Илана С Мьер 3 страница

– Верно, – он посмотрел на нее и улыбнулся. – Ты могла бы стать юристом, избавив себя от такой непостоянной профессии, как эта.

– Вместо поэтессы стать женщиной‑юристом? – она вскинула бровь. – Все равно будет странно.

Он рассмеялся.

– Лин, – сказал он, – кто ты на самом деле?

Тут лунный свет пробился сквозь облака и коснулся лица Террона. И как по волшебству, чем это и было, свет попал на радужные узоры на коже Террона вокруг его правого глаза. Лин узнала в них древние руны, замысловатые линии, что мерцали в ночи и отражали свет луны.

Это было последнее волшебство, оставшееся в Академии: метка Пророка. Только Пророки знали, как создавалась метка. Ритуал был секретным. И юный поэт, научивший Лин всему, что она знала, тоже был в неведении.

Луна озарила кое‑что еще: лунный опал на правой руке Террона, который сиял бледным огнем. Мысль, что кружила в голове Лин, вернулась, и в этот раз она поймала ее. Она ощутила, как кровь отступает от ее лица.

– Могу задать тот же вопрос, – сказала она ровным тоном.

Он склонил голову, признавая ее доверие, словно в дуэли.

– Что меня выдало? – спросил он. – Кольцо?

– Это, – сказала она, – и то, что я никогда не слышала о Пророке по имени Террон. Но вы явно мастер, чье имя должны знать.

Он улыбнулся, сияя холодом. Теперь он казался далеким.

– Благодарю.

Хотя было темно, метка вокруг его глаза сияла как звезда, упавшая на землю. Нет, эта фраза была слишком избитой. Но так и было. Свет и смех бала доносились до них сквозь двери из кованого железа, напоминая Лин, что ей еще петь этой ночью. Как и ему.

В тишине он сказал другим тоном:

– Помнится, ты задавала мне вопрос. О необходимости истории об Эдриене в эти дни.

Лин беспомощно тряхнула головой.

– Допустим, – сказала она, побежденная.

Его глаза были ярко‑зелеными.

– До меня дошел слух, – сказал он, – что Красная смерть бушует в Сарманке.

Она резко вдохнула. Болезнь, что, как говорят, погубила великого Давида Прядильщика снов, последнего Пророка, наделенного волшебством. Сотни лет назад. Это были легенды. Лин покачала головой.

– Это практически детская сказка.

– Расскажи это людям Сарманки, – сказал мягко Пророк. Она не успела заговорить, он взял ее за руку. – Мне приходили отчеты, уже сто человек умерло.

– Почему никто не говорит об этом? – осведомилась Лин. – Люди, что сейчас внутри, знают? – Сарманка была на юго‑востоке, у гор, что граничили с Кахиши. Райен говорил, что деревья там цветут красными ароматными цветами размером с его голову, их бархатные лепестки устилают землю летом.

– Правда о Сарманке – и о многом другом – была скрыта ото всех нас, – сказал Пророк. – Слушай, болезнь не останется на юге. Она распространится, доберется до Тамриллина, а потом до севера, пока не пострадает весь Эйвар.

– Так все пропало?

Его тон теперь был строгим.

– Я хочу знать, помнишь ли ты то, о чем, кажется, забыли все поэты, об истинной цели нашего искусства. Ведь это не выступления на балах и не состязания.

– Наша истинная цель? – Лин встретилась с ним взглядом. Знакомый гнев вспыхнул в ней. – Посмотрите на меня. Если бы моей целью было золото или похвала, Эрисен, меня бы здесь не было.

Пророк мгновение выглядел удивленно. А потом рассмеялся.

– Конечно, – сказал он. – Ты права, Лин. Прости, ты права. Кстати, – он покрутил кольцо Академии и, пока она не успела ответить, вложил кольцо в ее ладонь. – На хранение, – сказал он. – Ты сделаешь это для меня?

