Клаус Дж. Джоул 4 страница

— Так, а что плохого? — вставил Леша.

— Да ничего! Просто, значит... ей-то, Майке нашей, хорошо ноги за ухо закладывать, а у меня животик. От мамки конституция такая досталась. Ну, я и давай палец большой, правой ноги... погоди, правой или левой? Правой. А вон, весь лак покарябала! Давай этот палец к роту тянуть. Чую: вмираю. Думаю: связки точно порву... И тут как что-то — БАЦ! С треском! В хлам! В животе!

Слушатели замерли: Верка храбро полоснула себя по животу, правда, голой рукой.

— ... Я ка-ак заору! В голос! И оказалось, я дверь-то забыла закрыть. Прибегает сосед Кузьмич. Прикиньте картину с натуры: полуголая девка сидит и пытается кремовый торт бОсыми ногами кушать! Вот тебе и филармония...

Они расхохотались. Майя даже захлебнулась кофе.

— Ага! Смейтесь, смейтесь... Кузьмич обалдел. Говорит — ты шо? Ну, я ему и поперла. Я ж люблю это дело. Вот, говорю, Кузьмич, доктора сказали, руки отрежуть, таки они у меня в параличе. Вот учусь есть ногами.

Смех перешел в гомерический. Майя сползла с диванчика. Алексей еще держался.

— ...ну, перепугался, принес шампанского, коробку конфет.

— И ты... как...

— Пока руками! — отрезала Верка. — Я ему говорю: «Пока диагноз не поставили». Вот.

— Ну, а все-таки полностью по ритуалу-то пробовали? — оправившись от смеха, спросил Алексей.

Верка вздохнула.

— Пробовала. Только второй раз торт покупать мочи не было. Взяла я «Чоко-пай», покрасила ногти на ногах розовым лаком и... дотянулась до рта. Сижу, ем его и говорю: «Я в розовом, мне все фиолетово». Дверь- то заперла на этот раз — я лее голая. И тут шкворк- шкворк в замке.

— Да ты что?

— Ну. Это брат пришел. Ну, я как была голая, куда — квартира-то однокомнатная, а в кухню тож через коридор бежать. На балкон. И чернила разлила... которые рядом держала, фиолетовые. Заходит брат, чистый, смирный, в костюме глаженом, с букетом цветов и смотрит: где я-то? А я на балконе, ему ору: «Плащ принеси!!!»

В обстановке изнемогающего от смеха зала Верка допила кофе, закончила с беконом и победно финишировала:

— Пока он понял, что к чему, и принес мне плащ с прихожей, в соседнем доме семь мужиков на балконах уже стояли. Мигом выскочили. Ну, а брат, говорит, зашился. Его Кузьмич приструнил: говорит, сука ты дырявая, от твоего пьянства, говорит, у сестры скоро руки отымутся! Что ж ты, говорит, делаешь, паскуда! У нее руки, а тебе все фиолетово!

— Если птице отрезать руки, Если ноги отрезать тоже; Эта птица умрет со скуки, потому что сидеть не сможет! — со знанием дела продекламировал Алексей. — В общем, ритуал удался. Симорон работает. И это главное, верно?

— А квартиру-то ты сдала, Вер?

Подруга тихонько икнула, положила ручки на свой, и правда, аппетитный животик и призналась:

— В тот же день. Вечером! Мужик-бизнесмен с Казахстана приехал. Щедрый, аж противно!

Верка еще много чего рассказала, поделившись своими проблемами, но поскольку сама спешила, никаких ритуалов придумать ей не смогли. Алексей несколько раз сурово добавил, что ритуал должен выдумывать и исполнять сам человек, иначе, мягко говоря, это «внеслужебное использование волшебства в корыстных целях». Верка не обиделась, троекратно облобызала Алексея и, гремя хохотом, удалилась.

Она добилась не только того, что окончательно стерла, как большой белый ластик, в памяти Майи

ІЗ_

воспоминания о «страшной ночи», но и разбудила Ромку, который после мясной вырезки стал заунывно лаять — стыдливо, как человек, не решающийся спросить кратчайшую дорогу в сортир в женском коллективе.

