Клаус Дж. Джоул 9 страница

— Дом, где разбиваются... черные сердца! — прокомментировал Издатель. — Пошли, Руслан. Работайте, товарищи, солнце еще высоко!

«Обрыв, где разбиваются сердца подлеца» — так в итоге было транскрибировано название места совершения ритуала — занесли на карту. После этого высокая комиссия посетила «Питомник хорошей работы». Питомник образовывала большая сухая полянка с большим муравейником посредине. У муравейника сидела Маша, улыбаясь лицом с монгольскими скулами и изредка стряхивая с голых колен муравьев, забирающихся по босым ногам. Некоторых муравьев она аккуратно брала двумя пальчиками и помещала в одинаковые баночки из-под детского питания, целая коробка которых стояла у ней за спиной. На баночках девушка писала фломастером: «Хорошая работа», «Сытая работа», «Хорошая работа добрая № 5» и так далее. Издатель поглазел на снующих в банках перепуганных муравьев разных расцветок и калибров и спросил:

— А чего, они, правда что ли, чем-то друг от друга отличаются?!

— Конечно! — с жаром отозвалась Маша. — Вон тот — ленивый, все время на месте стоит, антеннами шевелит... Этот гоняет, как Шумахер. Туда-сюда. Этот вот все время тащил что-то, с большой головой. То есть упорная работа. Вот я сейчас их себе и набираю.

— А потом что будешь делать?!

— А потом выпущу, и они всем муравьям расскажут, как у меня много работ было... какая я трудолюбивая! А муравьи... а муравьи Симорону расскажут! И работа придет.

— Ну да, — поддержал девушку Руслан. — Все в мире взаимосвязано. JIy-Синь здоровался утром с каждой бабочкой, прося ее передать привет его величеству китайскому императору и справиться о его здоровье... А муравей — древний символ трудолюбия, наряду с пчелами.

Когда они покинули «Питомник хороших работ», Издатель задумчиво рассказал:

— Была у меня одна знакомая, дура страшная... хотя, черт его знает, теперь это еще как посмотреть! Поехали они на Алтай с бойфрендом. Обещался он ее поить, кормить, одевать, потому что она художница, к жизни не приспособленная. В общем, там, на Алтае, бойфренд тут же сбежал с какой-то герлой, бросив ее с подругой в снятом доме. И вот прикинь: сидят они на Алтае, денег

нет, жратвы нет, погода мерзкая, дожди... А в доме, уж не знаю, за каким чертом, оказалась муфельная печь. И вот наши девушки начали лепить из глины такие кружочки, писать на них Г «Одна Денежка Щастья» и... продавать внизу, на турбазе.

— Брали?

— Не то слово! — с завистью ответил Издатель. —Одна денежка счастья — один доллар. Бак-

—

сом или по курсу... Глины вокруг — хоть попой ешь... В общем, когда они через неделю вдвоем оттуда ехали, на брата было по шестьсот зеленых, не считая того, что они бесплатно питались в ресторане «Царская охота».

— Это ты к чему рассказал?

— А черт его знает! — Издатель взялся за дверь синенького домика, где раньше хранились метлы и скребки, а сейчас, судя по бумажной вывеске, находилась «Лаборатория трансцендентного рисунка Кун- та-Йоги». — Як тому, что смысл есть в любых, даже самых неожиданных...

Дверь внезапно отворилась, отбросив руку Издателя и выпустив из домика пару абсолютно голых молодых людей. Впрочем, то, что они наги, как первые земные жители, молено было догадаться совсем не сразу: их тела покрывали сложные разноцветные узоры, а на причинных местах был нарисован кокетливый темно-зеленый фиговый листок. Одежду молодые люди — ими оказались Майя и Алексей, держали в руках. Увидев остолбеневших Издателя и Руслана, парочка прыснула и убежала, сверкая голыми попами, также с затейливым рисунком.

— А-э... ни фига себе, трансцендентность! — пробормотал Издатель, вступая в прохладную сень домика.

