ХИМИК-СКЕЛЕТ И БЛЕДНОКОЖАЯ ЭЛЕН 3 страница

Ночью Валентину приснилась черноглазая фея-искусительница на фоне дымящихся развалин. Высок, до мрачных облаков, был ее стан, безжизненно бледное лицо, но глаза сверкали как живые. Фея-марионетка гадала, со скрежетом отрывая куски-лепестки от игрушки в форме металлического бутона, с фигуркой хрупкой Дюймовочки внутри: «Фальшивые, настоящие, фальшивые, настоящие…»

ГЛАВА IV

ВИД С КРЫШИ

Одна девушка заявила мне, что воспоминания – для старости. Нужно жить настоящим или, если оно не устраивает, будущим. Странная позиция! Кажется, Эсхил сказал, что время превращает все в прошлое. Тот человек, который живет одним настоящим, – слишком счастлив. Тот, кто живет будущим, – безумец. Тот, кто живет с оглядкой на прошлое, – неискоренимый мечтатель. Таким был мой герой.

Пришла пора объяснить, как Валентин очутился в химическом классе, выбрав естественнонаучную стезю, притом, что мог сделаться или музыкантом или художником. Разве мало музыкантов, которые и двух нот не могут взять, разве мало живописцев, которые «не умеют рисовать»? Скажу прямо, в этом не было умысла Виктории Павловны. Но теперь надо объяснить другое обстоятельство.

Обычно детки редко идут по стопам родителей. Может быть, поэтому Валентин назло издевательской манере поведения Колбы, как вцепился в химию, так и не выпускал ее из рук. Он с легкостью овладел теорией и даже уговорил мать подписаться на «Химию и жизнь». Впрочем, тогда наука была в моде. Почтовые ящики ломились от выпусков «Кванта» и «Техники молодежи». Даже рабочему считалось незазорным купить в книжном магазине томик «На далеких планетах».

Журнал, набитый напыщенно-оптимистическими статьями о необходимости замены металлических труб канализации пластиковыми, будоражил воображение Валентина чудовищными рисунками. Как у всякого советского издания, дизайн журнала был волнующе гениален. Обложка белая, с каким-нибудь скромным изображением, вроде разноцветных голубей мира. На второй странице обложки – самогонный аппарат в виде чудовища с зубастой пастью, дрова в которую подкладываем сам черт.

Фрагмент лубка из собрания в Нёйкирхене: «Не пей сего зелья, ибо оно яд».

Но одной попытки понять пристрастие отца к алкоголю для Валентина было мало. Он даже не считал целью создать принципиально новое соединение или облагодетельствовать человечество способом сохранения тонны ценного сырья. Моего героя привлекали неразрешимые в рамках науки вопросы жизни и смерти. Некоторые ответы Валентин черпал в науке, некоторые в искусстве и литературе (он принадлежал к довольно многочисленной когорте естественников, которые со школы увлечены чтением художественных произведений). Но большая часть впечатлений рождалась самой жизнью.

Начнем с картинки. Конец 80-х годов ХХ века (90-ый справедливо еще принадлежит умноженной на нуль бесконечности). В ушах звенит школьный звонок: простуженный, резкий. Лягушка в своем болоте. Валентин Ребров, ученик 7 «Д» класса с химическим уклоном, сидит за первой партой.

– Валёк, дай скатать! – шипит, как кусочек карбида в унитазе, Петька Мухин маленький невзрачный шкет.

Ребров осторожно отодвигает локоть. Петька торопливо списывает. Химичка и по совместительству классная Зинаида Петровна Зацепина сидит за столом, время от времени грозно окидывая класс. Еще сто лет назад она заработала прозвище Колбы. Школьный завхоз утверждала, что фамилия ее первого мужа была Колбин. Трудовик-столяр придерживался мнения, что своим вторым именем химичка была обязана лаборанту Сварганову, который всегда приходил на работу с пустой колбой в кармане, а возвращался с полной. При этом рожа у него становилась красная.

