Часть 4 Интерлюдия 8 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 39 из 45Следующая ⇒

– Железнобокая думала о моем отце примерно то же.

– Штопор, ты не можешь решать свое будущее, основываясь на вещах, которые мы не понимаем.

Я посмотрела ему в глаза. Они были темно-карими, со светло-серыми ободками вокруг зрачков. Раньше я этого не замечала.

Вдруг он отпустил мое плечо и отстранился.

– Прости. Вместо того чтобы «слушать» я перешел прямиком к «исправлять».

– Нет, все хорошо. Ты даже помог. Он встал.

– Так ты... продолжишь летать?

– Пока что. Постараюсь в тебя не врезаться, разве что в самом крайнем случае. Говнюк улыбнулся не свойственной ему улыбкой.

– Мне пора – на примерку выпускной формы.

Я встала, и мгновение мы неловко смотрели друг на друга. Когда мы последний раз откровенничали на стартовой площадке, он меня обнял. Это все еще казалось странным. Я протянула руку, и он ее принял, но тут же подался ко мне.

– Штопор, ты не твой отец, – сказал он. – Помни это. Потом опять сжал мое плечо и забрался в машину.

Я отошла назад, чтобы уступить дорогу. Что делать дальше? Вернуться на базу и заняться ОФП? Пойти в пещеру, где стоит безжизненный М-Бот? Как мне поступить со свободным временем?

Ответ был очевиден.

Давно пора навестить семью.

Я уже привыкла к тому, как ко мне относятся на «Альте». Пилоту, даже курсанту, уступали дорогу. На длинной улице за пределами базы фермеры и рабочие дружески улыбались и одобрительно поднимали кулак.

И все равно я была потрясена тем, как меня встретили в Вулканической. Когда лифт открылся, ожидавшие снаружи немедленно расступились. За спиной слышались шепотки, но не грубые и осуждающие, а восторженные и взволнованные. Пилот!

Взрослея, я научилась зыркать в ответ, если на меня пялились. Когда я делала это сейчас, люди краснели и отводили глаза, словно их поймали на воровстве пайков.

Такое вот странное противоречие между моей прежней жизнью и новой. Шагая по улице, я подняла голову к высокому своду пещеры. Этому камню здесь не место, я будто заперта в ловушке. В пещере было жарко и душно, и я уже скучала по небу.

Я прошла мимо плавильных заводов, где древний Комплекс изрыгал тепло и свет, превращая камни в сталь. Прошла мимо электростанции, которая каким-то образом преобразовывала жар расплавленного внутреннего ядра в электричество.

Побродила под непокорной каменной рукой Харальда Океанорожденного. В руке статуи покоился старинный меч викингов, а за спиной возвышался огромный стальной прямоугольник, на котором были вырезаны резкие линии и солнце.

Близился конец второй рабочей смены, и я сообразила, что мама сейчас торгует с тележки. Я свернула за угол и наконец увидела ее: стройную, гордую женщину с волосами до плеч, в старом комбинезоне, поношенном, но выстиранном. Она устало подавала рабочему ролл.

Я застыла, не зная, как подойти. Только теперь поняла, что слишком долго не появлялась. Я соскучилась по маме. По дому я никогда не тосковала – детские походы в поисках полезных вещей подготовили к долгим отлучкам, но мне все равно не хватало ее утешительного, пусть и сурового голоса.

Пока я стояла в нерешительности, мама обернулась и увидела меня – и тут же бросилась навстречу. Не успела я вымолвить и слова, как она крепко меня обняла.

Другие дети обгоняли ростом родителей, но я была гораздо ниже мамы и в ее объятиях на мгновение почувствовала себя ребенком. В уюте и безопасности. Легко грезить будущими завоеваниями, если можно уткнуться в эти руки.

Я позволила себе снова стать маленькой девочкой. Позволила себе притвориться, что до меня не доберется никакая опасность.