— Следующий! Проходите, раздевайтесь! — задорно и машинально сказала хозяйка.

Люся-Мажор стояла у единственного окошечка, пропускавшего сильный сноп света и смешивала краски на палитре.

— Где твои белые крылья, которые... — ошарашенно сказал Майбах, рассматривая девушку.

Люся была абсолютно нага: худая прямая спина, подтянутые ягодицы, закаленные фитнессом ляжки. Все это было художественно обляпано краской; она обернулась, увидела вошедших и рассмеялась весело, ничуть не смущаясь своей наготы:

— А, вот и вы пришли! Раздевайтесь. Можете до пояса, можете совсем... Чего вы смотрите? — она выпятила живот, придирчиво осматривая его. — Это я мастер-класс показывала.

Смущенно хихикая, Издатель разделся до пояса, оставив на себе только развратные шорты, а Руслан — плавки. Девушка склонилась над ними, работая кисточкой. В загадочном полумраке сарайчика, где светотень причудливо ложилась на ее обнаженное тело с фантастически большой выпуклой грудью, Люся казалась одухотворенной музой. Ее кисточка касалась плеч, живота, подмышек и локтей мужчин. Издатель ежился и нервно хихикал, а Люся уверенно покрывала все это иероглифическим рисунком, используя большой набор медовой гуаши. Майбах даже слегка покраснел: собственно, девушку, с которой он имел несколько месяцев легкий флирт в целях полусотни штук зеленых денег, он никогда раздетой не видел — как-то не доходило до этого, было важно другое...

— А чего это... ты в Кунта-йогу ударилась? — спросил Издатель, избегая столкновения глаз с ее пухлым бюстом.

— Художник, что рисует дождь! — беззаботно промурлыкала девушка. — Я Настоящую Любовь рисую. Кунта-Йога позволяет материализовать то, что нарисуешь. Это мне Петр Иваныч сказал.

— A-а... а все совсем раздеваются?

— He-а. Вот Лешка с Майей... И Ирка еще пришла, сразу заголилась. Со своим парнем, Кириллом. Ну, в очках такой.

— Помню, помню... И чего, вы эта...

Руслан пихнул Издателя под бок — но тот и сам понял, что его расспросы начали отдавать ПКМ-ной пошлостью.

— Вы худы или полны, в Симороне все равны! — выпалила Люська, жаля Издателя кисточкой в пупок и раскручивая багряную спираль. — Не, все до пояса раздеваются. Как вы. А мне-то что? Мне пофиг.

Издатель подавленно замолчал. Мысль о деньгах, которые он должен был девушке, мешала ему воспри

нимать ее как одушевленный предмет. Неожиданно он выдал:

— Люська, ты помнишь, что я тебе денег должен?!

— А! — махнула та рукой, брызнув краской на свой худой живот. — Как захочешь, отдашь... Бабки, это же не главное, верно?

Мужчины переглянулись. Издатель с ужасом сообразил, что после общения с дворником Петром Ивановичем — а они даже на полянке сидели вместе! — блондинка стремительно перестает быть... блондинкой.

ПОДСКАЗКи ОТ КАПиТОНЫЧА —

Беззубыми ртами нас пытаются укусить и духовной им- . потенцией изнасиловать. Покраснейте, проходя мимо светофора — пусть ему будет стыдно за задержку! Не отклады- ; вай Волшебство на Завтра, сделай его в ВКМ сегодня. \

Совсем изрисованные, они вышли из домика в жар полудня; Издатель под конец попросил у девушки кисточку, попросил ее «попой улыбнуться», что Люська и сделала, кокетливо выставив эту часть тела, и вывел на ягодице огромную пятерку.

— Это тебе за ритуал! — многозначительно сказал он.

Бомж Авдеич строил дом. Строил, как ни странно, не шалаш, а именно дом, по всем правилам инженерного искусства, правда, без единого гвоздя, а ловко связывая жердины веревочками. Плоскую крышу он крыл соломой, устроил даже два окна из полиэтиленовых пакетов... Работал важно, как настоящий босс, а блестящие пуговицы его обновки — пиджака — слепили глаза.

