ХИМИК-СКЕЛЕТ И БЛЕДНОКОЖАЯ ЭЛЕН 2 страница

Цыганка удивленно посмотрела на Валентина.

– Извини, я думал, что ты наврала про братика, – сказал он, смущенно переминаясь с ноги на ногу.

Цыганка, утерев ладошкой чуть длинный, но совсем не портящий смуглого лица с глазами-угольками носик, снова захлюпала. Ребров, не зная, что делать, положил самолет на землю и хотел уйти.

– Спа… спасибо, – услышал он тихий голос. – А братика у меня нет, но меня мама бить будет, если я ничего не куплю. Она завтра на Ивана Франко пойдет продавать игрушки.

Валентин поднял самолет и вручил его цыганке. Иногда он вел себя как большой и чувствовал намного старше своего возраста.

– Да понимаю я все, не маленький уже! А тебя как зовут?

– Изольда. А если по-русски хочешь – Ксанка.

– Почему Ксанка?

– Потому что говорят, что я иногда как девочка Ксанка из кино, белая слишком для цыганки. У меня, говорят, прадед англичанином был. Он очень много для табора сделал, и его в цыгане приняли.

Они какое-то время посидели под акацией, даже немного на стволе дерева покачались. Ребров узнал, что у Изольды есть старший брат Борис, и он уже живет с красивой девушкой. Иногда девушка Бориса дарит ей колечки из проволоки, но чаще всего наказывает за то, что она «мало приносит товара». Но больше всего Изольде не нравилось таскать с собой тяжелую сумку. Вот в этот раз Борис сделал сестренке подарок – купил настоящий пакет с тюльпанами.

– Хочешь, я тебе по руке погадаю? – вдруг спросила Изольда. – Я, учти, обманывать не буду, потому что ты добрый.

Валентин, как с ним бывало в такие моменты, бесстрашно протянул левую руку.

– Гадай!

– Нет, сперва правую, – серьезно сказала Изольда. – По ней гадают в первую очередь. – Сначала скажи, ты один в семье? Или у тебя братик и сестренка есть?

– Один. – Ребров ухмыльнулся. – И еще, меня как отца зовут.

Мальчик ожидал, что Изольда удивится, но цыганка, скользя по его ладони натруженными прохладными пальчиками, только чему-то нахмурилась.

– О-го-го, у тебя линия жизни какая длинная! – воскликнула она. – Значит, ты старым умрешь.

– На пенсии?

– Да, будешь дедушкой. А вот холм ангела Гефсимани… – глаза Изольды сузились, – только настоящей любви нет. Венец безбрачия на тебе лежит. Черточек маленьких много, значит, девушки-обманщицы будут. А одна, с бледной кожей, ночью ее услышишь, чуть под суму и тюрьму не подведет.

Валентин рассмеялся. Он уже знал о том, что взрослые люди рано или поздно женятся, у них родятся дети, а потом у тех детей – дети.

– Как это, обманщицы?

– А такие, которые сами с тобой никогда гулять не будут, а только с хахолями своими.

Ребров-младший ничего не понял из такого объяснения.

– Что ты за глупости говоришь?

Изольда надула щеки. В ее голосе зазвучала обида.

– Не хочешь – не верь. А лучше нас никто не гадает в целом таборе.

Любопытство взяло верх в Валентине.

– Хорошо, гадай дальше.

– Теперь левую руку! – потребовала Изольда.

Ноготок Изольды, к изумлению мальчика уже покрытый красным лаком, как у взрослой девушки, поочередно, как птичий клюв, ткнулся в разные места на раскрытых ладонях.

– Ой, я так и знала! Страшные линии у тебя есть.

– Какие? – искренне удивился Ребров.

Цыганка, как взрослая, прикрыв глаза, пробормотала:

– Проклятый ты. У тебя на левой руке линии любви нет, а под большим пальцем правой – три линии. Значит венец безбрачия не наведенный. Это родовое проклятие. Отец твой сильно нагрешил. Душу невинную загубил, и горбуна из казенного дома выпустил! Горб он ведь как гроб!!