Наконец мама отстранилась и оглядела меня. Пропустила прядь моих волос между пальцев и выгнула бровь: волосы сильно отросли и теперь спускались ниже плеч. Поначалу посещение парикмахерских АОН было для меня под запретом, а потом я просто привыкла к длинным волосам.

Я пожала плечами.

– Идем, – сказала она. – Роллы сами себя не продадут.

Это было приглашение в прежние простые времена и как раз то, что мне требовалось. Я помогла своей всегда практичной маме разобраться с очередью покупателей, мужчин и женщин. Они были озадачены тем, что их обслуживает пилот-курсант.

Странно, мама никогда не нахваливала товар, как другие уличные торговцы, но почти все время кто-нибудь подходил купить ролл. В перерыве она смешала горчицу и посмотрела на меня:

– Вернешься к ловле крыс?

Вернешься? Я заколебалась, только сейчас осознав: она не знает, что у меня выходной. Она решила, что... меня выгнали.

– Я все еще в летном комбинезоне. – Я показала на себя, но она смотрела непонимающе. – Мама, я по-прежнему в АОН. Мне дали выходной.

Уголки ее губ тут же опустились.

– Я справляюсь! – резко сказала я. – В моем звене осталось только три пилота, и я одна из них. Через две недели у меня выпуск.

Я знала, что она недолюбливает АОН, но разве нельзя просто мной гордиться? Мама продолжала смешивать горчицу.

Я присела на невысокую ограду вдоль аллеи.

– Когда я стану пилотом, о тебе позаботятся. Ты больше не будешь допоздна сворачивать роллы, а потом часами толкать тележку. У тебя будет большая квартира. Ты станешь богатой.

– Думаешь, я этого хочу? Спенса, я выбрала эту жизнь. Мне предлагали большую квартиру, непыльную работу. Мне нужно было просто согласиться с их версией, подтвердить, что он все время был трусом. Я отказалась.

Я встрепенулась. Раньше я об этом не слышала.

– Пока я торгую на этом углу, – продолжала она, – нас не могут игнорировать. Не могут сделать вид, что их заговор сработал. Перед ними живое напоминание об их лжи.

Это было... одно из самых истинных проявлений непокорности. Еще оно было ужасно ошибочным. Потому что, пусть отец и не трус, но предатель. Что хуже?

И тогда я осознала, что корни моей проблемы уходят гораздо глубже, и ее не могут исправить ободряющие слова Йоргена. Глубже, чем беспокойство о том, что я видела, и предательство отца.

Я выстроила свою личность вокруг того, чтобы не оказаться трусихой. Это была реакция на то, что все говорили об отце, но все равно часть меня. Глубочайшая, самая важная часть.

А теперь моя уверенность рушилась, отчасти из-за боли от потери друзей.

Однако страх, что внутри меня таится что-то ужасное, был еще хуже.

Этот страх уничтожал меня. Потому что я не знала, могу ли ему противостоять. Потому что в глубине души не знала, трусиха я или нет. И вообще я больше не знала, что значит быть трусом.

Мама села рядом, всегда такая спокойная, такая сдержанная.

– Знаю, ты хочешь, чтобы я радовалась твоим успехам, и я горжусь, правда. Ты всегда мечтала летать. Просто если так бессердечно обошлись с памятью о моем муже, вряд ли будут церемониться с жизнью моей дочери.

Как ей объяснить? Рассказать, что я узнала? Смогу ли я объяснить свои страхи?

– Как ты это делаешь? – наконец спросила я. – Как справляешься с тем, что о нем говорят? Как живешь, когда тебя называют женой труса?

– Мне всегда казалось, что трус – это человек, которого больше волнует, что говорят люди, чем то, что правильно. Храбрость – это не то, как тебя называют, Спенса, а то, что ты знаешь о себе сама.

Я покачала головой. В этом-то и проблема – я не знаю.