— Вид на жительство подпишите! — строго сказал он отнюдь не просящим тоном, протягивая Издателю Худую ладошку и фломастер.

—

Тот хмыкнул и вывел неразборчивую подпись. Ладонь у Авдеича была сухой, как оберточная бумага, жесткой, закаленной многочисленными невзгодами.

— Это я сам придумал, — виновато объяснил бомж. — Ну, вроде как даже дома нет у меня... Пусть хоть на семинаре будет. А что в доме главное? Прописка. Меня ж никто уже пятый год не прописывает. А сегодня все прописали. Вы уже девятые.

— Молодец, так держать... — ободрил Издатель. — А куда, кстати, я тебя прописал?

— На Заречную, — зарделся Авдеич. — Фильм у меня любимый такой. «Весна на Заречной улице».

— Вот это и будет названием твоего ритуала... Табличку поставь, новосел!

Жара, совершенно июльская, наступала, как лавина Первой Конной. Разрисованные члены комиссии, помахивая верхней одеждой, спустились к реке и с наслаждением окунулись в ее прохладные воды. Издатель стыдливо стянул трусы, воровато оглядываясь: плавок у него не было. Невдалеке от них по песчаной отмели носились Майя и Алексей в одних простынях на мокрых телах, облепивших их, с веселыми криками и хохотом. Издатель завистливо посмотрел на них, натягивая шорты:

— Сейчас снова рисоваться пойдут... Счастливые! Молодые.

— Тю! Димыч, а ты что, старый?! — присвистнул Руслан. — Кончай давай...

— Давать или кончать? Практика показывает, что делать это одновременно не всегда получается... — проворчал тот. — Эх! Покурить нада, аднака, как говорит мой новый чукотский друг.

Он закурил, прилег на песок. Смотрел, как с краю песчаной отмели чертил какие-то линии на песке Петр Иваныч — могучий, бронзовотелый; без дворницкого фартука и мешковатой джинсы он казался былинным богатырем, и тело его, крепкое, жилистое, с не дряблыми еще мускулами, покрывал странный, неизвестно где полученный — за зиму-то! — загар. Под солнцем отчаянно голубели семейные трусы Иваныча.

— Как тебе все это, Руслан? Как наш босс — бомж в пиджаке с золотыми пуговицами?!

Тарзания пожал плечами.

— Прикольно. Народ самовыражается. Этого многим здорово не хватает.

— А тебе?

— И мне. Думаешь, я только с мальчишками мяч гоняю? Ну, понятно, футбол — это не айкидо, тут сэнсэев нет. И все-таки надо их чему-то еще учить. Мудрости жизни какой-то. А у меня ее у самого нет. Так, что- то пытаюсь... Закаливание тела, закаливание духа. Вот думаю, надо тоже ритуалами с ними заняться.

Майбах покачал головой.

— М-да... Это хорошо: ритуалами. Понимаешь, Руслан, есть, наверно, все-таки два языка. Язык веры и язык знания. Я вот настроен на язык знания, меня это не цепляет. Никак! Стараюсь, но не могу... Как у Макара — Макаревича то есть: «Мы шагаем от края до края, по краям расположены двери; И одной головой обладая, никогда не войдешь в обе двери: если веришь, то веришь, не зная, если знаешь, то знаешь, не веря!». Так вот, Руслан, страшно становится жить... без веры-то! Раньше жилось как-то, а последнее время не могу. Давит что-то.

Покурив, они пошли к Иванычу. Уже подойдя, поняли, что он делает: он рисовал на песке огромную рыбину и тщательно разделывал ее по всем правилам отделяя спину, хвост, плавники... Боясь нарушить гармонию линий на плотном коричневатом песке, члены комиссии остановились перед головой рыбы. Между тем дворник оглядел свое творение, вытащил из кармана куриное яйцо и бережно положил его к голове рыбы; приглядевшись, они заметили: яичко Деревянное, выточенное гладко и с любовью...

