X. Хеппи бёздей, ПакаДур! 3 страница

— Добрый вечер. Мне нравится угощать девушек в баре для педиков. Вы, случайно, не любите, когда педик угощает вас стаканчиком в баре для педиков?

Она с ходу соглашается. Сговорчивая подруга. Не строит из себя недотрогу.

— Тебя как зовут?

— Гвендолин, это уродливо и нелепо, спасибо, я уже в курсе. А тебя, герр Всекрушитель?

— ПакаДур.

Наш первый разговор крутится вокруг налогов, которые мы оба находим чересчур высокими. Не высокими вообще, а высокими, по нашему мнению, для нас. Гвендолин даже предлагает пожениться, а я добавляю, что мы могли бы, не теряя времени, сделать ребенка, чтобы побыстрее получить право на дополнительные налоговые льготы.

К этому моменту мы знакомы приблизительно с четверть часа. Некоторые найдут, что это слишком мало для того, чтобы принимать столь серьезные решения с далеко идущими последствиями. Но мы оба чувствуем, что контакт пошел. И этим все сказано.

— Ага, только знаешь... вообще-то... у меня есть грудь, да и еще кое-что... Думаешь, у тебя получится? Не упадет в последний момент?

Я требую, чтобы она прекратила оказывать давление, поскольку речь идет о новом для меня опыте, и, желая дать ей понять, что не считаю ее замечание безобидным, заявляю, что сама она есть не что иное, как грязный кастрат.

Гвендолин прыскает со смеху и начисто отметает мои заключения.

— Ты где живешь? — спрашивает ПаКа.

— Около Бастилии, — отвечает ГвенДо.

— Правда? Я тоже. А на какой улице? — продолжает ПаКа.

— Улица Рокетт, — подхватывает ГвенДо.

— Я тоже, — подытоживает ПаКа.

Редкое совпадение: мы живем через три дома друг от друга. Мы приходим к выводу, что сей факт значительно упрощает нам задачу по произведению на свет потомства. Решительная и властная Гвендолин уточняет, что для начала нам стоит попробовать с презервативом (я ловлю момент и предупреждаю, что в таком случае следует раздобыть резинки побольше: они стоят гроши, а удовольствие от них огромное). Так мы сможем проверить, что акт физически возможен. Вроде как тест. При Положительном результате нам останется сдать анализ на СПИД — и невозможное станет реальностью.

Стремясь внести во все полную ясность, будущая мать моего ребенка добавляет, что в последнее время она пребывает в некотором разброде и не отказалась бы от небольшого приключения с лесбиянкой. Однако ее желания не столь однозначны, как кажется, ибо когда Гвендолин предпринимает попытку четче сформулировать их, то оказывается, что в сексуальном плане она представляет себя мужчиной, гомосексуалом и, кроме того, — скорее активом.

— Так ты, значит, примешься засовывать пальцы мне в задницу? — спрашиваю я (не без некоторого беспокойства).

— Если тебя это возбуждает, почему бы и нет, — отвечает она, подмигивая (Гвендолин производит впечатление человека, который постоянно вас разыгрывает).

Я же — гм... э-э-э... — нахожу, что не особо. Она наверняка подумает, что я склонен к пуританству, однако мой первый гетеросексуальный опыт (как-никак в двадцать семь лет) мечтался мне иначе, нежели перепихон с девушкой, сексуальные фантазии которой сводятся к образу трахаля молоденьких мальчиков.

Но Гвендолин заверяет меня, что открыта к любым начинаниям и может быть очень женственной. Она утверждает, что, как ни странно, очень привязана ко всем атрибутам своего пола. Мы решаем пойти навстречу друг другу, несмотря на то что изначально наши сексуальные фантазии заключались для нее — в активной содомии, а для меня — в смутном образе матерого самца, овладевающего покорной (и хрупкой) женщиной.

Мы неторопливо возвращаемся пешкарусом в наш с ней общий район.

