— Да? 4 страница

Восемнадцать часов спустя Цюань упал на пол без сознания. Надзиратель пнул его, ударил и попытался поднять с пола. Он снова упал.

— Он больше не может стоять, — доложил надзиратель Тай Хуну.

— Посади его на стул и прислони голову к стене!

— Мы уже получили от него признание и отречение, разве нет?

— На самом деле он не отрекался. Но я заставлю его отречься! Я не позволю ему говорить, что он меня победил!

Когда надзиратель вернулся в камеру, неся с собой стул, Цюань по-прежнему лежал в углу бесформенной массой. Он притворился бесчувственным. Надзиратель поставил стул на пол, снял наручники и закрыл за собой дверь, давая узнику передышку перед следующим этапом пытки.

В темноте Цюань встал. Несколько минут он смотрел на деревянный стул с высокой спинкой, затем потянулся, потрогал его, как трогают то, что кажется нереальным. Когда он ощутил его твердость, он упал на стул, обняв его и обливая слезами.

Ли Цюань вышел, словно суслик из норки. Он зажмурился от яркого света, ища взглядом знакомое лицо. Когда он увидел Бена, то кивнул и быстро зашагал к нему. Он пошатнулся, подобрал с земли палку, а затем прислонился одним плечом к забору.

— Что случилось? — спросил Бен.

— Ничего.

— Ничего, когда лицо выглядит нормально. У тебя оно все в синяках, кровоподтеках и ушибах. Что случилось?

— Ко мне с визитом снова заходил Тай Хун.

— Если бы я мог добраться до этого парня, я бы убил его.

— Тогда я буду надеяться, что ты никогда до него не доберешься. Я не хочу, чтобы ты стал таким же, как Тай Хун. Старая пословица гласит: «Если хочешь мстить, приготовь две могилы».

— Хорошо бы, чтобы он уже лежал в одной из них.

Цюань покачал головой.

— Уже почти Рождество?

— Два дня до него, — сказал Бен.

— Ты помнишь рынок сразу за рыбным магазином, где мы видели человека, снимавшего кожу с угрей?

— Как я могу забыть?

— Владелец рынка — мой друг. Иногда ему удавалось достать для меня апельсин перед Рождеством. Здесь очень трудно их найти. Я давал его Шэню и Минь в рождественское утро. Они делили его пополам. Они настаивали, чтобы я тоже поел, но мне радостно было не есть, а смотреть, как они едят. Пожалуйста, попытайся найти для них апельсин.

Бен с трудом сглотнул:

— Конечно.

Он не стал говорить, что он уже купил красивый свитер для Минь и спортивный костюм для Шэня.

— А теперь расскажи мне о Минь и Шэне.

Бен уже научился тщательно подбирать для Цюаня истории и рассказы. Это вполне соответствовало китайскому обычаю выбирать правильные истории, которые раскрывали бы человека. Бен рассказал, как одним холодным днем он взял Шэня на рыбалку и как они увидели барсука, за которым Шэнь погнался. Бен также пересказал Цюаню интересные разговоры с Минь. Цюань благодарно улыбался и спрашивал о подробностях.

Бен решил не говорить, что несколько раз вывозил их на обед в рестораны. Но он упомянул одно из посещений ресторана. И увидел, как глаза Цюаня загорелись. Он не проявил ни ревности, ни депрессии, но одну лишь чистую радость и благодарность. Бену стало легче, но вместе с этим его встревожила реакция Цюаня. Он знал, что сам отреагировал бы иначе. И это снова напомнило ему, какими разными они были с его старым товарищем. И эта разница ему не понравилась.

— А как мой друг Бен Филдинг? Расскажи мне историю о нем.

— Все звонит, назначает встречи. Пытается вытащить тебя и вовлек «Гетца» в распутывание ситуации с Лаогай.

— Нет, нет. Расскажи Ли Цюаню историю, которая близка сердцу Бена.

Эта просьба застала Бена врасплох. Ничего на ум не приходило, кроме...