— Пойдем, выгуляем?

— Пойдем!

И только опять оказавшись в подъезде, они поняли, что пошли оба босиком — Майя в шортах, а Алесей в закатанных до колен джинсах.

...Май уже полностью завоевал этот мир и, растопив сердца, растопил все дорожки, все камни. Сделав их теплыми, он принимался за кучи снега, тоскливо сжавшегося в самых глубоких овражках. Они пошли вдоль ограды Ботанического сада, примыкавшего к дому. Под босыми ногами скользила влажная теплая глина, листы, оставшиеся к осени, приставали к пяткам; они шли, и земля отдавала им всю нерастраченную за зиму силу, все припасенное добро. Ромку спустили с поводка в этой лесопарковой зоне, и он важно трусил впереди, понимая, что такой сытно столующейся собаке не к лицу дешевый щенячий понт!

Небо было кристально голубым, просыпало пригоршни солнечных лучей. Девушка увидела снежную кучку, уже почерневшую, уже скукожившуюся... переглянулась с Алексеем и с криком: «ТА-АК!» прыгнула в нее обеими ногами. Голые пятки сначала обжег холод, но через пару секунд босые ноги привыкли, и Алексей прыгнул за ней следом.

— Какой кайф! — не выдержала девушка, с наслаждением топчась с Лешей босиком в майском снегу. — Вот это ритуал, да? Прыгнуть на снег — как съесть снек... с клубникой, например.

— Ага. Здорово!

И тут к Майе пришло одно какое-то странное, но в последнее время очень оформившееся в ней желание. Лес был их домом, в нем царила тишина, тонкостенная, как бокал, и прозрачная: не было никого в

Издательство «Весь - ДОБРЫЕ ВЕСТИ

этом мире на миллион километров вокруг, кроме них и Ромки, важно удалившегося в кусты по своим сокровенным нуждам.

— Леш, — почему-то кусая губы, вдруг проговорила девушка. — Ты только не подумай, что это... А, фиг с ним! Я в розовом, и мне все фиолетово! Та-аК!!!

И она стянула с себя рывком футболку, обнажив маленькие, аккуратные грудки с розовыми точечками. И стянула шорты, отвернувшись. Нагая, как наяда, она встала на траву и сделала асану на голове. Прошлась на руках. Ее тело, розово-белое, блистало в лучах солнца. Она делала это для себя — и не было стыда, только нежность наполняла ее с кончиков пальцев ног, побелевших на суставах и согнутых в напряжении, как у пловчихи-синхронистки, до самой головы; а так как сердце в этот момент находилось выше ее шеи, то теплая волна любви скатилась в ее голову, дав четкое ПОНИМАНИЕ.

— И — раз... вот так! Асана первая... «Богомол»... уф! И — два! Асана вторая... « Веселый теленок »... Ага! Получилось! Лешка, получилось.

Он стоял, смежив веки. Боялся пошевелиться. И только когда Майя, раскрасневшаяся, запыхавшаяся, оделась, Алексей странно посмотрел в небо и охрипшим голосом сказал:

— Я, кажется, кого-то люблю...

Их, показывающих йогу в лесу, на фоне белых стыдливых берез и еще желтой, осенней травы, никто не видел. Но видели, как они возвращаются.

Черный «лексус» пронесся мимо них, мимо азартно бегущего впереди Ромки. На двух босоногих и, по-ви- димому, счастливых молодых людей сидящие в машине внимания не обратили. Они скользнули взглядом по подъезду, и один, мордатый, сквозь зубы процедил:

— Во, бля... Опять нету! Где он шарится?!

— Ниче, Серый, мы его за яйца возьмем, — утешающе проговорил водитель. — Не седня, так завтра.

З Рсзун И.

ДИСК WORK F:// СНО-ВИДЕНИЕ Локальный доступ Файл pobeda.txt.