Ее дом — теплая уютная квартирка-студия. Я интересуюсь, чем она занимается в перерывах между хождениями по голубым барам, и она сообщает, что пишет диссертацию о Хайдеггере.

— Хайдеггер сказал: «Сегодня вечером я перетрудился. У меня разыгралась дикая мигрень, поэтому два аспирина и в койку», — говорю я, радуясь возможности продемонстрировать свои обширные познания.

— А вот Сократу приписывают следующие слова: «Эти сандалии мне здорово жмут — я так и не нашел свой размер в Плака [19]», — парирует она, подходя ко мне и целуя.

В губы — эта девушка целует меня прямо в губы. Я обалдеваю. Хотя это довольно забавно. Правда, на душе у меня неспокойно: мне кажется, что, обнимая ее подобным образом, я нарушаю пакт, который мы заключили. Но все же это прикольно, поэтому я не пытаюсь устоять перед соблазном. Я ощущаю себя Джоном Уэйном. Типа: все под контролем, крошка.

— После сотен апокалипсических пробуждений в самых мерзких гей-точках столицы, после десятков километров членов, которые буравили мне задницу, как же приятно снова стать девственно чистым. Что бы там ни было, ГвендоДура, в данный момент ты — женщина моей жизни, — торжественно провозглашаю я.

Меня несет. Мне хочется, чтобы мы разделись догола, стоя друг напротив друга. Я не хочу, точнее, даже не могу представить, что встреча наших тел произойдет так, как это обычно происходит между неловкими прыщавыми тинэйджерами. Мне нужно что-нибудь покруче. Никакой стыдливости. Отдаться друг другу целиком и полностью. Так, чтобы весь мой предыдущий опыт оказался полезным и востребованным. Так, чтобы можно было говорить не о перемене, но о взрыве. Никакого познавания на ощупь. Никакого выключенного или даже просто приглушенного света. Одна лишь голая правда. Неприкрытая нагота.

Сначала Гвендолин открывает мне свою грудь (я словно обезумел). Когда же она стягивает брюки и трусики, у меня так и пересыхает в горле при виде ее хорошенького каштанового треугольника without dick ^{^[20]}. Кровь начинает стучать у меня в висках, член набухает. Блин, как же мне хочется ее потрогать, провести по ней языком — «это уму непостижимо», как сказал бы маркиз де Сад. Тут вам не просто легкое возбуждение: моя головка охвачена пламенем.

Обнажиться перед ней по пояс для меня плевое дело (в этом нет ничего удивительного). Я, как и она, испытываю особое наслаждение — радость эксгибициониста — когда снимаю трусы и являю ее взору свой вздроченный член, который так и рвется на волю.

Мы укладываемся в койку и принимаемся сосаться — я на ней, она на мне, но всегда так, чтобы мой член находился в тесном контакте с ее обжигающей мохнаткой.

Меня охватывает желание исследовать языком каждую клеточку ее тела. Сначала лицо. Затем я спускаюсь ниже и надолго забираю в рот ее груди. Я сосу их, как младенец, а потом принимаюсь за живот, ноги и ступни, крохотные ступни ГвенДо, на которых я обрабатываю пальчик за пальчиком.

Я прошу ее перевернуться и встать на четвереньки, после чего продолжаю действия: провожу языком ей по шее, следуя изгибу спины, устремляюсь вниз, немного задерживаюсь на ягодицах и наконец припадаю к промежности. И жадно сосу.

Мне — на полном серьезе и без всякого бахвальства — кажется, что она изнемогает. Она стонет. Я заставляю ее стонать. Я, ПаКа. Она поворачивается и кладет меня на спину. Затем приникает к моему члену и начинает ласкать его, демонстрируя — заявляю это с полным знанием дела — очень хорошую технику.

Я дотягиваюсь до своего школьного рюкзачка, извлекаю оттуда резинку и надрываю упаковку. Она настаивает на том, чтобы самой надеть мне презерватив: это ее возбуждает. Меня тоже. Резиновый друг нас защищает.