— Я могу рассказать историю. Но ты не захочешь ее слушать.

— Не знаю, пока не услышу.

— Тебе слишком холодно стоять здесь и слушать.

— Я буду здесь стоять, пока надзиратель не уведет меня. Чем дольше ты откладываешь, тем холоднее мне будет. Пожалуйста, согрей замерзшего узника своей историей.

Бен вздохнул, затем начал:

— За несколько недель до моего приезда сюда я выступал на деловом семинаре. А накануне я был один в своем гостиничном номере. Я... напился и щелкал каналы, чтобы скоротать вечер. Я снял с себя свой костюм от Гуго Босса и повесил его на плечики. — Он увидел рассеянное выражение лица Цюаня. — Этот костюм стоит две с половиной тысячи долларов, то есть... очень много юаней. Но вдруг меня стало тошнить. Я хотел пойти в ванную, но не смог. И тогда меня вырвало на костюм. И в два часа ночи мне пришлось сдать костюм в химчистку. Я же сказал, что это нехорошая история.

— Я никогда не сужу об истории, пока она не закончится, — сказал Цюань.

— На следующий день на семинаре я имел огромный успех. Я заставил их подумать, что я действительно представляю собой нечто. Один парень видел статью со мной в журнале «Kiplinger» и попросил меня дать ему автограф. Ты представляешь? В общем, пара крупных бизнесменов пригласила меня на ужин, и я вернулся в номер, чувствуя себя на высоте. Но только очень скоро мне опять стало одиноко, ощущение успеха ушло, — ты знаешь, как это бывает, — и на меня снова обрушилось чувство пустоты. Я стал пить, а потом спустился в бар. Я сидел там, надеясь, что какая-нибудь женщина подойдет и станет флиртовать со мной, — ну знаешь, чтобы почувствовать себя мужчиной. Ну и одна подошла. Она была на моем семинаре. Я купил ей выпить, и она была готова на все. И потом прямо посреди всего этого, когда я мог получить все, что, как я убеждал себя, я хотел, я вдруг испытал чувство вины, страх подцепить болезнь и, что хуже всего, необходимость лечь с незнакомой женщиной в постель и всю ночь надеяться, что она сейчас встанет и уйдет. Поэтому я придумал какую-то отговорку, и поднялся к себе в номер, и снова щелкал пультом, и снова смотрел все эти рекламные ролики про детское питание, обезболивающее и «Виагру».

— Что такое «Виагра»?

— Неважно.

— В чем мораль истории Бена Филдинга?

— Обязательно должна быть мораль?

— Для мудрых все происходящее имеет мораль.

— Может, я не такой мудрый, но вот... сначала я стоял, извергая рвотные массы на свой костюм, а на следующий день сделал вид, что со мной все в порядке и я такой крутой и выступаю на семинаре перед залом, наполненным молодыми людьми, которые записывают за мной каждое слово и думают, что я успешный человек. Потом я пытаюсь подцепить женщину, думая, что это именно то, чего я хочу. Потом я понимаю, что я ее не хочу, в тот самый момент, когда она хочет меня. Или делает вид, что хочет. Все равно. Какая мораль? Реальность в жизни не такова, какой кажется.

И даже когда ты получаешь то, что хочешь, на самом деле ты этого не хочешь. Понимаешь, о чем я говорю?

— Расскажи еще, — попросил Цюань.

Бен пожал плечами:

— Что ты хочешь от меня услышать? Я не смог стать хорошим мужем и отцом. Не смог стать христианином. В ту ночь в Цинциннати я четко понял одно: Бен Филдинг — пони с единственным маршрутом. Мое дело — бизнес. Поставь меня в совет директоров или в собрание отдела продаж, и я буду летать, как птица. Помести меня в семью — и я неудачник. Оставь меня наедине с самим собой — и не будет человека, несчастнее меня. Но, несмотря на это, я прилетел в Китай, такой богатый и успешный, и сначала мне было жаль моего товарища по Гарварду, когда я узнал, что он бедный слесарь-инструментальщик и все его мечты развеялись, как прах. Видишь ли, Цюань, у меня есть дом моей мечты, и даже, честно говоря, два дома. По сравнению со мной у тебя нет ничего. Но когда я смотрю на Минь и Шэня и как они тебя обожают, мне становится завидно. Ты сидишь в тюрьме, тебя избивают, а мне почему-то хочется, чтобы у меня было то, что есть у тебя. По сравнению с тобой у меня нет ничего.

