, только тогда со всей отчетливой ясностью я понимаю: то, чего я ждал больше десяти лет, наконец, началось.

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