– Почему…

– Считай, что это предосторожность, – сказал он. – А теперь идем. Нам лучше зайти.

Лин смотрела на него, на тень, упавшую на его лицо, на свет над его правым глазом.

– Один вопрос, – сказала она. – Зачем вы нас обманывали?

– Мне нравились наши встречи, – сказал он. – А тебе?

Лин не ожидала этого, но кивнула.

– Тогда возьми его, – сказал он, – и не думай обо мне плохо, – он встал, отряхнул одежду, стал выше, чем раньше, и лира оказалась у него на боку. Сияние его метки, казалось, окутало все его тело, словно он весь сиял, но она знала, что это игра ее воображения.

Лин ощутила потерю, не понимая причину, пока смотрела, как Пророк кланяется и уходит в толпу. Он прошел в полоску света, падающую из дверей, она увидела, что он чуть прихрамывает, но знала, что это не важна, как и не будет важным ни для кого в комнате из тех, кто будет рассказывать об этой ночи до конца своих жизней.

* * *

Дариен говорил Рианне, что поэтесс не бывало, но это не объясняло женщину, стоящую в центре зала и поющую под лиру ее напарника. Ее острое лицо было повернуто к свету ламп, ее взгляд был направлен мимо них, мимо всех людей. Голос из ее хрупкого тела вырывался удивительно сильный. Это была песнь о потерянной любви.

Дариен тоже спел о любви, о ее мужском понимании, и песня, как Рианна думала, была написана для нее. Марлен стоял на уважительном расстоянии за ним, дополняя только мелодией лиры и своим голосом. Слова все еще звучали в ее голове:

«Ледяная королева моего сердца,

В темной ночи,

Если проиграю тебя тени я,

Навеки останусь один ».

Он не сводил с нее взгляда, но музыка дрожала на ее костях, словно она была лирой, а ее нервы – струнами. Но она умела скрывать эмоции на лице.

Теперь этот поэт, Лин – другого имени она не называла – пела сильным голосом, платье было ей велико. Песнь была задумчивой, словно ее пела старушка, вспоминая всю свою жизнь. От этого на глазах Рианны выступили слезы, чего она не ожидала.

Песнь закончилась, Лин встретили тишиной, а потом медленно наросла волна аплодисментов, которые тут же угасли, как быстрый дождик. Рианна поняла, что, хоть она была в восторге от мысли о поэтессе, другие в комнате могли думать иначе.

Лин и ее напарник изящно поклонились. Отец Рианны выступил вперед, чтобы пожать их руки, и сообщил:

– Благодарим всех наших прекрасных исполнителей, удачи им в состязании!

Больше хлопков, все было под контролем. Рианна гордилась отцом, он хорошо выглядел этой ночью, и она знала, что женщины смотрели на него. Она решила, что лучше всего будет спросить у него лично о его с Кэлламом странном поведении. Объяснение точно должно быть.

Скорее всего, она думала о деле мастера Бейлинта, чтобы отвлечься от своего обмана и Неда.

– А теперь сюрприз, – сказал мастер Гелван. – У нас сегодня почетный гость, вернувшийся издалека, согласившийся спеть для нас. Словами не описать, как я рад принимать его в своем доме. Я представляю вам величайшего Пророка Эйвара, единственного и неповторимого Валанира Окуна.

Седеющий мужчина в зеленом вышел вперед с поклоном мастеру Гелвану. Рианна едва успела ощутить потрясение из‑за присутствия человека здесь, ведь он столько лет был за границей, и от того, что ее отец скрыл это от нее. Еще больше секретов. Она посмотрела на Неда, он улыбался. Их взгляды пересеклись, и они рассмеялись. Как часто они говорили о том, что хотели увидеть хоть разок выступление Валанира Окуна? И вот, без предупреждения, он оказался здесь.

Пока Валанир Окун снимал с пояса лиру и устраивал инструмент в руках, аплодисменты были такими же сдержанными, как до этого. Рианна не знала, почему.