Они ни о чем не спрашивали. Иваныч, тряхнув косичкой, объяснил сам:

— Вот. Созданный первой причиной, непостижимый и превечный, одновременно существующий и несуществующий гомункул Пуруша... душа наша провела целый год в золотом яйце, а потом разделил его силой своей мысли на две части. Из двух половин скорлупы он образовал небо и землю, а между ними поместил воздушное пространство, восемь стран света и постоянное вместилище для воды. Вот и я хочу иметь такую силу мысли, чтобы разделить все на правду и неправду... Всю жизнь стремлюсь. А не совсем получается.

Он задумчиво посмотрел на яркое солнце, лившее расплавленное золото в воды Инюшки, помолчал и, сложив на груди громадные, длиннопалые руки, добавил:

— Вот посадил своего Пурушу в эту рыбу, отпущу ее в воду. Он поплывет... и я с ним поплыву. В далекое путешествие.

— То есть ты, Иваныч, ни жены не ищешь, ни работы... ни хаты, а вечной истины? — усмехнулся Издатель. — Да. Необычно для Симорона, отец. Но... но хорошо. Одобряю. Давай, дерзай.

— Созвездие Рыб... — тихо пробормотал Руслан.

Издатель вздрогнул: они с Мачо многозначительно

переглянулись и пошли прочь.

...Часть ритуальных действий оказалась по «техническим причинам» перенесена на глубокий вечер и даже полночь. Юре, который хотел расстаться с привычкой спать с кинжалом под подушкой, Капитоныч пообещал устроить шаманский обряд «Зарывание сакрального топора в землю сознания», а пока что Юрий «тушил интерес к холодному оружию, и плевать я на него хотел!!!». Происходило это так: с пяти шагов нужно было плевком затушить горящую в плошке свечку, символизировавшую интерес, а плевок, как объяснил Юрий, обозначал сгусток симороновской энергетики. Несмотря на то, что верующими в Симорон совершенно искренне казались все, затушить свечку с такого расстояния до сих пор удалось по разу только трем людям.

Самому Юрке (что вселило надежду на успех), бомжу Авдеичу и долговязой Ирке.

Сама же Ирка имела желание простое и естественное: съездить в Париж, так как приехала в Новосибирск из далекого города Камень-на-Оби и пока что ничего, кроме аудиторий педа, не видела. А в Париж хотелось! Сейчас Ирка, завернувшись в старую штору и надев на голову сделанную из бумаги шляпу, ходила по турбазе с разговорником и старым нераскрывающимся зонтиком — из обнаруженного на базе склада забытых туристами вещей! — и приставала ко всем с корявой фразой:

— Пуррье ву этр си эмабль, пур ме монтре ля плю курт рут ан сентраль марш де Руасси*?

.. .которая приводила к коликам смеха у симоронав- тов и к ужасу у простых обителей турбазы «Дубрава» из числа хозобслуги, изредка попадавшихся Ирке. Повариху, готовившую для диетического корпуса, расположенного в километре от деревянного здания, она напугала до полусмерти, после чего та бежала, рассыпая приготовленные на ужин диетикам фрукты. Ирка вернулась в лагерь с большим красным яблоком, но с ходу напоролась на Капитоныча. Маг торжествующе разворошил на ней штору, обнажив разрисованную грудь, ткнул в нее жестким пальцем и сказал:

— Ты — Праматерь, а я — Змей, огневой кураж имей; альма-матер тебя ждет, в Париж пошлет и яблоко отдает!

.. .с этими словами он вырвал у нее яблоко и убежал, поедая на ходу. Но Ирка на Капитоныча не обиделась, потому что через полчаса он принес к ней в клетушку целую корзину с фруктами, которую где-то добыл, а где — не признавался.

МилаЙововичевская составляла «реестр женихов», отмечая по лагерю все сдвоенные предметы — два багра вместо положенного одного на пожарном щите, раздвоенные деревья, растения с двумя цветками. Самую

* Не будете ли вы столь любезны показать мне кратчай Шую дорогу на рынок в Руасси? (фр.)