Папка: БАНДЮКИ и ПРОЛЕТАРИИ

Для Серого, председателя директоров нескольких крохотных, но очень денежных банков, председателя правления десятка спортивных и охотничьих обществ и даже почетного члена Епархиального совета Русской православной церкви, наступили черные дни. Все свои работы он забросил. Он горел одним желанием: хлопнуть этого урода, этого лоха-бизнюка, и даже не биз- нюка, а так, какого-то консультанта хрен-знает-чего, имеющего дома сейф с бабками, который Серый не смог взять! Для него уже и сумма, хранящаяся в сейфе, значения не имела. Главным было то, что этого человека он должен был взять любой ценой. Но господин Лиходеев, судя по всему, отныне проникал в дом по подземному ходу. Его не видели ни наружное человеческое наблюдение, ни видеокамера, следящая за окнами квартиры с крыши дома напротив. Исчез г-н Лиходеев...

В этих условиях все прочие, довольно малозначимые дела Серый поручил своим помощникам. Один из них, Грузила, прозванный так не за свою тщедушность, а за занудность, сидел сейчас за рулем; но помимо развозки шефа, отвечал еще за розыски таинственно исчезнувшего специалиста по «развязыванию языков», некоего Хирурга.

Грузила всегда все понимал буквально и подошел к делу не мудрствуя лукаво. Это, наверно, многое и испортило.

Грузила нашел один из конспиративных номеров Хирурга, по которому его вызывали на дело в случае крайней нужды, и набрал номер на своем мобильнике. Не дожидаясь, пока на том конце провода ответят, он рявкнул в коробочку:

— Э, алле!

Ответа не было. Грузила терпеливо ждал. Когда связь ожила, рявкнул с удвоенной яростью:

— Ээалле!!!

Зазвонивший телефон лежал на полочке позади Петра Иваныча, совершавшего вечерний обряд медитации на дхамму, согласно которой создаются нормы следующего дня. Нормы должны были привести к санскарам — формам бытия, физического или духовного, в которых заключается закономерность. В данном случае она заключалась в том, что Петр Иваныч с сожалением вышел из стояния просветления, взял трубку и вежливо ответил:

— Э, але, слушаю.

— Алле! Бык, ты чо, а? Ты куда свалил?

— Туда, — логично ответил Иваныч, ибо считал, что на все вопросы надо отвечать максимально честно и емко.

До Грузила дошло, что он разговаривает не с Хирургом; это заставило его задуматься.

— Эалле! Ты кто такой?! Пацан или мент?!

— Я человек, которому звонят в шесть вечера, — и ведь опять Иваныч ни словом не солгал.

— Кар-роче, ты, шесть вечера... Мне по хер, кто там вечером, короче, Хирурга давай, понялнет?

— Понял — нет.

— Хирург где?

— В больнице.

— В какой, бля?!

— В городской.

— Какой номер?!

— А какой нужно?

Грузила понял, что над ним издеваются, и сообщил:

— Я Грузила, от Серого.

— А я Груженый от Дзена.

Бандит сообразил: крутой мэн; новая банда в городе появилась. Не желая терять лицо, он заверещал в трубку:

— Ты че, кабан отстойный, а? Тебе чо, стрелку набить, чо ли?!

— Стрелку.

— Бля, без базара! Где?!

Иваныч немного поразмыслил. Больше половины диалога он в принципе не понял, но диалог продолжался, и дхамма требовала соответствия санскары. Согласно правилам, он ответил корректно:

— Стрелку — на Стрелочном заводе.

— Без базара! Завтра в десять на второй проходной, понялнет? Пики и волыны потырить, чистяком придти, понялнет?!

— Нет — понял, — попробовал переиграть дхамму Иваныч.

И это Грузилу вполне удовлетворило.

I I

s~\ г

ПОДСКАЗКС1 ОТ КАПиТОНЫЧА — |

заметіси на под^х [

Надо: рассадить музыкантов среди зрителей — разжечь на плечах огненные крылья — это душа Любви от счастья , поет! Два вопроса, зависших воздухе, в Тантре Сознания образуют парашют. Не бойтесь прыгать в ВКМ с крыла!

