Консерваторы 16 страница

* * *

Он ушёл. Не поверил. Не выслушал. Не захотел слушать.

Гарри стоял в центре гостиной. Простыня, сорванная с постели — его единственная одежда, в которую он зябко кутался, не грела. Ноги замёрзли. Вообще — холодно. И сколько не смотри в черноту камина — Северуса не вернуть. Он ушёл. Ушёл.

Проклятье!

В горле застыл ком. На душе скрутилось что-то холодное.

Ещё час назад всё было просто замечательно. Сейчас — всё в руинах, и нет никакой веры, что то, прекрасное, родившееся этой ночью, получится вернуть, что оно не утрачено безвозвратно.

«Но я ведь не виноват! Не виноват!» — повторял про себя Гарри, поднимаясь по лестнице наверх, в их спальню... Или всё же в спальню Северуса?.. Нет! В их спальню — общую!

— Я верну его. Я поговорю с ним.

Гарри подошёл к кровати. Такой тёплой, уютной, их, общей — где случился его «первый раз». Где Северус разбудил его ночью, утащил с собой, сказал: мыться, а подарил больше, много больше. Где они спали вместе, на чистом, перестеленном, пахнущем свежестью белье, после того, как там, в ванной, Северус был так нежен с ним. Где Гарри проснулся утром, чтобы попасть в сказку, в которой Северус поил его кофе, кормил круассанами и целовал — так долго, так вкусно...

Пока ворвавшаяся в их спальню взволнованно верещащая Винки не пролетела кубарем несколько ярдов по полу, а распахнувшаяся от удара предательница-дверь впустила внутрь высокую министерскую комиссию в лице её главы-коротышки миссис Амбридж и шестерых бравых служак-авроров.

Вот тогда всё кончилось.

И начался кошмар, в который превратилась его жизнь, стоило Министерству вновь вмешаться в неё — со всей наглостью, со всем апломбом, со всей настырностью и написанным на каждом чиновничьем лбу вечном: «Мы — главные!»

Донос Малфоя был вторым, и абсолютно незначительным, пунктом, вызвавшим внеплановое кураторское посещение Амбридж. А вот первый... Гарри скривился, вспоминая, с каким возмущением и яростью та наступала на Северуса, требуя, требуя, требуя... И объяснить ей и в её лице высокому руководству, каким образом тот умудрился не заметить «у себя под носом подрывной деятельности собственного мужа...» И почему потворствовал и не положил конец вредительству и баловству несомненного лидера и организатора «этой детской выходки, ставящей верховную власть магической Британии в неловкое положение перед всем обществом...» И угрожала, через слово, «дражайшим Люциусом, который не потерпит...»

Северус не стал отвечать. Выставил всех вон, стоило Амбридж нарисовать очередную галочку в блокноте, вырвав у клокочущего от ярости Гарри несомненное подтверждение завершённости брака. Процедура требовала, и допрос под веритасерумом состоялся, хотя и был ни к чему. Весь их недолгий разговор благонравная леди старательно отводила взгляд от завёрнутого всего лишь в простыню Гарри, чью шею, плечи и грудь щедро украшали следы жарких поцелуев.

Но вот потом, когда самое главное, что они должны были сделать — это всё подробно и спокойно обсудить! — Северус ушёл. Ушёл — не поверив, не выслушав, не захотев слушать.

Ну почему он ушёл?!

— Тебе не стоило его так обижать, дорогой, — негромкий голос в тишине абсолютно пустой спальни прозвучал, словно выстрел из пушки.

Гарри, сидевший на краю кровати, сжимая в руках малюсенькую чашечку с так и не допитым кофе Северуса, вздрогнул. Давно остывшая жидкость полилась на одеяло, заляпала всё.

— Вы, — выдохнул он изумлённо, уставившись на только что совершенно тёмную, но вдруг ожившую картину. Вспыхнувшие языки пламени нарисованных свечей ярко осветили женщину с чёрными волосами, сидящую в кресле.

— Вы видели, как мы... — вырвалось у него, а щёки отчаянно запылали.

— Как можно, дорогой!

Миссис Снейп, а это была именно она, взмахнула рукой. На желтоватых щеках появились алые пятна. И она возмущённо затараторила:

— Я никогда не позволила бы себе подглядывать... Хотя в чём-то ты прав. Многие хотели. Очень многие, — смущенно улыбнувшись, призналась она. — Боюсь, принципы немало мне будут стоить. Кларисса страшно разгневана, ведь я не позволила ей даже одним глазочком полюбоваться на вас спящих. Таких прекрасных, таких утомлённых, таких... Ах... Нет, нет, не думай плохого, я не смотрела! Не беспокойся об этом!

Гарри не слишком ей поверил. И поплотнее завернулся в простыню.

— Вы сказали, что я обидел Северуса, миссис Снейп...

— Эйлин, дорогой, — поправила она его живо. — Помнишь, мы с тобой договаривались?

— Да, мадам. Так что же я такого сделал?

— А ты сам не догадываешься, милый мальчик?

— Я не мальчик!

