— Да? 1 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 43 из 53Следующая ⇒

— Я мог бы организовать приказ об освобождении вашего друга из тюрьмы.

— Как?

— Это важно?

— Сколько это будет стоить?

— Вы весьма разумный человек.

— Да. Остается выяснить, что вы можете.

— Две тысячи долларов США.

— А вот это весьма неразумно.

— Какая сумма была бы разумной?

— Пятьсот долларов.

— Одна тысяча.

— Семьсот пятьдесят долларов — самое большее, что я могу дать.

— С вами приятно иметь дело, мистер Филдинг. Семьсот пятьдесят долларов США наличными.

— У меня нет при себе денег.

— Когда будете готовы, позвоните по этому телефону. — Он вручил Бену визитку и указал на номер сотового телефона. — Пожалуйста, в офис больше не звоните. Я сам с вами встречусь. И в течение нескольких дней я постараюсь получить подписанный приказ об освобождении. Мэр не всегда читает то, что подписывает. Но про кожаную куртку вы должны забыть. Не делайте ничего такого, что вызовет у мэра раздражение. Это только повредит вашему другу.

В дверь постучали. Затем наступила тишина. Потом постучали еще три раза подряд. Все облегченно вздохнули. Кто бы ни находился за дверью, своим стуком он показал, что Бог един в трех лицах.

Минь открыла дверь какому-то подростку, промокшему от дождя.

— Хуан, что случилось?

- Тайный друг из строения номер шесть сделал копию подписи с признания Ли Цюаня. Чжоу Цзинь просит тебя посмотреть, его ли это подпись.

Он развернул бумагу и протянул ее Минь.

Бен указал на нижнюю часть листа и спросил Минь о том, в чем сам был уже уверен:

— Это подпись Цюаня?

Она кивнула, затем привлекла к себе Шэня.

— Где само признание? — спросил Бен мальчика.

У них его пока нет. Только подпись. Чжоу Цзинь попросил друга достать все признание.

— Не понимаю, как они объясняют свой отказ удовлетворить твое право повидаться с Цюанем?

— Они могут делать, что хотят, — сказала Минь, и в ее голосе звучала не обида, а твердость.

— Думаю, мне удастся вытащить его из тюрьмы, — сказал Бен.

— Но как?

— Небольшой подарок кое-кому из офиса мэра.

— Ты имеешь в виду взятку?

— Это одно из определений.

Ее плечи внезапно опустились:

— Этого делать нельзя, Бен Филдинг.

— Конечно можно. Не такие уж большие деньги.

— Если христиан можно будет выкупать из тюрьмы, тогда они станут арестовывать еще больше народу. Иногда одного и того же человека могут забирать каждую неделю, чтобы вымогать деньги у семьи или церкви, или у иностранцев, которые хотят помочь. Им нельзя платить деньги. Ты можешь помочь Ли Цюаню. Но нельзя вредить другим.

— Но Цюаня нужно вытащить оттуда. Ему там действительно приходится туго. Он выглядит плохо, а теперь это... признание.

— Что Бен Филдинг хочет этим сказать?

— Я имею в виду... они плохо с ним обращаются и оказывают на него давление. Вот и все.

Минь положила трубку.

— Чжоу Цзинь просит нас прийти к нему. У него есть копия признания Ли Цюаня.

— Может, Шэню лучше остаться дома? — шепнул Бен Минь, хватая свою куртку.

— Зачем? — спросила Минь.

— Да просто так, забудь, — сказал Бен, помогая Шэню застегнуть куртку и поднимая его на плечи, что было нелегкой задачей. Он нырнул в дверь и под холодным дождем быстро прошел к машине. Ехали молча, быстро припарковались и торопливо зашагали к двери. Инь Чунь усадила их и налила им чаю. И только тогда Чжоу Цзинь перешел к цели встречи.

— Я прочитаю признание Ли Цюаня, — сказал он. — Оно было напечатано. Его подпись стоит внизу.

Бен смущенно взглянул на Минь, а потом кивнул ей головой на Шэня, думая, что, возможно, его стоит увести из комнаты. Однако она, похоже, не понимала его озабоченности.