Валентин рассмеялся.

– Да это глупости какие! Мама говорит, что дедушкино-папины рассказы про душу – бредни. И никакого горбатого цыгана папа ни откуда не выпускал. Это горбун у него на вокзале чемодан стащил!

Изольда открыла глаза и, пристально посмотрев на Валентина, произнесла механическим голосом, словно кукла:

– Так ты не боишься совсем? Еще погадать?

Мальчик не стал одергивать рук, хотя они порядком затекли.

– Гадай!

Голос Изольды зазвучал на этот раз с почти восточными переливами, как голос Шахерезады.

– Ага, вот и линия судьбы. Начинается с холма Луны. Девушки, значит, на тебя влиять будут разные. Но зато будет у тебя возможность грехи отца искупить. Если сама смерть тебя полюбит.

– Смерть? Как это?! – удивился Ребров. Это же просто, когда человека в гроб кладут, и он больше не двигается. Как ее можно полюбить?!

Но Изольда как будто не слышала его. Глаза ее расширились, губы шевелились как у сомнамбулы:

–…В конце тебя будет ждать что-то страшное! Я вижу место очень похожее на кладбище, там ограды какие-то упавшие, трава. – Цыганку вдруг проняла дрожь. Она затрясла головой, отгоняя страшное виденье. – Нет-нет, ты не знакомься с черноглазой без имени. Это не просто девушка! Это девушка-смерть!

– Ладно, значит, в школу больше не надо будет рано утром вставать! – обрадовался, вырывая руки, Ребров. – А насчет баб и кладбищ – любите вы, девчонки, про всякие сопли рассуждать. Да и как это, девочка без имени? Такого просто не может быть! Ты бы лучше сказала, стану я химиком или космонавтом.

– А летчиком не хочешь стать? – съязвила Изольда.

– Теперь уже нет. Я лучше на тебе женюсь.

Изольда рассмеялась звонко-резким, словно звук свистульки из стручка акации, смехом.

– Ха-ха! Да я уже давно знаю, кто моим мужем будет.

Валентин покраснел. Он и думать забыл, что цыганки рано взрослеют.

– И кто? Борис что ли?

– Дурак! Он же мой брат, и к тому же у него есть девушка. Нет, моим мужем будет настоящий цыганский барон. У него знаешь какой домина? И там настоящая финская кухня!

Придя домой, Ребров, захлебываясь от восторга, по секрету рассказал отцу о встрече с юной цыганкой, о ее дурацких россказнях про загубленную душу и выпущенного из казенного дома цыгана-горбуна. Отец воспринял рассказ сына самым серьезным образом. Даже Валентин напугался. Его смущение еще более возросло, когда Ребров-старший, грозя пальцем, сказал:

«Никогда больше не подходи к цыганам!»

И тут, ибо в комнату входила Виктория Павловна, начал с подчеркнуто беспечным видом излагать свой излюбленный старый анекдот, как у него на вокзале стащили чемодан.

Много позже Валентин улучал момент, пытался расспросить отца, что еще за казенный дом, из которого могли выпустить горбуна. Но Ребров-старший как будто забыл о недавнем случае. Однажды он даже ущипнул сына за нос, обозвав того «любопытной Варварой».

Конечно, моему герою даже в голову не пришло обратиться за разъяснениями к матери. Так ему пришлось свыкнуться с мыслью о каком-то грехе отца, который сделал нехорошее с чужой душой, да еще при этом выпустил крадущего чемоданы горбуна из казенного дома!

Что касается истории с самолетом, то она получила неожиданное окончание (как увидит читатель, финал оказался, впрочем, промежуточным). Однажды, когда Ребров возвращался из музыкалки по улице Ивана Франко, его внимание привлекла сгрудившаяся под хрущобой толпа.