Четыре коротких месяца назад я думала, что могу сразиться с чем угодно и на все имела ответы. Кто бы мог подумать, что, став пилотом, я растеряю всю смелость?

Мама внимательно меня рассматривала. Наконец поцеловала в лоб и сжала мою руку.

– Я не против того, чтобы ты летала, Спенса. Просто мне не нравится, что ты целыми днями слушаешь ложь. Я бы хотела, чтобы ты знала его, а не то, что про него говорят.

– Чем больше я буду летать, тем больше буду его узнавать.

Мама склонила голову набок, словно размышляя над моими словами.

– Мама, папа когда-нибудь упоминал, что видел... что-нибудь странное?

Например, глаза в темноте, которые за ним наблюдают?

Она сжала губы в линию.

– Значит, тебе рассказали? Я кивнула.

– Ему снились звезды, Спенса. Как он беспрепятственно смотрит прямо на них.

Или летает среди них, как наши предки. Вот и все, больше ничего.

– Ладно.

– Ты мне не веришь. – Она вздохнула и встала. – У нас с твоей бабушкой разные мнения. Наверное, тебе следует поговорить с ней. Но помни, Спенса, ты должна выбрать, кто ты такая. Наследие, память о прошлом могут служить нам верой и правдой. Но нельзя позволять им определять, кто мы. Когда наследие превращается в клетку вместо того, чтобы вдохновлять, все заходит слишком далеко. Я нахмурилась, сбитая с толку. У Бабули другое мнение? Насчет чего? Тем не менее я опять обняла маму и прошептала ей спасибо. Она подтолкнула меня к нашей квартире, и я ушла со странной смесью чувств. Мама тоже была своего рода воином, когда стояла на углу и провозглашала невиновность отца, потихоньку торгуя

роллами из водорослей.

Это вдохновляло. Озаряло. Я увидела ее в новом свете. Но насчет отца она ошибалась. Она понимала так много и все равно ошибалась в самом важном. Как и я до того момента, как увидела его измену в Битве за «Альту».

Вскоре я добралась до нашего приземистого многоквартирного дома.

Через большую арку ворот я вошла во двор, и тут же двое возвращавшихся с дежурства солдат расступились передо мной и отсалютовали.

Алуко и Джорс, поняла я. Похоже, они меня даже не узнали. Мне в лицо они не глянули, просто увидели летный комбинезон и уступили дорогу.

Я махнула старой миссис Хонг, которая не нахмурилась при виде меня, а нырнула в свою квартиру и закрыла дверь. Бросив быстрый взгляд в окно нашей однокомнатной квартиры, я поняла, что Бабули там нет, но затем услышала с крыши ее негромкое пение. Все еще обеспокоенная тем, что сказала мама, я взобралась на крышу.

Бабуля сидела, склонив голову. Перед ней на одеяле лежала кучка бусин. Закрыв почти слепые глаза, она на ощупь выбирала бусины иссохшими пальцами и, тихо напевая, методично нанизывала их на ожерелье. Ее изборожденное морщинами лицо походило на смятое одеяло.

– А, – сказала она, когда я нерешительно задержалась на лестнице. – Садись, садись. Мне не помешает помощь.

– Это я, Бабуля. Спенса.

– Конечно. Я почувствовала, что ты идешь. Садись и разбери бусины по цветам. Я не могу отличить зеленые от голубых – они одного размера!

Это был мой первый визит за несколько месяцев, и, как и мама, бабушка сразу нашла мне занятие. Что ж, у меня есть к ней вопросы, но я не смогу их задать, пока не выполню, что она велела.

– Голубые я буду класть справа от тебя, – сказала я, усаживаясь. – Зеленые –

слева.

– Хорошо, хорошо. О ком ты хочешь послушать сегодня, дорогая? Об

Александре, который завоевал мир? О Хервёр, которая похитила меч мертвеца? Может, о Беовульфе? Как в старые добрые времена?