Цюань кивнул.

— Ну что ж, в этом и заключается уродливая правда. Твой старый товарищ по Гарварду представляет собой яркий и кричащий успех в бизнесе, но презренный провал во всем остальном — том, что действительно имеет значение. И когда я увидел, как мой лучший друг выполняет принудительную работу на фабрике, которую я помогал строить, мне пришлось спросить себя, насколько я успешен в бизнесе.

— Ли Цюань — твой лучший друг?

— Ну, не в течение последних двадцати лет, но до того — несомненно. А теперь я снова так чувствую. В любом случае, история в Цинциннати — это моя душераздирающая история, маленький грязный секрет о Бене Филдинге.

— Зачем ты рассказал мне это?

— Потому что ты меня заставил. А может, потому что... мне больше некому это рассказать.

— Мне лестно, что ты почтил меня таким откровением. Однако есть Некто, Кому ты обязательно должен это рассказать.

— Дай я сам догадаюсь. Иисус.

— Бен Филдинг отлично угадывает.

— Ты помнишь, когда мы обсуждали мои цели, ты спросил: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? »

— Помню.

— Будь честным со мной, Цюань. Ты думаешь, я потерян? То есть, если я сегодня умру, я отправлюсь в ад?

Цюань внимательно посмотрел Бену в глаза. После минутной паузы он ответил:

- Я обдумал твой вопрос. Но не уверен, что знаю ответ. Когда-то я думал, что ты христианин. И я все еще верю, что люди, которых Отец держит в Своей руке, находятся в этом мире по Его благодати. Однако я встречал многих, полагающих, что они христиане, но я боюсь, они заблуждаются на этот счет. Я видел много таких в Америке. Похоже, многие полагают, что быть христианином означает делать добрые дела и воздерживаться от дурных дел. Я думаю, их убедили в том, что они христиане, в то время как они таковыми не являются. В этом заключается одна из стратегий mogui.

— Ты думаешь, я христианин?

— Ты вырос в христианской семье. Ты ходил на христианские собрания. Ты даже пригласил своего товарища по общежитию на христианское служение в студенческом городке, за что я всегда буду тебе благодарен. Но можно ли делать все это, не являясь христианином? Да. Я не могу судить твою душу. Но Иисус сказал, что Его последователи познаются по своим плодам.

Бен кивнул, напрягшись.

— И я спрашиваю тебя, Бен, — приносишь ли ты плод для Иисуса? Думаю, на такой вопрос о Цюане лучше всех могут ответить Минь, Шэнь или Чжоу Цзинь. Поэтому я спрашиваю тебя — что сказали бы Пэм, Мелисса и Ким, если бы я спросил их: «Можно ли назвать Бена истинным христианином? » Что могли бы ответить на этот вопрос твой секретарь, твои работники и коллеги?

Бен увидел перед своим мысленным взором череду лиц, среди которых особенно выделялись лица Пэм, Ким, Мелиссы и Дага.

Они бы сказали «нет».

Надзиратель схватил Цюаня за плечо, но тот на секунду задержался. Он протянул палку и нарисовал на песке рыбу.

— Счастливого Рождества, Бен, — сказал Цюань, улыбаясь.