Подойдя ближе, Валентин увидел мертвую девушку. Она лежала завернутая в простыню. Глаза были закрыты, лицо, в обрамлении светлых завитых волос, – свежо, словно бутон. Реброва особенно поразила вытянутая наружу рука – облачно-белая, с зажатой в застывших пальцах разломанной пополам моделькой ТУ-144 – с той самой, до боли самой царапиной на фюзеляже! Подозреваемые в убийстве отец с сыном уже сидели за решеткой желтого бобика. Усатый капитан терпеливо выслушивал многословные, малосвязанные объяснения рябой старухи в платке цвета отсыревшего шифера.

«Кажный вечер одно и тоже: дым коромыслом. Уже устали мы, товарищ мильцьонер. И ругаются, и матом кроют дочку свою. Отец за то что, прости Господи, такой лядью уродилась. Брат – за то, что товарищи в пэтэу проходу не дают, спрашивают по чем сестра берет. А ведь мы тоже измучились. Сколько она хахолей своих водила! Ладно если тихие. А как отца с братом нет – такой придет: и рычит, и пол, думаешь, проломит. И вот, полюбуйтеся. Белье себе я спокойно развешивала, никого не трогала, и вдруг – крик такой, аж сердце заледенело. Только высунулась посмотреть – пролетело что-то. Потом вниз глянула, а там – батюшки! Я ведь ее вот с таких лет помнила! Помню, как гоняла метлой когда они сорили в подъезде. Лежит теперь голубушка – Бог ей судья, отмучилась. Ладно хоть срам прикрыли. Теперь эти звери, – старуха энергично, тряхнула головой в сторону «бобика», – свое получат. Вы уж их засудите. У нас ведь подъезд образцовый был. Когда еще Лидия Ивановна жива была, управдом наш, друг человека, «молнию» даже выпускали. Кактось помню...»

Старуха только зажмурилась, чтобы вспомнить времена, когда была ягодкой, как вдруг какой-то молодой человек в серой куртке с желтой нашивкой метнулся к убитой.

«Дэржи, уйдот!» – закричал мужчина в кепке величиной с большой зонт.

Однако это были напрасные предосторожности. Молодого человека еле оттащили от девушки. На все вопросы капитана он отвечал упорным молчанием.

Наблюдательная старуха все это время изнывала от желания сказать.

«Это же Вася из автотранспортного! У него еще брат в восемьдесят третьем, в компании в каких-то шахтах в Зеленке погиб!»[1] – восклицала она. – Он к ней часто ходил. Я даже слышала: уговаривал перестать мужиков к себе водить, говорил, что много зарабатывает, обеспечит, если надо и на БАМ поедет». А она только смеялась над ним, мол у меня запросы такие, что ты не удовлетворишь».

Пока взрослые ругали жестоких убийц, Валентин думал о том, что делала моделька его самолета в руках девушки. То, что рано или поздно ТУ-144, этот сконструированный в КБ 60-х годов голубь, окажется собственностью какого-то мальчишки или взрослого коллекционера (находились и такие), не удивляло. Но было совершенно непонятно, что подвигло самолет совершить свой последний полет.

И, кстати, для любопытных, потому что сам Ребров по малолетству и недостатку информации об этом не знал. Первый советский сверхзвуковой пассажирский лайнер начал совершать регулярные рейсы 1 ноября 1977 года. В этот день в Уфе, столице БАССР, в роддоме № 9 родился мой герой.

Глава III

ИСКУСИТЕЛЬНИЦА «РОМАШКИ»

Исполнению первого пророчества Изольды предшествовало веселое приключение в декорациях летнего отдыха уфимских обывателей под Юматово. Но сначала, позволь читатель, несколько слов о театре.

Советская сцена была уникальной. Она началась еще в чеховские времена и дала миру кучу бессюжетных пьес, где ничего не происходит. Потом были нравственный социолог Арбузов, невероятный Вампилов и лирик Радзинский.