Чжоу Цзинь прочитал признание на мандаринском языке, но Бен думал по-английски, и потому перевел его:

«Я признаю, что Ли Цюань ужасный преступник, марионетка иностранных дьяволов, gweilos, и распространяющий нелегальную литературу, которую не одобряет правительство. Я виновен в ужасных преступлениях против народа и партии. Не заслуживаю свободы, мои преступления признаю».

После минутного молчания Бен рассмеялся:

— Либо грамматика Цюаня упала до нулевой отметки, либо это писал не он.

— Прямо над подписью, — сказал Чжоу Цзинь, — написано следующее: «Я отказываюсь от моей веры в Иисуса и говорю, что партия права, и государство право, и нелегальные домашние церкви навсегда неправы».

— Теперь я точно знаю, что он этого не писал, — сказал Бен.

— Конечно, не писал, — отозвалась Минь. Он безошибочно уловил в ее голосе разочарованный и сердитый тон. И эти чувства были направлены против Бена.

— Но ты же сама сказала, что там была его подпись. Как я должен был?..

— Они дали ему подписать что-то другое, — сказал Чжоу Цзинь. — Смотрите, как низко расположена его подпись на бумаге. Они написали что-то карандашом, заставили его подписаться чернилами, потом стерли карандашную запись и напечатали текст. Цюань знает, что внизу пустого листка подписываться нельзя.

— То же самое они проделали с его отцом, — сказала Минь. — Какое-то время Цюань верил, что отец отрекся от веры. И только позже он выяснил правду.

Она посмотрела на Шэня:

— Но Ли Шэнь всегда знал, что его отец никогда не отречется от Господа Иисуса.

Все разом заговорили, но Бен сидел, молча страдая. Когда пришло время уходить, Бен помог Минь надеть ее кожаную куртку.

— Прости меня, Минь, — шепнул он.

— Чань Миньхуа была товарищем Ли Цюаня по общежитию намного дольше, чем Бен Филдинг, — шепнула она ему в ответ. — Она знает его намного лучше, чем ты.

Лежа у каменной стены в полной темноте, Ли Цюань пытался повторять слова, записанные в его памяти. В то же самое время великий Наблюдатель произносил эти самые слова, а вместе с ним произносили их Ли Маньчу, Ли Вэнь и Ли Тун.

Господи, доколе? Обратись, Господи, избавь душу мою, спаси меня ради милости Твоей, утомлен я воздыханиями моими: каждую ночь омываю ложе мое, слезами моими омочаю постель мою. Иссохло от печали око мое, обветшало от всех врагов моих. Удалитесь от меня все, делающие беззаконие, ибо услышал Господь голос плача моего, услышал Господь моление мое; Господь примет молитву мою.

В следующую пятницу, четырнадцатого декабря, Бен подъехал к тюрьме, но в этот раз все было иначе — в его машине сидели Минь и Шэнь. Когда он подъехал к воротам, они низко пригнулись. Он припарковал машину как можно ближе к воротам с колючей проволокой, ведущим к металлическому забору.

Выйдя из машины, Бен нагнулся, стоя к машине спиной. Он быстро сунул конверт под разбитые кирпичи. По крайней мере, сегодня они проехали втроем по цене одного. Он прошел мимо двух часовых, как и раньше. Интересно, подумал он, получают ли они свою долю от его денег.

Он встал у той части стены, которая лучше всего проглядывалась из машины. Невысокий, тяжелого сложения надзиратель вывел Ли Цюаня. Тело Цюаня выглядело неуклюжим из-за одеяла, в которое он завернулся под курткой. Его лицо вытянулось. Он сильно похудел. Шел он медленно, постоянно моргая. Интересно, подумал Бен, что думают о Ли Цюане Минь и Шэнь, — и он был рад, что они могут видеть его только издали.

Когда они прикоснулись пальцами к забору, Бен прошептал Цюаню:

— Подвинься чуть левее. В машине сидят Минь и Шэнь. Они хотят увидеть тебя.

Цюань сделал вид, что смотрит на Бена, но вместо этого он смотрел на машину, пытаясь увидеть их. Вдруг он увидел пухлую ручку, которая махала ему.

— Шэнь машет мне, — прошептал он по-английски.

Надзиратель прошел мимо них и уставился на машину.

— Теперь я ничего не вижу, — прошептал Цюань. — Наверное, Минь схватила его за руку.

— Я делаю все, что могу, чтобы вытащить тебя отсюда.