замечательную пару следовало в полночь поженить; чукча Вы- ймя, как и бомж Авдеич, строил за сараем Люси «безводочную ярангу», в которую собирался поселить духа трезвости и затем торжественно перенести его в свой улус... Майя с Алексеем плели цветочный ковер для квартиры Майи, который превратит ее в аналог летнего луга, чтобы в полночь прыгнуть на него из Дня Прошлого в День Настоящий. Одним словом, у всех была работа.

Правда, часам к восьми захотелось есть, и тут мнения разделились. Одни говорили, что на полный желудок неправильно танцевать зикры, а тем более идти после них в баню; а другие говорили, что на голодное брюхо не хватает волшебной энергии и мозги не осиливают волшебство. И те и другие были в чем-то правы; спор разрешил Египтянин, появившийся в окне домика, как Махатма Ганди перед народом. Он сказал:

— Друзья! Мы забыли основной закон: главным правилом является любая перемена правил по ходу игры. Есть правило не наедаться до зикр, но нет правила совершить ритуал Еды на Зикры. Вношу усмиряющее предложение: ставим чай, едим что принесли, при этом совершая танцевально-жевательно-

—

Издательство «Весь — ДОБРЫЕ ВЕСТИ

глотательные движения по возможности синхронно. И все будет хорошо... Хэй!

В комнатках загрохотали разбрасываемые из рюкзаков вещи: все производили срочную инвентаризацию своих припасов.

ДИСК WORK F:// СНО-ВИДЕНИЕ

Доступ изменен [только для волшебников]

Файл pobeda.txt.

Папка: СЕМИНАР.Возможности

Алексей и Майя обещанный травяной чай все-таки сварили. Причем довольно быстро: развели с помощью Генерала громадный костер и в котле приготовили ароматную жидкость, пахнущую сразу всеми лесными ягодами сразу; Алексей, сдвинув на лоб запотевшие очки и что-то шепча, посыпал загадочный порошок в чай — и тот приобрел окрас рубиновый, как каркаде, а эффект — удивительный. Марьяна Тимофеевна отхлебнула чаю и ойкнув, схватилась за виски... Впрочем, уже через пять минут она возвестила, что головная боль от давления, мучившая ее с того момента, как она перенюхалась дыма, готовя черепашек-наркома- нов у костра, прошла...

Народ закусывал, расположившись на полянке Точки Сборки — так они назвали самое обширное место со скамьями. Выймя заявил, что ему есть не хочется, Мила Йововичевская блюла верность диете, а Авдеич перекусил, как мышка, мгновенно схрумкав печенье, джем и колбасу — дар почти от каждого стола, помнившего его довольно необычный статус. Поэтому эта троица придавала жевательному мероприятию культурный характер: вооружившись ложками, кастрюлей и дудочкой Капитоныча, они обходили ужинающих, пели «Песню-про-Симорон-намбер-ван» и просили жертву на алтарь Халявы, который обещали воздвигнуть уже к середине ночи. Песня была несколько заунывная, но, как объяснил чукча, у них в улусе все песни такие: и на поминки, и на свадьбу.

На далеком, далеком острове

Жили, жили, были, были юноша с девушкой;

Ай, Си-мар-ронШ

...и на припев Мила азартно ударяла в дно кастрюли поварешкой, а Авдеич отбивал ударные ложками.

Ай, жили они, были-были-были,

И была у них одна маленькая штучка;

Ой, Симар-рон!

А еще была-была-была у них большая,

Любовь была, бла-бла-бла, а!

Ай, Симар-рон!

По утрам они собирали на завтрак бана-аны,

А потом страстно друг друга любили;

Уй, Симар-рон!

А еще собирали по утрам они коко-осы,

И потом снова страстно друг друга любили!

Ох, Симар-рон...