...Утро следующего дня плавало над городским стрелочным заводом как сыр в масле. И брезгливо смотрело на закопченные корпуса, на пустырь Второй Проходной[12], где грязноватая дорога вилась меж железнодорожных путей со спящими вагонами, ибо выпускали тут совсем не стрелки для часов, как кто-то мог бы подумать, а стрелочные переводы для необъятных просторов российских железных дорог. В этот утренний час цеха работали, но отнюдь не все, и не в полную силу; в частности, цеха слесарного производства и доводки комплектующих фактически простаивали. Серые стены, черный металл, зеленые бока вагонов и фабричная безысходность.

Петр Иваныч, в джинсовом костюме, с аккуратным хвостиком седых волос, сидел в позе лотоса, или по- турецки, как вам нравится, и беседовал с работягами. Сидел он на ковре из Красного уголка, в окружении медных втулок: медь благотворно влияет на формирование точек опоры, или же точек сбора. Иваныч был погружен в медитацию среднего уровня, когда душа активно взаимодействует с окружающим миром, но тело к нему глухо. Иначе бы он давно простудился на жиденьком коврике, брошенном на стальной пол.

Собравшиеся вокруг слесари, принявшие в этот ранний час скромное подношение от пришлого человека, выразившееся в санскаре одной литровой бутылки чистейшего грушевого самогона, были настроены благожелательно и позитивно на познание мира. По сути дела, Иваныч проводил ракшья — вид общения Будды со своими бодисатвами.

— Ну, вот, епт... Я, к примеру, Хурзамедгалиев Арасман Кудасгаевич, — степенно сказал один, крупный и с мусульманскими усами. — А ты кто есть, извиняйте?

— «Я» для буддистов существует лишь по-видимо- му, — размеренно сказал Петрович. — «Я» остается лишь названием, которым обозначают совокупность свойств или состояний индивидуума.

— Ни хера себе! — восхищенно сказал молодой слесарь, утираясь рукавом робы после глотка самогонки. — Прикинь, Федор, сегодня начцеха придет и спросит: «Хрен ли вы, славяне, опять с утра бухаете... кто вы есть? » А ты ему: мол, «Я», товарищ начальник, одно из многих состояний вашего индивидуума! Как думаешь, он тебя с разу с работы вышибет или немного погодит?!

— Отвали, Санька, не сепети, — отмахнулся другой рабочий, полный и пожилой. — Нет, ты нам, мил-че- ловек. объясни, как это так. что...

— В разговоре в Милинда-Панье учитель Нганасана сказал царю Милинде, что отдельные части повозки, на которой он приехал, не суть сама повозка, и слово «повозка» есть только слово, но никак не то, что мы можем считать повозкой на самом деле, — кротко объяснил дворник.

Рабочие переглянулись. Татарин понял:

— Во, я врубился! Короче, он нас спрашивает: где мой «ниссан», который я вам вчера, сельдям копченым, на ремонт пригнал?! А мы ему: — Повозка твоя не суть, значит, повозка, а труха гребаная, потому как в ней ни одного узла целого не осталось, глаза б твои вылезли, когда такую херню по дешевке с рук брал! Во!

— Да. Это оно верно. А чего делать-то, чтобы это самое... в ванную эта... в нирванную вступить, того... — молодой слесарь запутался.

— Существуют феномены действия, называемые «сканда». Слово «сканда» означает «агрегат» и распадается на пять классов, которые обозначают основные элементы человека. Рупа — вид, тело и его отправления, ведана — ощущения, санна — восприятия, сан- кара — переработка чувственных впечатлений, вин- ньяна — познание. Результатом этой деятельности является поступок, или карман...

Рабочие слушали открыв рот. Иваныч вещал им просто и без затей, не стараясь подстраиваться; это подкупало. В придачу люди подобрались грамотные, схватывали на лету. Татароусый сразу расшифровал:

— В общем, дело такое: рупа у нас больная, потому как бабок третий месяц не платят, ни рупии. Ведана похмельная, сами знаете, почему. Санна эта... ну, санна, она ни ссана, ни поена, понятно; санкара в переработке тыщ на десять потянет, проще новую тачку купить, а виняна... Познали мы то, что его агрегат... «сканда» эта, агрегат по-ихнему, ни хера не ремонтопригоден. Выкрасить и выбросить! Так и скажем.