Надзиратель сильно толкнул его. Цюань упал. Надзиратель пнул его, затем быстро взглянул на Бена, словно понимая, что в его присутствии нужно сдерживаться. Бен стиснул руками колючую проволоку, и из пальцев тут же засочилась кровь. Он хотел бы добраться до надзирателя, но понимал, что этого делать нельзя. Он молча наблюдал, как Цюаня толкали к двери в блок. Цюань снова обернулся. Он улыбался от уха до уха. Прежде чем исчезнуть во тьме за открытой дверью, Ли Цюань запел песню о небесной родине. Три узника, работавших на территории, тут же подхватили ее. Они пели все громче и громче, и улыбки их становились все шире и шире. Трое надзирателей смотрели друг на друга, не зная, что делать. Один из надзирателей, высокий и худой, открыл рот и запел: «Небеса — моя родина, небеса — мой дом».

Бен посмотрел на кровоточащую руку, вытер ее о куртку, затем приложил к губам. Он стоял там, смотрел и слушал, и его охватывала странная тоска. Слушая песню узников, он на какое-то мгновение ощутил саму Радость, словно она была почти на расстоянии вытянутой руки. Почти.

Цюань прошептал в темноте слова, написанные в его сердце: «А я знаю, Искупитель мой жив, и Он в последний день восстановит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его. Истаевает сердце мое в груди моей!»

Надзиратель смотрел на Цюаня через маленькое, зарешеченное окно размером в две ладони. Давно привыкший к темноте, Цюань увидел в его глазах презрение.

— Прекрати улыбаться! — завопил он.

— Я не улыбаюсь, — ответил Цюань.

— Нет, улыбаешься, — кричал надзиратель. Он стал трясти дверь, но потом перешел к следующей камере.

Вдруг Цюань встал и прижался лицом к окошку.

— Надзиратель! — позвал Цюань. Когда тот не отозвался, он стал звать его громче:

— Су Гань!

Надзиратель вернулся и яростно затряс дверью:

— Кто сказал тебе мое имя? Замолчи, или я войду и заставлю тебя умолкнуть!

— Су Гань, господин, пожалуйста, у меня к вам просьба.

— Пока не заплатишь, я не выполню твоей просьбы.

— Можно я поработаю для вас?

В глазах надзирателя Цюань увидел удивление, смешанное с презрением.

— В тюрьме так грязно, — сказал Цюань. — И везде разбросан мусор. Этим мусором питаются крысы и тараканы. Вы не узник, но вы, должно быть, чувствуете себя таким же, как мы. Су Ганю приходится дышать этим отравленным воздухом и ходить осторожно из-за липкой, вонючей грязи, что вытекает из камер. Ли Цюань может помочь вам. Разрешите мне обойти все камеры, одну за другой, и почистить это грязное место. Дайте мне воду, щетку и мыло, и я покажу, на что я способен! Мой отец, Ли Тун, был подметальщиком улиц, величайшим чистильщиком территории! Самым лучшим в Китае. А я сын моего отца!

Минь радостно поприветствовала молодого человека в дверях:

— Ли Юэ!

Он носил очки и был одет как студент. Его пухлое лицо с широкими чертами и проницательными карими глазами показалось Бену знакомым. Неудивительно, подумал Бен, -таким же будет Шэнь через каких-нибудь пятнадцать лет.

— Ли Юэ — любимый племянник Ли Цюаня! — Минь чуть не пела от радости. — Это Бен Филдинг из Америки, товарищ Цюаня по общежитию.

— Гарвард, — сказал молодой человек. — Большая честь познакомиться с вами. И с Новым годом всех вас.

— И с ранним китайским Новым годом, — сказал Бен. — Ты говоришь на хорошем английском. — Эти слова вызвали у Юэ радостную, детскую улыбку.

— Я заварю зеленый чай, — сказала Минь. — Ли Юэ расскажет Бену Филдингу о себе.

Юэ сел на пол рядом со стулом с высокой спинкой.

— Я учился в семинарии. Я также посещал близлежащие деревни и разговаривал со студентами.

— Зачем?

— Чтобы рассказать студентам об Иисусе. Чтобы призвать их исследовать свои притязания. Коммунистическая партия преуспела в своем стремлении остановить политическое движение диссидентов, но не смогло остановить движение Святого Духа в университетах. Не осмеливаюсь сказать больше. Но могу уверить вас, Бог действует.