– Вообще-то, сегодня я не хочу слушать сказки, – ответила я. – Я говорила с мамой, и...

– Так-так, не хочешь сказок? Что с тобой случилось? Что с тобой сделали в этой летной школе?

Я вздохнула и решила зайти с другой стороны.

– Бабуля, хоть один из них был настоящим? Герои, о которых ты рассказываешь, они были настоящими людьми? С Земли?

– Возможно. Это важно?

– Ну конечно. – Я бросала бусины в чашки. – Если они не были настоящими, тогда все это просто выдумки.

– Дитя, людям нужны сказки. Они дают надежду, и эта надежда настоящая. А если так, какая разница, жили ли на самом деле герои из сказок?

– Потому что иногда мы увековечиваем ложь. Например, то, что АОН говорит об отце, противоположно тому, что говорим о нем мы. Две разные истории. Две разные действительности.

И обе неправильные.

Я уронила в чашку еще одну бусину.

– Мне надоело не знать, что правильно. Надоело не знать, когда сражаться, не знать, ненавижу я его или люблю, и... и...

Бабуля оторвалась от своего занятия и взяла меня за руку. Ее кожа была старой, но мягкой. Она улыбнулась, сидя с полузакрытыми глазами.

– Бабуля, – произнесла я, наконец найдя нужные слова. – Я кое-что видела.

Это доказывает, что мы неправы в отношении отца. Он... не трус. Он хуже.

– А... – вырвалось у Бабули.

– Мама в это не верит. Но я знаю правду.

– Что тебе наговорили там, в этой летной школе?

Я сглотнула, внезапно почувствовав себя ужасно хрупкой.

– Бабуля, говорят... у отца был какой-то дефект. Изъян глубоко внутри, который заставил его присоединиться к креллам. Один человек рассказал мне, что на «Непокорном» был бунт, что некоторые наши предки тоже могли служить врагу. А теперь, теперь они говорят, что у меня он тоже есть. И... я очень боюсь, что они правы.

– Хм-м-м, – протянула Бабуля, нанизывая бусину. – Давай я расскажу историю о человеке из прошлого, дитя.

– Бабуля, сейчас не время для сказок.

– Эта обо мне.

Я захлопнула рот. О ней? Она почти никогда о себе не рассказывала. Она начала говорить в своей сумбурной, но увлекательной манере:

– Мой отец был историком на «Непокорном». Он хранил истории о Старой Земле, о временах до того, как мы улетели в космос. Знаешь, даже тогда, с компьютерами, библиотеками и всеми видами напоминаний оказалось, что очень легко забыть, откуда мы родом. Может, потому что у нас были машины, чтобы помнить об этом, и мы решили, что можем переложить это на них. Впрочем, это другая история. Тогда мы были звездными кочевниками. Пять кораблей:

«Непокорный» и четыре связанных с ним судна поменьше, чтобы путешествовать на большие расстояния. Ну, и группа истребителей. Мы были обществом, состоящим из многих обществ, путешествующих вместе среди звезд. Отчасти флот наемников, отчасти торговый. Мы были сами по себе.

– Прадедушка был историком? – переспросила я. – Мне казалось, что инженером.

– Он работал в машинном отделении, помогал моей матери. Но его основной обязанностью было хранение историй. Помню, как сидела в машинном отделении, а он рассказывал под гул механизмов, и его голос эхом отражался от металла. Но речь не об этом, а о том, как мы попали на Детрит. Понимаешь, мы не развязывали войну, но она все равно нас настигла. У нашего маленького флота из пяти кораблей и тридцати истребителей не было выбора, кроме как принять бой. Мы не знали, кто такие креллы, даже тогда. Мы не принимали участия в большой войне, и к тому времени связь между планетами и космическими станциями стала трудной и опасной. Так вот, твоя прабабушка, моя мама, была корабельным двигателем.

– Ты имеешь в виду, работала с двигателем, – поправила я, продолжая сортировать бусины.