Слесаря согласно закивали головами: копошиться с похмелья в убитом «ниссане» начальника цеха никому не хотелось.

В это время за стенами цеха послышался рев моторов и мата, приглушенного стальными конструкциями. В проеме огромных дверей появились двое бритоголовых, с недобро засунутыми в карманы курток кулаками, осмотрелись. Один рявкнул:

— Где этот, бля? Человек херов?!

Иваныч прикрыл глаза. Карман является основным принципиальным элементом существования и непрекращаемости жизни; следовательно, нужно принять дхамму и ждать прихода санкары, чтобы через них понять карман. Бритые всего это не знали, поэтому просто подошли к сидящему — слесаря благоразумно отступили вглубь цеха, в темноту — пнули его для порядка по почкам и схватили за руки, пытаясь оторвать от металлического пола.

— Тяжелый, епт! — взвыл один.

Тем временем за пределами цеха, где не властвовал дзен, творились вещи необычайные. Минут пятнадцать тому назад в цехе шлифования закончил свое пламенное выступление депутат Андрей Андреевич Коломий- цев, надежа и опора городских большевиков. Депутат призвал крепить оборону страны и проявлять акции неповиновения супротив буржуазного правительства сионистов-морганистов: например, на 7 ноября привязать красные ленточки ко всем цинковым ведрам и лопатам на заводе. Почему именно к цинковым, депутат не объяснил. Но зато он раздал продуктовый набор каждому из трехсот присутствовавших ветеранов — по паре окорочков мороженых американских, по двухлитровой банке консервированных ананасов китайских, по банке маслин маринованных шведских и по бутылке отечественной минеральной воды, разлитой, судя по этикетке, где-то у святого источника.

Депутат, тучный мужчина исполинского роста, спускался с трибуны, утирая платком бритую, как шар, голову, ибо в юности выступал боксером за первенство турнира «Крылья Советов» и волосы с тех пор не отращивал, и улыбался и бурчал помощнику:

й[13]-

— Ты проследи, чтоб без фокусов... меня Москва задавить хочет, я ей как кость в горле... Покушение устроят или там людей распугают. Ты смотри за этим!

На дворе, у покрытого бронзовкой и птичьим пометом бюстика Ленину депутат погрузился в солидную черную «Волгу», и, раздвигая электорат гудками, поехал. Продавшиеся империализму власти закрыли главную проходную и теперь и «Волга», и народ шли одной дорогой: по ухабам через вторую проходную. А ее загородил кортеж из нескольких джипов, одного «мерса» и одного «лексуса», в котором приехал на «стрелку» сам Серый с Гру зил ой. Сейчас оба деятеля криминального подполья стояли у машины и обсуждали текущий момент.

— И чо? — цедил Серый сквозь зубы. — Один, что

ли?

— Ну! — Грузила бы побожился, если бы умел. — Один! Сидит и мужикам гонит.

— А чего гонит?

— Херню всякую. Про сансары или там карманы...

— Какие карманы? Чьи?!

— Да хер его знает, Серый! На бабки, видимо, их разводит...

— Ты вагоны ирошмонал?

— Конечно!

— А вон там, за цехом?!

— Без базаров!

— И что, ни одного мента? И РУБОПа* нет?!

— Не-а...

— И братвы нет?!

— Нету!

— А хер ли он тогда нам стрелку забил?! — выкрикнул Серый, и оба бандита погрузились в тягостное молчание.

Между тем в хвосте колонны творилось безобразие. «Волга» не могла проехать: дорогу загораживала кавалькада, а Андрей Андреич очень торопился на заседание Городской думы: ему там выступать. Водитель посигналил раз, другой, третий... Итогом стал вылезший из крайнего джипа бритый парень, который посмотрел на черную отечественную машину, скривился:

— Ну, хуль ты орешь, а?!