Когда я вхожу в нее, мне кажется, что у меня едет крыша. Внутри нее тепло. Невероятно тепло. К тому же отсутствует тот неприятный момент, когда парень, которого я трахаю, вынужден приноравливаться к моему (ОГРОМНОМУ) члену, раздирающему ему задницу:

«Подожди немного, ага, вот так, помедленнее, АЙ!!!

Поосторожнее, ПаКа, ты мне все порвешь, он у тебя ТАКОЙ толстый!»

Полное слияние. Мы пробуем множество различных поз: лежа, сидя, я лежа, она сидя на мне, она подставляя мне свою пятую точку, а я стоя сзади на коленях, вцепившись в ее ягодицы и похлопывая по ним.

Мы кончаем одновременно.

Кайф. Я колебался целых двадцать семь лет, но теперь ни о чем не жалею. Мне представилась отличная возможность, и этот новый опыт доставил членопотаму ПакаДура огромное наслаждение.

Мы засыпаем, тесно прижавшись друг к другу (на какой-то момент у меня перед глазами мелькает восхитительная картина: Кэролайн и Чарльз Инголлс ^{^[21]} в своей старинной деревянной кровати). Мы так и не успеваем договориться о встрече и запланировать оплодотворение, которое должно дать жизнь новому человечку, более, чем другие, вырванному из небытия.

V.
ПакаДур
(который практикует НЕ ТОЛЬКО
пассивную содомию)
во власти Зла

На следующее утро, которое по наивности представляется мне тихим и безмятежным (тогда как Зло, скрытое и коварное, уже зреет во мне), женщина моей жизни дико опаздывает на работу.

Она ураганом носится по квартире, суматошно выхватывает из ящика комода лифчики и трусики, кричит, проклинает вся и всех и несмолкаемым речитативом причитает:

«Блин, как же мне достанется! Блин, как же мне достанется!»

Гвендолин приходится платить за учебу, поэтому она подрабатывает на фирме у своего отца. Импорт-экспорт, насколько смогло уловить мое серое вещество, пребывающее сейчас в киселеобразном состоянии.

— Кофе я сделать не успею... если хочешь — можешь остаться. Вот тебе ключи, и собирайся, сколько нужно, не торопясь, — говорит она.

— Я пойду к себе. Не беспокойся, это в двух шагах отсюда! — отвечаю я.

Именно так я и поступаю. Я выхожу на улицу и спустя пять минут оказываюсь у себя дома. Чашечка кофе. Фруктовый йогурт (я обожаю йогурты, они бархатистые и сытные). Я вставляю в проигрыватель последний альбом «Propellerheads». Кайф, сегодня можно делать все, что мне вздумается, ибо этот день принадлежит мне целиком и полностью. Никто не будет меня доставать. Я могу выкурить косячок. Могу, если захочу, пойти в кино. Могу, если захочу, пойти в кино, попыхивая косячком. Итак, что скажет глас народа?

В сладком ожидании и в предвкушении предстоящего дня, который пока что представляется мне бесконечным, я раздумываю. Спускаю пар. Наконец-то.

Но... я не учел одного: Зло, о существовании которого я до сего момента не подозревал и которое неожиданно врывается в мою жизнь.

У меня начинает чесаться анус. Зуд появляется в ту самую минуту, когда я преспокойно делаю первый глоток «арабики». И это не смутное желание немного поскрести. О нет! Это настоящая буря, волна, которая накатывает на все тело, парализуя вас от кончиков волос до ногтей на пальцах ног. Приступ такой силы, что нет слов, которые могли бы его передать.

Ни о каком выборе и речи больше не идет. Равно как и ни о каких раздумьях. Я стягиваю трусы, принимаю позу борца сумо и яростно тру указательным пальцем свой задний проход. Облегчение, которое я при этом испытываю, прямо пропорционально интенсивности пережитых мучений. Когда постыдный зуд исчезает, на меня снисходит ощущение блаженства. Почти что оргазма. Из тех, что охватывает все ваше существо. Из тех, что можно назвать целительным. От удовольствия я тихонько урчу. У меня возникает странное чувство, нечто вроде парадоксального наслаждения. Я почти рад тому, что со мной происходит.