— Несомненно, Гарри. Не мальчик, — кивнула она.

Гарри вскочил с постели. Простыня сползла ещё немного. Мадам покраснела ещё больше. Впрочем, это её не слишком красило. А Гарри не волновало — другое, такое важное, камнем лежащее на сердце, занимало все мысли.

— Пожалуйста, мадам! Эйлин! Помогите мне! Не надо сейчас играть. Просто объясните: что я сделал не так?

— Всё, мой дорогой. Ты всё сделал не так. Кроме одного, самого главного. Даже заблуждаясь, ты дал понять Северусу, как много он для тебя значит. Хуже, что при этом ты явно показал, как мало ему доверяешь.

— Что вы говорите? Мадам, неужели нельзя попонятней!.. Простите, Эйлин. Ну пожалуйста.

Она вняла его мольбам. Заговорила, то сухо и решительно, то взволнованно, от избытка чувств взмахивая руками:

— Ангелиус не мог наложить на тебя никакого проклятия, чтобы ты влюбился в Северуса. Да и зачем? Зачем какое-то колдовство там, где уже вовсю цветёт любовь?

— Да с чего вы взяли, мадам? Вы что и правда считаете...

...что все мои мучения...

— Дорогой мой мальчик. Иногда нам так не хочется признаваться в собственных слабостях, так хочется выглядеть лучше в наших же глазах. И мы позволяем себе обманываться. Мы ищем виновных там, где, несомненно, ответственны только сами. И это так естественно. Это жизнь, мой милый.

...надуманы?

— Вы уверены? — прошептал Гарри.

— Конечно. Тем более вы с Северусом уже были помолвлены по модернистскому обряду. Почему же ты думаешь, что продолжить ритуал можно было по-иному?

В это невозможно поверить! Невозможно! Не мог же он так ошибаться! Всё это время!

— Но ведь он что-то сделал со мной. Это точно! И Северус — он был так расстроен, он был крайне расстроен там, на корабле! Пусть и не консервативный брак, да я и сам вижу, что это проклятие не похоже на него, но ведь только после свадьбы я увидел, как он... прекрасен... Я пожелал его.

— Ах, мой юный Гарри, ты такой выдумщик! — миссис Снейп заулыбалась. — Мой сын всегда был прекрасен. А то, что он расстроился и распереживался тогда, — так естественно. Не стоит считать, что мир крутится только вокруг тебя, милый.

«Не из-за меня... — лихорадочно обдумывал Гарри, испытующе вглядываясь в нарисованное лицо. — Но... Тогда ведь только... Нет! Нет!»

Полыхающий закат, покачивающаяся палуба, сильные руки скользящие по белому шёлку свадебной мантии, стон, достигающий ушей, и ядовитый, торжествующий шёпот Малфоя. Гарри проклинал тот день и час, ненавидел тот миг всей душой.

— Так значит это Чарли... — полузадушенно прохрипел он.

— О, нет, дорогой, — взмахнула рукой Эйлин. — Ну конечно же нет! Это имя ни разу не сорвалось с губ моего сына за все эти месяцы.

— А чьё тогда?

— Я не вправе говорить об этом. Прости, Гарри, — погрозила она ему пальцем.

— Тогда что? — крикнул Гарри. И извинился перед нахмурившейся ведьмой. — Мадам, прошу вас.

Эйлин вздохнула тяжело и негромко заговорила. И Гарри, чтобы расслышать хоть что-то, пришлось подойти к портрету совсем близко.

— Ангелиус поступил ужасно. Вы не договаривались об этом, я знаю. Северус очень переживал, что второй раз лишил тебя отца и матери.

Второй раз...

— Что? — выпалил Гарри с такой силой, что нарисованные на портрете свечи вздрогнули и затрепетали.

Пальцы миссис Снейп, сжимавшие подлокотники кресла, совершенно побелели.

— Ну как же, Гарри. Ты теперь Принц. Ангелиус провёл полный ритуал, и ты, как и все входившие в наш род до тебя, отказался от родителей, полностью отверг Поттеров, чтобы стать Принцем. Навсегда, дорогой. Северус говорил, что ты последний в роду. И на тебе ещё одна ветвь, ведущая свои корни от Мерлина, прервалась.

— Но я думал, это только имя.

Гарри всё никак не мог понять. Разве какой-то ритуал мог лишить его отца? Разве какая-то глупая магия может отменить тот факт, что его мать — Лили Поттер? Это же такая глупость! Это абсолютно невозможно!

— Да нет же, Гарри! Это не только имя, — говорила Эйлин. — Ты теперь приёмный сын Ангелиуса. А Северус — только внук. И потому ты сейчас старший в роду после нашего патриарха. И ты наследуешь всё, в случае если Ангелиус... Но я тебя уверяю, Ангелиус собирается жить долго: столько, сколько потребуется, чтобы понянчить ваших с Северусом деток.

Гарри замер. Если теперь он — старший после Ангелиуса, значит...

— Так Северус расстроился, потому что я украл его наследство? И всего-то? Он из-за денег так переживал?