...и, достав из куртки меленький револьвер, переделанный из газового, пальнул по колесам. Два раза.

Депутат Коломийцев понял: все, накрыли.

Он вывалился из машины животом в дорогой сорочке и галстуке в грязь и с налету заорал в «мобильник»:

— Петров! Покушение! Подымай народ!!!

И начальник личной охраны Петров истолковал это однозначно. Через полминуты у ржавых ворот второй проходной появился парень, который заорал благим матом:

— Товарищи! Депутата нашего убивают!!!

...Дворника вынесли вдвоем: бандиты морщились от тяжести: обремененный «карманом»[14], Иваныч стал тяжелее в 28 раз — во столько, сколько существует руп, то бишь видов. Его несли, как статую, — в сидячем неизменном положении. Дворника водрузили на грязную землю, мстительно — в лужу, но он своей позы лотоса не изменил.

Серый смотрел на него, как на главного героя фильма «Чужой». Еще один бешеный, что ли?

— Ты че, сучара? — жарко выдохнул он. — Ты че, ваще?! Где Хирург, а?!

...и в этот момент рядом с Серым разорвалась бомба.

Чем-то теплым обрызгало его лицо; брызнули стекла и со скрежетом вмялся капот «лексуса»; завопив от боли в посеченном осколками лице, рухнул бодигард.

Бандит ничего не понял. Поднял голову.

И в лицо ему влетела мороженая тушка американского цыпленка. А мороженое — оно всегда твердое...

Пролетариат воевал последним — тем, что ему дали сегодня кроме уже имеющихся цепей.

Люди запросто оседлали крыши вагонов, а самые сметливые пробежали по эстакадам цеха. Кортеж бандитов оказался в засаде, как войско в узком ущелье.

Двухкилограммовые банки с ананасами разносили стекла, проминали крыши машин, как снаряды гаубиц. Банки с маслинами били прицельно, как гра- натометы-подствольники: прямо в голову. Бутылки с минералкой добивали бегущих прямым попаданием между лопаток... Бандиты, едва успевшие сделать пару выстрелов, и то в молоко, в воздух, падали оземь. Внезапно грохнул и задымил один из джипов: разбитый прямым попаданием бензобак рванул, так как выливающийся бензин вспыхнул от оброненной кем-то зажигалки «Зиппо».

Серый, ползущий под кузовами, начал стрелять по вагонам; кто-то из обстреливающих вскрикнул.

Шутки кончились.

На втором этаже цеха в крохотную подсобку ворвался расхристанный помощник депутата; из разрезанной о разбитое стекло «Волги» щеки текла кровь.

— Алевтина, спасай! Давай аппарат!!!

Вдвоем они размотали тяжелый шланг, помощник своротил кран. И девушка двадцати трех лет от роду, могутная, как известная украинская телеведущая, развернула из проема огонь по бандитской кавалькаде.

Профессия у девушки была знатная — пескоструй- щица; струей воды под давлением, смешанной с пе-

ском, она обдирала металлоконструкции от ржавчины. В мирное время.

Но сейчас шла война народная...

Струя, валящая с ног, как залп «Катюши», ударила в заднее стекло «лексуса», вскрыв его салон, как консервную банку, и вывернув наружу. Один из джипов, ошалев, рванул вперед: удар пескоструя вмял ему правую переднюю дверку. Водила заорал от страха, и автомобиль с грохотом и скрежетом влетел под товарный вагон в тупике. «Мерседес» в ужасе сдал назад, воткнулся в «Волгу» и был исхлестан на месте, безжалостно уничтожен струей, как немецкий «тигр»: его танкисты спасались бегством, падая в грязь.

Бандиты бежали.

И в этот момент, поняв, что дело его правое и победа уже где-то рядом, депутат Коломийцев встал во весь свой богатырский рост, бегло оценил повреждения личной «Волги» и закричал густо, сильно, потрясая замозоленным на ринге кулаком:

— Товарищи! МЫ ПОБЕДИЛИ!