Я сильно недолюбливаю врачей, и, для того чтобы я все-таки решился обратиться к эскулапу, с моим организмом должно приключиться нечто из ряда вон выходящее, ибо во всех остальных случаях я предпочитаю придерживаться тактики страуса.

Поэтому я на какое-то время забываю о происшествии, внушив себе, что это преходящее явление и что у меня нет никаких поводов для беспокойства. Все all right. [22]

На самом деле мне давно пора заняться домашними делами, так как в последнее время мой холодильник стал сильно напоминать какой-нибудь московский универсам. Я — стыд и срам современного общества потребления, и если я хочу избежать того фатального момента, когда буду вынужден жевать омерзительные крокетки Жиртреста, то выбора нет: нужно оторвать ПакаПопу от стула и пополнить закрома съестными припасами.

Тра-ля-ля, я отправляюсь в супермаркет на первом этаже моего дома.

Я абсолютно не умею покупать продукты. Это удручает: я отличаюсь полным неумением подобрать содержимое своей тележки. Обычно я с грехом пополам набираю разной снеди, из которой я все равно не способен ничего приготовить (к тому же, когда я принимаюсь кухарничать, дело ВСЕГДА кончается тем, что я выхожу из себя и отправляю испорченные полуфабрикаты в мусорное ведро, вымещая досаду на кастрюле и ревя «бляха муха» и тому подобные «аннунах»). Я пытаюсь внушить себе, что попытка не пытка, но моя непомерная лень неизменно одерживает верх, и все кулинарные экзерсисы сводятся к поеданию холодных равиоли прямо из банки.

Мой любимый отдел в супермаркете — это сладости. В моей тележке всегда найдется место для мороженого или конфет. Когда я впадаю в депрессию (а такое вовсе не редкость, поскольку я в меру замороченный чел), то друзья быстро узнают об этом по красующейся у меня на столе конфетнице, полной карамелек. В подобных случаях они — вот хитрюги! — невинно интересуются:

«Как дела, ПаКа? Хвост трубой?»

К кассам выстроилась довольно длинная очередь. Я пристраиваюсь за вереницей бабулек, которые из последних сил тянут за собой сумки-катафалки, с кряхтеньем выгружая из них жизненно необходимый продовольственный минимум.

Смотри-ка, батарейки. Взять, что ли, упаковочку для плеера? У-уй! Зло II, возвращение. Опять двадцать пять. Снова зуд. Возможно, даже еще более нестерпимый. Не знаю. Я полностью потерял способность мыслить разумно и, соответственно, затрудняюсь оценить его интенсивность. Мои ощущения сводятся к одному: это невыносимо. Я готов стянуть портки прямо посреди магазина, лишь бы с наслаждением погрузиться в почесывание глубин фундамента.

Однако вместо этого (что было бы, скажем прямо, несколько затруднительно) я бросаю тележку около отдела «Овощи-фрукты» и мчусь к выходу. Увы, мое поведение привлекает внимание охранника, который отлавливает меня у дверей магазина и приступает к расспросам:

— Молодой человек, с вами все в порядке?

— Да... гм.... (Боже милостивый, на мне, наверное, лица нет, с меня градом льется пот, я пошатываюсь и заикаюсь) да... только вот... гм... я очень спешу...

— Вы набираете полную тележку продуктов, а затем бросаете ее посреди магазина... Это нехорошо. Что будет, если все станут делать, как вы? Так не поступают!

Придумать что-нибудь, и как можно скорее, — такова на данный момент моя задача. Не буду же я чесать себе дупель прямо перед этим дубом!

— Я непременно вернусь, но, понимаете... гм... меня сильно тошнит, и, если вы не хотите, чтобы меня вырвало прямо в вашем заведении, думаю, было бы разумнее отпустить меня, вы не находите?

