ХИМИК-СКЕЛЕТ И 2 страница

Однажды Валентин не удержался и под вечер поехал на левый берег Белой, в сторону заходящего солнца. Там, до последней тридцатки, бесцельно бродил по улицам, надеясь, что случай вновь окажет ему услугу. А потом, вымокший, уставший, но немного успокоившийся, он вернулся к своей тоске, к мрачным обертонам Bauhaus.

Он дал обет больше не заговоривать в своей жизни ни с одной девушкой, никогда не жениться и не иметь детей.

Но так продолжаться долго не могло. В юности каждый день идет за год. Три недели пустого ожидания встречи с Ритой излечили Валентина от тоски.

Ребров попросил время, чтобы подумать над членством в организации. Ему было двадцать два, зеленый, в сущности, возраст. Но самому Валентину казалось, что он старик. Мой герой как реликвию хранил барсетку из оранжевого кожзаменителя. Хотя это был подарок Алины, сестры-близнеца Риты, для Реброва он олицетворял теплоту беззаботных дней прогулок с манго-анимешницей по улицам Уфы. В барсетку было удобно складывать записки в виде карточек. Когда карточек становилось много, Валентин проводил ревизию информационных богатств. Краткие факты, названия книг, экспериментов или просто мысли по поводу и без тщательно отбирались. Глупое уничтожалось немедленно, важное переносилось в толстый блокнот. Вот только несколько заметок за апрель:

«Я пока на птичьих правах, надо влезть в их структуру».

«Пора взрослеть. Наука никуда не убежит. Она, знаю, мое, но я должен взять все от жизни».

«Лиза, Lise. У нее брови, как слои графита. По психотипу вылитая Рита. Но Рита предала меня. Не хочу больше видеть предательницу на «Р».

Через несколько дней после субботника, Ребров уже сидел в компании красногвардейцев в хрущобе по Проспекту Октября. По дороге купили бутылку белебеевского джина и полусветлой «Соляной пристани». Ася стала откровенно подкатывать к Американцу, но тот, выйдя покурить в подъезд, вернулся через несколько минут с подцепленной в подъезде крашеной девицей Светой Комаровской. Девица некоторое время ломалась, а потом спросила:

– Суп есть?

Ася демонстративно потащила Меркина в спальню.

Когда, спустя полчаса, Ася, взлохмаченная, со сбившейся юбкой, вышла из спальни, Валентин сидел в кухне и пил чай. В это время из гостиной стали доноситься гнусавые охи (у Светы был насморк), вперемешку с каким-то хлюпаньем. Ася принялась возмущаться:

– Ой, я совсем не понимаю. Как можно сразу в первый день знакомства!

– Ужасно, ужасно, так себя продешевить, – соглашался Ребров.

– А этот Американец непонятный! Я из-за него чуть семью не разрушила. Его же семью, между прочим. Знаешь, а был у меня как-то один парень и однажды…

Валентин углубился в мысли и так не узнал, что случилось между Асей и ее парнем. Между тем, затихшее было хлюпанье, возобновилось с новой силой. Мой герой чувствовал себя птенчиком, с размаху ляпнувшим в густой разврат. В голове били колокола, хотелось открыть окно кухни и крикнуть на улицу, что здесь, в соседней комнате, лежат два голых человека и занимаются этим. Но Ребров поражался собственной выдержке. Он вспомнил отрывок из биографии Юлиана Отступника, в котором рассказывалось о том, как римский император-стоик невозмутимо взирал на нагих вавилонских блудниц, танцующих прямо на пиршественном столе, посреди начиненных гранатами павлинов.

– Лиза тоже считает, что мне не стоило влюбляться в женатика, – таращила круглые глаза и надувала щеки Ася.

Чтобы скрыть волнение Валентин спросил:

– А о чем вы с ней говорили?

– Ой, я не знаю, у меня такая память плохая. Я иногда начинаю что-то такое вспоминать, сперва одно, потом другое, а на меня зачем-то люди обижаются. Как будто нельзя вспомнить, что…

Ребров сделал решительный знак рукой, как будто проводя кинжалом по горлу.