— Не больше чем из-за того, что ты невольно, из-за его непредусмотрительности, оказался предателем крови.

— Предателем крови? Что за бред?.. Постойте! Но тогда значит...

— Именно, дорогой! Если бы ты вдруг решил развестись — ну мало ли что может случиться, огради нас Мордред! — то твои дети в любом случае станут Принцами.

— Нет... Да... То есть мне плевать на имя! Не это главное. Значит, я ошибался? Всё это время?

Гарри замер, вспоминая, о чём и, главное, о ком мечтал, не переставая, всё это время. Как же так? Значит, проклятья не было? А были только его собственные желания и фантазии? И Северус всегда был только его свободным выбором, всегда желанным, по-настоящему избранным им самим?

А он сказал ему, что хотел его только из-за... Проклятье!

Твою ж мать!

Мать Северуса протянула было руки к Гарри — и бессильно опустила их. Что может картина? Разве в силах она кому-то помочь, в чём-то утешить?

— Не переживай так. Вы справитесь. Конечно, наш Северус отличается большим упрямством и гордостью...

«Это уж точно! — подумал Гарри. — Он не...»

Не поверит? Не простит?

Вот в это верилось легко, сходу. Сердце Гарри сжалось.

— Спасибо вам, мадам, — глухо пробормотал он. — Правда, спасибо.

Что же ему делать? Что ему делать теперь? Как поговорить с Северусом? Как достучаться до него?

Гермиона! Вот, кто ему нужен! Она знает, она посоветует, она поможет решить: как поступить, чтобы не навредить ещё больше.

И Гарри поспешил к двери, больше не слушая тихий голос миссис Снейп.

* * *

— А-аа, это ты, Гарри, — пробормотал Рон, делая шаг в сторону и выпуская Гарри из камина. — Ты это... проходи, приятель. Присаживайся. Или постой где...

На кухне Норы собрались абсолютно все Уизли. Родители и многочисленные дети, их мужья и жёны заполнили всю тесную, заставленную разными разностями кухню. Людской говор висел в воздухе, как на ужине в Большом Зале: похоже, каждый настолько хотел высказаться, что и не думал слушать, что ему говорят в ответ. Миссис Уизли, одетая кое-как, с платком на голове и в накинутом на ночную сорочку халате, сидела у стола. Расположившийся у неё на коленях Косолапсус, наглый и мордастый полукниззл-полукот Гермионы, лез под руку к старшей хозяйке и утробно мурлыкал. Миссис Уизли никогда особо не жаловала эту вечно злобную усатую морду, но сегодня сжимала кота в объятиях, а тот — уж точно невидаль — позволял себя гладить и даже терпел прикосновения к ушам: изрядно порванным и погрызенным в многочисленных битвах за прекрасных дам и кошачью честь.

Мистер Уизли тоже сидел за столом, обмахивался газетой, хотя на кухне сегодня было не жарко, даже очаг не топился. Хозяин дома выглядел каким-то растерянным и словно бы чего-то ожидающим. Впрочем, как и остальные: Билл и сидящая на стуле в углу Флёр с заметно округлившимся животом, Перси и Пенелопа, стоящий рядом с отцом молчаливый Чарли, тихо переговаривающиеся Джордж и Денни, Рон.

— Что случилось? — спросил Гарри у Рон, но ответа не дождался.

Гермиона, принесшая стакан воды и маленький флакончик синего стекла, присела рядом с миссис Уизли и придвинула к себе поближе пергамент, словно некую невиданную ценность, переданную ей дрожащей рукой матери семейства.

— Прочти, деточка, — проговорила миссис Уизли. И всхлипнула.

Косолапсус тут же заворчал, ластясь и покусывая трясущуюся руку хозяйки. А мистер Уизли пробормотал едва слышно:

— Не переживай так, дорогая. Тебе ж нельзя, вредно. И не упрямься — выпей, выпей поскорей успокоительной настойки.

— Дорогая мама, — начала читать Гермиона.

Миссис Уизли вновь всхлипнула. И одним глотком, закашлявшись, приняла лекарство, резкий валериановый запах которого тотчас перебил привычные ароматы приправ и специй.

— Дорогая мама, — прозвучало в напряжённой, впитывающей каждое слово тишине. — Я была не права. Прошу, прости меня, если сможешь. Простите меня все. Я так соскучилась по всем вам. У меня всё хорошо. И даже лучше, чем я того заслуживаю. Мамочка, случилось чудо. Хотя та ведьма из Лютного так навредила мне, а я по своей глупости позволила этому произойти, да ещё и умоляла её об этом. Но, мамочка моя родная, всё позади, чудо случилось. Я и не надеялась, что когда-нибудь ещё раз смогу забеременеть, но сейчас — это правда — жду маленького. Девочку, я уже это точно знаю. Она шевелится.

Миссис Уизли зарыдала. Косолапсус, за чью шерсть ухватились в порыве чувств, негодующе взвыл. Но тут же притих, стоило на него шикнуть молодой любимой хозяйке.