* * *

– Старый козел, – пробормотал Марлен. – Он вернулся.

– Этот старый козел – самый известный человек в мире, – сухо сказал Дариен. Он ощущал тепло от успеха их выступления, хотя аплодисменты были вялыми. В зале сегодня царила странная аура.

И теперь здесь был Валанир Окун. Так было не честно, это затмит их труд, но Дариен был рад услышать мастера. Пока Дариен был в Академии, Валанир был для учеников всего лишь легендой. Больше десяти лет он бродил по чужим землям… исполняя песни для султана Кахиши, как говорили, месяцами пропадая в пустыне.

– Да, но… – Марлен говорил с редким волнением. – Валанир Окун и придворный поэт Геррард – соперники. Заклятые враги. И оба здесь.

Дариен считал, что друг перегибает, но не успел сказать это, в комнате стало тихо. Валанир заговорил с сияющими глазами:

– Приятно быть дома, – каждое слово было произнесено с точностью резьбы по камню, падало в бездыханную тишину. – Это будет мое первое выступление с этой стороны гор. Первое и, наверное, последнее. Кто знает?

Дариен вскинул бровь. Они с Марленом переглянулись. Последнее?

– Благодарю мастера Гелвана, принявшего меня этой ночью, – продолжил Валанир. – В этом красивом доме, который вобрал в себя столько от Тамриллина. Искусство, музыку… а сегодня короля, королеву и самого придворного поэта.

Гости сразу же посмотрели на короля и королеву, и на придворного поэта рядом с ними. Лицо Никона Геррарда искусно ничего не выражало.

– Я написал эту песню, представляя розы и морские ветра Тамриллина, пока я укрывался в палатке в восточных горах по пути из Кахиши, – сказал Валанир Окун. Он начал неспешно играть на лире. – Песня, – сказал он, – посвящается моему дому.

* * *

– Ты знала? – прошипел Леандр ей на ухо.

– Нет, – сказала Лин. Не было смысла объяснять, да и музыка уже началась. Она хотела услышать каждую ноту, каждое слово. Хотя его слова сделали песни неуместными. Красная смерть в Сарманке.

И она едва верила, что в ее кармане оказалось кольцо Валанира Окуна.

Он просил, чтобы она не думала о нем плохо, словно ее мнение о величайшем Пророке, человеке, игравшем для королей и султанов несметное количество раз, стоило хотя бы капли в океане.

Началась музыка. Слезы наполнили глаза Лин, она не могла даже пошевелить рукой, чтобы вытереть их.

Хотя мелодия уже вонзилась в нее, Лин заставляла себя уделять внимание словам. Это была поэма о любви к городу, сияющему белизной у моря. Посвященная дому. Она ощутила укол разочарования. Она представляла только музыку, но не ожидала от Валанира Окуна таких банальных сантиментов.

Об этом она думала в первые мгновения песни. А потом все изменилось.

* * *

Марлен раньше всех в зале понял, что собрался сделать Валанир Окун. Кроме Никона Геррарда, который мог знать с самого начала.

Там были символы для тех, кто разбирался в их значении: белые розы для смерти, башни, пронзающие небо, – эхо жалобной песни о разрушенном городе.

Но Марлен не думал, что из‑за образования уловил ранние признаки того, что назовут «преступлением Валанира» на улицах Тамриллина. Просто он чуял тьму в других. Порой только это он и знал.

И пока других могло потрясать, что идеальное лето в белом городе потемнело, Марлен был готов. Он уже перестал смотреть на Валанира Окуна, пока тот пел, и перевел взгляд на Никона Геррарда. У придворного поэта не дрогнул ни один мускул. Это впечатляло.

– Кто споет о моем городе? – пел Валанир. Подсказки закрались в музыку почти без предупреждения. Переход к ним был цельным.

Когда великие падут,

а музыка станет тенью

как и то, что было нашей гордостью.