– Ближе к телу.

– Ну, вроде у Меркина девушка была, – зашлепала губами Ася. – Как-то она подшутить решила и сунула за шиворот сосульку. А Меркин скандал по этому поводу учинил. Подруге пришлось милицию вызывать. Но мне он все равно нравится: высокий, стройный, не то что наш женатик. И знаешь, Меркин такой стойняшка, хотя по две порции макарон в столовой берет, сама видела. Ты не представляешь, что мне однажды Меркин наговорил…

Ребров поежился.

– Представляю. Неприятно когда сосульку за шиворот суют. А кто молодой человек, с которым твоя подруга была?

Из ответа Аси выяснилось, что Лиза теперь одна, без парня, а тот парень, которого видел Валентин, вовсе не ее парень, а просто знакомый.

Появление Реброва в «Красной гвардии Рифея» совпало с уроками политпросвещения. Американец давно говорил, что акции у «Мака» это анархистский прием. Занятия проходили в вечернее время в аудитории УГАТУ. По окончанию курсов обещали даже справки выдать. Это особенно любил подчеркивать Меркин, который предчувствовал, что вот-вот вылетит из университета.

Для организации учебного процесса привлекли академика Синеперстова, профессора Лукова и лаборанта Баскакова. Максимальное количество слушателей было на первой лекции. Синеперстов напоминал полярную сову, морщился и хихикал. Его голос звенел как будто стеклянный. «Понял Иванушка? Ничего не понял дурашечка!» – было самое излюбленное выражение восьмидесятилетнего дедка. Впрочем, он был не злобив и часто фантазировал на темы будущего развития человечества на Марсе.

Луков был раза в два моложе, в толстых очках, в шиньоне цвета баклажана средней спелости, заслуженный историк-медиевист. Он представлял линию идеалистического образования, при каждом удобном случае иронизировал над Синеперстовым, но особенно ненавидел кукурузника. «Во всем виноват Хрущ!» – говорил он с вызовом, поднимая вверх указательный палец.

Баскаков был самым безобидным. Он только учился, возил автобусы с башкирскими студентами в столицу. Хотя Валентин сразу невзлюбил Баскакова, все же он не мог не отдать должное его эрудиции. Подумать только, что в республике живет такая пропасть нерусских народов: удмуртов, мордвы, марийцев, нагайбаков, татар-крящен, а также доживших до 20-го века потомков волжских булгар!

ГЛАВА II

ОТ МИТИНГА ДО СЕЙШЕНА

Валентин воспользовался удобным случаем, напросившись заглянуть с Асей к Лизе после майских праздников. Со слов красногвардейки выходило, что Лизе нужно зайти в педагогический университет, чтобы узнать о вступительных экзаменах на филфак.

Подруга Аси жила в коммунальной квартире на Айской вместе с матерью. Дверь открыла строгая невысокая девушка в простеньком халатике. На этот раз Лиза показалась Реброву не такой совершенной как во дворе дома-музея: невысокой, с желтоватым цветом лица, маленьким упрямым ртом. Как же ей было далеко до Риты!

Однако чувства Валентина развернулись на сто восемьдесять градусов, когда Лиза, сменив халатик на джинсы и ярко-зеленочную кофточку, расчесав до блеска волосы, вышла к ним в подъезд. Всю дорогу до педуниверситета она, подпрыгивая, вертя обтянутым джинсами задиком, рассказывала о том, как ездила с неформалами в Ашу. Лизе было то четырнадцать, то семнадцать. Еще никогда Реброву не приходилось видеть такой, меняющейся как камешки в калейдоскопе, девушки. Ей было далеко до Риты? Что же… вино из золотистых одуванчиков детства выветрилось, и сожалеть о том было глупо. Следовало поскорее заполнить опустевший сосуд новым огненным содержимым!