— Мамочка, я уже не могу путешествовать ни каминной сетью, ни портключами. Целительница говорит, надо поберечься. Но мне так хочется повидаться с тобой до того, как всё случится. Если можешь, приезжай. Мы с Дином и его мамой будем рады тебя видеть. И всех. Папочка, целую тебя. И вас, обормоты.

Сидящий рядом с женой Рон фыркнул. Улыбающийся Билл взлохматил ему волосы.

— Я и не думала, что это такое счастье, мама. Как хорошо, что судьба так добра ко мне. И даже после того, что я натворила, я буду матерью. Всегда твоя. Всегда ваша. Джинни.

— Ну что ты, что ты, — заворковал над трясущейся и всхлипывающей женой мистер Уизли, обнял её за плечи. — Такое счастье! А ты плачешь.

— Я ведь думала, что наша дурёха никогда своего ребеночка на руках не подержит. А оно вот как получилось... — рыдала в голос миссис Уизли.

Косолапсус тихонько шипел, настойчиво пытаясь выбраться из слишком крепких и горячих объятий.

— Тут ещё есть приписка, — заговорила Гермиона.

— Так что ж ты... Читай, моя дорогая. Читай!

— Дин сделал мне предложение. И я согласилась. Но пока мы не решили, как быть со свадьбой. Получится ли у нас успеть до родов...

Миссис Уизли вскочила с места. Косолапсус свалился на пол, откуда-то снизу раздалось злобное шипение. Так и не понадобившийся стакан опрокинулся, вода залила стол, тонкие струйки потекли на пол. Только завидная ловкость рук также вскочившей Гермионы уберегла письмо от купания.

— Так что же я сижу? — кричала миссис Уизли. — Надо ехать! Скорей!

Началась кутерьма. Разговоры и суета, уговоры и сборы, обсуждения и сутолока. Рон бросился за сундуком. Гермиона побежала за очередной целебной настойкой. Всем вдруг нашлось дело.

А Гарри, так и оставшийся по сути незамеченным, вышел в сад, под первый, ещё робкий и несмелый снег.

У Уизли — своя жизнь. Большая семья, много проблем. Пусть сейчас и не с деньгами, но сложных вопросов хватало и этим, как будто бы благополучным и счастливым людям. Гарри знал, что его любят здесь и ценят, и окажут всяческую поддержку, только заикнись, что помощь нужна. Но вместе с тем Гарри ещё и понимал, что он здесь — гость, друг, пусть даже близкий друг, но не самый, не главный, не родной. Теперь, после всего, что случилось с ним, Гарри ясно видел разницу между дружбой и тем врастанием друг в друга, той близостью, той общностью, что становились всё крепче, сильнее, прочнее с каждым днём, с каждым испытанием в его отношениях с самым невозможным и неудобным человеком из всех, кого только можно было представить, кого только можно было бы выбрать.

И думая об этом, думая о Северусе, Гарри шёл по осеннему голому саду, не обращая внимания на дорогу, на снег, огромными пушистыми снежинками неторопливо даже не сыплющийся, а торжественно спускающийся с небес, и всё отчётливее и яснее понимал, что никакие советы Гермионы его не спасут. Ему придётся искать свой путь самому, бороться за понимание, сражаться за любовь. В этом деле ему стоит надеяться только на себя. И на него, на Северуса — как на себя. На то, что они оба сделают так необходимые им шаги навстречу друг другу. И смогут пойти дальше не врозь и даже не рядом, а вместе. Одной, общей для них дорогой. На всю жизнь.

Теперь Гарри понимал, почему Северус так вспылил, почему не поверил, почему ушёл. Единственное, чего Гарри не знал: куда ушёл его муж. Но убедился — нет, не к Чарли. И даже этого было довольно для тихой радости.

Только остановившись под тяжёлыми, усыпанными огромными алыми яблоками ветками, сгибающимися так низко, что рукой достать, Гарри понял, куда вёл его путь. К яблоне. Той самой.

Неузнаваемая, прекрасная, плодоносная — вся алая в серой и голой пустоте и тишине. Нет и не было зрелища прекраснее всепобеждающего красного, пламенеющего в вихре летящих с неба пушистых белых хлопьев, касающихся деликатно округлых боков волшебных плодов, оседающих на них пушистыми белыми шапками.

Светло-серое небо, снег, свежесть, холод — и яблоки, источающие необыкновенно сладостный аромат. Настоящие. Летние. Оставшиеся висеть на крючковатых ветвях. Так и не дождавшиеся доброго человека, который бы костьми лёг, но не оставил бы такую невообразимую красоту умирать без толку, замерзать во власти просыпающейся зимы.

Нет, конечно, яблоня не погибнет, если яблоки останутся на ветвях — на радость бестолковым птицам. Вот только... Для птах ли неразумных она так старалась? Для них ли цвела в далёком мае? Или в уже неблизком августе? И белый цвет для кого облетал? Тот, совершенный и чистый, вьюгой кружащийся в воздухе, оседающий на траве и цветах белоснежным покровом. Так для кого она трудилась, отдавая из себя последнее ради красоты и сочности доброго плода?