– Да, но в каком-то роде она и была двигателем. Она могла заставить корабль перемещаться меж звезд. Одна из немногих, кто это умел. Без нее или кого-нибудь вроде нее «Непокорный» застрял бы на малой скорости. Расстояния между звездами огромны, Спенса. И только человек с особыми способностями мог запустить двигатель. Мы рождались с ними, но большинство считали, что они очень, очень опасны.

Я выдохнула, одновременно с удивлением и благоговением.

– Это... дефект?

Бабуля подалась ко мне.

– Нас боялись, Спенса, хотя тогда это называли «отклонением». Мы, инженеры, были особенными. Мы были первыми людьми в космосе, смелыми исследователями. Обыватели всегда возмущались тем, что мы контролировали силы, которые позволяли путешествовать меж звезд. Но я сказала, что эта история обо мне. Я помню тот день – день, когда мы попали на Детрит. Я была с отцом в машинном отсеке: огромное помещение, напичканное трубами и энергопроводкой, которое казалось мне больше, чем, наверное, было на самом деле. Пахло машинным маслом и перегретым металлом. Но в маленьком закутке был иллюминатор, в который я смотрела на звезды. В тот день нас окружили. Враги – креллы. Я была напугана до глубины своего маленького сердца, потому что корабль сотрясался от выстрелов. Царил хаос. Кто-то завопил, что мостик задело взрывом. Стоя в закутке, я смотрела на красные копья света и слышала, как кричат звезды. Маленькая напуганная девочка у иллюминатора. Капитан отдал приказ об атаке. У него был зычный сердитый голос. И тем страшнее было слышать боль и панику у обычно сурового человека. Я до сих пор помню, как он орал маме приказы, а она с ними не соглашалась.

Поглощенная рассказом, я забыла о бусинах и сидела едва дыша. Почему из всех своих историй Бабуля никогда не упоминала эту?

– Наверное, случившееся можно назвать бунтом, – продолжала Бабуля. – Мы это слово не использовали. Но разногласия были. Ученые и инженеры против командования и морских пехотинцев. Дело в том, что никто из них не мог заставить двигатели работать. На это была способна только моя мать. Она выбрала Детрит и привела нас сюда. Но расстояние было слишком велико. Слишком трудно. Она надорвалась от усилий, Спенса. Корабли повредило при приземлении, двигатели

сломались, и еще мы потеряли ее – саму душу двигателей. Я помню крики. Помню, как отец выносил меня из обломков корабля, а я вопила и рвалась назад в дымящийся корпус – могилу матери. Помню, как требовала ответить, почему она нас покинула. Меня будто предали. Я была слишком мала, чтобы понять ее выбор. Выбор воина.

– Умереть?

– Пожертвовать собой, Спенса. Воин – ничто, если ему не за что сражаться. Но если у него есть, за что сражаться... тогда в этом и смысл, так?

Бабуля нанизала бусину и начала связывать ожерелье. Меня охватило... странное измождение, словно эта история стала бременем, которое я не ожидала на себя взвалить.

– Это и есть их «дефект», – сказала Бабуля. – Они называют его так, потому что боятся нашей способности слышать звезды. Твоя мать всегда запрещала говорить тебе об этом, потому что не верила. Но многие в АОН в него верят и из-за этого относятся к нам как к чужакам. Они лгут, когда уверяют, что моя мать привела нас сюда, потому что так хотели креллы. А теперь, когда мы больше не нужны для работы двигателей, потому что их не осталось, нас ненавидят еще больше.

– А отец? Я видела, как он обернулся против своих.

– Невозможно. В АОН утверждают, что дар делает нас чудовищами, так что, скорее всего, они все подстроили, чтобы это доказать. Как удобно, когда человек с дефектом сочувствует креллам и оборачивается против своих товарищей.

Я выпрямилась, испытывая... неуверенность. Неужели Кобб лгал? М-Бот уверял, что запись не подделана. Кому верить?