— Что за семинария?

Юэ пожал плечами:

— Много скучного, потому что там проповедуется пропаганда партии, а не Слово Божье. И все же там есть профессор, который верит в Библию. По вечерам он приглашал некоторых из нас к себе, чтобы учить.

— Всего один преподаватель, который верит в Библию? Кто он?

— Об этом лучше не говорить. Епископ церкви из Триединого патриотического движения протестантских церквей придерживается ортодоксальной теологии. Опасна только истина, поэтому если церкви либеральны, тогда они не представляют опасности для партии. На самом деле их можно использовать для поддержки дела партии. Семинарии для них — стратегическое средство.

— Сколько всего семинарий в Китае?

— Было восемнадцать, а теперь двадцать одна. Самая большая семинария находится в Наньцзине. Там учится сто семьдесят студентов, но из десяти абитуриентов поступает только один. Мао закрыл семинарию в Наньцзине и использовал ее каменные здания как армейские бараки. Она вновь стала функционировать во время политики открытых дверей при Дэн Сяопине. Этой семинарией руководит Китайский христианский совет, это неденоминационная церковь, работающая в тесной связи с Национальным комитетом Триединого патриотического движения протестантских церквей. Трое студентов были исключены. Президент семинарии публично осудил их, когда они отказались петь коммунистические песни во время школьной церемонии, поскольку они верили, что следует петь христианские гимны. Преподаватели, которые верят в Библию, и те, что преподают в домашних церквах, были уволены. Многие штатные руководящие работники и выпускники были отправлены в отставку или уволены ректором. Он — марионетка партии.

— Мне говорили, что семинарии — это доказательство религиозной свободы в Китае.

— То, что произошло в семинарии в Наньцзине, не похоже на свободу. Епископ призвал к «теологической адаптации к социализму». Занятия по Посланию к римлянам, по Книге Откровение и апологетике заменили на учение Дэн Сяопина, триединое образование и военную подготовку. Подобное происходит и в моей семинарии. Вот почему полтора месяца назад я ушел оттуда. Теперь я хожу в подпольную семинарию.

— Где это?

— Об этом лучше не говорить. Ее открыл пастор домашней церкви, которому восемьдесят два года. Ему грозили тюремным заключением, если он откроет семинарию. Но тюрьма — небольшая угроза для человека, который уже провел там тридцать пять лет. Я помогаю ему организовывать другие собрания, несколько иной вид богословского обучения. Вот почему я здесь.

— Какие собрания ты имеешь в виду?

Ли Юэ посмотрел на Бена. И затем они оба в один голос сказали:

— Об этом лучше не говорить.

Бен стоял на холодном зимнем воздухе. Как обычно, он нервничал в ожидании, пытаясь согреться и желая увидеть Ли Цюаня выходящим из черной дыры. Вот из двери вывели кого-то — хрупкого, старого человека с явной хромотой и желтой кожей, словно у него была желтуха или гепатит.

Бен молча смотрел, как этот человек почему-то направляется к нему. И вдруг его сердце похолодело.

Цюань? — Он попытался как-то скрыть свой ужас. Они соприкоснулись пальцами через металлическую сетку.

— Да. — Цюань озарился улыбкой, его лицо и голос удивительным образом ожили. — Сегодня я пахну лучше, чем в прошлый раз, да? У меня прекрасные новости! Ты должен рассказать об этом моей семье и церкви. Бог ответил на мои молитвы. Он дал мне служение!

— Что?

— Я хожу из камеры в камеру и распространяю весть об Иисусе!

— Но я думал, ты сидишь в одиночной камере.

— Бог открыл дверь. Я хожу к другим людям. К большей части людей в их камеры приходят только для того, чтобы избивать их. Я помогаю и служу им, а также чищу и мою их камеры. Я несу им любовь Иисуса. Я уже посетил двенадцать человек. Когда я уходил из их камер, шестеро из них уже не остались в одиночестве.