Да, она ждала. Его — доброго хозяина и рачительного. Благодарного к её трудам. Того, кто и сам в силах приложить старание и подарить любовь и заботу; и в ответ, и так, даром, от избытка, от щедрой души.

И она дождалась. Его — дарами которого жаждущая и алчущая уже напиталась. И теперь готова была принести свой плод, тот, на который была способна, ради которого была рождена и пережила долгие и страшные зимы.

И свершилось: избранник осторожно сорвал спелое и ароматное яблоко, согрел его в ладонях...

— Мерлинова борода! Тебе удалось! — ликующий возглас Рона настиг Гарри, поглаживающего тонкую кожицу, думающего о том, с кем так отчаянно мечталось разделить этот сад, этот снег, эту яблоню, этот необыкновенный, неповторимый, бесконечно прекрасный момент.

— Что удалось, Рон?

— Да мы сколько ни пробовали, сколько кругами ни ходили, никому не удалось ни одного яблока сорвать... А теперь! О-хо-хо!

И Рон, не глядя и не выбирая, сорвал с ветви ближайшее и тут же захрустел им вкусно, сочно, нахваливая.

— Сейчас Чарли скажу. Он, знаешь, как обрадуется. Как же он вокруг неё выхаживал, только что не приплясывал! Да и все ходили, все пытались — а упрямая карга никому не далась. Надо бы поспешить, пока мороз не подобрался. И все дома как раз, сейчас мы живо её обдерём. Ух, яблоки, ну прям вкуснотища! А может, пока в дом пойдём, а, дружище? Флёр там за второй завтрак наконец взялась. А мама уже отправилась. И отец тоже с ней. Вместе решили Джинни проведать. Сколько ж эта история длилась! Как рассорились они тогда с матерью, как понеслось. Нет, ты знаешь, я Джинни не оправдываю, нехорошо это, нельзя так... А она... В общем, нехорошее этот дело, совсем. Но не будем о грустном. Главное, сейчас-то всё наладилось...

Рон болтал без передышки, таща Гарри за собой к дому.

— Чарли, слышь! Гарри удалось яблоко сорвать! Ребят, айда яблоки собирать! Снег же! Помёрзнут! — заорал Рон, стоило им только переступить порог.

Гарри проводил взглядом с хохотом и шутками поспешившую на улицу толпу, в окно заметил, как, вооружась кучей корзин, они направились к пламенеющей на белом прекрасной и удивительной яблоне сада Уизли.

А сам не пошёл: не там он находится, не там ищет то, что потерял так внезапно, так опрометчиво.

Гермиона задержала его уже у камина.

— Гарри...

Её голос показался слабым, тусклым. Гарри нахмурился, предчувствуя беду. И боль, вдруг острой, непонятно откуда взявшейся колючкой уколовшая сердце, не обманула.

— Гарри, посмотри сюда. Ты только не расстраивайся сильно. Слышишь? Только не расстраивайся.

Протянутая ему газета пахла свежей типографской краской, выглядела измятой, едва ли не пожёванной. Да, именно ею обмахивался мистер Уизли не так давно, сидя здесь, за кухонным столом, и слушая, как читает письмо его единственной, заплутавшей и вдруг чудом спасшейся дочери другая дочь, только приёмная — жена младшего сына.

— Смотри на первой странице.

Гарри смотрел. И не видел. Горло сжалось. Так сильно, так больно. Словно огромная гора вдруг обрушилась на невольно сгорбившиеся плечи. И туман, густой, влажный и липкий, внезапно застлал глаза. Так что и хотел бы, а не прочитаешь. Даже заголовок. Броский, яркий, а никак не разберёшь, что написано.

Буквы плясали, не складывались, непонятные слова, пусть бы так и всегда.

Гарри не видел ничего на газетном листе, но память — вот же зараза! — всё подсовывала ему фотографию Северуса. И слова дикие. Рядом.

«Мой муж не имеет никакого отношения к этим шуточным письмам. Он счастлив в браке. И полностью поддерживает политику Министерства...» — напечатанные красным, словно залитые свежей кровью, буквы всё крутились, складывались в безумные слова, как волки, рвали на куски его сердце.

Он предал меня!

Предал!

Предал!

— Гарри, погоди! Ты куда, Гарри?

Но зелёное пламя уже взвилось вверх, заняло всё чёрное, измазанное сажей и копотью нутро камина, а выкрикнутый Гарри латинский афоризм о судящих и судимых открыл трясущуюся дверь в святая святых Министерства — кабинет главы Визенгамота. Гарри мчался в вихре искр и грохоте, чтобы вылететь из камина вон и упасть на колени, на коричневый жёсткий ковёр, имея одну цель, одно стремление. Нет, не убить. Всего лишь спросить: «За что, Северус? За что?»

