Илана С Мьер 4 страница

С детства Лин видела повторяющийся сон, где она стояла на вершине скалы, окруженной волнами океана. Вокруг не было видно признаков жизни. Тишина была давящей, несмотря на шорох моря. Неподалеку, чудо, было дерево, что было полностью серебряным, оно сияло на солнце.

Годами Лин думала, что это лишь сон. Знак ее тоски, что началась задолго до того, как она могла назвать ее.

Теперь она не была так уверена.

Валанир намекал, что Путь в Другой мир был ключом. Лин вспомнила картину Эдриена Летрелла, фигуру света среди черных гор. Его лицо было странно смесью удивления и смирения.

Этот путь был опасным, и она не была Эдриеном Летреллом, она даже поэтом не была, как думали многие.

Опасность не пугала Лин. Это давно не имело для нее значения.

ГЛАВА 6

Общая комната «Кольца и бутыли» была забита в тот день. Таверну часто посещали поэты, и туда прибыли Дариен Элдемур и Марлен Хамбрелэй, чтобы рассказать о произошедшем выпускникам Академии, окружившим их, они открывали в потрясении рты, завидовали им.

Зависть подпитывало и то, что они были талантливыми, красивыми и вполне могли выиграть Серебряную ветвь. И успех к ним пришел почти без усилий. Пока другие поэты безумно репетировали, особенно, перед состязанием, Дариен и Марлен ленились, сидели за столами и обсуждали местное вино. И, конечно, находили себе тамриллинских женщин.

Но разговор об этом был как соль на раны другим поэтам, ведь это были Дариен и Марлен, те, кто первые увидели выступление Валанира Окуна в Эйваре. Какой‑нибудь юный выпускник Академии мог бы использовать это для написания поэмы об их реакции, описав и кристаллы соли на зияющей ране. Он бы получил свой успех.

И больше соли: они видели, как Валанир Окун совершил преступление и был арестован. Они все это видели, они уже сочиняли песню об этом.

Конечно.

– Продолжайте, – сказал Хассен Стир, невероятно высокий крупный мужчина, один из самых талантливых выпускников. Он развалился на стуле, откинув голову. – Расскажите еще больше о том, какие вы особенные, – он зевнул. Другие смотрели с восторгом, особенно юные, ведь только Хассен мог сказать это, не звуча обиженно или слабо. Он мог запугать своим видом, и это было нечестно.

Дариен рассмеялся. Его ноги лежали на столе перед ним. Он вел себя так, словно вокруг были придворные. Марлен стоял рядом с ним с кружкой в руке, другая рука постукивала не в такт по столу. Он напоминал беспокойного кота.

– Знаешь, – продолжил Хассен, – если тебе нужна помощь с песней, у меня есть пара идей. Как насчет: «И когда Валанир вернулся, его сразу арестовали, и он испортил жизни всем нам»?

– Остроумно, – протянул Марлен и допил свой напиток. – Ставлю на тебя, сын юриста.

Все знали, что отец Хассена был юристом, он происходил из обычной семьи, и было удивительно, что он смог поступить в Академии и проучиться там семь лет.

– Умно, – сказал Хассен. – Я начинаю подозревать, что вода в поместьях Хамбрелэй чем‑то загрязнена. Иначе почему их наследник вечно ходит хмурый?

Дариен вмешался, подняв руку.

– Довольно. Хассен, если не хочешь нас слушать, выбор твой. Мы знаем, что видели это не из‑за того, что особенные. Это удача, – он не дал никому вмешаться. – И мы не можем предвидеть, что из этого выйдет. Преступление Валанира отразится на всех нас, и это тревожит.

– Это мы уже поняли, – Пиет, тонкий и низкий выпускник, казалось, постоянно кривился от злости. Его тон сочился ядом. – Те из нас, кого не зовут на королевские балы, конечно, встревожены.

– Это не был королевский бал, – спокойно сказал Дариен.

– Умолкни, Пиет, – сказал Хассен. – Чего ты добиваешься?