Охранник быстро въезжает (молодец, умный мальчик) и отцепляется. Я стремглав мчусь домой и уже в подъезде начинаю тереть себе зад. Зайдя в квартиру, я отбрасываю свой школьный рюкзачок, который лишь чудом не приземляется на Жиртреста (теперь он в энный раз закатит мне «Его оскорбленное величество в си диез»), стягиваю портки прямо с трусами и снова предаюсь чудовищно извращенному занятию: чешу и выскребаю ногтем стенки ануса. Это моментально решает мою проблему (то самое Зло), которой, однако, придется заняться вплотную, ибо в противном случае мое существование станет воистину невыносимым.

Вот так и получилось, что я впервые в жизни открыл справочник на странице «Проктология». Я выбираю врача, который принимает около моего дома (не понимаю, какой проктолог может всерьез сказать: «Приходите, буду рад вас видеть»?), и набираю его номер.

— Кабинет доктора Аршибальда Аннибальдуса, здравствуйте...

— Добрый день, я хотел бы записаться на прием к доктору Аннибальдусу.

— Пожалуйста. Что вас беспокоит?

«Видите ли, в данный момент я не очень хорошо себя чувствую. Вы, конечно, можете поинтересоваться, что именно у меня болит. Отличный вопрос. Я рад, что вы его затронули. Многие наши граждане вечно ходят вокруг да около, тогда как честность, чистосердечие и полная откровенность являются важными условиями для получения четкого и ясного ответа. Что же, не стану кривить душой...»

— Ну... вообще-то... у меня появилось... как бы... пощипывание... точнее, даже не пощипывание, а скорее... ммм... зуд. Да, именно, зуд, — произношу я.

— В каком месте? — спрашивает она.

Эта недоделанная (прошу прощения, но она меня конкретно напрягает), похоже, всерьез думает, что я стану рассказывать ей о состоянии своей задницы. Я, типа, должен как ни в чем не бывало обсуждать с этой бабой, которая — за отсутствием доказательств обратного — не является и никогда не будет врачом, проблемы сей психоаналитически значимой части своего тела.

— Послушайте, мадам. Это довольно деликатное дело, и я предпочел бы, если вы не возражаете, объяснить все лично врачу, — говорю я.

— Но поймите меня правильно, мне нужно завести на вас карточку, — настаивает она.

В конце концов мне все же удается убедить эту бюрократку, что заполнить бумаги она сможет и после консультации и что от небольшого отступления от правил еще никто не умирал.

— Это срочно? — интересуется она.

— Даже очень, — серьезно отвечаю я.

К счастью (единственное утешение в обрушившемся на меня несчастье), у нее освободилось местечко на вторую половину дня. Секретарша ничтоже сумняшеся добавляет, что делает мне большое одолжение и что я всецело завишу от ее доброй воли, поскольку она прекрасно могла бы воспользоваться садистским правом заставить меня ждать целых две, а то и три недели. Если ей так захочется.

Самое умное, на что у меня хватает сил в перерывах между двумя приступами, — это уставиться в телик. По нему как раз показывают очередную серию «Огней любви», этой нетленной мыльной оперы, которая неизменно ввергает меня в состояние глубокой прострации. Когда мне не нужно идти на работу, я обожаю устроиться с тарелкой ракушек с маслом перед ящиком и засмотреть «Огни любви».

В сегодняшней серии рассказывается о медовом месяце молодой семейной пары. Прическа девицы сильно напоминает взрыв на макаронной фабрике: нереальная копна волос, которая, каким-то чудом удерживаясь у нее на голове, начисто опровергает самые элементарные законы ньютоновской физики. По взгляду, который просматривается где-то в глубине ее больших водянистых глаз, можно без труда определить, что ее интеллекта хватает лишь на то, чтобы самостоятельно одеться. И то не вполне удачно.

Парень, сумрачный красавец-брюнет, в черном костюме, не уступает жене ни в буйности шевелюры, ни в мощи интеллекта. Подобно своей одноклеточной супруге, он явно не обладает ярко выраженной индивидуальностью.