Не важно, какого цвета

ветвь – серебра, меди или золота,

одно точно здесь:

Все не то. Все не то.

На этом он закончил. Марлен потом задумывался, была ли это вся песня, или он намеренно закончил в точке, где нити музыки и слов связались в единый узел.

Было сложно сказать, потому что в следующий миг Валанир оказался между стражей, которые выбрались из толпы под оханье гостей. Но, когда один из стражей ударил Валанира по лицу, тишину нарушил хруст, а потом люди принялись убегать, сталкиваясь друг с другом в спешке, как лошади, подгоняемые хлыстом.

ГЛАВА 5

Комната изменилась. Тишина сменила резкий звон мечей стражей. Сильный голос Никона Геррарда перекрыл шум.

Рианна отметила, что странно, что приказ поймать Валанира Окуна озвучил не король, а Придворный поэт.

Но хаос резко утих. Стражи ушли, и – что примечательно – Придворный поэт, король и королева, Валанир Окун тоже ушли. Гости тоже спешили уйти на большой скорости. Рианна не знала, чего они боялись, ведь они не сделали ничего плохого. А вот Валанир… он совершил нечто страшнее, чем исполнение не одобренной песни.

Рианна не знала, насколько серьезным было его преступление.

Нед обхватил ее рукой, словно закрывая от неприятной ситуации, но Рианна раздраженно оттолкнула его руку. Ее отец появился из толпы уходящих гостей, не обращал внимания на тех, кто в спешке и панике прощался с ним. Все правила этикета были забыты.

– Ты в порядке? – спросил он у Рианны.

– Конечно, – сказала она. – Но Валанир… что будет с ним?

Мастер Гелван сжал губы.

– Не знаю, Рианна. Может, ничего.

– Невозможно. – Нед был бледен. – За такое преступление…

– Мы не знали, что это произойдет, Нед, – сказал мастер Гелван, перебив его.

Рианна понимала, что он защищает ее. Сколько еще он скрывал от нее? Она вспомнила о записке, которую ему принес Кэллам.

– Мне нужен воздух, – сказала она и отошла от Неда, от отца. Они с тревогой смотрели на нее, но не пошли за ней. Она хотела выйти в сад, затеряться среди роз, пока не уйдут все гости. Обдумать случившееся с Валаниром и ее отцом.

И тут она увидела Лин, женщину, что выступала до этого. Она была на коленях, платье смялось на полу, лицо было в ладонях. Словно ее сбили, как куклу.

Рианна робко подошла к ней. Другие гости спешили мимо Лин, словно она была камнем в ручье, который тек к двери. Лин не двигалась.

Рианна решила, что ее уже будет слышно, и позвала ее по имени. Ничего. Рианна пыталась снова и снова, а ответа не было. Наконец, она коснулась плеча женщины и снова назвала ее по имени.

Лин вскочила на ноги, испугав Рианну и чуть не отбросив. На ее лице была маска гнева. А потом гнев пропал, и она сказала:

– Это вы, госпожа Гелван. П‑простите.

Рианна видела, каким пепельным было лицо Лин. Она подумала, как спокойно Валанир воспринял арест, как он ушел из дома Гелван, окруженный стражей, с высоко поднятой головой, словно он был их командиром. Но его руки грубо держали за спиной, его подталкивали при этом.

Никон Геррард приказал им не нежничать с ним.

– Мы потеряли этой ночью хорошего человека, – сказала Лин.

– Почему? – сказала Рианна. – Что с ним будет?

Этот вопрос не давал ей покоя. А поэтесса, уже заинтриговавшая ее, могла ответить. Могла понять так, как не понимали мужчины, что Рианна не нуждалась в защите.

Лин смотрела вдаль.

– Он нарушил два закона, – сказала она. – Серьезные. Один могут расценить как измену.

В комнате становилось все тише.

– Измену?

Она ощущала сильнее, чем видела, что Лин набирается терпения для ответа.