В 70-х обнаружилась мода переделывать зарубежные произведения. Появились «Тиль» и «Мюнхгаузен» Офштейна. Интеллигенция смеялась над интеллигентскими шутками. Общество дружно копало могилу советской власти. Нечистоплотный, но искренний Рязанов выдал на-гора кучу афоризмов. Его фильмы-телеспектакли «Гараж», «С легким паром» и «Служебный роман» прикончили возможности обновления социализма еще за миллион лет до рождения Ельцина.

Для моего героя школьный театр начался с безобидных постановок про собравшихся вокруг фальшивого костра бутафорских красногвардейцев. Мальчики были в болотисто-зеленых буденовках из полиэтилена, девочки в пиратски подвязанных красных платках.

Но Реброва сразу отвратили революционно-тематические постановки. Однажды, попав вместе с Никой во дворец Химиков на представление приспособленного для детей филатовского «Про Федота-стрельца», Валентин был заворожен сказочной простотой декораций. Дворцовую стену обозначала ширма и на ней висели аляповатые рисунки с надписями: «царь», «царевна», «посол-пошел».

С тех пор, не театрал от природы и не художник, он был увлечен магическими возможностями предка синематографа. В колыханьях тюлей и развевающихся живописных лохмотьях артистов ему чудились моря и далекие страны, а сгустившаяся на сцене велюровая тьма рождала мысль об алхимической лаборатории.

Самое большое впечатление на Реброва произвела непонятная постановка «на тему восточной сказки». Валентин помнил, что там, наряду с актрисами в черных обтягивающих трико, участвовали куклы. Одна марионетка, «фея-искусительница», еще долго снилась ему: писаная красавица с огромными черными глазами, такими, что они казались живыми.

Каждое лето Реброву старшему давали путевку на турбазу с дурацким названием – «Ромашка». Вот если бы «Березка» или, еще лучше, «Армагеддон», – думал Валентин. Сборы начинались ближе к полуночи. Мать металась по квартире разъяренной фурией. То это забыли положить, то другое. Наконец семейная сумка из оранжевого кожзаменителя начинала напоминать брюхо кенгуру. В нее, в порядке очередности, укладывались красно-синие латвийские костюмы, термос, пластиковые кругляшки с зубным порошком, зубная изумрудно-зеленая паста и щетки.

Однажды отец принес две лишние путевки. На них смогли поехать дядя Вова и Ника. Тогда Ребров младший узнал, где живет его «взрослая дивчина». Хохляцкое слово здесь употреблено неспроста. Украинец по имени Андрий считался главарем дворовой мальчишеской шайки. Тогда вообще в моде было много хохляцких слов в языке актеров и политических деятелей. Украина составляла важнейшую часть Союза. Валентин запомнил то аквариумное утро, когда они поперли с Суворова до магазина спортивных и рыболовных товаров «Старт». Дядя Вова с дочерью жил в общаге в комнате на втором этаже. Когда они подходили к общаге, Валентин поднял голову и увидел полощущиеся на бельевой веревке трусики Ники. Ему исполнилось 11-ть, и он почувствовал, как кровь сильно прилила к низу живота. Потом Ребров всю турбазу бегал от Ники, которая один раз поймала его и отхлестала хворостиной.

Осенью 1989 года Ребровы переехали из Черниковки в Зеленую Рощу, в новостройку на Менделеева (Виктория Павловна решилась на покупку квартиры через кооператив). Это был новый многоэтажный дом возле ТЦ «Башкирия». Правда, Ребров продолжал ездить с одного конца города в другой, в школу на Суворова. Хотя было очень неудобно и времени много на дорогу тратилось, но Колба давала действительно основательные знания по химии. Дядя Вова по привычке приезжал несколько раз, но уже один, без дочери. Ника уже закончила школу, и теперь пока не знала чем заняться. Но наступило очередное лето, и дядя Вова тоже запропастился. Валентин перешел в 7-ой. Он стал еще более костлявым, чем был.