Через пять минут голос Колбы прорезает душный воздух.

– Все. Время истекло. Звеньевые, соберите тетради.

Никто не возражает, только один Костя, красивый мальчик комментирует:

– Скучно!

Колба расплывается в кисло-приторной улыбке.

– Ничего ты сказал! Разве химия может быть скучной? – Она обводит дряблой рукой развешанные на стенах портреты Ломоносова и Менделеева, призывая их в свидетели. – Костя, бери пример с Реброва.

– Зинаида Петровна, с ним никто не дружит!

Класс исходит смешками. Валентин чувствует, как его окутывает, покрытое тысячью глаз, облако ненависти.

Колба стучит ключами по столу.

– Ребята, мне нужно сделать объявление. Вы знаете, я не люблю развлекательные мероприятия. Главное, это учебный процесс. Я правильно говорю?

– Правильно, правильно! – подвывают лизоблюды во главе с Костей.

– На этот раз мне не удалось отвертеться. Я знаю, вы у меня ответственные и умные. Сможете провести «А ну-ка девушки»?

– А можно, я буду ведущей? – тянет руку остроносая Танька Красноперова. Она уже пользуется косметикой и поэтому служит объектом постоянных атак для двоечника и хулигана Димы Милославского.

Колба кивает.

– Только чтобы всю краску с лица смыла. А то краснеть придется за тебя. И еще, оденься поскоромнее.

Она делает долгую паузу. Валентин настораживается, чувствуя на себе ее взгляд. Судорожно начинает молить Колбу забыть о его существовании и уже набирает в грудь воздух, чтобы выдохнуть, как классная обращается к нему в третьем лице:

– А почему Ребров не участвует?

Валентин хочет ответить, но губы как будто залепили.

– Он, наверное, немой, – говорит Костя.

Зинаида Петровна не понимает.

– Как немой? В отличие от тебя, Костя, Ребров читает условия задач внятно.

– Я не хочу, – слышит Валентин свой, но как бы чужой голос.

Колба возмущается.

– То есть как не хочу? Есть такое слово: надо. И вообще, Ребров, тебе нужно быть поактивнее. Ты умный парень, не то, что Милославскóй.

С задней парты доносится грубый, как скребок дворницкой лопаты по асфальту, голос:

– А чё это сразу Милославский?

Колба дипломатично притворяется глухой.

– И потом, надо защитить честь класса. Если так будешь ходить молчать, на тебя никакая девчонка не посмотрит.

Класс взрывается от пароксизмов смеха. Валентин закрывает глаза, чтобы умереть. Однажды, еще в начальной школе, он спросонья пришел на урок в ночной пижаме. Но даже тогда ему не было стыдно как сейчас.

И еще, ему вспоминается случай двухгодичной давности в пятом классе. Встреча с Изольдой, которая напророчила девушек-обмащиц. Ребров-младший с начала учебного года в курсе, что у всех парней с возрастом появляются девушки. Так, выходит, его родовое проклятие – молчаливость?

Но, довольно тянуть. Расскажу о том, как исполнилось первое пророчество Изольды, а именно, встреча с девушкой без имени.

Прошло два года. После провала путча в Москве и самоубийства генерала Пуго с супругой, осень началась так, как будто это не был выпускной девятый класс. Из школьных новостей прозвенела только одна: во время путча в неизвестном направлении исчез всесоюзный комсомольский вожак. Физика разложилась на термодинамику, электричество и магнетизм. Началась настоящая химия с разделами: строение электронных оболочек атома, основания, кислоты, соли, кристаллические решетки.

Колба, иногда позволяя себе шуточки вроде «где ты был, лоботряс, спрашиваю тебя, в ночь на 19 августа?», продолжила мучить нетвердых хорошистов способами отражения на доске схемы образования ковалентной связи. «Нетвердые», вечно находящиеся под угрозой получения «3» вместо желанной «4», терялись, когда Колба коварно прикапывалась: «А как еще можно, не точкой, обозначить неспаренный электрон внешнего уровня атома?»