– Состязание, Серебряная ветвь, было создано монархией веками назад, – сказала Лин. Ритм ее слов напомнил о ее песне этим вечером. – И любая сила поэта на его земле не сравнится с властью Придворного поэта, агента короля.

– И Валанир Окун сказал, что поэтам нужно найти настоящую Ветвь, а не приз за состязание, – сказала Рианна, пытаясь понять. В ее дом внезапно ворвался мир Дариена.

– Ветвь Эдриена, которую он принес с Пути в Другой мир, – серьезно сказала Лин. – Но это… это точно была метафора. Он не мог… – она замолчала.

– Метафора его погубит, – сказал новый голос. Марлен подошел к ним, пошатываясь, с бокалом вина в руке. Он криво улыбался, словно это все было в шутку.

Рианна отпрянула, ей не нравилось вмешательство человека, которого она считала вежливым другом Дариена. Почему он улыбался?

Словно ощутив ее отвращение, Марлен вдруг посерьезнел.

– Это расценят мятежом, – сказал он. – Нападением на ход вещей. Лин, ты знаешь, что это значит.

Они переглянулись, Рианна не могла это понять. После долгой паузы Лин сказала:

– Для меня дело всегда было в музыке. Не в победе.

– Это женский взгляд, – сказал Марлен, неприятная улыбка вернулась. – Мы все делаем ради победы. Как бы Валанир стал тем, кем он есть, без этого.

В глазах Лин появился холод. Она выпрямилась.

– Это так, великий лорд? – ее музыкальный голос был с презрением. – Так скажите нам, кем станете вы?

Его улыбка стала натянутой, Марлен взмахнул запястьем, и бокал вина опустился. Вспышка красного расплескалась на бледной плитке на полу. Не посмотрев на это, он развернулся и пошел прочь.

Заговорил Нед. Рианна даже не заметила, что он стоял рядом с ней.

– Что это было?

Гнев в Лин угас. Она выглядела уставшей. И она снова была маленькой, платье казалось большим для нее.

– Я даже не знаю.

Мастер Гелван тоже подошел к ним. Рианна не знала, что он думает об алой луже, растекающейся на полу. Как беспечно была оставлена метка неуважения к дому.

Ее отец не тревожился, даже не смотрел вниз, хотя она знала, что в его стиле было очень переживать за состояние плиток. Но его внимание было приковано к оставшемуся поэту.

– Миледи, – сказал он, обратившись к Лин. – Я мало знаю о делах Академии, но, если правильно понимаю, ваша карьера несправедливо оборвалась этой ночью. Вы в большом потрясении. Вы можете остаться на ночь в нашем доме, если хотите.

Рианна удивленно посмотрела на отца. Оборвалась?

Лин была мрачна.

– Вы добры, – сказала она. – Так добры, что уже много сделали для меня, позволив выступить в вашем доме, – она снова выпрямилась. – Я не буду подставлять вас еще сильнее, и мне нужно найти напарника.

– Хорошо, – хмуро сказал торговец. – Прошу, обдумайте это: моя дочь Рианна сейчас в возрасте, когда не помешало бы научиться поэзии и музыке. Я заметил ее интерес этой ночью. Сможете вернуться утром, чтобы мы обсудили это предложение и оплату?

Так он заметил интерес к выступлениям. Рианне часто было проще думать, что ее отец слишком занят своими делами, чтобы замечать такие детали.

Лин низко поклонилась, и ее глаза стали такими же, как во время ее пения. Теплыми, задумчивыми.

– Это будет честью.

– Благодарю, – сказала Рианна и поклонилась, хотя не привыкла к такому.

Лин кивнула с озабоченным видом. Край ее платья проехал по разлитому Марленом вину, она направилась к двери.

– И где этот пьяница, – Рианне показалось, что она успела услышать это, а потом Лин ушла слишком далеко. Оставив их троих. Семью.