– Прикиньте, нам обещали гостиницу. Приезжаем, и выясняется, что она еще в начале 90-х сгорела! Вместо гостиницы нам предложили переночевать в школьном спортзале. Ладно, хоть какие-то дырявые одеяла дали, чтобы на голых досках не лежать! – восторженно повествовала Лиза.

Ася надувала и без того толстые губы.

– Я бы никогда с твоими вонючими панками не поехала. От них же пахнет!

Лиза ребячливо возмущалась:

– Ой, да у некоторых мозги пахнут отсутствием мыслей. Такое впечатление, что они давно разложились.

Ася делала круглые как у темной тетки, глаза.

– Ты иногда такое скажешь! Как это протухшие мозги у живого человека могут быть?

Было видно невооруженным глазом, что Асе недостает нейронов в коре головного мозга, чтобы оценивать оригинальность неформальских метафор.

Лиза то и дело фыркала на подругу: «Ну ты, Ася, тупая, ничего не понимаешь». Ася не обижалась и тем больше производила впечатление покорного домашнего животного.

Валентин поначалу крепился, как-никак обе спутницы были младше его почти на пять лет, но потом не заметил, как его стала увлекать Лиза – шипучей, будто шампанское, веселостью, непринужденной манерой разговора. Это было новое чувство: не восхищения, а простого желания.

Повод к новой встрече с Лизой нашелся сам собой. В конце мая Американец предложил провести митинг, посвященный первому июня. Главной интригой мероприятия должно было стать сожжение флагов участников стран НАТО, под бомбами которых гибли сербские дети. Красногвардейцы Рифея были в восторге, но никто кроме Валентина и Аси не захотел сидеть в воскресенье на квартире в Сипайлово и разрисовывать заготовленные для уничтожения куски материи. Дело решила реплика толстогубой красногвардейки.

– Тогда я Лизу позову, чтобы не скучно одной мне было.

Организация митинга снова чуть не застопорилась. Оказалось, что хотя по списку красногвардейцев почти полсотни, девяноста процентов из них – мертвые души. Выход на следующий день нашла Лиза: «Я скажу Мишгану. Если Мишган придет – все неферы будут!»

Возвращаясь с заседания «Красной гвардии», Валентин вспомнил, что еще не подготовил речи. В голову лезло что-то вроде «науки юношей питают» и «дятел-философ, заеденный муравьями, наутро помре». Он горестно подумал о том, что почти месяц, прошедший после последнего побега Риты, ведет себя как дурак. Нет, он должен выкинуть из головы доводящий его до сумасшествия готическо-анимешный призрак!

На пути Валентина возник сумрачный молодой человек с листовками.

– Прочти и передай товарищу! – глухо буркнул он, почти насильно всовывая в руки Реброва прокламацию с нарисованной гранатой-лимонкой. Придя домой, Валентин внимательно прочитал ее. Не все понял, но отдельные обороты понравились.

Наступил канун митинга. Рано утром, встретившись с Асей и Лизой, Валентин отправился в Сипайлово.

Конспиративная квартира принадлежала бывшему журналисту Эрику Гатагову. Хозяин отбывал срок по обвинению в оппозиционной деятельности и за жильем временно присматривал молодой человек с собакой. Как выяснилось, одно время у Аси с ним был бурный роман. И теперь толстогубая красногвардейка решила забрать свои вещи: зубную щетку и махровый халат. Видимо, разрешение воспользоваться квартирой было платой молодого человека за избавление от общества Аси.

– Эта дура Ася меня в тот день сюда затащила, – заметила шепотом Лиза. – Эрик Гаттаров забаррикадировался в квартире, а сам из окна листовки разбрасывал с призывами к восстанию.

Валентин вспомнил сообщение, промелькнувшее в свое время по радиостанции «Титан». Но он предположить не мог, что к чисто политическому событию могут быть причастны юные девушки. Заставленная коробками, жилплощадь напоминала офис. Ребров в белой рубашке, коричневой отцовской жилетке с переливчато-атласной спинкой (требовала торжественность момента) малевал знамена, почти не смотря на балкон, куда, быстро оставив кисти, переместились Лиза и Ася. Валентина неприятно поразило, что его новая избранница курит, хотя и не так часто как толстогубая красногвардейка.