— Что ты имеешь в виду?

— Когда я уходил, они оставались с Иисусом. Трое уже были верующими, один из них — пастор. Он знал моего отца, Ли Туна! Трое преклонили свои колени перед Иисусом, Который обещал никогда не оставлять и не покидать их.

Когда я прохожу мимо их камер по пути к другим для уборки, я пою им: «Небеса — мой дом». Когда я закончу уборку во всех камерах, я начну все заново. Затем я смогу обучать каждого из них Библии. Буду учить их, пока убираюсь в камере.

— И надзиратели позволяют тебе это делать?

— Вонь, которая пропитывала и одежду надзирателей, почти исчезла. Теперь их туфли не портятся. Узникам уже не одиноко, как раньше. Они радуются от осознания того, что даже если умрут здесь, они перейдут в жизнь вечную. Радуются, что Бог никогда их не забывал, что этот мир не является их родиной и что они обретут освобождение.

— Больше похоже на собрание пробуждения, а не на тюрьму.

— Здесь в тюрьме никто ни на что не отвлекается, как на свободе. Здесь люди больше думают о смерти. Они спрашивают себя: «Неужели это тот день?» Они уже не надеются на собственные планы и успех в этом мире. Я говорю им об Иисусе и Его небесах, и они внимательно слушают, намного внимательнее, чем большая часть свободных людей, с которыми я разговаривал в мастерской ключника. Пожалуйста, расскажи Минь, Шэню и Чжоу Цзиню о служении Ли Цюаня.

— Расскажу при одном условии — сначала ответь мне на один вопрос.

— Они называли меня мастером-плотником, — сказал Ли Вэнь. — Но по сравнению с Тобой я ученик.

Они работали вместе, Мастер и ученик, созидая и обустраивая, работая простой стамеской и рубанком и делая своими руками то, на что не способна ни одна машина.

— У Тебя такие сильные и умелые руки, — сказал Ли Вэнь, — и такие нежные.

— У Меня большой опыт в созидании. И Мои руки знакомы с деревом.

— Ничто из того, что я сделал в Стране теней, не сравнится с этой работой.

— Все, что ты сделал, ценно, ибо все это ты делал для Меня. Но все, что Ли Вэнь сделает в будущем, будет еще более ценным. Я — источник твоих дарований и умений. Я создал твое сердце и научил твои руки в Темном мире.

— Ты и есть Мастер созидания.

— Я Мастер простой мебели и деревянного плуга. Я — Создатель людей и миров. И Я — Строитель того места, которое предназначено для тебя. — Его глаза устремились за горизонт, в ту часть необъятной страны, которую Ли Вэнь еще не видел.

— Спасибо, что предложил построить это вместе с Тобой и что помог мне научиться, наблюдая за умением Твоих рук.

Плотник положил Свою руку на голову Своего ученика:

— Строить что-то вместе с тобой, Ли Вэнь, — это большое удовольствие для Меня.

— Что за важный вопрос, Бен?

— Ты должен рассказать мне про тот стул!

— Какой стул? — спросил Ли Цюань, не в силах сдержать улыбки.

— Ты знаешь, какой стул. Стул из красного дерева, пустой, с высокой спинкой. Минь и Шэнь говорят, что рассказать о нем должен ты. Я не могу вытянуть из них ни слова.

— Этот стул сделал Ли Вэнь. Он был искусным мастером, известным во всей провинции. Для создания этого стула ему понадобился целый год. Он сделал его в честь своего отца, Ли Маньчу. Но потом он стал для него стулом Иисуса. Когда другие люди заявляли о своих правах на управление миром, этот стул напоминал ему, Кто является истинным Царем.

— Так вот почему он похож на трон?

— Очень скромный трон. Но да, поэтому. И есть только Один, Кто достоин сидеть на нем. Он всегда присутствует в доме семьи Ли. Мой отец усвоил это еще ребенком. Мне тоже следовало понять это раньше, но я медленно учился. Шэнь это уже понимает.