А в кабинете — тишина. А в кабинете — пустота. Лишь вечный бой стихий за заколдованным окном. И тысячи бумаг, пергаментов, инструкций, законов, актов, писем и конвертов, решений, донесений и записок... И бронзовый прибор, что со сладким, вкусным звуком в фонтане фиолетовых чернил летит на пол. А следом отправляется перо. Потом подсвечник. Позже — листопад: из всех бумаг, что грудами лежат... лежали на большом столе.

Треск взрывающихся в книжных шкафах стёкол Гарри отрезвил. Немного.

Но вполне достаточно для того, чтобы вспомнить, что Северус не один виноват в этом, во всём, и пожелать дойти по ковру хрустящих свитков до двери, открыть её, взломав вместе с замком ужасно сложное заклятие, пройти по приёмной, царству Перси, и выйти вон. Наружу. Чтобы попасть...

Здравствуй, Настоящий Лабиринт!

Коридоры — долгие, длинные, извивающиеся, тёмные. Сотни закрытых дверей, таблички, стулья для посетителей, вытертые ковры, мусорные вёдра, которые только после пятого наскучило отправлять в полёт и пинать ногами — долго, сладко, вкусно, вымещая, исторгая из себя, цедя по каплям кипящую злость.

Часовой прогулки по этажам и лестницам абсолютно пустого Министерства хватило, чтобы затосковать вконец. И понять, что вот оно — олицетворение врага. Скука и тупость; равнодушие и безразличие; тоска — зелёная, синяя, чёрная; хамство — потому что власть. И хамить — можно. Да вот этим стулом, к примеру, страшным, потёртым, с продавленным неудобным сидением. Или вот тем окошечком в двери, к которому надо наклоняться низко-низко и заглядывать внутрь, выпрашивая, прося. И везде бумаги, приказы, образцы формуляров и анкет, правила и инструкции. Их множество: всяких, разных. И каждая из них кого-то калечит. Делает кому-то больно. Ограничивает, связывает, лишает свободы, достоинства, прав. И человек в их тисках — словно загнанный в ловушку беспомощный зверь.

Гарри шёл всё дальше и, как не видел выхода из переплетения тусклых, полутёмных коридоров, так и не видел выхода для себя, для других, для тех, кто хочет жить без этого вот всего, свободно, дыша полной грудью!

Очередная лестница, стеклянная дверь — и вот он, атриум.

Стало светлее, на сердце — тоже. А может, это радовали камины — великое множество тех, что в любой момент могли унести Гарри куда угодно. Даже шагать, цокая каблуками по мраморным плитам, стало весело. Почти. До определённого момента.

Стойка регистрации. Чашка кофе. Отодвинутый стул. Газета. Та самая.

«Мой муж не имеет...»

Ярость застлала глаза. Острой болью ввинтилась в подреберье.

Всё иллюзия. Всё тлен. Северус виноват. И не о чем говорить. Нечего его искать. Всё кончено.

Гарри открыл глаза — и закрыл их вновь, болезненно, гадливо морщась. Золотой истукан «Великий Герой Гарри Поттер» весело улыбался. И смотреть на эту идиотски счастливую морду не было никаких сил: «Золотой Мальчик поддерживает Министерство. Заголовок побольше любого газетного. Понятен и виден всем и каждому!»

Гарри прищурился, меряя врага взглядом.

Символ Министерства. Стоит и ухмыляется. Натянул на себя маску и самим своим видом говорит: «Я всегда за! Я — за Малфоя, за Амбридж...»

Больше Гарри не думал, он сделал. Взмах волшебной палочки, и Bombarda Maxima с оглушительным грохотом превратила истукана в пыль. Золотой туман заполнил весь Атриум.

Всё, им не удастся замолчать это, не удастся скрыть, ну наконец-то он сделал то, что надо!

Огромная, неподъёмная ноша свалилась с плеч Гарри, освободила, дала вздохнуть, втянуть в себя воздух настоящей свободы... и закашляться, отплевываясь золотом.

Пора было уходить. Гарри шагнул по направлению к одному из каминов, то есть туда, где он предполагал, что камин может найтись: разглядеть что-либо дальше одного-двух ярдов не получалось. Ещё пару шагов. Кружащаяся в воздухе плотная взвесь вдруг вздрогнула, всё засверкало, будто солнце взошло и сейчас стремительно неслось сюда, к Гарри, заставляя золотую пыль сиять ярко, невыносимо, безжалостно слепя...

Гарри приоткрыл глаза, сощурился, вглядываясь в сверкающий туман, следя за ставшим неторопливым приближением белого света. А тот подбирался всё ближе и ближе, с каждым шагом обретая всё более узнаваемую, хотя и невиданную ранее форму, шёл осторожно, медленно, немного неуклюже покачиваясь на больших когтистых лапах, недовольно тряс лохматой головой, бил себя по бокам мягкой кисточкой, зевал потешно.

Светящееся чудо вышло из золотого облака. Зевнуло смачно. Щёлкнуло хвостом по боку. Присмотрелось к Гарри искоса, наклонив голову, недовольно, угрюмо. И зарычало:

— Гарри. Пожалуйста. Возвращайся домой. Прямо сейчас. Пожалуйста. Гарри.