В тот день Валентин опоздал на урок, наверное, впервые за свою школьную жизнь. Почему опоздал, как – оставим эти вопросы. Пусть это будет вмешательством некой мистической силы или просто выражением чувства протеста.

Сначала мой герой стоял, опершись на перила, потом ему стало душно. И тут он почувствовал легкий сквозняк. Валентин посмотрел наверх и увидел, что люк в потолке открыт. Он решил, что упустить момент будет преступлением и прокрался на крышу.

Наверху простирался другой мир. Огромное поле черно-синей толи только местами прорезывали вентиляционные шахты. Солнце, впаянное в толщу сентябрьского темно-синего неба, слепило глаза. И тут, повернувшись, Валентин впервые увидел Ее. Как только что сказанные прозвенел шепот цыганки: «Нет-нет, ты не знакомься с черноглазой. Это не просто девушка! Это девушка-смерть!» Ребров ощутил, как кожа его покрывается крупными мурашками, как голову зажимают ледяными щипцами.

Старшеклассница, высокая, стояла спиной к нему. В черных гольфах до колен, короткой плиссированной юбке и темно-синем жакетике с вышитым логотипом HS вместо комсомольского значка, она напоминала героиню из японских мультиков, которые крутили по «Шарку». Советская школьная форма год как была необязательной, но еще редко встречались девушки одетые со вкусом. Бандерложий стиль не шел дальше кофточек цыплячьего цвета и футболок с «бабочками из блесток».

Вдруг девушка обернулась, и сходство стало еще более разительным. У нее оказались огромные черные глаза с белыми, до морозной голубизны, карбункулами белков и прямые черные волосы. Валентину показалось, будто бездонная, кипящая пламенем до небес, пропасть разверзлась перед ним.

Волосы прекрасной незнакомки переливались на солнце будто крашенные. Сверкая белизной гладких, словно изваянных из мрамора, ног, она подошла к подростку. Как у всех отроковиц ее взгляд отличался смесью насмешливости и еще неразбавленного кокетства.

– Здесь, правда хорошее место, чтобы спрыгнуть вниз и покончить с ужасом под названием жизнь?

Валентин, окончательно приходя в себя, пожал плечами. Девушка улыбнулась.

– Если откроешь рот, я перестану с тобой общаться.

Ее взгляд уперся в унылую школьную форму Реброва. Мой герой, надо сказать, до сих пор ходил в официальной темно-синей куртке и брюках. Алюминиевые пуговицы и дерматиновая нашивка с рисунком книжки и восходящим солнцем на рукаве смотрелись убийственно. Если пиджаки еще держались, то брюки носили разные, а кто-то вообще щеголял в отцовских жилетках с атласной подкладкой и турецких рубашках.

– Тебе никто не говорил, чтобы ты сменил стиль? Я здесь уже час торчу. Загадала: кто убережет меня от смерти – за того потом я выйду замуж и нарожаю ему кучу деток. У нас все девки, как в десятый перешли, постарели. Хорошо, что ты не завхоз или трудовик. А то бы мне пришлось маме доказывать, почему я хочу выйти за старого маразматика с яйцами на спине.

Девушка достала из кармана пиджачка ключ.

– Вот, возьми. Только не спрашивай, откуда он у меня. Это запасной.

Валентин, скорее по привычке, распахнул рот. Десятиклассница легко сжала его своими пальчиками-щипчиками.

– Опа, Америка-Европа! Мы будем встречаться на крыше всегда в одно и то же время. А на переменах ко мне не смей даже подходить, а то я прекращу с тобой общаться. И узнавать мое имя тоже не вздумай!

Девушка ушла, а он продолжал стоять с разинутым ртом. «Изольда была права! Девушка без имени. Но откуда она, глупая девчонка, могла знать? Пусть это случайное совпадение, но какое невероятное!» – гремело, звенело в мозгу желто-бордовыми рижскими трамваями.