Все положенные ингредиенты на месте. Все как надо. Молодожены кружат, щека к щеке, по паркету в столь оригинальном и романтичном заведении: русском ресторане (у меня же от такого все падает и снова тянет блевать).

Пожилой скрипач виртуозно пиликает одну за другой цыганские мелодии (сплошь избитые хиты). Когда же он спрашивает у влюбленных голубков, что бы еще им хотелось услышать («Все что угодно, — отстойная имитация русского акцента, — вы только прикажите»), пижон отлепляется от своей телки, достает бумажник и с мега-гипер-ультра-супер-ослепительно белозубым оскалом подходит к рабу-музыканту.

— Послушайте, милейший. Я хотел бы, чтобы вы перестали играть, — говорит он.

— Месье недовольны? Боже милостивый! — огорченно восклицает русский скрипач. — Это же пр-р-ра-авал, катастр-р-рофа!

Прекрасный принц спешно поправляется, проявив недюжинную для себя гибкость ума:

— Мне очень нравится ваша музыка. Но, видите ли, мы только что поженились и...

— Я понимаю, месье, отлично понимаю, — заговорщицким тоном заверяет смекалистый старикан.

Дилан (или Джейсон, или Джонатан) сует музыканту купюру (не сомневаюсь, что у скрипуна был бы большой успех, играй он в метро; еще один нерводрал, пиликанью которого все с радостью внимали бы в восемь утра) и возвращается к девице, которая будет его возлюбленной на ближайшие тридцать серий

(Кимберли, или Бренда, или Александра). Та интересуется:

— Так ты не любишь музыку?

— Люблю, но в обычное время. Сегодня же я безмерно счастлив от того, что рядом со мной женщина, которую я боготворю, которая стала МОЕЙ женой.

ПакаДур так и валится со смеху. Задрав на диван ноги, он катается по ковролину, держась за живот и хохоча, но тут... у-у-у-уй! Зло. Опять двадцать пять. На этот раз я облегчаю страдания своей задницы с удвоенным блаженством, что усиливает мой кайф, а именно эпидермическое наслаждение от прекращения зуда и гомерический смех над тем, что в скором времени обречено стать самым культовым ситкомом.

Наконец, бляха-муха, подходит время идти на растерзание к доктору Аннибальдусу. Я звоню в домофон и поднимаюсь по лестнице. Меня встречает секретарша, которая пальцем указывает мне на комнату ожидания.

Как это часто бывает, посетителям отведено совершенно безобразное помещение. Холодные кожаные диваны, в которые проваливаешься по плечи, так что ноги оказываются выше головы.

Дикие репродукции вшивых картин — их на стене висит целая коллекция. Обязательные «Фигаро» и «Фигаро магазин», по всей видимости, призваны напоминать о том, что в данном месте расслабляться не принято.

В довершение всего пациенты, ждущие своей очереди к проктологу, выглядят, как легко можно догадаться, крайне зажатыми и даже здороваются с трудом. Словно все убеждены в том, что болячки нашего заднего прохода так или иначе отражаются у нас на лице. Не стану уточнять, — так как подобного рода юмор здесь явно неуместен, — что в комнате подобрались одни жопоголовые.

В общем, покончим с этими скабрезными подробностями и перейдем непосредственно к моменту (так будет лучше для всех, ибо ожидание продлилось ни много ни мало целый час), когда наступает черед ПаКа. Доктор Аршибальд Аннибальдус оказывается под стать приемной и в полном соответствии со стенами своего кабинета. У него холодные манеры человека, который года так с 1974-го забыл о том, что такое улыбка.

— Итак... чем обязан? — произносит этот леденящий душу граф Дракула.

«Правильное решение проблемы напрямую зависит от тщательности изучения исходных данных, поэтому благодарю вас за этот важный вопрос. Я горячо приветствую подобный подход. Нам давно пора покончить с существованием запретных тем и уделять больше внимания обмену информацией. Только так, дорогие соотечественники, мы сможем достойно и бесстрашно принять вызов, который бросает нам новое тысячелетие».