Содержанием командовала Мила, невольно втянувшаяся в культурную традицию северных народов — что вижу, о том и пою; а так как перед мысленным взором Милы стояла большая и светлая любовь, то юноша с девушкой на загадочном острове страстно любили друг друга в каждом втором куплете. Любовь субстанция бесконечная, таковой обещала быть и песня.

Между тем в кругу Иваныча, Издателя, и Юры развернулась оживленная дискуссия по поводу того, какой термин вернее отражает сущность Волшебника: «Симоронист», «Симоронит», «Симоронавт», «Симо- ронщик», «Симоронец» или «Симороновец».

— Симороновец — это как стахановец! — морщил нос Издатель, жуя бутерброд с краснопрожилковой ветчиной. — Совок, опять же...

— Ну, а Симоронщик — это как лохотронщик! — парировал Юра. — Тоже кисло получается...

Иваныч поскреб бороду и высказал предположение, что по глубине отражения понятия к искомому

значению ближе всего «симоронит», ибо это напоминает «исмаилитов», эта секта была могущественной, когда-то всем Востоком управляла; капризному Майбаху намек на секту тоже не понравился:

— Нас и так сектой называют... — бубнил он. — Вон, у Маши родители наезды катят: мол, дочка, в какую такую ты секту записалась?

— А пусть она забьет! — обронил Юра задумчиво. — Мы уже с ней на эту тему говорили.

— Ты бы лучше их очаровал как-нибудь! — поддел Издатель, знавший подноготную отношений молодого человека и Маши. — А то до сих пор в дом носа не кажешь... Ритуал ему надо, «аднака», как говорит наш друг с Севера. Задабривания родителей! Да. Иначе говоря, расположения... Крепись, друг мой, мы тебе его придумаем. Сегодня.

Поющие добрались уже до авокадо и до Издателя — в качестве жертвы Халяве. Они утянули у него из-под носа длинный пупырчатый огурец.

— Анун-нах! Халява, плиз... — с легкой скорбью сказал Майбах. — Все в мире относительно... Проживу без огурца. Ца-ца-ца!

На растопку бани были отряжены Капитоныч, Генерал и Ирка, не боящаяся никаких мужских работ. За ними наблюдал Египтянин, стоя на пригорке в колышущемся белоснежном бурнусе, как арабский полководец. А сама баня находилась внизу на берегу реки и была сооружением, рассчитанным явно на помывку гарнизона небольшого укрепрайона: мощная, из «карандашей» , то есть гладко, цилиндрически опиленных бревен, заботливо переложенная утеплителем и просторная. Одно было любопытно: по прихоти строителей баня не имела предбанника, а печки топились прямо изнутри — огромные стальные чудища, сверкавшие хромированной сталью.

Об этом и объявил Капитоныч, появившись на полянке Точки Сборки, а Ирка добавила, что по распоряжению Египтянина никаких «мужских» и «женских» часов не будет. Баня будет общей. Времени мало, а время — ценный продукт для ритуалов, чтобы тратить его просто так.

Это народ немного обескуражило. Даже после Кун- та-Йоги Люси некоторая война полов еще сохранялась. Генерал робко сказал:

— Нас устроит любой вариант, но лучше и тот, и другой!

Пока народ обдумывал сказанную сентенцию, малыш Вовка сообщил, что он слышал эту фразу во сне.

— Точно?! — не поверил Издатель.

Вовка важно нахмурил бровки и уверенно ответил:

— А я бабе все сны рассказываю. Спросите, если не верите!

Но некая напряженность среди собирающихся на полянке, с шампунями и полотенцами, все равно сохранялась, и тогда спас дело Капитоныч...

К бане вниз вела удобная просека-дорожка среди высоких, стройных сосен. Маг остановился во главе собирающейся группки и вдруг заорал:

— В баню идем, Симорон обретем! С голым задом — назло гадам!!! Отбрось сомнения мусор, полный вперед без парусов, аТАКуй его высотой трусов!

С этими словами он моментально сдернул с себя горошковые «семейники», забросил их на высокую ветку сосны и, сверкнув голыми ягодицами, помчался к бане.

