Четвертый год обучения. Интерлюдия

Четвертый год обучения

Интерлюдия

Он возвращается.

Томас Марволло Риддл, не-человек, чье имя я ношу в качестве третьего собственного имени, снова рвется в этот мир, чтобы добавить в него побольше черных красок. Как будто мир и без того недостаточно сумрачен.

Что ж, добро пожаловать, Милорд.

Во всяком случае, теперь мне точно не придется писать учебник по зельям.

Как только я почувствовал нечто, я пришел к Дамблдору и сказал, что Риддл возвращается. Я закатал рукав, и Дамблдор долго смотрел, как черная метка наливается темной венозной кровью. Его взгляд казался рассеянным и неудовлетворенным. «Больно, Северус?» - мимоходом спросил он. «Больно», - согласился я. Больше мы ни о чем не говорили.

Может быть, он до сих пор сердится, что я сразу не сказал ему, кто был настоящим доносчиком и разглашателем тайны Поттеров. Двенадцать лет назад я случайно столкнулся с Петтигрю в личных покоях Вольдеморта. И Вольдеморт не скрывал, зачем к нему пожаловал этот ничтожный крысеныш. Я хотел предупредить Поттеров, но не успел. Смогу ли я когда-нибудь простить себе?

Да, я знал, что Блэка отправили в Азкабан за преступление, которого он не совершал.

Можно подумать, Дамблдор сам не знал.

Можно подумать, есть что-то, о чем он не знает.

Такие люди, как Блэк, должны сидеть в Азкабане. Таким людям нужно рубить голову прежде, чем они успеют ею воспользоваться.

Мне жаль, что я так и не сумел отдать его на растерзание дементоров. Но больше всего мне жаль, что эти глупые ротозеи, Люпин и Блэк, упустили Петтигрю. Долгое время я жил в полной уверенности, что мерзкий крысеныш мертв. Если б я знал… Если бы Поттер и его приятели не обезоружили меня…

Но что сделано – то сделано.

Крысеныш вернулся к своему Хозяину.

Блэк скрывается где-то в заморских странах (я уверен, что Люпин с ним) и присылает своему крестнику пестрых нелепых попугаев вместо сов.

Поттер опять в полном дерьме, что, впрочем, давно уже перестало быть такой уж ошеломляющей новостью.

А Дамблдор почти не разговаривает со мной.

Метка тревожит особенно ближе к рассвету. Я просыпаюсь и вглядываюсь в темноту, которая постепенно начинает просачиваться в меня через все поры. Мне легко терпеть боль. В конце концов, это только тело. Но тьма достает до самого сердца, копошится там, как огромный мерзкий червяк, лениво ворочается, свивается в тугой жуткий клубок, метит всё вокруг склизким и ледяным налетом. Я лежу, покрываясь холодной испариной; руки и ноги налиты свинцом. Мне страшно. Я вижу, как где-то под потолком проносятся призрачные тени, чернее самой черноты. Они вздыхают навстречу друг другу, и их зловонное дыхание отравляет воздух нестерпимой тоской…

Лучше бы я умер. Мама, мамочка, лучше бы я умер. Эта фотография, что висела в твоей спальне над кроватью… молодой мужчина, почти юноша, с пронзительно-темными немигающими глазами и бледным до синевы лицом… он опять кивает мне черноволосой головой и тянет с портрета свою тонкую и красивую руку, чтобы прикоснуться длинными пальцами к моему лбу. Нет-нет, не надо, пожалуйста, не надо. Почему его пальцы такие острые… почему они колют, как раскаленные спицы… я не хочу, не хочу, мамочка… Пусть он уйдет!