1-ое июня 1999 года в Уфе выдалось солнечным, но таким прохладным, что голые ноги девушек выглядели вызовом природе. Перед Дворцом Спорта собралось человек сто. Пустота площади поглотила их. Ребров явился за час, надушенный одеколоном «Зеленое яблоко». Кроме того, на нем была желтая рубашка с огромным, как крылья дельтаплана, воротником-бабочкой, шерстяной пиджачок с кнопками вместо пуговиц, зеленые брюки-бананы и скрипучие полуботинки из коричневой кожи. Меркин не мог не удержаться от комментария:

– Вот это понимаю – стиль.

– Пиджак от деда остался, – похвастался Валентин и тут же пожалел о своей откровенности.

Меркин рассмеялся.

– В котором он Зимний штурмовал? Ну ты, брат, горазд пули лить. Пиджак моль бы давно съела.

Но у Валентина скоро нашлись другие поводы для беспокойства. Он увидел, что Ася пришла одна, без Лизы.

Впрочем, девушка с улицы Айской не подвела. На площадке перед Дворцом Спорта собралась странная, на первый взгляд, толпа пенсионеров и неформалов. От ярких бандан, цепей, агрессивного макияжа на девках – рябило в глазах. Кургузые пиджаки соседствовали с косухами. Старушечьи салопы времен Анны Иоановны авангардно мешались с торчащими из-под коротких юбок чулками в стиле «и целуй меня везде, я ведь взрослая уже» (сама песня появится в 2001 году). Прохожие затравленно шарахались. Неискушенный наблюдатель мог предположить, что находится на съемках фильма «Инопланетяне против пиратов».

Лиза появилась неожиданно, да не одна, а в компании смуглого, отчаянно голубоглазого неформала лет тридцати. Он был в черных мешковатых джинсах и расстегнутой на груди фланелевой рубашке, из ворота которой торчала рыжая растительность.

С первого взгляда в незнакомце не было ничего примечательного, если бы он странно не сутулился. Но только когда молодой человек поправил висящий за спиной футляр с гитарой, Валентин увидел горб.

Реброва как будто целиком погрузили в ванну с жидким азотом. Чувства, мысли – на мгновенье застыли…

Горбун… Горбун-цыган. Теперь это слово было для Валентина с большой буквы.

Долго он стоял оторопелый, не видя, не слыша ничего вокруг. Горбун парализовал его волю, желания, мысли. К тому же Валентина поражал факт появления своего давнего преследователя с Лизой.

И тут моего героя охватила тихая ярость. Горбун-цыган пришел полюбоваться его выступлением? Явился опять посмеяться над ним, думая напугать?! Как бы не так!

Между тем, микрофон на сцене был подключен. Сначала выступил Василий. Бодро начав с анекдотов, он решил блеснуть глубиной политического анализа и завяз в бесконечных повторах. Некоторое оживление публики вызвала критика кащенизма. Со слов Американца, Ребров догадался, что речь идет о провокационных заявлениях в духе пациентов психбольницы имени Кащенко.

Еще не закончив речи, Василий внезапно охрип. Меркин, языкастый в общении с девушками, заявил решительный самоотвод. Повисла пауза. Американец объявил выход Валентина.

И тут, почувствовав на себе пристально-насмешливый взгляд Горбуна, мой герой оробел сильнее прежнего. Ведь еще совсем недавно, месяц назад, он мечтал о встрече со своим преследователем, чтобы расспросить его, прижать к стенке. И теперь только одна мысль, что Горбун мог наговорить Лизе про то, что ему не везет с девушками, повергла Валентина в ужас.

Огромным усилием воли Ребров заставил себя сосредоточить свое внимание на Лизе. Вот через кого он без всякого урона для своего самолюбия и репутации узнает о Горбуне!