В середине августа 90-го отец повез семейство на турбазу. «Ромашка», открывшаяся по причинам общего развала в стране очень поздно, чуть не под занавес отпускного сезона, не изменилась: железные ворота на въезде, справа киоск, в котором продают газировку для детей и пиво для мужиков. Потом, уже слева, павильон столовой с вечно текущим в стене краном с теплой кухонной водой. Дальше – дом коменданта, лодочная станция, жилые корпуса, площадка для игры в городки, сцена летнего театра и пляж.

Главным лицом «Ромашки» был вовсе не комендант-женщина, которую редко кто в лицо видел. Все держалось на авторитете ее неофициального сожителя, тренера Петровича. Как аист с седой головой, этот бодрый голенастый старикан ходил в синих трениках со штрипками и говорил, что преступной власти Ельцина скоро придет конец. По его сведениям, советские генералы уже планируют расправиться с демократами-педерастами.

Несмотря на то, что гроза носилась в воздухе, на берегах Демы царила идиллия. Полотенца и зубная паста особо пронзительно пахли лавандой. Чтобы успеть в столовую, нужно было проснуться в восемь утра. Умывальники стояли в ряд на улице перед жилым корпусом. Среди травы валялись огромные шахматные фигуры из металла. Ящики исполинских шахматных столов заржавели и давно не закрывались. В них можно было бросать цветы и камешки. Между корпусами стояли пропагандистские щиты:

Курение вредит вашему здоровью.

И:

Решения XIX партконференции в жизнь!

Или вот:

Каждой семье отдельную квартиру к 2000 году!

Дом коменданта, с островерхней крышей, чем-то походил на древнерусский терем. На его первом этаже располагалась библиотека. В библиотеке мало что было. Какие-то детские книжки про войну и английские детективы для взрослых.

– Мальчик, тебе чего? – спрашивала похожая на черепаху библиотекарша.

– А у вас про опыты есть?

Библиотекарша жалостливо смотрела на маленького посетителя. Вставала медленно, будто мертвец из могилы, шла к стеллажам с книгами, тряся задом и мягкими грудями под вязаной кофточкой.

– У нас же не школа. Отдыхать летом надо. И вообще, я не понимаю, куда родители смотрят.

Да-да, дорогой читатель! Представь, что было такое время, когда те, кто брал в библиотеку литературу не по учебе, водились во множестве. Таких в мире 2-х центральных каналов, зачаточной телефонной связи и полного отсутствия Интернета, было немало. Тогда чуть ли не у каждой дворничихи книжный шкаф был под завязку забит «классиками». Хотя часто корешки подбирались под цвет обоев, но – подбирались. Валентин обожал торчать в библиотеке. Там были интересные часы-ходики. И он вечно надеялся найти что-то интересное. Например, вузовский учебник по химии или физике.

Еще одним местом, притягивавшим Реброва, был пляж на Деме. На другом берегу начинались деревенские огороды, пели петухи. Взрослые переплывали реку, чтобы принести (вместо чипсов) кулечек зеленого гороха. Что касается комнаты отдыха, то там стоял один цветной телевизор. Он то и дело ломался. Одна надежда была на бильярд. Иногда втайне от матери отец брал Валентина с собой. Комната была накурена, скрипели мелки на грифельной доске, но выводили они отнюдь не цифры из задачи или химические формулы, а очки! Потом, когда мужики выходили воздухом подышать, Валентин и еще один мальчик залазили на зеленое сукно животом, пытались толкать шары, отхлебывая пиво из оставленных отцами кружек.

В первый день заезда столовая еще не работала. Мужики быстро договорились насчет машины и поехали в «Юматово», где, в отличие от Уфы, в сельпо можно было купить еще что-то кроме приправы «хмели-сунели». Отец вернулся с тремя банками рыбных консервов и банкой раевской кабачковой икры. Рыбу Ребров есть не стал, но чуть с ума не сошел, когда начал есть икру. Она была золотистой, до легкой оранжевости, и упоительно ароматной. На следующий день столовая внезапно распахнула тяжелые, осененные клеенкой, двери. Это был настоящий пир во время чумы.