— А что с остальными, которые здесь сидят? Ты их тоже вытащишь?

— Боюсь, что нет. Только тебя.

— Тогда у меня есть привилегии, а у них нет. — Бен увидел в глазах Цюаня ту же печаль, которую он услышал в его голосе.

— Я встречался с мэром, попросил у него свидания с начальником тюрьмы и попытаюсь найти кого-нибудь вроде районного прокурора. Я связался с одной из групп правозащитников из «Международной амнистии» и с организацией по наблюдению за правами человека. Мы говорили о прошении, о письмах, об обращении в Госдепартамент, о мерах политического давления и все такое.

— Думаю, я сделал нечто большее.

— Что ты имеешь в виду?

— Я поговорил с Тем, Кто самый главный.

— С начальником тюрьмы?

Цюань покачал головой.

— С мэром?

— Я разговариваю с этой Личностью каждый день. К Нему я всегда обращаюсь в первую очередь.

Лицо Бена поникло:

— Ты говоришь о Боге, так ведь? Ну, не обижайся, но я думаю, нам нужно поговорить с людьми из плоти и крови.

— Бог облачился в плоть и кровь. Его имя Иисус.

— Ну хорошо, но я говорю о тех, кто действительно находится здесь и сейчас. Я имею в виду...

— Иисус говорит, что Он всегда с нами, и...

— Я думаю, ты будешь благодарен за то, что я связался со всеми этими людьми, чтобы помочь тебе.

— Я очень благодарен тебе. Я каждый день благодарю Бога за моего друга Бена Филдинга, и за все, что он сделал для моей семьи, и за все, что он пытается сделать для меня. Я не хочу оставаться в тюрьме. Я не революционер. И я совсем не храбрый. Я простой слесарь-ключник, который хочет оказаться дома с женой и сыном. Я только прошу Бена Филдинга в первую очередь все свои заботы нести Тому, Кто обладает всей силой и властью, Кто правит над всеми мэрами и начальниками полиции, над судьями и надзирателями, Кто держит сердца людей в Своих руках и может обратить их, словно капли воды.

— Их трудно заставить выслушать меня.

— Бог может тебе помочь.

— Я не могу до них достучаться.

— Бог говорил даже через ослицу Валаама. Он может также говорить через Бена Филдинга.

— Благодарю.

— Сравнение с ослицей было неумышленным, — сказал Цюань. — Я только хотел сказать, что молитва намного сильнее, чем гражданские обращения, петиции и телефонные звонки в государственные департаменты и в организации по защите прав человека. Все это хорошо, но молитвы намного лучше.

— Как хочешь.

— Каждый день ты тратишь долгие часы на оказание помощи твоему недостойному другу. И не хочешь потратить всего один час в день на молитву? С молитвой ты смог бы сделать намного больше. В молитве мы узнаем, что сила пребывает в Иисусе, не в нас.

— Я человек дела. Мне нужны конкретные действия.

— Ты думаешь, молитва — это ничегонеделание?

Надзиратель сделал шаг в их сторону. Цюань посмотрел на машину. Он увидел быстрое движение и улыбнулся. Надзиратель дернул его за плечо.

— Подожди, Цюань, — спохватился Бен. — Я спросил Минь про стул. Она сказала, что только ты можешь рассказать мне про него.

Когда надзиратель повел Цюаня к темной двери, Цюань начал петь.

После того, как они пришли в себя после шока от изможденного внешнего вида Цюаня, — оказалось, что они видели его лучше, чем предполагал Бен, — Минь и Шэнь испытали большую радость от возможности увидеть его. Когда они отъехали от тюрьмы, Бен спросил:

— Как насчет мороженого в кафе?

Глаза Шэня заблестели, и он захлопал в ладоши. Десять минут спустя они уже наслаждались вкусным мороженым. Они рассказывали друг другу истории и смеялись. Но вдруг по лицу мальчика заструились слезы.

— Что случилось, Шэнь? — спросил Бен.

— Они же не дают Baba мороженого, нет?

— Думаю, не дают, — сказал Бен.

— Но папа хочет, чтобы Шэнь насладился мороженым, — сказала Минь. — Он всегда хочет для своего сына самого лучшего.

Шэнь вытер лицо и доел мороженое до конца.