Завороженный видом девичьей головки, всей в короне золотистых лучей, он легко, словно акробат, взлетел на импровизированную сцену. Грудь готова была лопнуть от восторга и бьющей в голову легкости. Слова рвались с языка как накипевшая пена.

– Товарищи, друзья! Пришла пора скинуть господство проворовавшихся мондиалистических империалистов. Доколе их злобные рожи будут темнеть на горизонте грядущего светлого бытия? Мы, национал-большевики, – при этих словах Американец поморщился, – выступаем за прогрессивную национализацию в пропорции 50:50. За каждую бомбу, брошенную в беззащитных детей, наши враги ответят своими головами. Да, мы требуем их головы! Кое-кому мои слова покажутся резкими, но посмотрите, в какой параше лежит страна, давшая миру Пушкина и Циолковского! Мы живем как скоты. Каждому нормальному человеку жизнь должна внушать отвращение.

Пятнисто-обесцвеченная тетенька пожала плечами.

– Я, например, очень даже довольна своей жизнью.

Ребров, выставив руку вперед, еще кепки не хватало, произнес:

– А вы, уважаемая дамочка, свои туфельки на помойке подобрали!

Присутствующие гнусно заржали.

– Да я на вас в суд подам за личное оскорбление! – завопила женщина.

Валентин, поняв, что хватил лишнего, смутился. Он увидел устремленные на него смеющиеся глаза Лизы. К счастью, Горбуна рядом с ней уже не было.

– Вы меня неправильно поняли. Я тоже свои на помойке нашел.

Волнение публики усилилось. Василий, сославшись на технические проблемы и регламент, быстро отключил микрофон. Тем временем нестройная толпа неформалов вдруг огласилась криками: «Айда все на сейшен!»

Пораженный неожиданным фиаско, Ребров чуть не запутался ногой в проводе от микрофона. Он бросился к оставшейся с Меркиным Асе. Нельзя было упускать момента. Ведь оставался еще шанс, что Горбун ничего не успел рассказать Лизе о его встречах с Ритой.

– Что это за сейшен? Лиза тоже туда ушла?

– Концерт обычный их, неформальский. Там так стремно на самом деле, ни одного красивого мальчика, все эти воню…

Ребров чуть не затопал.

– Куда?

Толтогубая красногвардейка заморгала.

– Ой, да что ты сердишься так. Если бы я знала, какой ты сердитый я бы вообще тебе ничего не стала отвечать. Ну, в парк… не знаю, как он называется. Там еще недалеко башня с часами.

Валентин, махнув рукой на тугодумку, побежал к трамваю. Улицы Зорге, Цюрупы – пронеслись в нетерпеливом угаре.

Холодный ветер, нередкий на Южном Урале в начале июня, трепал светло-зеленые, как будто из материи, листочки деревьев. Асфальт блестел сухо, равнодушно. По нему катили невидимые глазу смехачи. Они издевались над нерасторопностью моего героя.

Когда Ребров вошел под бочкообразные колонны приземистой арки с надписью на фронтоне «Сад им. С.Т. Аксакова», он увидел расположившихся на лужайке молодых людей. Некоторые из них лениво перебирали струны гитар, другие оживленно говорили. Лиза стояла, чуть согнув одну ногу в коленях, уперев руки в бока. Короткая зеленая футболка оставляла открытыми загорелые шею и руки. Но рядом с ней стоял Горбун!

Впрочем, Горбун или позабыл об их встречах или умело делал вид, что Валентина больше не существует для него. Ребров почувствовал некоторое облегчение. Значит, не в планах Горбуна позорить его перед девушками. Теперь Валентин мог без всякого ущерба для себя попытаться навести справки о своем преследователе.

И в этот момент Горбун, засучив рукава, так что можно было ясно различить татуировку в форме морского якоря на правой кисти (запомни эту деталь, читатель!) с остервенением набросился на гитару. Шум в толпе неформалов затих. Начался сейшен.