Жертв среди пролетариата не оказалось: в единственного товарища все-таки попала вражья пуля, но отскочила от стыренного на заводе набора гаечных ключей, спрятанного у того под фуфайкой, оставив лишь внушительный синяк и набор этих ключей из нержавейки как памятный подарок за мужество. А Коломийцев, примчавшись через полчаса на заседание Городской думы в новом костюме, но с раскарябанным об камни и перепластыренным белым лицом, гордо рассказал о побоище на Стрелочном.

В это время его помощник, тоже поглаживая обмотанную пластырем щеку, ходил по фойе и нервно дозванивался до одного знакомого человечка. Дозвонился.

— Дмитрий Дмитриевич? — деликатно спросил он. — Желаю здравия... Петров беспокоит. Альбомчик нам бы сделать. АЗ, бумага роскошная, сами понимаете... А?Название?Ну... «Стрелочнаяоборона».

И с профилем Ленина на обложечке... Тираж?! Мак- сим-маль-ный! Сделаете? Ага. Денежки мы сегодня вечером подвезем... ага... спасибо!

Издательство «Ad libitum» получило новый заказ.

ДИСК WORK F:// СНО-ВИДЕНИЕ Локальный доступ Файл pobeda.txt.

Папка: ИЗДАТЕЛЬ, КАПИТОНЫЧ и БЕШЕНЫЕ БАБКИ

— Да... да... конечно, отпечатаем! Да, спасибо!

Издатель отключил соединение и засунул в нагрудный карман мобильный. Объявил шагающему рядом Мачо-Футболисту:

— Наш городской Красный карлик... Мы его так называем. Хочет издавать альбом своих политических подвигов. Во-от... Так о чем, бишь, я? А, вот. Живу у Любови. Дура она феноменальная, но бифштексы хорошие жарит...

— Так и не отклеил? — вспомнил Футболист. — Ты ж ее от себя отваживать собирался...

— А ты откуда знаешь?! — оторопел Майбах и даже сбился с шага. — Я еще пока никому не говорил.

Мачо пожал упругими плечами.

— Телепатия, наверно... А чего там у тебя, уже невмоготу?!

Они шли по Челюскинцев[15], залитой светом, как при солнечном потопе. Сверкали тротуары, ограды, витрины, и даже плохо покрашенные, чугунные звезды на воротах Дома офицеров, поросшие мхом веков, тоже сияли. Мачо и Издатель шли разводить, выбивать и поднимать бабки.

По этому случаю г-н Майбах был одет в простые джинсы, белые кроссовки и ветровку с изображением молодого Энди Уорхолла. Поэтому же свой пожарный «мерседес» Майбах оставил на стоянке у метро, дабы не будоражить люмпен-пролетариат видом дорогой машины. Мачо-Футболист же ограничился своим не- снимаемым спортивным костюмом с олимпийской символикой Сеула.

— He-а! Совершенно невозможно. Везде Выймя с Люськой. Ребенков делают. Куда не зайдешь — они там, склеились.

— Они хоть предохраняются?!

— Кто? Он?! Сдурел? А Люська, конечно, противозачаточные ведрами жрет. Исключено. Я им печку газовую купил, баллон... А то на хрен пожар устроят в квартире.

— А чего так? Там же электрическая есть...

— Ну, — с досадой сказал Майбах. — Тефаль, который думает о нас... Сплошная стеклянная плита. Так он чуть Люське задницу на ней не поджарил.

Мачо присвистнул. А Майбах вынужден был пояснить.

— Посадил на эту плиту и давай наяривать. А она босой ногой случайно тумблер включила. А он-то не врубается, думает, она от удовольствия так прыгает... Опомнился, когда она уже в голос заорала. И смех, и грех!

— Понятно. В общем, ушел в процесс...

— Ну. Он у меня там целый иконостас завел. По дереву, как оказалось, круто режет. Дощечки мои кухонные, помнишь, я из Голландии привозил? Извел все. Получилось у него семь божков, по дням недели. И восьмой — для дурного Дня. Как их зовут... как-то хитро, я уж не помню.