— У него хороший учитель.

— Боюсь, недостаточно хороший, хотя Минь вполне успешно компенсирует мои слабости. Этот стул является символом христианской родословной в семье Ли, которая начинается с Ли Маньчу. Но главное — этот стул служит напоминанием обетования Иисуса всегда быть с Его детьми. Когда мы садимся за стол или когда ложимся спать, мы помним, что Он с нами и наблюдает за нами. Всегда и везде.

— Никто не садился на этот стул?

— Мой отец рассказывал, что его отец, Ли Вэнь, учил, что Иисус реально сидит на этом стуле, хотя Он находится везде и стул — всего лишь символ, но очень важный символ. Поскольку Ли Вэнь никому не разрешал садиться на этот стул, Ли Тун делал то же самое. Он сказал, что если мы сядем на него, то мы забудем его значение. Когда у нас бывало много гостей, стул все равно оставался пустым, и мы с отцом садились на пол. Я сердился на него за то, что мне приходилось сидеть на полу вместо того, чтобы сидеть на хорошем стуле. Тогда я был молод и глуп.

— Лучше быть молодым глупцом, чем старым глупцом, — сказал Бен.

— Да, — улыбнулся Цюань. — Из твоего замечания получится хорошая китайская пословица. Для Бена Филдинга есть надежда. Скажи мне, мой старый друг, — как прошло Рождество?

— Я нашел апельсины для Минь и Шэня. А также бананы и виноград.

— Бен Филдинг — чудотворец, — сказал Цюань. В его глазах показались слезы и побежали струйкой по щекам. -Должно быть, они были счастливы.

Он посмотрел в небеса:

— Спасибо Тебе за Твою доброту, Иисус.

Бен протолкнул руку через сетчатый забор и крепко сжал пальцы Цюаня. В этот момент подошел надзиратель и увел его прочь в черную дыру. Ли Цюань шел к своей одинокой камере с песней на устах. Бен Филдинг, осознавая, что никогда не благодарил Бога ни за один фрукт, медленно побрел к машине, испытывая чувство отчаяния.

Ли Вэнь растер в руках деревянные опилки, а Царь отошел немного назад и сказал:

— Ну вот — готово. — Улыбаясь, Он погладил подлокотники стула. — Этот стул сделан для Ли Вэня. Садись.

— Нет. Я не могу. Он слишком красивый. Я недостоин.

— Это Я решаю, кто получает Мои подарки. Садись.

Ли Вэнь сел. Стул был превосходным и полностью соответствовал изгибам его тела. Ему казалось, он сидит на пушистом облаке. Он мог бы сидеть на этом стуле целые дни, недели, и так без конца. Работа была совершенной. И за десять тысяч лет этот стул останется прежним.

— Ты можешь взять его с собой в Мой новый мир. Он будет стоять в огромном доме семьи Ли.

— Спасибо, мой Господин. Ли Вэнь недостоин такой чести.

— Ты не думаешь, что Мне известно, кто достоин и кто недостоин? — со смехом спросил Царь. — Однажды Ли Вэнь сделал стул для Меня. Я такие вещи не забываю. И теперь Мне приятно сделать стул для тебя. И помни, ты помогал Мне созидать его.

— Но этот стул намного превосходит все, на что способен Ли Вэнь.

— То, что ты делаешь для Меня, никогда не сравнится с тем, что Я делаю для тебя, так?

— Никогда.

— Так давай не будем думать, что может быть иначе.

Плотник встал позади стула и положил руки на плечи Ли Вэня. Он стал массировать руками шею, и сначала Его пальцы казались жесткими и грубыми, но постепенно они стали мягкими и нежными.

— У тебя намного больше даров и талантов, чем ты осознаешь, Ли Вэнь. Уж Я-то знаю. У Меня есть планы, как их использовать в Моем новом мире, чтобы творить и созидать вещи, о которых ты никогда даже не мечтал.