Пиет ядовито посмотрел на него, развернулся и ушел. Он делал так по несколько раз в день и в Академии.

– Я думаю о времени, в которое мы живем, – сказал Хассен другим тоном, почти себе под нос. Внимание в комнате переключилось с Дариена Элдемура и Марлена Хамбрелэя на сына юриста. Порой он мог так делать, его баритон заполнял комнату, даже если был тихим. – Знаю, преступление Валанира Окуна повлечет последствия для нас. Поэты в мире, где Академия стала другой, где нас могут казнить за угрозу короне. Кто поверит, что Пророки когда‑то были воинами, помогавшими уравновешивать правление короля? Сейчас, как я думаю, величайший поэт нашего века заперт в темнице… а то и хуже.

В комнате стало тихо. Некоторые склонили головы.

Хассен Стир сказал:

– Это насчет нас. Сделав это, Валанир отправил нам послание. О состязании, о нашем желании славы. Не знаю, хотели ли мы это слышать, – где‑то на улицах играла лира среди шума Тамриллина теплым днем.

Юный поэт, новый в их компании, робко сказал:

– Хочешь сказать… Валанир Окун соверши преступление ради нас?

Хассен тряхнул головой.

– Я так и сказал.

Новый голо. Низкий, как у Хассена, но гладкий, как мед. Марлен Хамбрелэй сказал:

– И пока Валанир Окун терпит пытки, какие любят во дворце, а я уверен, что Придворному поэту это нравится, кто‑нибудь готов занять его место? Кто‑нибудь? – никто не ответил. Дариен вскинул бровь и покачал головой. Марлен сказал. – Что бы с ним не делали, Валанир знает о своей силе… и смеется.

* * *

Лин казалось, что она вмешивается в чужие дела, пока она садилась в кресло в комнате мастера Гелвана. Изящные линии комнаты, чистоту пронзали лучи полуденного солнца, падающие из окон, розовые розы стояли в голубой вазе на столе, все напоминало ей, что она была немытой, голодной. Сорняком.

Рианна Гелван была контрастом, золотые волосы ниспадали до талии, платье было подпоясано. Она была самой красивой женщиной из всех, кого Лин видела. Девушка протягивала ей чашку и улыбалась. Она не замечала, как выглядит Лин, протягивала руки, золото сияло за ней.

Как Эстарра. Богиня была яростной воительницей, но в другом перерождении она даровала земле урожай.

Лин устала так думать. Их всех богов она подумала об Эстарре. Она взяла чашку и сделала глоток. Вода была слаще той, что в гостинице.

– Отца здесь нет, – сказала Рианна и села напротив Лин за столом. – Но ты можешь остаться? Я… мне понравилась твоя песня прошлой ночью.

Лин растерялась. Девушка была восхищена от встречи или взволнованна.

– Это честь, миледи, – сказала она. – Я не ожидала, что мою работу запомнят после случившегося.

Рианна кивнула, словно ожидала такой ответ. Лин услышала вдали приятную мелодию колокольчиков.

– Я пришла извиниться перед вами и вашим отцом, – сказала Лин. – Я думала, что останусь в городе на пару недель, но… планы изменились. Я уйду после состязания.

Рианна снова кивнула.

– Понимаю. Жаль, но я удивилась, когда ты согласилась. Конечно, у тебя есть свои дела. У тебя‑то.

– У меня?

Взгляд девушки стал пристальным.

– Скажи… как ты научилась? Мне говорили, что женщины не могут быть поэтами или учиться в Академии.

Вот, что восхищало девушку. Глупая идея о поэтессе. Лин слабо улыбнулась.

– Ты слышала правду. Женщинам нельзя учиться в Академии. Женщинам по закону даже на остров ступать нельзя.

Рианна вскинула бровь.

– Но как…

Лин снова ощутила, как губы изгибаются в замкнутой улыбке.

– Знакомый, – осторожно сказала она, – научил меня основам. Но я знаю очень мало. Потому я польщена тем, что ваш отец счел меня подходящей для вашего обучения.

Рианна пожала плечами.