– Бабуля, а что, если это правда? Ты говорила о самопожертвовании воина. Так представь, если ты знаешь, что в тебе эта штука... что она может заставить тебя пойти на предательство? Навредить товарищам? Если ты думаешь, что можешь оказаться трусом, не будет ли правильным решением... просто не летать?

Бабуля замолчала, ее руки замерли.

– Ты повзрослела, – наконец проговорила она. – Где моя маленькая девочка, которая хотела размахивать мечом и завоевывать мир?

– Она совершенно сбита с толку. И немного растеряна.

– Наш дар чудесен. Он позволяет нам слышать звезды. С его помощью моя мама работала двигателем. Не бойся его.

Я кивнула, но не могла отделаться от ощущения, будто меня предали. Разве не следовало кому-нибудь рассказать мне об этом раньше?

– Твой отец был героем, – добавила Бабуля. – Спенса? Слышишь? У тебя дар, а не дефект. Ты можешь...

– Слышать звезды. Да, я это чувствую.

Я задрала голову, но увидела только свод пещеры.

Если честно, я не знала, что и думать. Приход сюда только еще больше сбил меня с толку.

– Спенса? – позвала Бабуля. Я покачала головой.

– Отец говорил мне дотянуться до звезд. Боюсь, как бы они до меня не дотянулись. Спасибо за историю.

Я встала и направилась к лестнице.

– Спенса! – позвала Бабуля на этот раз с такой настойчивостью, что я остановилась на ступенях.

Она смотрела в мою сторону, молочно-белые глаза сфокусировались прямо на мне, и я каким-то образом почувствовала, что она меня видит. Когда она заговорила, ее голос больше не дрожал. Теперь он был властным и приказным, как у генерала на поле боя.

– Если мы когда-нибудь покинем эту планету и сбежим от креллов, наш дар понадобится. Межзвездное пространство огромно, слишком огромно для путешествия с обычным ускорителем. Мы не должны забиваться в темноту только потому, что боимся искры внутри. Вот ответ: нужно не тушить эту искру, а научиться ее контролировать.

Я промолчала, потому что не знала, что сказать. Спустившись, пошла к лифтам, а потом вернулась на базу.

– Рассчитаться по порядку, – сказал Нос, командир звена «Кошмар». – Сначала новенькие.

– Ввысь-1, подтверждаю, – сказал Йорген и запнулся. Вздохнул. – Позывной – Говнюк.

Нос хохотнул.

– Сочувствую, курсант.

ФМ отозвалась, за ней я. Сегодняшние маневры звено «Ввысь» – то, что от него осталось, – отрабатывало с «Кошмаром».

Я еще не решила, что делать с информацией Бабули. Меня по-прежнему одолевали беспокойство и неуверенность. Но пока что я решила сделать так, как говорил Йорген, и продолжать летать. Я ведь могу избежать того, что случилось с отцом? Могу быть осторожной?

Я выполняла маневры под руководством командира «Кошмара». Знакомые движения отвлекали. Здорово опять вернуться на «Поко» после нескольких недель пробных полетов на кораблях других классов. Это было словно устроиться в знакомом удобном кресле, которое продавлено точно под твою спину.

Мы летели широким строем на десяти километрах, Йорген в паре с кем-то из

«Кошмара». Высматривали на поверхности обломки, следы кораблей в пыли и все подозрительное. Все равно что заниматься разведкой во время боя, даже еще монотоннее.

– Неопознанный след на 53-1-8008! – воскликнул пилот «Кошмара». – Нам надо...

– Кобб предупреждал о приколе с 8008, – спокойно отозвался Йорген. – И насчет прикола «заставь салаг эвакуировать зараженный корабль». И про шутку

«приготовиться к проверке».

– Скад! – воскликнул другой пилот. – Старина Кобб не понимает шуток.