— Молится им?

— Ну, если так можно это назвать! Жиром мажет, рыбьим, потом водкой, потом табачку щепотку им насыплет... В общем, за этого духа надо непременно накануне следующего дня подержаться, чтобы день удачный был. Ну, во вторник — за среду и так далее.

— А в этот день?

— А в этот день его ругать нужно. Он иногда их в стену как запустит! Стеклянные дверцы в серванте мне уже расколотил обе. В общем, веселуха...

— Ну, лады... Пришли мы.

— Ага. Ну, давай, до скорого.

Руслан пошел дальше — проведать своего старого знакомого, скульптора, выполнившего недавно один спецзаказ для четверки друзей, а Издатель остался на перекрестке улиц Советской и Челюскинцев, тупо глазея на выставленные в витрине музыкального магазина гитары по $24 ООО. «Проще джип взять!» —подумал он отстраненно.

Затея ему нравилась не совсем. Утром, собираясь, он бормотал: «Тимуровщина! Как дети!». Больше всего ему не хотелось, чтобы его, погруженного в этот процесс, увидел бы кто-нибудь из деловых партнеров. В его кругах бы этого не поняли... Но отступать было некуда! Поэтому лицо Майбах прикрыл огромными темными очками «а ля люди-в-черном» и твердо решил не снимать их ни при каких условиях.

В этот момент вдали послышались знакомые звуки: играла дудочка. Издатель выбросил мимо урны недо- куренную сигарету и уставился взглядом в сторону звука. Точно. Шел Капитоныч.

В черных своих безразмерных кроссовках с торчащими, как крылышки, язычками, в ярко-красных спортивного вида трусах — еще бы, плюс шестнадцать! — в бандане и балахоне с изображением Смеющейся Обезьяны он напоминал какого-то полубога-по- лумонаха. Шел, самозабвенно дудел, и, словно Гам- мельнский крысолов[16], вел за собой этим переливчатым звуком даму лет сорока, семенящую за ним с влюблен

ным видом. Это была седовласая мадам, как большинство ей подобных, готовая расстаться со светлым плащом и колготками только при известии об открытии купального сезона.

На ней сейчас и был этот свет- ло-бежевый плащ, бежевая шляпка и светло-коричневые туфли без излишеств. Дама очень походила на иностранку, заблудившуюся в России.

— Капитоныч! — окликнул его Издатель. — Кончай дудеть, ходи сюда!

Маг убрал от губ дудочку, подошел и сразу же затараторил:

— Дудочка — это трансцендентальная удочка, ловящая темных кошек в темноте сознания. Торсионные нити собираются дудочкой в точку сбора и фокусируются на отдельно взятом сознании, вызывая тяжкое поражение привычной картины мира. Почему мы говорим о доброкачественной и злокачественной опухоли?! Значит, если человек опух от сна, это позитивно... да здравствует спящий разум, рождающий чудовищные перестановки в эгрегориальном континууме! Познакомься: это фройляйн Зиберхаммель. Профессор.

— Entschuldigen Sie, bitte...[17] — начал было Издатель, приложился холодными губами к сухой длани.

Услышал:

— Ой, что вы! Я польщена... я в восторге от вашего друга... Это фантастика!

По-русски она говорила хорошо, но слишком выспренно и тщательно, как любой русский, проживший в Германии на ПМЖ лет пятнадцать. Так оно и ока-

залось: Изольда Абрамовна Зиберхаммель, бывшая библиотекарь в сельхозакадемии, ныне теолог, славист, профессор Института Гете и все такое... Издатель впал в ступор: зачем Капитоныч ее притащил? И как бы ей доходчивей объяснить то, чем они собираются заниматься?!

— А я уже все сказал! — угадал его мысли маг. — Ловля киберреальных бабочек в ограниченном пространстве материализованного и контролируемого безумия. Трансцендентный фарс, вид трансперсональной дискотеки. Выходя из себя, проходим сквозь тело — в одно ухо влетаем, выходим из задницы, в самую «дыр- дочку» Бытия! Она одобряет.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