Это как спустило курок. Публика, сначала неуверенно посмеивавшаяся, тоже с криками и смехом помчалась по дорожке, разбрасывая нижнее белье на ветки, кто выше, кто как смог. Красный, как рак, Издатель трусил последним.

— Я-то тоже думал, что без комплексов, — поделился он с Юрой. — Да вот... грехи не пускают... А, ладно!

Баня всех примирила. Обжигающие волны пара катались по ней: Капитоныч орудовал у печек, похожий на ловкого веселого черта. Шайки оказались медными, и было удивительно, как их не растащили любители цветного металла. В облаках пара азартно терлись и мылись. Никто не заметил, как в баню пришел Египтянин, уже без своего бурнуса: высушенный телом, тощий, как йог.

И вдруг Авдеич, с наслаждением трущий себе спину, замер.

— Ты чего? — густо спросил Иваныч.

Авдеич перекрестился мочалкой, зажатой в руке, и выдавил хрипло:

— Точно! Я узнал... ОН!

— Кто?!

— Египтянин! Это же Саракаджиев... Арсен Му- стафиевич! Из нашего НИИ... Он меня медитировать учил!

Петр Иваныч посоветовал ему до поры до времени молчать, чтобы рассказать об этом во время зикра: это народ воодушевит. Авдеич замолчал и восхищенно ел Египтянина глазами.

После бани, напрыгавшись в бодряще холодную речку, напарившись, — а самой стойкой оказалась «великолепная четверка»: Авдеич, Иваныч, Капитоныч и Генерал, — участники Семинара расположились на полянке, в свете заката. Приятная, чарующая расслабленность овладела всеми, и было особенно приятно, что время комаров еще не наступило: сумерки еще топтались на горизонте, как стеснительный гость на пороге, не решаясь войти. Допили чай. Египтянин устроил конкурс на толкование. Толковали основные понятия Симорона: ДАР, ТАКование и Удерж. Всем предлагалось на бумажках расшифровать аббревиатуру» ft особо желающие читали маленькие доклады на заданную тему. Превосходной трибуной служил пенек, оставшийся от спиленного дерева. Судя по размерам пенька, это была, по меньшей мере, секвойя или баобаб, чудом занесенная в сибирские лиственные леса. На него взгромоздилась хрупкая дева с филфака,

в полупрозрачном хитоне, приняла странную позу, заведя за спину руки и подтянув к подбородку острые колени. И низким голосом прочитала:

Глухарь токует, добыча охотника,

По лесу идет его верная гибель!

Глухарь, ты пе сын Вифлеемского плотника,

И не дана тебе мудрость предвидеть!

Охотник — ты сильный, ружьем снаряженный, Однако ты тоже один в этом мире.

Иисус в тебе дремлет. Ты, как обожженный,

По жизни идешь, и по жизни ты в тире!

И кто же средь них, двоих, наиболее счастлив?

Кто будет нами воспет и признан?

Конечно, глухарь: он ТАКует, удачлив,

Его пуля охотника счастливо минет...

И, задрав худой подбородок, весьма художественно исполнила раскатистую песню глухаря. Ей восторженно захлопали: девушку звали Алена и, она, покраснев, сообщила, что глухарей слышала в Псковском заповеднике, куда ездила на фольклорную практику.

— Учитесь! — подвел итог Египтянин, рассматривая бумажки. — Танец Астральных Концепций, Толковый Акт Коронования... где твое? Ага! Творческий Ареал Креаторов. Молодец. Сразу видно — креатив прет.

Открытием стал и доклад Люси. Во время выполнения задания она зачем-то удалилась в кустики, а потом, когда Египтянин отметил ее несмело поднятую ладошку, девушка встала... залезла на пенек, показав грациозные, гибкие ступни и стройные икры, сделала несколько беззвучных па, а потом спрыгнула легко и широко шагнула к Майбаху. Тот сидел на лавке и что-то опять жевал: во время Семинара на него напала необыкновенная прожорливость. Люська плюхнулась к нему на колени, без слов скинула с себя алую тряпочку, прикрывающую грудь, и перед Майбахом оказалась ее роскошная пухлая грудь; на левой было фломастером выведено «ДА!», на второй «РЮ!». От неожиданности тот поперхнулся бутербродом с кабачковой икрой и чуть не повалился со скамейки.