– Уверена, ты понимаешь, почему он предпочел, чтобы меня учила женщина.

– Потому что учитель мог бы понравится, – сказала Лин и удивилась, когда Рианна прикусила губу и опустила взгляд на стол.

Она вспомнила, как Дариен пел неизвестной любви, своей даме. И в другом конце комнаты Рианна стояла, словно пораженная в сердце, ее спутник сжимал ее ладонь, словно знал, что она уже далеко.

– Дариен, – сказала Лин с печальной улыбкой. После всего произошедшего хоть это е развлекало.

Глаза Рианны расширились.

– Он…

– Конечно, нет, – отмахнулась Лин. – Мы не говорим. Мне до него далеко. Валанир Окун привел меня на почетный бал. Нет, только ваши эмоции на лице вас выдали во время его песни. И это не мог быть Марлен, – она задумалась, – надеюсь.

– Он тебе не нравится?

– Он может вас ранить, – сказала Лин. – А Дариен, надеюсь, этого не сделает. Не намеренно, но… что вы собираетесь делать? У вас есть спутник.

Рианна заерзала, смотрела на ногти, выглядя очень юно.

– Когда Дариен выиграет Серебряную ветвь, отец… позволит нам сыграть свадьбу.

Лин вжалась в кресло.

– О, – сказала она. Свадьбу? Это было… необычно. Она поняла, как жизнь поэтов изменила ее с их представлениями о скоротечной любви.

– Поэт, научивший тебя всему, – сказала Рианна. – Где он теперь?

– Ушел, – сказала Лин. – Как видите, мы не поженились. Но я не так красива, как вы.

– Я видела милое подобие тебя, – сказала Рианна. Она вдохнула и медленно выдохнула. – То, какая ты теперь… это выбор. Я видела, какой ты можешь быть, Кимбралин Амаристот.

Хорошо, что она сидела. Как‑то Лин смогла сохранить голос ровным.

– Богатство может купить женщине немного красоты. И хорошо заплатить спутнику. Выбор? Тут я не соглашусь, миледи, у меня не было такого выбора, как вы подразумеваете.

И Лин увидела, что Рианна все это время держала маленькую картину, но Лин не было ее видно. Теперь Рианна развернула ее.

– Это пришло с просьбой доложить в Вассилиан, как только мы тебя увидим.

Нарисовано было три года назад, когда Лин исполнилось девятнадцать. Чтобы рассылать потенциальным спутникам. На картине она была в фиолетовом, почти черном платье, что оттеняло бледность ее кожи и подведенные глаза. Корсет обвивал ее талию, а пышные слои юбки, казалось, занимали остальную часть картины. Из окна на щеку падал свет солнца. Она вспомнила, как брат говорил художнику: «Сделай так, чтобы ее хотели, ради богов, и тебе хорошо заплатят».

Три дня она часами стояла в этом платье перед открытым окном, ей запрещали двигаться. Художник тихо ругался, пока работал, особенно, если она осмеливалась почесаться.

Лин казалось, что это было очень давно, та комната и тени на девушке, которые словно ласкали ее.

– Я давно не видела этот рисунок, – сказала она, наконец.

– Прошлой ночью я догадалась, – сказала Рианна. – Не думаю, что другие поняли.

– Надеюсь, – сказала Лин, поражаясь спокойствию своего голоса. – Брат меня ищет.

– Теперь ты знаешь мой секрет, – сказала Рианна. – Я поверю тебе, а ты можешь доверять мне. Но… зачем ты это сделала?

Она не уточняла, но Лин знала, о чем она. Зачем спать на соломе без дома в обносках? Зачем появляться на балу торговца и притворяться, что ты не лучше грязи под его туфлей?

– Прошу, сохрани это между нами, – Лин не стала отвечать. – Даже мой напарник не знает, кто я. Если хочешь, чтобы я учила тебя, пока у нас есть время… если хочешь, чтобы я жила… молчи, – ее желудок сжался. Никто не называл ее по имени Кимбралин уже почти год.