Когда они сели в машину, чтобы ехать домой, темное небо буквально придавило их своей тяжестью, изливая на них серый и тяжелый дождь. Минь и Шэнь пели песни. Бен вел машину по размытой грязной дороге, радуясь тому, что ему удалось взять напрокат четырехколесное транспортное средство. Когда они были в ста футах от дома, Бен притормозил машину. Что-то было не так. С домом, похоже, все было в порядке, но вот... так в чем же дело? Ну, конечно же! Дерево гинкго.

Минь и Шэнь еще ничего не увидели и не поняли, смеясь и распевая песни на заднем сиденье. Когда машина завернула за угол, Бен увидел место, на котором росло дерево. Дерево было там, оно лежало, распластавшись по земле. Оно упало прямо на курятник, разрушив забор из проволоки.

Бен затормозил. Когда машина остановилась, сзади воцарилось молчание. Он выпрыгнул из машины и побежал к дереву. Стоя иод проливным дождем, он смотрел на желтую древесину дерева в том месте, где поработала цепная пила. Широкие толстые листья уже начинали вянуть. Скоро они совсем высохнут, и ничто, даже этот дождь, не сможет вернуть их к жизни. Дерево возрастом в две сотни лет спилено почти у корня. Кто это сделал? И зачем?

Минь и Шэнь стояли рядом, не в состоянии что-либо сказать. Минь опустилась на колени рядом с деревом и прикоснулась к пню. Затем она встала и посмотрела на что-то, что находилось дальше по стволу. Она нашла вырезанные буквы и провела по ним пальцем.

Бен взял Шэня за руку и повел его к дому. Дверь была открыта. Вся мебель была перевернута, вещи разбросаны по полу. Бен поднял и поставил на место стул с высокой спинкой, затем обвел взглядом комнату, не зная, что делать дальше. Через открытую дверь он смотрел на тоненькую Минь, которая стояла в грязи на коленях, под проливным дождем, положив голову на ствол поваленного дерева, которое больше не даст ей тени, уверенности в любви или мягкого шепота о далекой красоте.

Толстый надзиратель вошел в камеру. Цюань инстинктивно сжался.

— К тебе пришел посетитель.

Цюань, спотыкаясь, миновал голую лампочку, свисавшую с потолка на потрепанном проводе. Он завернул за угол к ступенькам. Увидев свет, струившийся сверху, он живо вскарабкался наверх, радуясь не только встрече с другом, но и возможности увидеть небо и вдохнуть свежего воздуха. Выйдя наружу, он обнаружил, к своей радости, что идет дождь. В то же мгновение его обдал холодный, мокрый воздух, а он жадно ловил его ртом и широко улыбался.

Привет, старый друг, — сказал Бен с другой стороны забора.

— У тебя на лице боль, — сказал Цюань.

— Не могу видеть твоих страданий.

Цюань провел рукой по мокрому лицу:

— Ты говоришь так, будто страдания — это что-то необычное. Но это не так. Библия говорит нам: «Возлюбленные! огненного искушения, для испытания вам посылаемого, не чуждайтесь, как приключения для вас странного, но как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь, да и в явление славы Его возрадуетесь и восторжествуете». Я часто повторяю эти слова. Я стараюсь сосредоточить свой разум на том, что будет после.

Когда Цюань замолчал, Бен услышал внутри себя два спорящих голоса. Один утверждал, что Цюань был прав, что он видит перспективы, которых Бену не хватает и в которых он отчаянно нуждается. Другой голос возражал, утверждая, что Цюань имел добрые намерения, но был невежественным глупцом, потому что верил в нечто, совершенно возмутительное. В данный момент второй голос говорил громче.

Бен рассказал о поваленном дереве. Тем временем Цюань поднял лицо с кровоподтеками и синяками к небу, закрыл глаза и открыл рот, пытаясь поймать падающие дождевые капли.

— Тай Хун приказал срубить дерево, — высказал предположение Цюань.

— Зачем?

— Чтобы послать сообщение.

— Какое сообщение?

— Китайцы мыслят образами. Тем самым он хотел сказать, что каким бы древним ни было наследие веры в моей семье, его можно уничтожить. Моя семья будет вырезана. Жизнь Ли Цюаня будет завершена. Жизнь моей жены и сына тоже может подойти к концу. Не будет ни тени, ни облегчения от палящего солнца страданий. Ничего для меня, ничего для них.