— Ты же все время этого хотел, да? — с коварной улыбкой проговорила Люся. — Я ж знаю, ты же все время об этом думал!

Майбах молча вращал глазами и что-то мычал, а народ ответил ей громовым хохотом.

— ДАР — это самое дорогое! — резюмировал Египтянин с усмешкой. — Дорогое Ажерелье Радости... Правильно, Люся? Ну, с грамматическими ошибками, но в целом верно. Интересно, что сейчас сделает наш ДРУГ?

Друг не знал куда деваться. Наконец он закрыл глаза, чмокнул девушку в правую грудь, стряхнул с себя и, нервно смеясь, убежал к реке. Люся несколько смущенно улыбалась.

— Удерж! — прокомментировал Олег Макарыч. — Я его знаю. Ох, трудно было ему от большего удержаться...

Египтянин обвел полянку взглядом.

— Ну, хорошо... По крайней мере, теперь мы с вами все знаем. Все прошли. ТАКование — это, как мы знаем, волшебный пароль. Когда мы говорим: «ТАК!» с верой в Симорон, мы спускаем курок того самого охотничьего фоторужья, которое фотографирует наш ПКМ и путем обработки в подсознательном Фотошопе превращает в ВКМ. ДАР — это то самое дорогое, что мы можем отдать... нет, не ближнему, а миру. Ибо мир — это наш ближний, наш друг и помощник. Люди привыкли относиться к миру как к врагу, отсюда и все ПКМ-ные заморочки. Вот... Барышня сказать что-то хочет?

Ирка тянула руку. Она уже давно рассекала по лагерю в одной набедренной повязке, и ее нагота никого не смущала. Сейчас она забавно обняла себя руками, прикрыв грудь, словно смутилась.

— Да... я хочу немного не по теме!

— Давай!

Девушка взобралась на пенек. Прижала худые нескладные руки к сердцу:

— Ребя... То есть мужи... Тьфу! Друзья! Вот. Давай мы сегодня эту ночь... Ну, будем, как на шабаше, в

— хорошем смысле. Я вот смотрю, Дмитрий сильно смутился...

В это время Издатель тихонько появился на полянке: он был мокр — наверняка окунулся в холод реки. От избытка чувств.

— ...А смущаться не надо. Мы, бабы... мы Бабы- Яги, вот! А значит, мы — йоги! Я верно говорю? И вот я доклад такой приготовила... Можно?

— Конечно! Просим, просим! — раздалось сразу несколько голосов.

Генерал, как верный ее оруженосец, подскочил и отдал ей листок бумаги. Сама девушка, немного волнуясь, прочла:

— Многие столетия люди находились в досадном заблуждении относительно того, кто такие йоги и что такое йога вообще. Копаясь как-то в семейных архивах рода Ягов, я обнаружила следующее: само слово «йога, йог» происходит от «Яга», которое представляет собой нашу древнюю родовую фамилию, насчитывающую не одну тысячу лет. Основоположником рода считается Гуру-Яга, живший примерно 7000 лет до нашей эры. Первые письменные упоминания о роде Ягов относятся к эпохе Мохенджо-Даро. У рода Ягов было довольно много семейных ритуалов, многие из которых получили специфические названия, что, впрочем, достаточно подробно описано в Ведах и Упанишадах. Например, широко известная хатха-йога — это не что иное, как ха-ха-яга, то есть упражнение в смехе. Суть его заключалась в том, чтобы как можно больше и сильнее рассмешить окружающих и себя. При этом, дергаясь в конвульсиях смеха, участники принимали самые несуразные позы и положения тела, которые в обычном состоянии просто невозможно выполнить физически.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