Песня оказалась слабой, с дурацкими рифмами и одним единственным сравнением «промокашка моей души». Исполненные жуткой горделивости и одновременно самоуничижения слова Риты, как только что произнесенные, зазвучали в его ушах: «Теперь я уверена, что право на жизнь имеют только такие девушки как моя сестра. Я лишняя, жалкая ксерокопия ее души!»

В горячке поскорее узнать от Лизы подробности о Горбуне-неформале, Валентин смело встал почти под самым боком у асиной подруги, чуть не касаясь ее плеча. Лиза, наконец, заметив его присутствие, приветливо улыбнулась.

– Интересно?

– О да!

Футболка на груди Лизы натягивалась. Валентин смущался и пытался смотреть в лицо веселой девушке, но выходило только хуже. Он слышал музыкальный – то грудной как у взрослой женщины, то звонкий, как у ребенка, голос.

В какой-то момент Лиза предложила:

– Ты проводишь меня?

Они двинулись пешком через Советскую площадь.

Не рискуя сразу задать вопрос о Горбуне, Валентин начал расспрашивать Лизу о том, как она познакомилась с неформалами.

– Через газету «Время колокольчиков», – ответила девушка.

– В смысле?

– Когда я только пришла туда, главред предложил нам выбрать новые имена. Это была организация начжуров – начинающих журналистов. А потом я и те люди, с которыми познакомилась, Кайф, Глюк и Мишган… (Мишгана, ты, кстати, видел сегодня, он на митинге был со мной, а потом на сейшене) создали рок-группу «Личный фронт». Кайф сделал нам всем особые значки: такие белые кружки с красным восклицательным знаком. А что касается Аси, ее я со школы знаю, наверное, в классе восьмом, на переменке познакомились. Вижу, стоит девчонка из другого класса. Ну, я: «как тебя зовут?»

Все время, пока говорила Лиза, Ребров вспоминал о своем личном фронте с Ритой. Он ведь тоже учился в восьмом, когда впервые встретился со своей дальневосточной гурией.

– Мишган тот, который пел на сейшене про «промокашку моей души»? – спросил наконец Валентин.

Лиза улыбнулась.

– Мишган. Еще некоторые называют его Горбуном. Он на это не обижается. Но не дай Бог назвать Горбатым. Тут он убить может. Одним словом.

– Как это?

– Проклянет и все. Мишган, конечно, всегда меня пугал, но не внешним видом. Честно говоря, я даже как-то не замечала у него горб. Он иногда так страшно посмотрит, синими-синими глазами, как у тебя, а потом вдруг – черными. И еще, мне кажется, он интересуется сатанизмом и черной магией. Конечно, все это чушь и в это я не верю, но знаешь, бывает крайне неприятно, когда над ухом бормочут латинские предложения и еще пентаграммами осеняют.

Валентин обратился в слух.

– Вообще-то с Мишганом больше подруга моя общается. Как-нибудь я вас познакомлю. А сейчас, – Лиза сделала нетерпеливый жест, – я просто очень спешу. Если опоздаю, у нас опять все ягоды испортятся. Надо будет маме помочь перебрать. А ты пока лучше расскажи о себе. Я от Аси слышала, ты ученый?

Ребров кивнул, как будто желая найти понимание своих проблем у девушки-неформалки. Может быть, его успокоила неожиданно обнаружившаяся нелюбовь Лизы к эзотерике, области, слишком прочно связанной с Ритой.

В подземном переходе у Аграрного института моим героем овладел приступ ребячливой откровенности.

– Ты просто не читала про Глаубера! Вот это судьба! Мне мать на день рождения купила первый том «Великих химиков».

– Здорово, а мы в детстве на Айской залазили на второй этаж учреждения по железной лесенке. Там, в комнате, лежали калькуляторы, и мы их крали. Очень стыдно потом было! Ты не представляешь.