— Ну... как бы... у меня появилось пощипывание... в анусе... точнее, даже не пощипывание, а скорее... ммм... зуд. Да, именно, зуд в анусе, доктор, — говорю я.

Он хочет осмотреть меня и просит раздеться догола. Да, я веду несколько беспорядочную половую жизнь. Да, меня трудно назвать непорочной овечкой или робким девственником. Ну и что из того? Все равно происходящее мне крайне неприятно, и любой, кто оказался бы на моем месте, испытывал бы сходные чувства. Будь у меня выбор, я сто раз предпочел бы провести выходные с родителями в Ла-Боль ^{^[23]} за ловлей креветок (в желтом непромокаемом плаще и с сачком в руках), нежели чтобы этот упырь тщательно осмотрел мой задний проход.

Мне приходится лечь на кушетку и принять более чем очевидную позу. Думаю, что воображение без труда нарисует вам отчетливую картину и объяснения никому не понадобятся (ОК?!?).

— Я введу вам небольшую камеру, чтобы посмотреть, в чем дело, — сообщает врач. — Это может быть не очень приятно.

Он начинает осмотр. Пока все идет хорошо. Конечно, бывают и более приятные ощущения (это точно), но зато процедура абсолютно безболезненна — как говорится, и на том спасибо. Итак, сначала все идет хорошо, но вот в моей ненормальной башке возникает образ ПакаДура, который стоит на карачках, пока какой-то мужик исследует с помощью камеры глубины его задницы. Настоящий кошмар параноика!

Конечно, многие сочтут меня полным идиотом, однако нелепость ситуации делает свое дело: я не могу удержаться от смеха. Впрочем, пытаться запретить себе смеяться — это наипрямейший путь к тому, чтобы вчистую запороть требующие деликатности экзерсисы в сдержанности и сосредоточенности. К примеру, я до сих пор не могу забыть похороны наших дальних родственников, когда мое поведение оказалось достойным всяческого сожаления...

Поэтому я извиняюсь, прыскаю от смеха, говорю, что это от нервов, и снова прыскаю. Доктор Аннибальдус, работа которого заключается в копании днями напролет в чужих дупелях, выглядит порядком раздраженным.

Он заканчивает осмотр, и я начинаю одеваться, вытирая в перерывах между двумя приступами смеха текущие у меня из носа сопли и вообще вытворяя черт знает что. Когда я присаживаюсь к его большому столу черного дерева (я говорю «черного дерева», хотя с таким же успехом мог бы сказать палисандровому или из дикой вишни; короче, к его большому деревянному столу), он серьезен донельзя. Продолжатель дела учеников Гиппократа готов огласить диагноз и блеснуть мастерством.

— У вас генитальные кондиломы. Не беспокойтесь, это не страшно. Это венерические разрастания, являющиеся, если угодно, разновидностью бородавок. На медицинском жаргоне мы называем их «поражения, вызванные папилломавирусом». Как правило, эти бородавки образуются на половых органах, но иногда, как в вашем случае, непосредственно в анусе или вокруг него. Заболевание это заразное и передается половым путем. Вы гомосексуал? — спрашивает (ну еще бы) доктор Аннибальдус.

Вы коммунист? Вы состояли в контакте с коммунистами? Вы, случаем, не сочувствуете коммунистической угрозе? Эй, а ты часом не еврей? Ну-ка расчехли свой инструмент... Мам-ма мия, обо всем этом лучше не думать...

Мне вдруг становится не по себе. Доктор Аннибальдус сильно не в моем вкусе: у него вид законченного придурка. Но как бы то ни было, я лаконично отвечаю, что он выиграл приз и вышел в следующий тур.

— По всей очевидности, вы практикуете пассивную содомию. Вы пользуетесь презервативами?