— Ты веришь в это?

— Я верю, что это послание mogui. Он почти преуспел в уничтожении моей веры, когда я был молодым. Я молился, чтобы он не увлек Шэня так, как сумел увлечь меня.

Бен достал бутылку из кармана куртки, открыл ее и просунул через забор, чуть приподняв дно. Цюань жадно припал к ней. Бен крепко держал ее и медленно наклонял. Цюань несколько раз чуть не захлебнулся, но не переставал пить из бутылки. Бен попытался изменить ее положение, но Цюань ртом последовал за ней. У Бена возникло странное ощущение, что он поит маленького ребенка. Когда вода закончилась, Цюань вытер рот и вздохнул. Бен положил пустую бутылку к себе в карман, сожалея, что больше ничего не может предложить другу.

Ли Цюань цитировал на память: «Душа моя сильно потрясена; Ты же, Господи, доколе? Обратись, Господи, избавь душу мою, спаси меня ради милости Твоей».

Он не слышал голосов ангелов и святых, задающих тот же вопрос: «Доколе, Господи, доколе?»

Он также не слышал слов Того, Кто собирал молитвы святых вместе и высоко ценил их. С Его престола послышался тихий, спокойный голос, который Ли Цюань услышал на краткое мгновение: «Еще немного, Мой сын. Еще совсем немного».

Ли Цюань начал петь стулу в центре своей камеры:

Небеса — мой дом,

Земля — унылая пустыня.

Небеса — мой дом,

И со всех сторон

Меня окружает опасность и печаль.

Небеса — моя родина,

Небеса — мой дом.

Ли Маньчу, Ли Вэнь и Ли Тун пели те же слова в совершенной гармонии.

«Ты утешил меня, Господь, — сказал Ли Цюань, — но я горю желанием служить Тебе. Как я могу служить без людей, которых я мог бы охватить? Иногда я слышу их голоса, но не вижу, не могу прикоснуться и поговорить с этими людьми. Открой мне путь, Господи. Дай мне служение, используй меня как сосуд Твоей благодати. Помоги мне также понять, что сказать Бену Филдингу».

Ты испытываешь их обоих. Они пройдут испытания?

— Этого вы пока знать не можете. Опыт — суровый учитель, потому что сначала он предлагает испытание, и только потом уроки. Но если учиться правильно, уроки навсегда изменят человека.

— Мой внук — хороший друг, не так ли?

— Лучший из друзей. В жизни человека мимо него проходят огромные толпы людей. Но человека изменяют один друг, одна семья, одна церковь, один учитель, один товарищ по комнате, один коллега. И тогда человек может изменить церковную общину, и всю церковь, и целую нацию. Бену Филдингу еще предстоит выбрать свой путь. Путь, который Я уже избрал для него.

В камеру к Цюаню ворвался надзиратель, а следом за ним вошел Тай Хун. В последнее мгновение Цюань успел защелкнуть на себе наручники. Они заставили его встать, сняли наручники, завели руки за спину и снова надели наручники. Его наклонили вперед, прижав голову к стене, так что весь вес пришелся на голову. Тай Хун еще больше раздвинул ноги Цюаня, чтобы усилить напряжение.

— Держи голову у стены, иначе будем бить и перестанем кормить, — сказал Тай Хун. — Сейчас ты увидишь, что твой Бог сделает для Ли Цюаня! Если захочешь отречься от своего Бога, воззови к милости Тай Хуна. Может, он избавит тебя. Ибо ты находишься в его руках.

— У тебя нет власти кроме той, что Я дал тебе, сын праха. Тот, Кто сидит на престоле, повернулся, чтобы послушать слова Читателя:

Сокруши мышцу нечестивому и злому, так чтобы искать и не найти его нечестия. Господь — царь навеки, навсегда; исчезнут язычники с земли Его. Господи! Ты слышишь желания смиренных; укрепи сердце их; открой ухо Твое, чтобы дать суд сироте и угнетенному, да не устрашает более человек на земле.

Восемнадцать часов спустя Цюань упал на пол без сознания. Надзиратель пнул его, ударил и попытался поднять с пола. Он снова упал.