– Потому что не хочет, чтобы над его курсантами издевались? – спросил в ответ Йорген. – Мы должны искать признаки креллов, а не проходить ритуалы посвящения юнцов. Я был о вас лучшего мнения.

Я выглянула из кабины на ФМ. Та покачала головой. Йорген неисправим.

– Говнюк, да? – спросил один из пилотов. – Представить не могу, как к тебе прилипло такое имечко...

– Хватит болтать, – сказал Нос, отключая личные каналы. – Всем курс на 53,8- 702-45000. Домашний радар отмечает какую-то турбулентность в поясе обломков над этой точкой.

Его слова встретили ворчанием. Любопытно. Я представляла, что боевые пилоты держатся с большим достоинством. Может, это Йорген так на меня повлиял.

Мы полетели в указанном направлении, и впереди начали падать большие обломки. Куски металла сыпались дождем, одни – яркими росчерками огня и дыма, другие – те, что с подъемными кольцами или не разрядившимися подъемными камнями, – опускались медленнее. Мы осторожно приблизились к границе зоны.

– Отлично, – сказал Нос. – Нам надо показать этим курсантам пару маневров. Пока высматриваем креллов, давайте прошвырнемся через обломки. Если заметите исправное подъемное кольцо, пометьте его радиомаячком, чтобы потом подобрать. Болото и Мелодия, вы первые. Локальный курс – восемьдесят три. Возьмите на хвост двух курсантов. Суши и Норд, у вас курс семнадцать, прихватите Говнюка. Может, он прочтет вам лекцию о надлежащей процедуре. Вам, недоумкам, это не помешает.

Мы с ФМ последовали за пилотами, которые очень осторожно, даже немного неуклюже миновали обломки. Мы не пользовались светокопьями. Болото – пилот, который подшучивал над Йоргеном, – выстрелил радиомаячками в несколько больших кусков мусора.

– Ваш командир звена всегда такой? – поинтересовался он. – Будто у него рычаг управления в заднице заклинило?

– Йорген замечательный командир! – огрызнулась я. – Нечего катить бочку на человека только потому, что он ждет от тебя выложиться по полной.

– Ага, – добавила ФМ. – Если уж выбрал себе цель, какой бы в корне ошибочной она ни была, уж изволь выполнять свои обязанности как следует.

– Скад, – произнес Болото. – Слыхала, Мелодия?

– Слыхала, как тявкают щенки на линии, – ответила та. Голос у нее был высокий, тон презрительный. – К сожалению, курсантов не слышно.

– Поосторожнее, – сказала я, сердясь все больше. – На следующей неделе мы станем полноправными пилотами, и я посоревнуюсь с вами за сбитых креллов. Попробуйте тогда нас обскакать.

Болото рассмеялся.

– Пара дней до полноправного пилота? Надо же, какая ты взрослая.

Он врубил ускоритель и опять ринулся в гущу обломков. Мелодия летела у него на крыле. Мы с ФМ бросились следом. Болото приблизился к падающему куску мусора и крутанулся вокруг него с помощью светокопья.

Маневр он выполнил грамотно, но ничего особенного не продемонстрировал. Облетел еще один обломок, который пометил как добычу. Мелодия последовала за ним, хотя, развернувшись слишком резко, в итоге промахнулась мимо второго обломка.

Мы с ФМ летели за пилотами на приличном расстоянии, наблюдая, пока ФМ не сказала по личному каналу:

– Штопор, похоже, они выпендриваются.

– Да ладно, – отозвалась я. – Это были базовые развороты. Они же не думают, что впечатлят нас...

Я осеклась, когда загорелся огонек линии Болота.

– Детишки, это называется маневры со светокопьем. Вас могут выпустить из школы, но вам еще многому учиться.

Я недоверчиво посмотрела на ФМ. Логически я понимала, что большинство курсантов сосредотачивались на ближнем бое и пальбе из деструкторов. Кобб говорил, что это одна из проблем АОН: курсантов в основном учат убивать, а не летать. Но даже зная это, я была потрясена.