Рианна смотрела на нее. Лин встала на ноги. Она видела в глазах девушки тревогу и восторг, которые что‑то задели в ней. Это вдруг показалось знакомым. И Лин знала, что мастер Гелван не был таким, как ее брат, но ей все равно было страшно.

– В обмен на молчание я научу тебя не только поэзии, – услышала себя Лин. Она вытащила нож и бросила его. Крутясь, нож вонзился в деревянную панель на стене.

Рианна охнула.

– Не переживай, лезвие тонкое. Твой отец не заметит метку, – сказала Лин. Она пересекла комнату и вытащила нож из стены, осмотрела его. У нее было мало вещей, но нож был ей важен. Он мог быть опасным. Опустив его, она посмотрела на Рианну, увидела потрясение и страх на лице девушки. – Даже леди Амаристот учили владеть ножом. Тебе тоже следует научиться этому.

ГЛАВА 7

Туман ранним утром стелился по крышам Тамриллина, нежно заполнял рощи сосны, дуба, кипариса за стенами города. Отец Рианны в шутку звал ее спальню ее «башней», ведь из ее окон был лучший вид в доме. Ребенком она часами смотрела в окно, как ветер играет с деревьями, а в небе летают птицы.

Внизу было слышно песнь ветра в саду. Звук дома. Ветер, звон колокольчиков, ковер под ногами – все это был дом. Только теперь, из‑за мысли, что она это оставит, она стала это замечать.

Но даже без Дариена ей пришлось бы уйти. Шкатулка на столике у кровати напоминала об этом.

Ее отец никогда не позволял ей ходить на Маскарад середины лета. Это была ночь разбоя, порой – жестокости. В этом году Рианна пойдет туда впервые. Но не одна. В шкатулке у ее кровати была маска из сплетенного золота, украшенная сапфирами и синим бархатом. Сверху были перья павлина, чтобы развеваться над лицом владельца.

Это было неотразимо, и послание было ясным. Но Нед не оставил шанса на ее интерпретацию и вложил записку.

«В этом цвете я представляю тебя Ириной из Озер, – написал он. – Ты знаешь».

Она знала. Это была одна из самых знаменитых баллад. Спасая принца от утопления, Ирина из Озер, королева водных нимф, ушла в мир людей.

Если практичнее, цвет подходил ее глазам.

При мысли о Неде она задалась вопросом, почему для нее любовь должна быть такой болезненной. Но она и немного злилась на него. Он не оставил ей выбора. Она знала, что у нее вообще редко бывал выбор, но все равно порой злилась.

Она подумала о Лин, убегающей из лучшего дома в Эйваре. Семья Амаристот в их северном замке была известна большим богатством и безупречной родословной.

Рианна слышала и другое: они жили далеко на севере, черпали доход из поместий на юго‑западе, потому что по их венам текла ледяная вода, а не кровь.

Лин не казалась ледяной. Она казалась раненой, даже по походке, словно она двигалась осторожно, избегая боли. Но ее голос напоминал песнь птицы в клетке. Рианна хотела задать ей много вопросов – о брате, о поэте, научившем ее всему. Она знала, что будет грубо спрашивать это.

Она подумала о ноже в стене комнаты отца, о вспышке в глаза Лин, о невольном оскале. Может, порой у женщин был выбор. Рианна не знала техник с ножом, но все равно могла ранить Неда.

* * *

В свете дня кабинет мастера Гелвана оказался удивительно простым. О богатстве говорили только полки с книгами на стенах, за них он заплатил несколько состояний. В остальном, в комнате были неплохие стол и стул, несколько гобеленов. Мастер Гелван позвал женщину, чтобы для Марлена принесли стул.

Марлен старался не смотреть на гобелен на задней стене, где он обнаружил храм… и там были книги на языке, который не только искоренили в Эйваре, но и запретили.

Мистер Гелван сегодня не был нарядным. Марлен ожидал, что у него отовсюду будут свисать украшения, но понимал, что таких еще не встречал. Может, любовь к деньгам у него проявлялась мягче.