— Он больше не может стоять, — доложил надзиратель Тай Хуну.

— Посади его на стул и прислони голову к стене!

— Мы уже получили от него признание и отречение, разве нет?

— На самом деле он не отрекался. Но я заставлю его отречься! Я не позволю ему говорить, что он меня победил!

Когда надзиратель вернулся в камеру, неся с собой стул, Цюань по-прежнему лежал в углу бесформенной массой. Он притворился бесчувственным. Надзиратель поставил стул на пол, снял наручники и закрыл за собой дверь, давая узнику передышку перед следующим этапом пытки.

В темноте Цюань встал. Несколько минут он смотрел на деревянный стул с высокой спинкой, затем потянулся, потрогал его, как трогают то, что кажется нереальным. Когда он ощутил его твердость, он упал на стул, обняв его и обливая слезами.

Ли Цюань вышел, словно суслик из норки. Он зажмурился от яркого света, ища взглядом знакомое лицо. Когда он увидел Бена, то кивнул и быстро зашагал к нему. Он пошатнулся, подобрал с земли палку, а затем прислонился одним плечом к забору.

— Что случилось? — спросил Бен.

— Ничего.

— Ничего, когда лицо выглядит нормально. У тебя оно все в синяках, кровоподтеках и ушибах. Что случилось?

— Ко мне с визитом снова заходил Тай Хун.

— Если бы я мог добраться до этого парня, я бы убил его.

— Тогда я буду надеяться, что ты никогда до него не доберешься. Я не хочу, чтобы ты стал таким же, как Тай Хун. Старая пословица гласит: «Если хочешь мстить, приготовь две могилы».

— Хорошо бы, чтобы он уже лежал в одной из них.

Цюань покачал головой.

— Уже почти Рождество?

— Два дня до него, — сказал Бен.

— Ты помнишь рынок сразу за рыбным магазином, где мы видели человека, снимавшего кожу с угрей?

— Как я могу забыть?

— Владелец рынка — мой друг. Иногда ему удавалось достать для меня апельсин перед Рождеством. Здесь очень трудно их найти. Я давал его Шэню и Минь в рождественское утро. Они делили его пополам. Они настаивали, чтобы я тоже поел, но мне радостно было не есть, а смотреть, как они едят. Пожалуйста, попытайся найти для них апельсин.

Бен с трудом сглотнул:

— Конечно.

Он не стал говорить, что он уже купил красивый свитер для Минь и спортивный костюм для Шэня.

— А теперь расскажи мне о Минь и Шэне.

Бен уже научился тщательно подбирать для Цюаня истории и рассказы. Это вполне соответствовало китайскому обычаю выбирать правильные истории, которые раскрывали бы человека. Бен рассказал, как одним холодным днем он взял Шэня на рыбалку и как они увидели барсука, за которым Шэнь погнался. Бен также пересказал Цюаню интересные разговоры с Минь. Цюань благодарно улыбался и спрашивал о подробностях.

Бен решил не говорить, что несколько раз вывозил их на обед в рестораны. Но он упомянул одно из посещений ресторана. И увидел, как глаза Цюаня загорелись. Он не проявил ни ревности, ни депрессии, но одну лишь чистую радость и благодарность. Бену стало легче, но вместе с этим его встревожила реакция Цюаня. Он знал, что сам отреагировал бы иначе. И это снова напомнило ему, какими разными они были с его старым товарищем. И эта разница ему не понравилась.

— А как мой друг Бен Филдинг? Расскажи мне историю о нем.

— Все звонит, назначает встречи. Пытается вытащить тебя и вовлек «Гетца» в распутывание ситуации с Лаогай.

— Нет, нет. Расскажи Ли Цюаню историю, которая близка сердцу Бена.

Эта просьба застала Бена врасплох. Ничего на ум не приходило, кроме...

— Я могу рассказать историю. Но ты не захочешь ее слушать.

— Не знаю, пока не услышу.

— Тебе слишком холодно стоять здесь и слушать.

— Я буду здесь стоять, пока надзиратель не уведет меня. Чем дольше ты откладываешь, тем холоднее мне будет. Пожалуйста, согрей замерзшего узника своей историей.