Валентин попытался вспомнить, где он мог видеть ослепительную незнакомку. Но, похоже, десятиклассница была новенькая.

Теперь у него появилась своя тайна. К счастью, первым уроком стояла начальная военная подготовка, недавно переименованная в непонятные «основы безопасности жизнедеятельности». Военрук уехал на сборы и занятия несколько раз отменяли. Так что Ребров мог приходить в назначенное время на крышу. Там его уже ждали.

Был конец апреля, и в воздухе, как очумелые, носились стрижи. Девушка встречала Реброва всегда в одном и том же безукоризненно строгом костюме. Только однажды она позволила вольность: кроссовки, вместо блестящих с пряжками лаковых туфель.

– Я знаю, кто ты, – призналась она. – Ты скелет, потому что на тебя одежда висит как на вешалке. Как тебя родаки называют? Кощеем Бессмертным. Меня – девочкой-маньячкой. Знаешь, какая моя самая любимая книга? «Детская книга мертвых».

Валентин вздрогнул. Вот она перед ним, девушка-смерть! Но тут же природная дотошность пришла на помощь моему герою. Он вспомнил, что так назывался сборник стихов одной молодой поэтессы, усиленно рекламируемый по телевизору. Во-первых, маньячка имела в виду не книгу, а свой характер. Во-вторых, она могла знать об этой книге и, таким образом, намекать на нее, то есть показывать свою образованность. В-третьих, ему все равно нельзя было разговаривать вслух.

Кстати, здесь надо сказать, что Ребров не умел ценить себя. Если бы он был понаглее, то он бы понял, что девушка бессовестно лжет, флиртует. Худоба придавала ему сходство с поэтом. Его взгляд – снежно-чистый, проницательный, с точкой зрачка, напоминал взгляд ангела. У Валентина были необычно тонкие, блестящие, а не кустистые и тусклые, как у большинства мужчин, брови. К этому стоит прибавить уморительно серьезное выражение чуть сжатых по привычке губ, лицо, не испорченное ранним курением гладкое, как свежий лист бумаги. И перед вами юноша-красавец, принимающий внимание девушек за насмешки над унылым гардеробом.

Большую часть свиданий на крыше они оба молчали, прислушиваясь к тягучему звуку ветра или любуясь панорамами Суворова и Борисоглебской. Дома здесь были невысокие, деревья еще не успели распуститься, открывая яркие пятна дворов, спортивных площадок и, похожих на микро-замки, голубятен. Ребров заметил, что у девушки не такие огромные глаза, как показалось ему вначале. Десятиклассница явно владела приемами изощренного макияжа. Ее ресницы не слипались, как у Таньки Красноперовой, «подружки» хулигана Димы Милославского, а были отделены одна от другой, вырисовываясь с той поразительной четкостью, с какой вырисовываются мельчайшие ветки деревьев и троллейбусные провода в апрельской глубине неба.

Как ни странно, но в присутствии манго-анимешницы у Валентина ни разу не возникало искушения поведать о родовом проклятии и цыгане-горбуне. С одной стороны, он не мог избавиться от странной мысли, что это будет нарушением данного колдунье обещания сохранить тайну волшебного зелья, с другой – от матери моему герою досталось глубокое неверие во всякого рода мистические совпадения. Ребров не хотел прослыть в глазах новой знакомой мальчиком, который еще верит в сказки. Наконец, он умом понимал, что дружба с четырнадцатилетней девушкой в тринадцать лет – крайне редкий случай. Валентин не знал точно, для чего эта дружба ему нужна, но чувствовал непреодолимое влечение к общению с десятиклассницей.

Однажды маньячка спросила:

– Тебе какие девушки нравятся?

Улыбка прорезала ее безупречно бледное лицо.

– Как я могла забыть, тебе же нельзя открывать рот в моем присутствии! Ладно, дай я предположу. Ты, как любой мальчишка-скелет, мечтаешь о подружке детства, которая бы с полуслова понимала тебя, то есть вела себя совсем не как девушка. Детьми вы бы вместе плавили свинец в консервной банке, а взрослыми, то есть как сейчас мы с тобой, ходили на тупую дискотеку и потом целовались и занимались этим на диване, обязательно на диване, втайне от родителей.