В обед дали суп, второе с макаронами и котлетой. А уже на следующий день гуляш, очень жирный, и салат. Ребров оставил гуляш родителям, а сам принялся уписывать овощи. Еще через какой-то день вместо гуляша дали фаршированный болгарский перец. Ребров довольствовался оболочкой блюда. Шокированные продуктовым изобилием, которое даже в сытые 80-е выпадало не так часто, старожилы «Ромашки» намекали, что Петрович в этот заезд ходит в сильно приподнятом настроении. Видно вправду знает, что советская власть, которую все успели двадцать раз похоронить – вот-вот вернется. Говорили, что у тренера связи с базой снабжения военной частью в Алкино.

Апогеем стал юбилей седовласого тренера. Его отмечали всеми пятью корпусами (желтым, синим, зеленым, оранжевым, красным) под открытым небом. Поставили столы. Мужики наловили ведер десять раков. Глазам было больно от батарей домашних колбас: кровяных, конских, из свинины с чесноком. На каждом столе стояли коричневые бутылки с «Жигулевским», белые «Столичной» и, через стол, по бутылке рябины на коньяке для женщин.

Ребровы подошли позже всех, и теперь Виктория Павловна ворчала:

– Я же тебе говорила, возьми пакеты.

Отец Валентина, уже пьяный, крутил усы.

– Перестань, Викусь, перед людьми стыдно!

– А ты что такой мокрый весь?

– Знаешь, я такую рыбу увидел… Думал, что поймаю.

– Дурак.

Валентин не очень обращал внимания на грызню родителей. Как раз обсасывал рачью клешню. Мясо было нежным, но очень водянистым.

В это время колонки заиграли туш. Петрович стал награждать отличившихся в спортивных мероприятиях мальчиков и девочек. Валентин выпучил глаза от зависти, когда увидел вынесенные к столам комендантшей коробки с настольными играми. Чего там только не было! И «Водное поло», и «Морской бой», и даже «Осада замка!» Поздравления Петровича не отличались разнообразием.

– Сокол ты, Орлов!

Тренера поправляли:

– Он Соколов.

Петрович снова жал руку ошарашенному от счастья подростку, еще крепче и продолжительнее:

– Орел ты, Соколов!

Все бы продолжалось спокойным чередом, если бы не один молодой парень, даже не малиновый, а рубиновый от водки, не поднялся во весь рост.

– Что, думаешь, купить жрачкой? У-у, коммуняки! Понастроили, а людям жить элементарно нечем! Все на оборону, все генералам! Высосали Россию. Все братская помощь, все чучмекам! В Грузии – дворцы. В Средней Азии – никто не работает. Прибалты давно борзые, у них магнитофоны в автобусах остановки объявляют. Нормальные люди на Багамах, а мы тут вкалывай для ваших друзей из Африки, комаров корми!

С этими словами он толкнул стол, так что снедь, которую не успели растащить по пакетам запасливые супруги работников строительного треста № 5 (у этой организации на балансе была «Ромашка»), разлетелась к радости собак, кошек и прочей живности по траве.

Все вскочили. Петрович уставился на возмутителя спокойствия.

– Ты что это, Фишер, в свою Херманию захотел? Так я тебе устрою Сталинград, фриц недобитый. Ты у меня ни в какую Херманию не уедешь, я тебе такую рекомендацию. Есть у меня товарищи в партийном комитете.

Парень рассмеялся.

– Это видал?! – он чуть не под нос сунул Петровичу паспорт диковинного вида с какой-то птицей на обложке.

Из грудей женщин вырвался одновременный тихий стон. К обмазанному, будто елеем, документу потянулись дрожащие от возбуждения потные руки. Немецкий паспорт чуть не светился. Это был золотой кубок, упавший с неба.

– Не трогать! Не сметь! – вдруг загремел голос Петровича.

Но тренера уже никто не слушал. Загремели десятки голосов: «заграница», «свалить бы за бугор», «там, они все в отдельных домах живут, не работают!», «да ну, этих коммунистов, надоели уже!»