Отец Марлена точно отметил бы, что нехватка украшений была хитростью торговца. Он обманывал ожидания людей для своих скрытых целей.

– Предложить вам вина, лорд Хамбрелэй? – сказал торговец.

– Буду рад, – сказал Марлен.

И снова послали женщину, которая вернулась с двумя бокалами вина на подносе ил олова. Темно‑красное, почти пурпурное вино, и вкус подтвердил хороший урожай юга.

Он обрадовался. Значит, старик отметил род Марлена и вел себя предсказуемо.

– Я знаю вашего отца, – сказал мастер Гелван, сев за стол и указав Марлену на второй стул, который, в отличие от стула торговца, был с вышитой подушкой. Торговец провел рукой по светлым седеющим волосам, выглядя устало, и разглядывал отблески вина в лучах, проникающих в окно. – И поэтому, – продолжил он ровным тоном, – я удивлен, что вы здесь. Пересечь мой порог как войти в логово Темного, нет? Врага, с которым, насколько я понимаю, всегда бились Трое?

Марлен моргнул.

– Я… не мой отец, – выдавил он и опустил вино. А потом разозлился, что его это так задело, эти слова обычного торговца.

– Большая часть моей семьи пала от меча в атаке, которую вела компания лорда Перси Хамбрелэя, – сказал спокойно, даже монотонно мастер Гелван. – Это было одно из последних кровопролитий, последние из моих людей пересекали границу в Кахиши, пытаясь сбежать. Моя мама сбежала, но сперва ее изнасиловали. Оттуда у меня темноволосая сестра, напоминающая матери своим видом о том, что она потеряла. Но я все еще заинтересован тем, что вы хотите мне сказать, лорд. Особенно, если вспомнить, что в записке вы говорили о срочности.

– Я не могу ничего поделать с прошлым, – сказал Марлен. Галициане, как этот торговец, постоянно жаловались, за это их и стали ненавидеть.

Торговец слабо улыбнулся.

– Да, – сказал он. – Полагаю, я все еще страдаю из‑за убийства моего отца и остальной семьи. И всех их друзей. Мы, галициане, в этом странные, – он сделал еще глоток вина. Его бледные глаза смотрели на Марлена. – Пока я не решил, что думать об этой встрече, чем обязан?

Марлен просил себя сосредоточиться. Нельзя позволять торговцу провоцировать его. Он был лишь пешкой в большой игре. И если Марлен решит, торговца повесят и четвертуют на улице.

В саду запела птица.

– Я знаю вашу тайну, – сказал Марлен, опустив речь, которую планировал.

Торговец не реагировал. Он просто ждал.

– Если сделаете, как я попрошу – небольшую просьбу – я буду молчать, – сказал Марлен. – Иначе я расскажу властям, что вы и дальше поклоняетесь своему ложному галицийскому богу.

Мастер Гелван отклонился на стуле.

– И как ты это докажешь?

– Доказательство есть, – сказал Марлен. – И вы о нем узнаете, если заставите меня перейти к этому.

– И что вы хотите за эту… секретность, лорд Хамбрелэй? – сказал мастер Гелван. Он лишь выглядел еще более уставшим.

Вот этот миг. Марлен много раз представлял его, но теперь… Он сжал бокал в дрожащей руке без грации и точности, которыми гордился, и осушил до дня. Ощутив себя решительнее, он опустил бокал и сказал:

– Вы – один из судий соревнования, да?

– Да, – сказал мастер Гелван. – Дайте угадаю, вы хотите победить.

– Верно, – сказал Марлен. – Но для этого мне не нужно ничего от вас или кого‑то еще, кроме благосклонности нашей богини Киары. Если можно тут произносить ее имя.

– Ваш сарказм утомителен, – сказал мастер Гелван. – Продолжайте.

Марлен замешкался. Он позже вспомнит, что делал это, цепляясь за то, что считал доказательством. Но это была пауза, а потом он рассказал торговцу четко и с привычной точностью, что нужно сделать, чтобы его не порвали лошади двора Тамриллин.