Жаль, что девушка, мнение которой бы с блеском опроверг не только Эсхил, но и ты, читатель! теперь далеко от меня. Но я уверен, что когда ее агатовые, самые чарующие в обоих мирах, глазки одолеют эту главу, она вспомнит и свою первую любовь, и свой вид с крыши.

ГЛАВА V

ГАСТЕЛЛО – КУРОЧКИНА ГОРА – УЛИЦА ДИМИТРОВА

Как-то, в середине цветущего мая, маньячка повела Валентина во дворы с шепотом:

– Хватит в этой дурацкой школе торчать. У меня тетя в 70-х прогуливала уроки внаглую. Она с подружками целыми днями болталась по подъездам, а потом, когда их оттуда выгоняли, бежала брызгаться водой из колонок. Пойдем, я тебе покажу ее места! Кстати, ты в курсе, что струя воды состоит из множества капелек? Представь, что у каждой капельки есть свое имя, своя судьба, как у дворовых друзей, но ты только тогда ощущаешь их воздействие на свой организм, когда они собираются вместе.

Они тогда ушли вверх, от Суворова к Интернациональной. Там было много деревянных бараков, розовых, желто-горчичных или палевых. У палисадников сидели бабушки в ярких халатах и платках. В них проглядывало что-то сказочное. Слева высился кудрявый купол Курочкиной горы, под которой лязгающими цепями текли грузовые поезда.

Школа, где училась тетя девушки без имени, или, как стал называть про себя Валентин свою первую сифильду, Ее – оказалась самой обычной. Она как две капли воды напоминала 89-ую, только была ниже на два этажа. Во дворе школы ребята с расчерченными ссадинами коленками играли в «царь, царь, сколько время!»: один мальчик опирался спиной об стену и приказывал:

– Два гигантских! Три лилипутских!

Девочка, которой достались лилипутские, возмущалась:

– Почему ему гигантские, а мне лилипутские?

И тут же прыгнула. Теперь возмущался мальчик:

– Это не лилипутские!

В тот майский день десятиклассница провела Реброва мимо салаг, рассказывая о том, что у нее мама работает в летнем лагере 72-ой школы, которая находится дальше, в сторону Инорса. А во втором классе они приходили сюда с пионерским отрядом в столовую, потому что в 72-ой только буфет.

– Тут такую классную вещь давали, яблочный джем в коробке. С одной стороны – пленка. Ее продавливаешь, а он как жвачка. Так классно! Потом мы шли в Машинку, кино какое-нить смотреть про Алису Селезневу или Макара-следопыта. «Это я скажу только одному человеку?» «Какому?» «Штабс-капитану Черному!» Помнишь? Пойдем до Гастелло. Там типа мои друзья собираются, но на самом деле они – не друзья.

Когда они дошли до стадиона, набежали легкие, как сахарная вата, золотистые облачка, и начал накрапывать дождь. Но зато путешественники были вознаграждены. В парке, возле летней сцены стояла компания мальчишек, которая обменивалась значками. Это было что-то вроде неформального собрания. Спутница Реброва, оказалось, знает самого главного из них, Артура – высокого молодого человека в латвийском свитере. На свитере красовался значок 880-летие Ярославля.

– Хочешь, я продам тебе значок с «Альфа-Ромео»? – спросил Артур новичка.

– А что такое «Ромео»? – удивился Ребров.

Артур криво усмехнулся и кивком показал Ей на Реброва.

– Ты откуда такое чудо-юдо притащила? Чувак, похоже, вообще не в теме.

Она, уже давно скучавшая, показала Артуру язык.

– Достали вы со своими значками. Каждый день у вас одно и то же.

– А ты что его так защищаешь, он жених твой что ли?

– Может… – Девушка схватила Реброва за руку. – Пойдем отсюда. Здесь поселилась скука.