Никто, даже выскочившая растрепанной сорокой, комендантша, не смогла остановить стихийного собрания. Юбилей последнего тренера-коммуниста был грубо, бесцеремонно похерен. Только один Валентин слышал как Петрович, уходя, пробормотал угрозу в адрес Фишера:

– Я тебе еще припомню!

Чтобы сгладить неприятное впечатление от юбилея Петровича, Ребров старший, предварительно проспавшись, повез жену и сына на лодке вверх по течению. Валентин всю дорогу рвал желтые кубышки и нюхал их. Кубышки пахли водой и больше ничем. Но от похмелья Реброву старшему было хреново, руки дрожали, и весла грозили уплыть по течению. Прогулка по реке получилась короткой. Валентин, раздасованный слабосильем отца, решил прогуляться от своего желтого до крайнего, красного корпуса.

Он шел, прутиком сбивая цветы шиповника вместе с застрявшими в них шмелями. Турбаза казалась вымершей. Солнце насквозь, до молекул, прожигало воздух. И вдруг навстречу вышла 12-летняя девочка в темно-синем в белый крупный горошек платье. У нее была веселая улыбка и блики в чуть раскосых по-башкирски глазах.

– Привет! – первой поздоровалась незнакомка. – А почему ты один гуляешь? Меня Амина зовут. Я вот, пока мама занята, решила походить. Надоело вместе в палате торчать.

Валентин смутился.

– А ты знаешь, что такое родовое проклятие? – спросил Ребров первое, что пришло в голову.

– Нет.

Ребров похвастался.

– А я вот знаю. Мне одна девочка-цыганка наболтала, что мой отец невинную душу загубил и… горбуну какому-то жизнь дал. Правда, страшно?

Глазенки Амины засверкали от ужаса.

– Моя мама тоже говорит, что если целоваться с клиентами, то душу погубишь. Главное, в чистоте губы держать!

Валентин не понял.

– А кем твоя мама работает? Врачихой, которая искусственное дыхание делает?

– Нет. Она с мужиками встречается. Только потом они отчимами не становятся. Зато зимой мы часто с мамой в кино ходим!

Ребров смутно понял, что мать Амины занимается чем-то предосудительным и пробормотал:

– Здорово. В смысле, что в кино ходите, здорово.

Амина вытащила из кармашка платья синий алюминиевый баллончик.

– Пойдем, пузыри попускаем!

Они расположились на квадратной лужайке за полосой кустов. Амина раздувала по-ребячьи щеки, а потом очень осторожно дула на повисшую между зазубрин пластикового колечка радужную пленку.

– Как тебе этот пузырь? Смотри, какой большой! – восклицала девочка.

– Где?

– Блин, жалко. Лопнул.

После того как пена в баллончике закончилась, Амина предложила:

– Давай в бадминтон сыграем. Только у меня ракетки в корпусе.

Валентин только недавно научился запускать в воздух похожий на спутник волан и с радостью согласился посоревноваться с новой знакомой. Амина жила в синем корпусе, который находился сразу за желтым ребровским, перед площадкой для игры в городки.

Ракетки нашлись сразу, а волан пришлось искать по всему номеру. Но тут, когда Амина обнаружила его застрявшим между прутьев балкона, в коридоре раздались перемежаемые цоканьем шаги.

– Ой, мама идет! – пискнула девочка и полезла под окно.

Ребров юркнул за ней. Укрытые стеной, они прекрасно видели комнату в зеркале на столике. Вот повернулась ручка двери и вошла пара. Мать Амины оказалась молодой, с ярко накрашенными губами, в бело-красном приталенном платье, с золотистым на затылке шиньоне в черных шпильках. Ее спутник – типичный командировочный в футболке-сетке.

– Деньги вперед.

Мужчина отчитал купюры. Мать Амины повернулась к нему спиной.

– Поможешь расстегнуть?