Она вдруг подумала, что ей не нужно быть здесь.

– Аван, спасибо, что думаешь обо мне, – она обняла отца. – Эта ночь была… печальной. Могу я немного побыть в саду одна? Прошу?

Хотя она не обратилась прямо, Нед склонил голову.

– Что пожелаешь.

Он был серьезным и несчастным. Она обняла и его тоже. И его боль сменилась удивлением. Это все было из‑за событий ночи. Она знала, что это из‑за того, что Дариен пел песню о любви, написанную специально для нее, смотрел на нее в ее зеленом платье с другого конца комнаты.

* * *

Марлен ощутил укол сожаления из‑за пролитого вина: слуги уже не носили графины, и он остался с пустым бокалом. Хоть он и старался весь вечер, напиться не получилось. Он уверенно шел к двери.

Многие гости ушли, но не все, и во многих нишах и затемненных угла этой комнаты еще были люди, успокаивали друг друга. События такой силы точно обсуждали, пытались понять, и этому не мешал сладкий ночной воздух. Он лишь давал им возможность.

Марлен подумывал найти Дариена, но понял, что друг мог воспользоваться хаосом. Увидеть в нем свой шанс.

Одной песней Валанир Окун разрушил равновесие во всем для поэтов, что участвовали в состязании в этом году. Марлен знал это, ему не нужны были указания отца, а он бы точно указал.

Вина не хватило.

– Ах, милорд Марлен. Единственный. Неповторимый, – голос был обучен, но алкоголь притупил его. Марлен развернулся и увидел Леандра, лира постукивала о его бедра. Внешний вид был важен для поэта и в том, как он носил лиру, и в том, как он пел.

– Не буду спорить, – сказал Марлен, хотя «лорд» было близко к гневному обращению Лин. Он с завистью заметил, что у мужчины еще было вино, бело‑золотое, с севера. Леандр знал его, Марлен ощущал в нем слабость, еще когда тот был учеником. Им было просто управлять, и Марлен думал, что это из‑за того, что тот не был в себе уверен.

– Что теперь? – сказал Леандр. – Я работал с Лин из‑за ее таланта. Как я мог знать…

– Ты не мог, – плавно сказал Марлен. – Но теперь Никон Геррард займется делом, убедится, что поэты знают свое место. Поэтесс быть не должно.

– Она поймет, да?

– Она умная, – сказал Марлен с намеренным терпением. Ему нравилось в детстве смотреть на волков в лесу, как они осторожно преследовали зайцев и оленей. – Трое сделали ее простой, но не бесталанной. Как ее зовут на самом деле, Леандр?

Он спрашивал, но не понимал причину своего интереса. Может, он ощущал что‑то скрытое там, а в природе Марлена было интересоваться всем скрытым или запретным.

Леандр смотрел на пол.

– Не знаю.

– Мне понравилось ваше выступление, – сказал Марлен. – Ты можешь выиграть и без напарницы, – он удивился тому, что заставило его сказать так. Он не верил в это.

Смешок Леандра больше напоминал всхлип.

– Шутишь, – он был восприимчивее, чем казался. – Вы с Дариеном – пара богов… солнце и луна. Никто не сравнится с вами.

Марлен грубо схватил его за руку.

– Найдем тебе карету, – сказал он. – Есть деньги? Хорошо, – он повел мужчину к двери. Марлен знал, что он не будет спать сегодня, но он не мог оставаться в этом доме. Иронично, что величайшего поэта века арестовали в доме еретика.

Пока иронию знал только он.

Вина было мало. Он опечалился. Он ощущал и свою слабость. Солнце и луна. Марлена тянуло к тьме в нем, источнику его таланта и не только. Солнце и луна. Конечно. Конечно.

* * *

Свет дня из грязного окна только начал падать на кровать. Скорее, это был матрас, тонкий и набитый соломой. Лин и Леандр Кейен делили его, держась на расстоянии. Они делили так кровать в гостиницах Эйвара, с севера до юга. Месяцы путешествий, сочинений, выступлений вместе.