– Представляю, – усмехнулся Ребров, вспомнив как водил Риту знакомится со своими дворовыми друзьями. – У нас во дворе жили братики-близнецы: Мубер и Тубер. У них старший был Тумблер. Их мама до смерти била, чтобы не воровали из магазина, а Мубер, старший, пошел да своровал банку джема. Все во дворе наши подумали, что мать убьет его, а мне Тубер, сказал, что мама точно хотела убить Мубера, даже в магазин грозилась послать банку вернуть. Но после того как нашла в джеме кусок веревки –передумала. Типа, раз они нас в магазине не уважают, нечего им банки назад носить!

– Прикольно! – Лиза аж захлопала в ладоши. – А этот твой Глаубер, про которого ты рассказывал, женился? Ведь, я понимаю – хиппанство тоже прикольная штука, но рано или поздно приходит момент, когда человек заводит семью и детей.

– Что?

Лиза посмотрела на него как на остолопа. Вихрь ассоциаций закружил моего героя. В вопросе девушки проглянуло женско-практическое, как когда-то в словах Риты на крыше. Ведь она забралась туда, чтобы в шутку, а может быть и не в шутку, найти жениха!

– Нет! – выдохнул Ребров. И тут же пристыжено опустил голову: – Не в курсе, в «Великих химиках» ничего об этом не написано. Но, в любом случае, ты только подумай, нагреть серную кислоту с поваренной солью и…

– Которой солят?

– И получить – соляную!

Реброва надо было видеть в этот момент. Невинный, он отлично разыгрывал влюбленность в Лизу, постепенно попадая под власть ее блестящих карих глаз.

В какой-то момент Валентин обмер. Как же он не замечал этого раньше: Лиза была страшно похожа на Риту. Не внешне, нет, но внутренне!

– А между тем, опыты с вредными веществами медленно, но постепенно разрушали организм Глаубера и его помощника, – продолжил загробно-торжественным голосом, как будто Нике, своей двоюродной сестре, подружке детства, мой герой. В порыве патетического чувства он (воображая, что перед ним Рита!) перешел не только на «вы», но и на александрийский слог:

– Ах, вы еще не знаете, я не только химией, но и самыми разными темами интересуюсь, например, языками народов Башкирии. Нам на курсах профессор УГАТУ о них рассказывал:

Я признаюсь, люблю мой стих александрийский,

Ложится хорошо в него язык предуралийский,

Глагол удмурт-мордов-марийский.

– Да ты еще, оказывается, поэт! – воскликнула Лиза, так, что ее глаза засверкали как камешки на асфальте после дождя. – И, между прочим, очень красивый. Даже слишком красивый для молодого человека.

Ребров покраснел.

– Да нет, это я в одной самиздатовской книжке какого-то Пересвета Киршовеева прочел.

– Все равно. Тобой любая девушка увлечься может. На митинге ты произвел настоящий фурор. Ася говорила, что никогда не слышала, чтобы так выступали на политические темы. – Лиза улыбнулась. – Но, кажется, ты ее и не только ее покорил своим лицом. Я слышала, как девушки шептались: «Он такой красавчик! Его лицо такое гладкое, прямо потрогать охота!»

Валентин, смущаясь и становясь от этого еще красивее, недоуменно пожал плечами.

– Но я думал, что они смеялись надо мной! Тебе не кажется, что я слишком… худой? Настоящий скелет?

Лиза решительно замотала головой.

– Между прочим, я в последний раз как из летнего лагеря приехала, набрала лишний вес. А ты просто стройный. Сейчас парни твоей комплекции в моде. Ну и, я еще раз говорю, в тебе есть что-то поэтическое. Так что особо не расстраивайся, химик-скелет!

Девушка, не давая Валентину насладиться триумфом, весело рассмеялась.

– Слушай, тут к нам в тусовку на Пент один тип приходил.

– Куда?

– На Пентагон. Это площадка перед Медицинским универом. Так вот, приходил странный парень. Вначале думали медбрат какой-то. Он типа местная достопримечательность. Ничего кроме кефира и сыра не признает. Сыр ест только с дырочками, булки – без изюма. Однажды мама ему в парк на Ленина принесла круассан с изюмом. Так смешно было! А в другой раз этот тип сварил на свой день рожденья два килограмма креветок. Постоянно в обвисших трико ходит на свидания. Только когда ему в лицо говорят, что он мордвин, – не верит!