Кто-то стоит на пороге детской, запутанный в плащ с головы до ног. Мама, зачем ты привела этого человека ко мне? От него так плохо пахнет – могильной землей, плесенью, разложившейся на солнце кислотой муравьиного яда. «Это наш господин, Северус, это твой Лорд, посмотри на него! Он вернулся!» «Подойди ко мне, Северус. Ближе. Еще ближе! Ты можешь поцеловать мне руку…» Человек резким движением откидывает капюшон и тянет ко мне ладонь, похожую на гигантскую ссохшуюся клешню. «Почему… почему… почему у него такие глаза, мамочка? Я боюсь, мамочка! Раньше у него не было таких глаз! Его глаза в крови, полные глаза крови, почему, почему, почему, почему???» «Тише, Северус, тише, тише…» «Ну-ка, покажи, что ты уже можешь делать своей волшебной палочкой, малыш…» «Можно я полечу тебе глазки, тебе, наверное, больно – твои глазки такие красные, пожалуйста… разреши мне полечить их». «Милорд, он всего лишь ребенок… он не понимает, что говорит, не надо, милорд, не наказывайте его…» «Мамочка, мне больно! Он делает мне больно! Пусть он уйдет!»

«Ссссеверуссссс, ты узнаешь меня?» Голос, похожий на шипение змеи. Человек изменился еще больше, нос превратился в уродливые узкие щели, глаза отсвечивают нестерпимо красным. И этот запах гниющей плоти, от которого перехватывает дыхание… Я прижимаюсь спиной к холодной стене и дрожу всем телом. Я никак не ожидал увидеть его здесь, в школе. «Ты узнаешь меня, Ссссеверуссссс? Ты вырос, ты быстро растешь. Скоро я заберу тебя к себе, мой мальчик…». Он тянет ко мне сухую клешню, и я не могу сдержать крик. Слезы градом катятся по моему лицу. Он заберет меня к себе и свернет мне шею, так же, как свернул шею целой дюжине петухов, а потом потрошил их на заднем дворе, складывая сердца и желудки в чашу на огромной черной треноге, над которой курился ядовитый грязно желтый дым. Я кричу и не могу заставить себя замолчать. «Немедленно оставь мальчика, Том. И уходи, тебе здесь больше нечего делать». Я слышу строгий и очень сильный голос и узнаю его. Это директор школы, профессор Дамблдор. Сам не понимая как, я бросаюсь к нему, и крепкие уверенные руки смыкаются на моих плечах. Человек в черном плаще резко разворачивается на каблуках, и я в ужасе зажмуриваюсь, пряча лицо в прохладных складках профессорской мантии. «Все хорошо, Северус, все хорошо. Он уходит». Я продолжаю дрожать, и горячие ладони сжимают мои запястья. «Успокойся, успокойся, всё хорошо. Скажи, ты знаешь этого человека?» «Он хочет забрать меня с собой! Не отдавайте меня, профессор! Пожалуйста, пожалуйста! Пожалуйста!» «Успокойся, Северус. Я не отдам тебя, конечно, нет. Все будет хорошо, мой мальчик, не надо плакать…»

Голоса звучат в моей голове. Я слышу раздраженное шипение Вольдеморта, свой перепуганный детский фальцет, экстатический тон моей матери, мягкие и спокойные интонации Дамблдора. Я не могу спать. Слава Мерлину, видения посещают меня только по ночам. Они упрямо лакают кровь из самого сердца, и чем болезненнее становится метка на руке, тем холоднее мне с каждым наступающим утром. Я мерзну. Я все время мерзну, я не могу согреться. Я купаюсь в меховую мантию, в плед, я сижу так близко к камину, что глазам больно от мерцающего желто-красного пламени – но руки и ноги остаются ледяными, и дрожь сковывает позвоночник. Сердце, покрытое черноватой изморозью, устало гоняет по жилам холодную тягучую кровь. Я много пью. Виски согревает на час, спирт согревает почти на целый вечер – я пью спирт. Я добавляю в него слабый настой черной рябины, и от этого его вкус приобретает вязкий и почти приятный оттенок. Я пью не каждый вечер – но искушение пить регулярно слишком велико. Нет. Я не буду поддаваться. Я справлюсь.

Я только хочу немного, совсем немного тепла…

Никто не приходит ко мне в Подземелья.

Все озабочены турниром волшебников, в замке у каждого полно дел – но эта суета как будто совсем не касается меня.