Но в этот момент дверь резко отворилась и на пороге комнаты возникла фигура Петровича. Парочка отпрянула к кровати. Валентин сразу увидел как вытянулось у Петровича лицо при виде командировочного. Однако тренер тут же собрался, грозно кашлянул в кулак.

– Ах ты, проститутка, – зашикал он на женщину, – что творишь в образцовом социалистическом заведении! Сейчас пойду милицию вызову, сегодня же тебя, такую тварь выкинут. – Его гневный взгляд упал на помрачневшего мужчину.

– А ты чего, Орлов, или, как тебя там, Соколов, клюнул, стоишь? У тебя ведь дети есть, вчера только твоего «Морским боем» наградил. А Ленка, жена-красавица, твоя что скажет?!

– Да что ты, Петрович, раскричался. Только выпить чаю зашел к соседке.

Тренер покачал головой.

– Чаю… Эх, молодой, кого провести задумал? Ладно, я не стукач какой-то. Ты давай, иди к себе, а я с этой дамочкой профилактическую беседу проведу.

Оставшись, как он думал, наедине с дамой, Петрович принялся стыдить женщину.

– В то время как наши корабли бороздят просторы вселенной!

Женщина потупилась.

– Но я в самом деле невиноватая. Он сам пришел.

Тренер чуть не затопал от ярости.

– Ух я вас, таких, видал-перевидал! При Сталине бы чикаться не стали. Оформили, куда надо. Вот оно, буржуазное проникновение нравов. Давай, говори, сколько с трудового человека содрала, шалава!

Из груди бедной женщины вырвался всхлип. Она молча протянула деньги.

– Вы только милицию не вызывайте!

Петрович, пересчитав купюры, запихнул их в карман треников.

– Не знаю, что с тобой делать, интуристка блин. Ладно, чтобы на глаза больше не попадалась. Щас пойду, парню верну, а то ведь нехорошо получается.

Дверь захлопнулась, и мать Амины сразу преобразилась. Было видно, что она ничуть не расстроена. Она как будто чему-то таинственно улыбалась, повторяя вслух: «Посмотрим, пойдут ли тебе впрок чужие деньги!»

Но Валентина ждал еще один поворот истории. Он чуть не обмер со страху, когда женщина вышла на балкон. Увидев детей, она сначала посмотрела на Реброва, потом на притихшую дочь.

– Ого, да ты, вижу, мальчиков уже водишь!

– Мама, мы тут нечаянно спрятались, – попыталась оправдаться Амина.

– Так я тебе и поверила.

Женщина ласково взяла Валентина за руку.

– Как тебя зовут?

Мой герой назвал свое имя.

– А меня – тетя Земфира. Давай так договоримся. Если тебя будут родители спрашивать, ты ничего не видел. Хорошо?

Валентин кивнул, но не потому, что знал, что выбалтывать чужие секреты нехорошо. Мать Амины очаровала его.

На следующий день, когда он пошел в желтый корпус, его остановила сердитая комендантша.

– Ты это куда?

– К Амине.

– Уехали они. Утром на первую электричку ушли.

Развязка истории оказалась куда менее романтической. Милиция все-таки приехала в «Ромашку», но не для того, чтобы восстановить попранный моральный кодекс строителя коммунизма. Все сошлось как в спектакле. Кто-то, по слухам, стуканул в ОБХС. Инспектора приехали неожиданно. Когда Петрович покупал десять бутылок «Жигулевского», его то и накрыли. Киоскерша, впрочем, была признана пострадавшей стороной.

На то, чтобы посмотреть, как увозят фальшивомонетчика, прятавшегося под личиной последнего из идеологических могикан, сбежалась вся турбаза. Петрович казался спокойным. Он шел как на казнь, с гордо поднятой головой, в неизменных синих трениках, со свистком на груди. Подойдя к милицейской буханке, бросил высокомерно:

– Чего уставились, мать вашу?!

Со скрипом открылась канареечно-желтая дверца с синей полосой посередине. И тут Петрович вдруг дернулся, взвыл:

– Это она, она, будь проклята! Она подменила деньги!

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