Честно говоря, Реброву, несмотря на насмешки Артура, не очень хотелось уходить. У мальчишек было столько значков с разными машинами, фигурками (о, это последнее особенно было мило моему герою-«разложенцу»), что – глаза разбегались. Но разве он мог сладить с Ее энергией?

Когда они переходили через улицу Коммунаров, Реброву пришла в голову мысль. Он решил, что один вопрос ему будет позволено задать.

– Хочешь, я познакомлю тебя со своими друзьями?

Девушка без имени сразу повеселела.

– Главное, не с родителями!

Солнце вышло из-за туч, и, впаянные в асфальт, гальки вспыхнули драгоценными камнями. Ребров только и делал, что болтал и болтал. Плотину прорвало. Сперва Она, да именно Она, а не какая-то там просто десятиклассница и, тем более, девушка без имени! слушала его испуганно-большими глазами, будто коря молодого человека за свою уступчивость, потом – с открытым ртом. Казалось, все, что Ребров говорит – понятно ей не только в деталях, но и известных только обоим еле уловимых оттенках.

Валентин вновь испытал искушение поделиться с сильфидой предсказанием цыганки, но тут вполне здравая мысль пришла ему в голову. Изольда точно ошиблась! Никаких горбунов поблизости не наблюдалось, девушка без имени оказалась совсем не страшной.

– А кто такой хахоль? – спросил осторожно мой герой.

Сильфида улыбнулась.

– Ты что, слова такого не знаешь? Эх ты, профессор кислых щей! Это парень, с которым девушка гуляет.

Теперь Реброву-младшему окончательно стала ясна цена ничего не значащим, пустым словам, вроде «греха», «проклятия» и «души». Будто обретший волю узник темницы, он почувствовал прилив безумного счастья. К чему теперь было упоминать о происшествии с Изольдой? Тем более что тем для разговоров с манго-анимешницей хватало! Взять хотя бы химические опыты, поведение учителей, не желающих меняться, разговоры взрослых…

Наконец Ребров спохватился, и они стали вперемешку болтать о чем попало. Перебивая, вскрикивая.

– А тебе нравится похоронная музыка? Я от нее вообще балдею. Однажды я в детстве еще шел в музыкалку на сольфеджио… – делился сокровенным Ребров.

Она восхищенно перебивала его.

– Я тоже в музыкалке училась! Но только до пятого класса.

– На Кремлевской?

– На Кремлевской!

– Странно, почему мы там не виделись.

– Наверное, у нас были разные смены.

Она вежливо напоминала:

– Ну так что там дальше? Ты же начинал рассказывать.

– Было часов где-то девять утра, небо такое как на сцене спектакля – светлое, но у горизонта как бы в сиреневой дымке и солнце, огромное красное, знаешь, круг из бумаги над контурами панельных домов. И тут я слышу – похоронный оркестр играет. Потом люди несут гроб. Впереди две женщины в черных платьях и черных вуалях. Одна молодая, другая старая. Та, что старая, плачет. А еще две женщины голосят: «Закатилось ты наше солнце красное!» Люди, которые были на остановке, стали рассказывать, что хоронят одну девушку. Она в седьмом классе училась, а потом взяла и выбросилась из окна. Или, постой, она училась в восьмом классе, а выбросилась с седьмого этажа. Я хотел подольше остаться посмотреть. Но тут восьмой троллейбус подошел. Я сел в него и пока считал, сколько этажей та девушка пролетела, кажется, семь остановок проехал.

– Из-за чего?

– Из-за общаги на Кольцевой улице.

Она, сильфида, вдруг задумалась.

– Да нет, из-за чего девушка из окна выбросилась?

Ребров пожал плечами.

– Не знаю. Женщины рядом сказали, что у нее типа сложности были. Мне лет всего восемь исполнилось. Я тогда ничего не понимал такого.