Эти пилоты правда ждут, что мы завизжим от восторга при виде маневров, которым Кобб обучил нас в первые недели в школе?

– Два-четырнадцать? – предложила я ФМ. – С двойной прямой в конце и клиновым пролетом?

– С радостью, – отозвалась она и врубила форсаж.

Мы стремительно понеслись вперед и разлетелись в противоположных направлениях, крутанувшись вокруг большого обломка. Я развернулась вокруг еще одного пылающего куска, проскочив снизу, а потом взмыла в небо, поставив подъемное кольцо перпендикулярно. Промчавшись между двумя большими обломками, я пометила оба, а потом облетела тот, что покрупнее, и нырнула вниз.

ФМ неслась прямиком на меня. Я запустила в нее светокопье, развернулась и врубила форсаж. Мы мастерски обернулись друг вокруг друга, сохраняя импульс. Мои гравиконы вырубились, как раз когда я вышла из маневра.

После витка ФМ стрелой полетела на восток, а я на запад. Мы пометили по обломку и, опять сблизившись, вернулись к Болоту и Мелодии.

Они не сказали ни слова. Я следовала за ними молча, ухмыляясь, пока снова не загорелся огонек связи.

– Вы случайно не ищете себе звено после выпуска? – спросил Нос. – У нас есть пара свободных мест.

– Посмотрим, – ответила ФМ. – Может, я пойду в разведчики. Похоже, в вашем звене скучновато.

– Что, покрасовались? – прорезался голос Йоргена по личному каналу. Он возвращался с напарником.

– С чего бы это? – спросила я.

– Штопор, если тебе сломать восемь ребер и привязать к столу, ты и в горячечном бреду все равно найдешь способ всех посрамить.

– Эй! – Я ухмыльнулась, оценив комплимент. – Большинство людей сами себя срамят. Я просто стою в сторонке и не вмешиваюсь.

Йорген усмехнулся.

– В последнем заходе я заметил вверху какую-то вспышку. Может, креллы.

Спрошу у Носа, разрешит ли он нам проверить.

– Ты опять за свое, – сказала ФМ. – Классический Говнюк, никогда не забудет, что нам приказали.

– Ужасный пример, – заметила я.

Йорген вызвал Носа и начал набирать высоту.

– Штопор и ФМ, вы со мной. Нам разрешили подняться до семисот километров и оценить обстановку. Но будьте осторожны, мы мало тренировали маневры в высоких слоях атмосферы.

Разумеется, звездолеты спокойно летали и без атмосферы, но это был совсем другой вид полетов. По мере того, как мы поднимались, я поймала себя на том, что нервничаю. Это было еще выше, чем забирались мы с М-Ботом, и я все время думала о том, что случилось, когда отец почти добрался до пояса обломков. Я по-прежнему не знала, что там, наверху, изменилось настолько, что он стал сражаться против своих.

Скад! Наверное, стоило остаться внизу. Впрочем, слишком поздно: размытые очертания пояса становились все отчетливее. Поднявшись выше, я разглядела световые люки, парящие в нижних слоях, и от их размеров у меня голова пошла кругом. Мы по-прежнему в сотнях километров, а они уже выглядят огромными. Какой же они величины?

Я робко попыталась понять, лучше ли слышно звезды здесь, ближе к ним. Я сосредоточилась и... мне показалось, что сверху доносятся слабые звуки. Но они были приглушенными, словно что-то стояло на пути.

Пояс обломков, поняла я. Он создает помехи. Отец стал предателем, только когда увидел просвет в мусоре, когда обломки выстроились в одну линию и он смог заглянуть в космос. И возможно, пролететь через весь пояс.

– Там, – сказала ФМ, возвращая мое внимание к заданию. – На семь часов от меня. Что-то большое.

⇐ Предыдущая 34 35 36 37 383940 41 42 43 Следующая ⇒