Все это закончилось.

Она вернулась под утро, утомленная, и увидела, как Леандр собирает вещи. Он считал, что оказывает ей услугу, оставляет комнату, оплаченную на неделю вперед. Найти комнату для одного будет почти невозможно в дни перед Ярмаркой и состязанием. Наверное, ему придется делить кровать с тремя другими.

Она прокомментировала его предпочтения. Чтобы скрыть потрясение. Он, конечно, злился. Пока не вспомнил, что обещал ей после девяти месяцев в пути.

– Пойми, – сказал Леандр, он был бледен, глаза – пустыми. – Это мой единственный шанс. То, что ты сделала для меня… твои песни создали наше имя. Но Валанир Окун все изменил этой ночью.

– Знаю, – сказала Лин, – но это лишь состязание. Уверена, меня дисквалифицировали. Но потом…?

– Я не могу так рисковать. Я хотел бы продолжать так, но… женщины не могут быть поэтами. Ни Академия, ни двор не признают мою работу, пока я с тобой.

– Вот как, – сказала Лин. Она тряхнула головой, скорее себе, чем ему. Она опустилась на кровать и закрыла глаза. – Должна признать… ты меня удивил, – она почти улыбнулась, думая, что слова подвели ее, когда нужны были больше всего. Не в первый раз.

Она услышала, как скрипят половицы. Его ладонь легла на ее плечо. Ее яростная часть хотела стряхнуть руку, а потом ударить изо всех сил. Но в остальном она была потрясена, даже – за это она себя ненавидела – понимала это. Она знала слабости Леандра Кейена… а он не знал о них. Он думал, что может избавиться от груза, бросив ее. Она почти жалела его.

– Мои песни, – сказала она, наконец.

– Наши песни, – исправил он. – И я буду упоминать тебя, когда смогу.

У двери его шаги остановились. Она не поднимала голову.

– Я буду скучать, – сказал Леандр. – Я так и не узнал, кто ты.

Он закрыл дверь без шума. Она слышала, как он спускается по лестнице. А потом тишина, ведь рассвет только наступал, шум на улице еще не звучал.

Лин прижалась щекой к стене, покрытой пятнами. Она была грубой под ее кожей.

Она не имела права злиться на Леандра. Ее положение было шатким еще до того, как Валанир Окун сделал свой ход.

Но она не могла злиться на Леандра, потому что прошлой зимой он спас ее.

Они встретились, как и расстались, в гостинице. Тогда она была как призрак, худая, бледная от задержавшейся болезни, которую она скрывала, постоянно щипая себя за щеки, потому что хозяйка гостиницы выгнала бы ее на холод, узнав о болезни. У нее не было денег, только голос и песня в голове. За песню ей позволили немного хлеба и супа, а еще угол в конюшне на ночь.

Ее принимали за мальчика, конечно. Она не знала, что было бы, если бы они подумали иначе. Город страдал от зимы, люди были голодными не только до еды, но и до комфорта среди холода и тьмы.

В эту ночь им помогала песня мальчика.

Она помнила, как до боли щипала щеки, умоляла дать хлеб, а потом забралась на скамейку и запела. Ее слушали мужчины, которых развлекали еще и служанки на коленях. Ее голос был слабым в начале, и смех с ворчанием перебил ее, ноги ее превратились в воду.

А потом она заметила мужчину в толпе, отличавшегося от остальных. Леандр был тоньше, укутанный в хорошую накидку из меха. Но ее внимание привлекла лира, треугольник ивы и медных струн на его подпоясанной тунике. Она любовалась этим видом. Она давно не видела ничего такого красивого.

Ее взгляд упал на его правую руку, где было кольцо с круглым камнем, сияющим в свете обычных ламп. Его был аквамарином. Она вспомнила, как в Академии определяли камни. Аквамарин означал Чистоту сердца, душу зеленых лугов. Выпускники Академии не выбирали камни, это делали мастера, полагаясь на признаки, которые знали только они. Еще немного оставшегося волшебства.