Наконец они добрались до бывшего ребровского двора. Под липками, за деревянным столом, уже расположились пенсионеры в парусиновых кепках и стучали костяшками домино. Соседка тетя Клава выбивала подушки.

Во дворе Валентин общался с Андрием, которого ради простоты звали просто Андрюхой, а также – Санькой, Антоном, Рустиком и Дамиром. Андрюха и Дамир были старше Реброва на два года, у них были маленькие братишки. У Андрюхи один, а у Дамира – двое, близнецы. Рустик был тот самый, который чуть не стащил гоночную машинку.

Из девочек Валентин знал уже почти взрослую Катьку, которая в подвале дома покуривала с Андрюхой, и молчаливо-томную Венерку. С Венеркой, в последний год житья-бытия Ребровых на Суворова, начинал ходить Рустик.

В классе шестом Валентин стал стесняться выходить во двор. Он не знал причин своей перемены. Впрочем, все могло пойти по-другому, если бы Ребров стал приглашать друзей в отсутствие родителей. Там бы и до девочек и винишка дошло. Но свободная воля Реброва была парализована. Начался период, когда для него существовали только школа (музыкалку на Кремлевской он, после ожесточенной ссоры с матерью, все-таки бросил) и дом. Знакомство с Ней оказалось как нельзя кстати.

Первым их увидел Рустик – уже вытянувшийся, чернявый как цыганенок. Он с семи (или восьми?) лет покуривал корейские сигареты, а потом «Золотое руно». Рустик толкнул Андрюху и Саньку. Санька, веснушчатый, без переднего зуба, даже не шелохнулся, зато Андрюха – высокий голубоглазый запорожец – повертев головой, закричал:

– Привет хлопец! Ты куда пропал?! Чего товарищей по оружию своих не узнаешь?

Они подошли. Сначала – что да как. Валентин сказал, что с родителями переехал в Зеленку. Продолжает ездить в школу на Суворова. Но парни сразу стали коситься на Нее. Она ведь была в своем маньячном костюме.

– А та-та-та, кая гарная дивчина! А ты что нас с девушкой своей не познакомишь? – возмутился Андрюха. – Это не совсем вежливо, молодой человек.

Ребров покраснел как рак. Только сейчас он осознал свою колоссальную промашку. Он так заболтался про похоронную музыку, что забыл спросить спутницу, как ее зовут.

– Рита, – пришла Она на помощь.

Утихли ветры мира. Рустик улыбнулся, Санек непонятно вздохнул, а Андрюха пожал девушке руку. Он всегда отличался не только вычурностью языка: товарищей не узнаешь, молодой человек и тэ, пэ, но и замашками на манеры. И это при том, что именно Андрюха, еще в детстве, точнее в пятом классе, называл классную шлюхой и первым во дворе начал курить. А однажды, соблазняя дать покататься на велике, склонял Реброва к матерщине.

– Ну что Рита, прекрасная сеньорита, чем занимаемся?

– Умерщвлением христианских младенцев.

Андрюха хмыкнул.

– Шутки у тебя странные.

– Я – странная.

Рустик и Санек не поняли. Андрюха как будто себе под нос улыбнулся. Валентин и Рита, попрощавшись, пошли дальше.

Ребров не решился пригласить девушку к себе, только назвал свой новый адрес на улице Менделеева «для связи». Рита записала его на руке неизвестно как очутившимся у нее огрызком химического карандаша. Почерк десятиклассницы оказался неожиданно угловатым для девушки. Из подъезда вынырнул и прошел высокий, с невидящим взглядом, Антон. Он, хотя и был соседом, но Ребров с ним не общался. Только знал, что у Антона есть собака, которая писает в лифте. Ребров предложил Рите пройтись до Курочкиной горы.

Дамира они застали вместе с близнецами в начале гаражей на Ушакова. Те тоже шли на гору. Близнецы очаровали Риту. Она нашла в них младших братьев. На меловом склоне все пятеро путешественников кидали камни на спор, кто дальше.

– Ты молодец, не по-девчачьи бросаешь, – похвалил Дамир Риту.