Торговец слушал без эмоций. Только когда Марлен закончил, мастер Гелван сказал:

– Вам повезло, что вера Галиции запрещает убийство. Вам бы не мешало это перенять.

Марлен мог рассказать ему, что торговец средних лет, убивающий мечника рода Хамбрелэй, звучит как шутка, еще и плохая. Но мужчина произносил угрозу так спокойно, и он промолчал. Он встал и оскалил зубы в улыбке.

– Наоборот, торговец, – сказал Марлен. – Убийства редки, но в этом наслаждение.

* * *

Он вышел из дома торговца через пару минут и знал, что не вернется пока в таверну. Шаги унесли его прочь от широких улиц центра, от роз, жасмина и жимолости, которые раскинулись над белым гладким камнем.

Он пошел к темным улицам, где перекошенные строения закрывали солнце. Почти все были из дерева, опасность, если город загорится, как было сто лет назад. Это было на таких улицах, тут нашли трупы без крови. Он пришел к дому без двери, где мог легко войти и подняться по две скрипящие ступеньки за раз.

Она тут же открыла ему дверь. Ее полные губы изогнулись в довольной улыбке – или торжествующей, и эта мысль его разозлила. Локоны темных волос обрамляли ее широкие скулы, падали на ее наполовину открытую грудь.

– Я знала, ты вернешься, – сказала она.

Он ударил ее по лицу.

Она отшатнулась, смеясь. Марилла втянула Марлена в комнату, захлопнув дверь ногой. Ее поцелуй был теплым, спешным и острым от ее зубов. Она отодвинулась, и он увидел красный след своей руки на ее коже. Она была белой, как демонесса, и он не впервые так подумал.

Ногти Мариллы впились в его шею.

– Покажу, что в тебе еще есть, – прошептала она.

И он поддался.

* * *

Марлен пропадал на день или несколько дней, но пропажа перед состязанием раздражала Дариена. Им нравилось делать вид, что они не репетируют, но они играли почти все ночи, приехав в Тамриллин. Чтобы играть идеально. Но это не было важно.

Он сидел в «Кольце и Бутыли», не слушая взволнованных поэтов вокруг.

Марлен, наверное, топил печали в Марилле. Другой вопрос, откуда эти печали. С бала беспечность Марлена стала напряженной, он мог вот‑вот лопнуть, как натянутая нить. Дариен не мог винить Хассена Стира и других за то, что он им надоел. Даже в лучшие времена Марлен скорее пугал, чем был популярным.

И тут он заметил новенькую. Он помахал.

– Лин! – позвал он. – Так тебя зовут, да?

В комнате на миг стало тихо, разговоры остановились, и люди оглянулись, чтобы понять, кто привлек внимание Дариена Элдемура. Когда они увидели потрепанного мальчика, то решили, что это шутка, и отвернулись, словно не давая Дариену обрадоваться, что он отвлек их.

Лин подошла к его столу с опаской в глазах.

– Ты правильно помнишь мое имя, – сказала она. – И я знаю твое.

– Конечно, – улыбнулся он. Ее лицо не изменилось. – Садись, – сказал он. – Расскажи о своем дне. Только ты здесь не вызываешь у меня ужасной скуки.

– Ты очарователен, – сказала Лин. – Но я не понимаю, как могу быть интереснее… других господ здесь.

– Ты думаешь, что я пытаюсь тебя очаровать, – сказал Дариен. – Может, ты права. Позаботься об этом, – добавил он, остановив служанку таверны.

– Или напоить меня, – Лин вскинула бровь, когда служанка ушла. – Со мной редко хотят такое сделать мужчины. Может, ты играешь из‑за своей прихоти? Узнать, хочет ли мужчин переодетая женщина… и насколько сильно?

Дариен затих от потрясения, но лишь на миг. А потом сказал:

– Как‑нибудь днем или ночью, напившись, ты расскажешь, что вызвало у тебя такое отношение к мужчинам.

– Бездна, лорд Элдемур, – сухо сказал Лин. – И камни, – она взяла у служанки кружку, когда та вернулась.