Лев зевнул ещё раз, показав огромные зубы. Встряхнул косматой гривой. И исчез.

* * *

За окном — настоящий буран. Снежинки колошматят в стекло, бьются настойчиво, требуют: «Впусти, впусти, здесь так холодно и злой ветер. Ну же, впусти, впусти...» Но открывать окно бесполезно: всё равно не спасёшь всех, а те, что колючим, морозным облаком влетят внутрь, погибнут, истают, останутся мокрым пятном на ковре и обивке, а потом испарятся, исчезнут бесследно.

Забравшись на широкий подоконник с ногами, Гарри вглядывался в беснующуюся за стеклом стихию. Налетевшая внезапно, не ко времени года снежная буря стремительным вихрем обняла старый Хогвартс, скрыла его от мира и весь мир от него. И внутри стало так тускло, темно. Хоть и день на дворе. Но так тоскливо...

— Он попросил вернуться, — бормотал Гарри едва слышно. — Значит, и сам должен прийти. Он придёт. Он вернётся. Мы поговорим. Всё разъяснится...

Часы шли. Тикали монотонно. Снежинки бились в окно. Сердце стучало так ровно, так тихо. Ладонь, прижатая к стеклу, замёрзла.

— Я опять поспешил, — шептал Гарри, рисуя “S” на запотевшем стекле. — Я опять не подумал...

Только здесь, в тишине своей спальни, пока тревожные минуты ожидания сливались в часы, и ничего не оставалось делать, кроме как вспоминать и думать, до Гарри дошло, что газеты печатали ночью, ещё до того, как Амбридж ворвалась к ним. А значит, Северус не мог сказать тех слов, значит, их придумали за него, значит, он не виноват. И Гарри обвинил его зря. Поспешил обвинить, не дав ни единого шанса для оправдания, не заставив себя хоть немного поразмыслить, проанализировать, рассудить.

Какое же счастье, что там, в Министерстве, они не встретились, что он не успел сказать, как ненавидит его — любимого, родного, желанного — за боль, за предательство, за удар в спину, что всё то, рвущееся из сердца, то, что он кричал в пустоте министерских коридоров, пиная ногами закрытые двери, сохранит лишь его память.

Но остался кабинет — и полный хаос в нём. Сметённые на пол бумаги, залитые чернилами, треснувшие стёкла, взломанные замки.

— Я попрошу прощения, — шептал Гарри, прислонясь горячим лбом к холодному стеклу. — Пожалуйста, ну пожалуйста, пусть он простит. Он не умеет прощать, но пусть он меня простит. Я обещаю: больше никогда я не поверю никому, кто бы и что ни говорил против него, и даже себе не поверю, даже если сам увижу, услышу, что угодно — не поверю в его вину. Только если он сам скажет мне...

— Но он ведь не скажет: уходи? — прозвучало едва слышно, спустя четыре долгих вздоха. — Он... У него лев, не лань. И это значит...

...Улыбка на его лице, согревшая чёрные глаза, протянутая ладонь, пальцы коснувшиеся щеки, поцелуй, мягкий и нежный, сорванный с послушно приоткрывшихся навстречу губ.

— Ты такой соня, — говорит он, запуская ладонь в растрёпанные волосы, путается в них, надавливает на затылок, склоняется низко и шепчет: — Настоящий лев. И рычишь даже во сне. Пора просыпаться.

И Гарри тянется к нему, обнимает, не выпускает, не даёт отстраниться и целует в ответ: жадно, страстно, задыхаясь от наполняющей сердце нежности и мучающего тело желания близости. С ним, самым нужным, важным, прекрасным, с его, принадлежащим ему, с любимым...

«Он любит меня», — осталось непроизнесённым. Заветное, желанное, самое сокровенное спряталось в тишине сердца, согреваясь надеждой, рождая веру. Пусть тонкую и хрупкую, но её хватало, чтобы оставаться здесь и ждать. Хотя до ужаса, до дрожи хотелось пойти его искать или найти и удавить эту жабу Амбридж своими собственными руками! Всё, что угодно, только б избежать этой пытки ожиданием, безмолвием и одиночеством.

Все двери Гарри оставил открытыми, потому шум сработавшего камина сорвал его с места в тот же миг, заставил кинуться к выходу из спальни... и остановиться, замереть во тьме коридора, когда камин сработал второй раз, и из гостиной донеслось требовательное:

— Северус, стой! Немедленно остановись! Мы не договорили!

Голос старшего Малфоя Гарри не мог не узнать. И хотя ужасно хотелось бежать туда, к Северусу, Гарри остался здесь, в темноте, заставил себя молчать и слушать.

— Твоего мальчишку ищет весь аврорат. И когда его найдут, первое, что я сделаю — это прикажу его высечь. А потом посажу — за порчу культурных ценностей — месяцев на шесть в Азкабан. Пора уже выбить дурь из этого сопляка, возомнившего себя...