Девушка невозмутимо тряхнула черными волосами.

– Меня этому в детсаде один мальчик научил.

Дамир вынул пачку сигарет.

– Хочешь?

Рита поморщилась.

– Боюсь пожар наделать.

– И правильно, это вредно для легких. Я сам вот немного покурю, а потом брошу. Но если только увижу, что братишки курят, я им голову оторву.

На верхушке горы Ребров и Рита ушли в сторону, в дом лесника. Делалось все глуше и глуше.

– Тебе в детстве нравились страшные сказки? – интересовалась Рита.

– Конечно! Особенно про жениха-разбойника и еще одна, про Василису Премудрую, которая ходила за огнем к Бабе Яге. Баба Яга дала ей череп со светящимися глазницами и когда Василиса…

– Да-да! – вскричала Рита. – Я помню, когда она пришла домой, то зеленый свет из черепа начал жечь ее сводных сестер. Они пытались спрятаться от него, но свет их настигал, пока не превратил в пепел. Странная сказка, нечего сказать. Но сводные сестры сами были виноваты, что нарочно загасили огонь. Ведь новый у них так и не зажегся, а волшебный – погубил.

Справа, вдоль обочины, потянулись заросли старой крапивы.

– И вот еще, про Элизу и ее братьев-лебедей, – вспомнил Ребров.

– Готично, правда.

Чем гуще делалась тень смыкающихся над ними елей, тем непонятнее становились разговоры Валентина и Риты.

– Я раньше думал, что вино сладкое, как сок, а оно – горькое. Но в книгах я часто читал, что оно сладкое, – говорил Ребров.

Рита с готовностью поддерживала.

– А шампанское… У нас все девчонки: типа, мне родители дали на Новый Год попробовать. Уф, какие тормознутые! В нем же нет ничего особенного. Сильно прокисший яблочный сок.

– Тебе страшные сны снятся?

– О да, еще спрашиваешь! Постоянно кошмары изводят. Иногда я кричу во сне, и к утру вся простыня перекрученная.

Ребров был в восторге.

Дамира с близнецами они нашли уже на другой стороне, выходившей на голубеющую вдали Максимовку. По взлетной полосе заводского аэродрома – внизу, как на морском дне – шел на посадку микроскопический, будто водомерка, кукурузник.

Валентину вдруг припомнились ТУ-144, Изольда под акацией, рука мертвой девушки. Им овладела странная идея, что его мысль об авиакатастрофе способна повлиять на материальный объект. И точно, кукурузник вдруг начал прыгать. Ребров отрыл рот… но все обошлось. Кукурузник, гаснущей точкой, заскользил по стеклу взлетной полосы.

Заслышав шорох позади себя, один из близнецов быстро передал бычок брату.

– А что это вы здесь делаете? Курите? – спросил Ребров.

Дамир поспешил вступиться за братьев.

– Хм, да они просто так, балуются.

Чтобы загладить неловкость, он пригласил Валентина и Риту в новую квартиру на Дмитрия Донского, за вытянутым, как согнутая пластиковая змейка, домом-кораблем. Но там близнецы взбесились, прожгли полотенце и сломали пластилинового коня с ногами из спичек. Дамир рассердился и выгнал всех во двор. Близнецы повисли на рукоятке колонки, пока Ребров и Рита пили пригоршнями холодную воду. Мокрые волосы девушки, как два побитых крыла, лежали на плечах. Лицо, тонкое, нежное, с каплями на лбу, резало Реброва без ножа.

ГЛАВА VI

РИТА – 2, РИТА – 3

Читая «Википедию» как баян, я гонял длинные статьи туда-сюда, переходил по гиперссылкам. Одно слово влекло другое. Не знаю, как наткнулся на «каланчу». Сразу вспомнилась девочка из класса. Она первой ростом сравнялась с учителями, ее все дразнили за щедро усеявшие лицо прыщики, в том числе я. Но однажды мне приснилось, что занимаюсь с ней любовью, с каланчой.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