Дариен решил нарушить напряжение и сказал:

– Дорогая женщина, я просто хотел поздравить тебя с выступлением на балу.

Она кивнула. Снова вскинув бровь, она сказала:

– Та любовная баллада, что ты пел, была очень… личной. Ты явно ее кому‑то посвятил.

– Думаешь?

– Да, – сказала она. – Что ты хочешь, Дариен? Ты можешь получить все и всех. Но тут нет защиты, к которой ты привык.

Дариен ощущал желание парировать, но подавил это. Она была серьезной, но не было враждебности. И в платье она выглядела неплохо. И он решил спросить:

– Кто ты, Лин?

Она покачала головой.

– Ты ушел от ответа.

– Ладно, – Дариен провел рукой по волосам. – У меня благородные намерения. Клянусь на лире. И я рад, что кто‑то присмотрит за ней… Но не нужно.

Она склонила голову и с критикой посмотрела на него.

– Думаю, ты не врешь. Надеюсь. Я давала Рианне уроки поэзии. Потому что я женщина. Иронично, да?

– Почему? Потому что ты не хочешь быть женщиной?

Лин не ответила, а посмотрела на кольцо Дариена. Камень был темным в тени.

– Изумруд, – сказала она – Ты еще и обманщик. Удача и хаос преследуют тебя, сестры‑близнецы, и слушаются тебя, – она посмотрела ему в глаза. – Могло быть хуже.

* * *

Теплый вечерний ветер проникал в окна, свечи трепетали. Марлен ощущал это как ласку, растянувшись на кровати.

Марилла укуталась в одеяло и разводила огонь, кипятила воду для чая. Он смотрел на нее, на ее изящные движения, на то, как она перебрасывает волосы через плечо.

Она сбросила одеяло и вернулась к кровати. Это лишь защищало ее от искр. Она не любила боль.

Они лежали так, не соприкасаясь. Порой он не мог даже смотреть на нее после этого. Этой ночью он смотрел, но не трогал. Пока что.

– Маскарад завтра ночью, – сказала она.

Марлен лениво потянулся.

– Да. Хочешь, чтобы я взял тебя с собой?

Она пожала белыми плечами.

– Ты не возьмешь, позовет другой.

Это когда‑то задевало его, но Марлен перерос гнев из‑за этого. Он давал женщинам повод бояться его в такие моменты. С Мариллой в таком гневе не было смысла. Если он сорвется с ней, она рассмеется и выведет сильнее. Даже если он убьет ее.

Это было странно. Если подумать, он начинал задаваться вопросом, кто он. Марлен не считал себя жестоким. Он просто был вспыльчивым.

– Что ты со мной делаешь, – сказал он вслух.

Хотя она не знала его мыслей, Марилла улыбнулась, как кошка:

– Это важно? – сказала она. – Ты скоро от меня избавишься. Ты думаешь, что не можешь выбраться с грузом низов.

Глаза Марлена расширились. А потом он улыбнулся.

– У тебя острый ум, как для простолюдинки, – сказал он и подвинулся для поцелуя.

Она легко уклонилась.

– Не нужно, ты знаешь, – ее тон был спокойным, но глаза пристально смотрели на его лицо. – Ты можешь завести себе дорогих любовниц и даже жену – милую, чистую и богатую. А я все еще буду в тенях.

– Всегда в тенях, – Марлен буркнул под нос. Воспоминание грозило заполнить его болью, но он не позволил. Он провел пальцем от ее ребер до бедра и ниже. Она замерла. – Я думал пойти в маске змеи, – прошептал он ей на ухо. – А ты как заклинатель змеи.

Она улыбнулась и дала ему придвинуться ближе, начать их танец снова. Снаружи на улицах звучал смех, люди покидали таверны и шли домой. Ветер задул свечу, и Марлен решил – это была последняя связная мысль – что так, в темноте, даже лучше.