— Хватит, — прервал его Северус властно, жёстко, — я выслушиваю это уже пятый час. Но всякому терпению приходит конец. Люциус, здесь нет чужих ушей, здесь нет твоих прихлебателей, здесь только мы. И я скажу тебе открыто — то, что давно следовало сказать. Гарри — мой муж. И ты не посмеешь навредить ему, арестовать или сделать хоть что-то из того, на что тебя толкает эта ведьма. Или ты думаешь, я тебя прощу? Думаешь, я снесу такое оскорбление? Считаешь, наш договор останется в силе?

Тишина гулкая, страшная.

— Ни одного волоса не слетит с его головы — ты клялся мне в этом полтора года назад. И только поэтому я всё ещё с тобой, терплю твои выходки и неуважение! Что ты творишь?! В конце концов, Люциус! Ты позволил старой мымре вертеть собой, заслушался, как какой-то хаффлпаффец, её лестью: Дражайший Люциус... Солнце нашей власти... Наипрекраснейший и наимудрейший...

Передразнивание завершилось неожиданно:

— Ты идиот! Малфой, ты непревзойдённый идиот! Она науськивает тебя против меня, против Гарри. Она сражается с ним и с магглорождёнными. И вовсе не потому, что это выгодно тебе! Как можно этого не понимать?! Она всего лишь хочет сохранить свою власть, хочет остаться нужной тебе, хочет занять мою должность наконец — стать второй, не третьей. А ты не видишь элементарного под своим носом. За последние полгода твоя популярность стала падать. А знаешь почему?

— Из-за Поттера...

Северус фыркнул.

— О да. И нет! Из-за Амбридж! Ты позволил ей зайти слишком далеко. Превратить заботу в унижение. Ты оттолкнул людей потворством её политике. И ты это сделал сам, вырыл яму собственными руками — не кому-то, а себе! Я тысячу раз говорил тебе об этом. Но ты...

— Я не слушаю предателей!

— Что? — возмущенно спросили двое: Северус в гостиной и Гарри наверху, не удержавшись от возгласа, который, к счастью, остался незамеченным.

— Хочешь говорить откровенно? — Малфой не скрывал гнева. — Тогда слушай! Ты думаешь, я не знаю, зачем тебе мальчишка? Ты метишь на моё место! Вот для чего он тебе понадобился. Следующие выборы — и ты, муж золотого мальчика...

Гарри сжал кулаки. А Северус во весь голос заявил то, что хотел бы на весь мир проорать Гарри.

— Ты — идиот! Люциус, и из-за этого ты игнорировал все мои предложения последние месяцы? Из-за этих идиотских домыслов?

— Это не домыслы!

— Я не собираюсь становиться Министром. Никогда!

— Ну конечно, — издевательски протянул Малфой.

— Люциус, я не пошёл бы с тобой, если бы не считал, что ты будешь лучшим Министром. Я не работал бы с тобой. Не выкладывался бы ради того, чтобы поднять тебя на вершину. Я не стал бы твоим соратником. И я, я никогда не поклялся бы тебе в верности. Как мог ты об этом забыть?

«Поклялся в верности...» — эхом повторил про себя Гарри.

— Но... — прозвучало растерянно. — Так что же ты сейчас творишь? Ты вытащил Поттера из спячки, ты взял его в мужья, ты... Мерлин! Да всем известно, что ты везде таскаешь мальчишку за собой, ты учишь его. Если не сам — значит, его ты хочешь толкнуть наверх!

— Люциус...

— Северус, я знаю тебя! Ты никогда не делаешь ничего просто так! Значит, на следующих выборах именно его кандидатуру ты будешь поддерживать.

Северус заговорил после небольшой паузы:

— Люциус — ты невообразимый... фантазёр. Гарри ещё очень молод. Какие выборы? О чём ты говоришь?

— Ты готовишь его к политической карьере. И не спорь! Это так и есть!

«Ну конечно же нет!» — воскликнул про себя Гарри.

— Да, готовлю, — ответил Северус и спросил тягуче, лениво: — И что с того?

— О, какая поразительная откровенность! Ты даже не станешь возражать?

Едва дыша от охватившего волнения, Гарри слушал, как Северус говорит:

— Гарри станет Министром. Когда будет готов. После тебя. Когда ты захочешь уйти. Не раньше. Или когда ты окончательно выживешь из ума и вынудишь меня толкнуть неготового и незрелого подростка в эту банку с пауками. Просто потому что у нас нет иного выбора.

— Есть Драко...

Молчание. Говорящее больше любых слов.

— Так вот в чём дело, — голос Малфоя стал тягучим, цедящим слова так медленно, будто каждая произнесённая буква стоила ему не меньше полновесного галлеона. — Так это всё из-за Драко. Его ты не хочешь видеть во главе.

На один ужасный миг Гарри представил Драко Малфоя Министром Магии. Кто в здравом уме хотел бы видеть это поганца руководителем целого государства? Каким мир стал бы при нём?

— Драко я не доверил бы управлять даже фермой по разведению книззлов. Ты избаловал его. Он слаб. Он извращён даже той

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 12 13 14 151617 Следующая ⇒