Новый преподаватель защиты – бывший аурор Аластор Грюм – враждебен и подозрителен. Я стараюсь сталкиваться с ним как можно реже. От него исходит навязчивая пульсация какой-то часто применяемой магии, но я не позволяю себе сосредоточиться на том, чтобы уяснить ее природу. Это не мое дело. Грюм приглашен в школу Дамблдором. Это его человек. Я не имею право проверять его человека. Я вижу, сколько времени он проводит в кабинете директора. Не представляю, о чем они разговаривают. Не имею ни малейшего понятия.

В школе больше обычного народу. Девочки из Шармбатона, похожие на вейл, случайно сталкиваясь со мной в коридорах, вздрагивают и недовольно морщат тоненькие французские носы. Каркаров, везде ходящий в сопровождении своих крепких бритоголовых молодчиков, упрямо сторонится моего взгляда. Можно подумать, я горю желанием пообщаться с ним.

Все лица кругом какие-то хмурые, а может быть, мне только кажется. Даже Минерва почти не улыбается мне в учительской. Ее глаза смотрят напряженно и встревожено, как будто она хочет спросить о чем-то. Но я избегаю любых разговоров с нею.

Иногда я вспоминаю Люпина – если вечером выпью больше обычного. Я думаю о том, счастлив ли он с Блэком. Я запрещаю себе, но все равно невольно представляю их спящими в одной постели. Может быть, они и не спят вместе? Не понятно, почему я вообще размышляю об этом. Последние месяцы своей работы в школе Люпин тщательно обходил меня стороной, и я был благодарен ему за это. В его глазах застыла постоянная, какая-то тоскливая обида. Разумеется, он ушел из школы из-за меня. Дамблдор остался недоволен. Очевидно, он рассчитывал на что-то другое.

Но теперь у него есть верный Грюм, жуткая одноглазая образина. Они запираются в кабинете и сидят там часами.

О чем можно так долго разговаривать?

Я не знаю.

Я ничего не знаю.

Я не знаю наверняка, кто подложил пергамент с именем Поттера в кубок Огня.

Может быть, сам Дамблдор?

Его масштабные тренировки смелости и выносливости у четырнадцатилетнего мальчика всё больше напоминают жесткую бескомпромиссную дрессуру. Если, конечно, это действительно он сам поспособствовал участию Поттера в турнире.

В чем я почти не сомневаюсь.

Поттер так хорошо держался на поединке с драконом, что я по настоящему гордился мальчишкой. Если б я мог сказать ему об этом…

«- Поттер, вы проявили храбрость и находчивость. Поздравляю! 50 очков Гриффиндору, и можете не писать субботнего сочинения о свойствах хризобериллов.

- Профессор… позвольте, я провожу вас к мадам Помфри. Вы больны. Вы заболели. У вас бред, жар, горячка, но я уверен – это излечимо»…

Гм. А вот я совсем не уверен. Скорее, уверен в обратном.

Кажется, я больше не Хранитель.

Впрочем, даже в собственной отставке приходится сомневаться. Мне никто не сообщал о ней ни в официальной, ни в какой-либо иной форме.

Со мной просто отказываются разговаривать.

Мне улыбаются с совершенно отсутствующим видом. Мне предлагают чай и выпроваживают, сославшись на неотложные дела.

Я не протестую и не обижаюсь.

Очевидно, так нужно для пользы Нашего Общего Дела, - повторяю я про себя с ухмылкой и в который раз мысленно принимаю решение не таскаться к кабинету с горгульей с периодичностью раз в неделю. Я вспоминаю об этом решении только когда, когда в очередной раз оказываюсь выставленным за дверь после нескольких дежурных фраз и пожелания доброго утра (дня, вечера, ночи).

Не получив отставку, я продолжаю изредка ночами патрулировать Замок. Обычно это происходит тогда, когда тени над моей кроватью наседают особенно настойчиво, и, спасаясь от их ледяного дыхания, я выбегаю из своих комнат, частенько не успевая даже одеться.

Я брожу по замку, как Привидение-профессора-Снейпа, пытаясь обмануть себя, что не ищу никаких случайных встреч.

Нет, конечно, нет.

Я не ищу никаких случайных встреч. Встречи находят меня сами.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