* * *

Ночь стала глубже, и в таверне «Кольцо и Бутыль» стало тише. Люди разбились на группы и приглушенно общались. Пьяный юный поэт играл на лире в углу, бормоча песню, которую почти не помнил. Он растянул ноги на полу, прижимал лиру к бедру и точно не вызвал бы гордость Академии. Он запинался, вспоминал с болью слова.

– И то было время… печали, – пел он с рассеянным взглядом.

Лин разозлилась бы, если бы не напилась сама. Одна кружка, за ней другая. Ей не хотелось возвращаться в пустую комнату гостиницы, а у Дариена был свой повод оставаться. Она признала раньше, что не напивалась, и он обрадовался и словно посчитал это вызовом. Он развлекал ее историями о пути сюда с Марленом Хамбрелэем, дополняя соблазненными в дороге девушками. Такие два поэта сами жили как в балладе.

– Так почему ты такая мрачная сегодня? – спросил он.

Обычно она ушла бы от ответа. Но сейчас на это не было сил.

– Леандр Кейен, мой напарник, бросил меня.

Дариен покачал головой.

– Кошмарно, – сказал он.

Ей пришлось рассмеяться. Дариен тоже рассмеялся и изящно поднял кружку.

– У вас есть история, – сказал он. – Вы как‑то связаны с Валаниром Окуном?

Она кивнула.

– Он привел нас на бал. Не знаю, почему. Но он не говорил, кто он.

Дариен смотрел на нее.

– Марлен видел, как вы с Валаниром ушли в сад, – сказал он. – Что… там было?

Может, это не должно было ее разозлить – она не доверяла инстинктам, зная их происхождение. Она сказала:

– Надеюсь, ты не поэтому хотел со мной поговорить.

– Нет, – сказал Дариен. – Мне было скучно.

Она резко выдохнула, выпуская гнев с дыханием.

– Ничего не было, – сказала она. – Мы просто поговорили. Я поняла, кто он, перед его выступлением.

– И теперь он за решеткой, – Дариен тряхнул головой.

Лампы потускнели, тени стали темнее. Скоро будет рассвет, и они с Дариеном разойдутся и больше не заговорят. Лин вдруг ощутила сотни, тысячи таких ночей: одинаковые двери открываются в длинном коридоре снова и снова, старые гостиницы и пьяные песни, люди, встреченные в пути, пропадающие к рассвету. Так будет до конца, или пока она сама не покончит с агонией долгого пути.

Она сжала кулаки на столе.

– Он в тюрьме, может, его даже пытают. А мы… пьем.

Дариен пожал плечами.

– Что еще мы можем сделать?

Лин встала.

– Я расскажу, – она склонилась. – Я найду настоящую. Или попробую.

– Ты о чем?

– Серебряная Ветвь. Путь. Как Эдриен Летрелл.

Дариен лишился слов. Он покачал головой.

– Я тебя точно споил.

Лин выпрямилась и посмотрела на него с высоты, какую позволяли поза и потертые сапоги.

– Это было в песне Валанира, – сказала она. – Что все мы забыли истинную цель.

– Ты даже не поэт, – отметил Дариен.

На это ответа не было. Лин повернулась уходить.

– Там темно, – сказал Дариен без необходимости. – Я тебя провожу.

Он слышал ее пение, а теперь сказал, что она не поэт. Она не слушала его, вышла за дверь в ночь.

Улицы были тихими в этот час. Бумажные фонари висели меж деревьев в ожидании праздника, когда их зажгут.

Лин держалась за нож, но фигура в переулке была быстрее. Она не успела двинуться, а рука, как сталь, прижала ее руки к бокам.

И у ее уха раздался выдох, а потом голос:

– Я тебя искал.

ГЛАВА 8

Огромная луна висела белым на небе, над морем фонарей на деревьях и потемневшими витринами: красными, желтыми, синими и зелеными. Ночь пахла жасмином, звучали смех и музыка, становясь все громче, пока они приближались, держась за руки. Пляшущий свет указывал на огонь. Она не знала, сжал ли он крепче ее руку, потому что смех тоже тревожил его. Они росли похожими, он мог тоже никогда еще этого не делать.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