Во-первых, я практикую НЕ ТОЛЬКО пассивную содомию. Я люблю и вставлять. Это раз. И хотя в голове у меня крутятся именно эти мысли, я наступаю на горло собственной песне, не без оснований полагая, что сейчас не время вырубаться. Короче, я скромно отвечаю, что в прошлом не всегда отличался предусмотрительностью (в общем, качу на себя бочку, пилю ветку, на которой сижу), но что в последние годы презерватив стал для меня непреложным правилом, которое не терпит отступлений. Врач продолжает свою клинически холодную речь:

— Кондиломы могут латентно присутствовать в организме в течение нескольких лет. Так что, не исключено, что вы заразились относительно давно. Я рекомендую лазерное удаление. Это очень эффективный метод, однако стопроцентно гарантировать, что рецидивов не будет, я не берусь.

В данный момент я, разумеется, ну ни капельки не представляю доктора Аршибальда Аннибальдуса в обличье Дарта Вейдера, полосующего мой задний проход зеленым лучом своего лазерного меча («Мау the force be with you» [24]).

Врач назначает день, когда я должен явиться в клинику, где он обычно оперирует задницы. Там он сможет пополнить коллекцию своих охотничьих трофеев попенгагеном ПакаДура, изничтожив Зло, которое, как я отныне знаю, зовется генитальными кондиломами (хорошенькое дельце).

В утро перед операцией мне нельзя ни есть, ни пить, ни курить. Поскольку я все равно никогда не завтракаю, то от этого запрета мне «ни тепло, ни холодно», как сказала бы моя бабушка. А вот рекомендацией воздержаться от смол и никотина я, естественно, пренебрегаю. Ребята, похоже, ничего не поняли: если я не покурю, то тогда точно сыграю в ящик. Или очнусь в самый разгар операции, как раз, когда Аннибальдус примется меня кромсать. Я так и вижу, как, еле ворочая языком, заявляю:

«Дамне сигретку, пжласта!»

Я набираю своего лучшего друга Жюльена и интересуюсь, свободен ли он и не мог бы он оказать мне услугу и приехать за мной по окончании этой пытки. На оба вопроса Жюльен отвечает утвердительно. Я говорю себе:

«Друзья познаются в беде».

Снова приемная. Когти эскулапов невероятно цепки. Стоит лишь соприкоснуться с медицинской системой, как она тут же берет вас в оборот и больше не отпускает. Медицина — это коршун, а пациенты — маленькие бедные боязливые кролики, попавшие в ее когти. В больнице у вас отбирают жизнь. Лечат тело, но при этом, походя, калечат душу (к тому же у вас нет бультоги, чтобы защитить себя, как в «Crash Bandicoot» для «Playstation»).

В приемной нас человек десять. Мы сидим, считаем мух. Как легко можно догадаться, факт пребывания в клинике не радует ни одного из нас. Мы тихо трясемся. Нервно хрустим пальцами. Вздрагиваем всем телом при звуке приближающихся шагов. Заслышав его, мы поднимаем голову, чтобы проверить, уж не настал ли тот роковой час, когда медсестра, которой глубоко начхать на наши вполне легитимные страхи, пригласит следовать за ней (возможно, она еще и зависнет где-нибудь по пути, чтобы перетереть о том о сем с подружкой Жоржеттой).

Но неожиданно совсем иной звук выводит нас из состояния тревожной одержимости. Сотовый. Сотовый, который играет (в качестве звонка) «Свадебный марш» и нестерпимо пронзительно трезвонит по всей приемной. Сотовый, заклятый враг спокойствия и, по определению, мирной природы Человека. Предмет, который, подобно лакмусовой бумажке, проявляет вульгарность отдельных собратьев по разуму. Торжество прогресса, достигнутое усилиями полчища инженеров лишь для того, чтобы все недоумки планеты могли в полной безнаказанности рассказывать с его помощью о своей жизни и извещать Лапочек и прочих Цыпочек о том, что они уже в автобусе и что не стоит волноваться, так как они скоро приедут (какого лешего, спрашивается, тогда звонить???).

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 Следующая ⇒