– А его фамилия случайно не Базановский? – спросил, улыбнувшись, Валентин, отчетливо видя перед собой краеведа-детину в обвисших трико.

Лиза восторженно кивнула.

– Да-да, точняк. Паша Базановский. Так ты его тоже знаешь? Нет, правильно говорят, что Уфа большая деревня!

Тут мой герой разошелся не на шутку. Его чувство к Лизе-Рите достигло такого момента, когда хотелось и легко говорилось обо всем угодно, без боязни показаться нелепым перед девушкой.

– По-мордовски доброе утро знаешь как будет?

Лиза то ли серьезно, то ли полушутя предположила:

– Червена рута?

– Весенень прявть, шумрачи, ды сехте, сехье вадря. Тынь вадрятато мондак вадрян! Весе вадрят!

– Круто, только ничего непонятно. У русских проще: гуд бай. Извини, но мне надо идти. Дома дела ждут.

Ребров затрепетал.

– А можно я за тобой завтра зайду?

– Лучше потом.

ГЛАВА III

ФРЕДДИ КРЮГЕР И ЛОЩЕНЫЙ ГОСТЬ

Читатель, наверное, решил, что волочения моего героя по паркам затянулись. Но, я думаю, парково-романтический период бывает в жизни каждого молодого человека. Как назло он выпадает на время окончания университета. Диплом оттягивается до конца, потом пишется в две-три недели, кое-как защищается (это называется с блеском) и дальше кто-то женится, кто-то скачет по служебной лестнице, добивается кресла директора какого-нибудь ООО.

Для Валентина только начинала разворачиваться парково-политическая одиссея. Само хождение из сквера в сквер, из одного микрорайона в другой – стало формой его существования. Он не мог долго сидеть в пропахшей лекарствами квартире. Ребров проклинал голые девичьи ноги, но их обилие подобно витражам слагалось в неповторимые, видимые одной непорочной юности, узоры. Учеба, наука были забыты как дурной сон! Ключи от лаборатории в НИИ Ануфрия Ивановича, эксперименты, мечты об аспирантуре. Ребров автоматически ходил на контрольные и лабораторные. В его голове царила только любовь ко всему, что не связано с учебой и прожженными кислотами халатами.

Лиза, подобно Беатриче, вела моего героя по кругам уфимского адорая. Каждая встреча с девушкой оборачивалась знакомством то с неформалом, то с художником, то просто с сумасшедшим. Валентин осознал, что в лихорадке психологических игр с Ритой чуть не пропустил настоящую жизнь.

Читатель! В детстве я сам был убежден, что под старыми кусками рубероида, сброшенными бурей с какого-нибудь ветхого сарайчика на Одесской, быть не может ничего живого. Только мертвая, припаренная тяжестью куска земля. Но как я удивился, подковырнув однажды из любопытства пыльную броню под ногами. Нет, испугался. Из-под ног так и прыснули во все стороны стада необычайных обитателей. Я увидел красную, с сиреневой головой, многоножку, янтарно-прозрачных, как трубки капельниц, червячков, жуков-носорогов, солдатиков в красно-черных мундирах. Под толем простирались свои леса: бледные нити грибов, свои пажити: пятна лишайников, свои буреломы: переплетенные корни трав. Так и для Реброва – все открывалось новое, прежде неведомое. И все это, вот в чем штука, всегда существовало рядом.

Все же я буду неточен, если скажу, что Валентин загорелся одной Лизой. В нем, как во всяком молодом человеке, уживалось сто страстей сразу, миллион интересов. Что может быть скучнее муниципальных выборов? Однако и это оказалось для Реброва настоящим приключением. Тем было удивительнее встретить старых знакомых, Игоря Федоровича и Амину. Но обо всем по порядку.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