Она посчитала, что ему можно доверять. Ее голос стал сильнее, она смотрела на него, пела только для него. Она пела о зимних дорогах, о надежде найти свет, укрытие от холода. Его глаза сияли, и она знала, что он признал ее талант, понял, что она – не мальчик.

Другие в комнате не узнали, но им понравилась песня, и в ту ночь они попросили ее спеть еще и две популярные баллады того времени. Ей бросали монетки, и она старательно собирала их в шляпу. Когда она закончила, Леандр Кейен захотел поговорить с ней.

Все было просто: Киара наделила Леандра умением сочинять мелодии, но со словами у него складывалось хуже. Поэты часто работали парами. Леандр недавно закончил Академию, ему требовались годы практики и учебы, чтобы получить метку Пророка. Но победа на Ярмарке Середины лета, даже второе или третье место, могла открыть двери. Аристократы хорошо платили победителям за выступления в их домах, а те, кто получил Ветвь, могли ожидать еще большего.

Лин знала об этом, но не думала, что это будет связано с ней, женщиной без обучения. Женщинам запрещалось даже ступать на остров, где находилась Академия, на северо‑западе.

У Лин тогда не было планов, она пыталась прожить зиму, не знала, куда идти дальше. Тогда она легко могла упасть и не подняться.

Они ушли в его комнату для разговора, и Леандр заметил, что она больна, укутал в свою меховую накидку. Когда они закончили разговор и решили встретиться утром, она протянула ему накидку.

– Все хорошо, – сказал он, с жалостью глядя на ее тонкую рубашку. – Можешь взять, – он закрыл дверь в свою комнату, пока она не возразила.

Она чуть не заплакала впервые за долгое время. Несколько месяцев до этого она онемела, представляла себя статуей с синяками на щеках, неприступной. Неожиданная доброта Леандра была раной от меча. Она сделала бы все, что могла. В тот миг она поклялась. Она поможет ему победить.

Лин не говорила ему о своем решении в ту ночь. Как и не говорила, что до этой ночи у нее не было цели. Время шло, он догадывался о ее благородном происхождении из‑за ее образования. Он знал, что она с севера, из‑за ее акцента. Она показывала ему, как охотиться в глубоком лесу, трюки с ножом. Но если она молчала, он не спрашивал, и его мудрость потрясала. Леандр рассказывал ей о своих родителях, сестрах, и она слушала это с чем‑то, схожим с восхищением. Ее семья была совсем другой.

Она начала зависеть от него, но тоже не рассказала ему.

Лин думала об этом, вставая на ноги. Она механически начала бросать вещи в сумку. Она вспомнила, что все еще была в платье. Стиснув зубы, она потянулась за спину, чтобы развязать корсет.

Необходимость переодеться и сложить вещи дала ей цель. На пару мгновений, а потом ей нужно было решать, что делать дальше.

Только ночью она сидела и говорила с Валаниром Окуном, величайшим Пророком после самого Эдриена Летрелла. Часы спустя она оказалась в гостинице и не знала, сможет ли собраться с силами, чтобы сделать что‑то большее, чем броситься в объятия Троих, что как‑то раз уже подумывала сделать.

Кое‑что отличалось. Было ли это связано с песней?

Красная смерть в Сарманке. Дар Валанира ей – жуткие знания и его кольцо с лунным опалом.

Она не могла думать о том, что с ним сейчас происходит. Он сознательно подставил себя, она была в этом уверена. Но это не успокаивало. Придворный поэт Геррард ненавидел его по личным причинам. От этого ситуация ухудшалась.

Лин провела пальцами по кольцу в мешочке. Она знала возможное будущее, она была ответственна. Может, то, что Леандр отпустил ее, было тоже даром.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