— И сколько же ждать до тех пор, мой Царь?

— Недолго, мой друг, — сказал Он, крепко сжимая его шею. — Недолго.

Ли Юэ спросил:

— Тетушка Минь, Чжоу Цзинь говорит, я могу доверять Бену Филдингу. Это правда?

Минь кивнула, хотя не так быстро, как хотелось бы ему.

Ли Юэ посмотрел на Бена.

— Вы помните, я рассказывал о семинарии?

— В Наньцзине?

— Нет, я говорил о другом типе семинарии, которую я помогаю запустить в работу. Как мы уже говорили, она только собирается открыться. Некоторым придется ехать целыми днями, чтобы добраться до нее. — Юэ кивнул Бену. — Вы составите мне компанию.

— Зачем? Тебя нужно подвезти?

— Нет. Мы пойдем пешком. Это недалеко. Но нам было показано, что после посещения домашней церкви и пребывания в семье Ли Цюаня Бен Филдинг должен прийти к нам, чтобы он смог сам посмотреть, чему можно научиться в нашей особой семинарии. Возможно, вы найдете ответы на какие-то свои вопросы.

— Какие вопросы?

— Вопросы, которые задают себе все люди в глубине своей души. Все уже решено. Вы пойдете с нами. — Племянник Цюаня, хоть и был молодым и худощавым, проявлял такую же настойчивость, что и его дядя.

— Когда?

— Завтра ночью.

— Но где вы встречаетесь?

— Об этом лучше не говорить. В этой школе места занятий и время встреч всегда меняются. Дядя Ли Цюань посещал ее и как студент, и как преподаватель. Там он, скорее всего, мог стать профессором.

— Откуда приезжают люди?

— Отовсюду. Некоторые проходят по шестьдесят километров пешком, другие едут на велосипедах за двести километров. О некоторых мы узнаем только тогда, когда они приезжают. Завтра вечером там будет приезжий преподаватель. И даже когда преподаватель устает до изнеможения, студенты, по большей части фермеры и фабричные рабочие, не дают ему покоя и после занятий. Они умоляют его продолжать преподавать им Слово Божие.

— Кто этот приезжий преподаватель?

— Он из Америки.

— Ты шутишь? Как его зовут?

— Об этом лучше не говорить. Вы все узнаете завтрашней ночью.

— Это признаки моего повышения квалификации, — сказал Цюань, когда Бен увидел следы побоев на его лице. — Но обучение мне не помогает. Не могу причислить себя к их лучшему ученику.

— Ты можешь хоть немного пожаловаться, чтобы я почувствовал облегчение?

— Все не так плохо. У меня есть два соседа по камере. Я назвал их Инь и Янь.

— Что?

— Это тараканы. — Он улыбался.

— Цюань, с тобой все в порядке?

— Я не теряю рассудка. В тюрьме человек учится ценить самые незначительные вещи. Кунцзы сказал: «Все прекрасно, но не все видят это». Когда ты лишен многого, ты начинаешь видеть красоту в малом. Кунцзы был не прав во многом, но в этом он был прав.

— Кто такой Кунцзы?

— Ты не слышал о Конфуции?

— Ах да. Я забыл его китайское имя.

Цюань улыбнулся:

— No problema.

— Значит, Инь и Янь?

— Это не первые странные товарищи по комнате у Ли Цюаня.

— Очень смешно. — Бен немного расслабился. — Как ты сохраняешь здравость рассудка?

— Я играю Бетховена, Моцарта и Шуберта. Однажды ночью я сыграл всего «Мессию»¹¹.

— У тебя есть доступ к пианино?

— Я этого не говорил. Мой отец утверждал, что разум человека свободен, когда тело сковано цепями. Поэтому каждый день я сижу на занятиях в классе по изучению Библии вместе с Чжоу Цзинем в качестве моего наставника и Библией в качестве учебника.

— У тебя есть Библия?

— В моем сердце.

⇐ Предыдущая 34 35 36 37 383940 41 42 43 Следующая ⇒