Бен вздохнул, затем начал:

— За несколько недель до моего приезда сюда я выступал на деловом семинаре. А накануне я был один в своем гостиничном номере. Я... напился и щелкал каналы, чтобы скоротать вечер. Я снял с себя свой костюм от Гуго Босса и повесил его на плечики. — Он увидел рассеянное выражение лица Цюаня. — Этот костюм стоит две с половиной тысячи долларов, то есть... очень много юаней. Но вдруг меня стало тошнить. Я хотел пойти в ванную, но не смог. И тогда меня вырвало на костюм. И в два часа ночи мне пришлось сдать костюм в химчистку. Я же сказал, что это нехорошая история.

— Я никогда не сужу об истории, пока она не закончится, — сказал Цюань.

— На следующий день на семинаре я имел огромный успех. Я заставил их подумать, что я действительно представляю собой нечто. Один парень видел статью со мной в журнале «Kiplinger» и попросил меня дать ему автограф. Ты представляешь? В общем, пара крупных бизнесменов пригласила меня на ужин, и я вернулся в номер, чувствуя себя на высоте. Но только очень скоро мне опять стало одиноко, ощущение успеха ушло, — ты знаешь, как это бывает, — и на меня снова обрушилось чувство пустоты. Я стал пить, а потом спустился в бар. Я сидел там, надеясь, что какая-нибудь женщина подойдет и станет флиртовать со мной, — ну знаешь, чтобы почувствовать себя мужчиной. Ну и одна подошла. Она была на моем семинаре. Я купил ей выпить, и она была готова на все. И потом прямо посреди всего этого, когда я мог получить все, что, как я убеждал себя, я хотел, я вдруг испытал чувство вины, страх подцепить болезнь и, что хуже всего, необходимость лечь с незнакомой женщиной в постель и всю ночь надеяться, что она сейчас встанет и уйдет. Поэтому я придумал какую-то отговорку, и поднялся к себе в номер, и снова щелкал пультом, и снова смотрел все эти рекламные ролики про детское питание, обезболивающее и «Виагру».

— Что такое «Виагра»?

— Неважно.

— В чем мораль истории Бена Филдинга?

— Обязательно должна быть мораль?

— Для мудрых все происходящее имеет мораль.

— Может, я не такой мудрый, но вот... сначала я стоял, извергая рвотные массы на свой костюм, а на следующий день сделал вид, что со мной все в порядке и я такой крутой и выступаю на семинаре перед залом, наполненным молодыми людьми, которые записывают за мной каждое слово и думают, что я успешный человек. Потом я пытаюсь подцепить женщину, думая, что это именно то, чего я хочу. Потом я понимаю, что я ее не хочу, в тот самый момент, когда она хочет меня. Или делает вид, что хочет. Все равно. Какая мораль? Реальность в жизни не такова, какой кажется.

И даже когда ты получаешь то, что хочешь, на самом деле ты этого не хочешь. Понимаешь, о чем я говорю?

— Расскажи еще, — попросил Цюань.

Бен пожал плечами:

— Что ты хочешь от меня услышать? Я не смог стать хорошим мужем и отцом. Не смог стать христианином. В ту ночь в Цинциннати я четко понял одно: Бен Филдинг — пони с единственным маршрутом. Мое дело — бизнес. Поставь меня в совет директоров или в собрание отдела продаж, и я буду летать, как птица. Помести меня в семью — и я неудачник. Оставь меня наедине с самим собой — и не будет человека, несчастнее меня. Но, несмотря на это, я прилетел в Китай, такой богатый и успешный, и сначала мне было жаль моего товарища по Гарварду, когда я узнал, что он бедный слесарь-инструментальщик и все его мечты развеялись, как прах. Видишь ли, Цюань, у меня есть дом моей мечты, и даже, честно говоря, два дома. По сравнению со мной у тебя нет ничего. Но когда я смотрю на Минь и Шэня и как они тебя обожают, мне становится завидно. Ты сидишь в тюрьме, тебя избивают, а мне почему-то хочется, чтобы у меня было то, что есть у тебя. По сравнению с тобой у меня нет ничего.

Цюань кивнул.

— Ну что ж, в этом и заключается уродливая правда. Твой старый товарищ по Гарварду представляет собой яркий и кричащий успех в бизнесе, но презренный провал во всем остальном — том, что действительно имеет значение. И когда я увидел, как мой лучший друг выполняет принудительную работу на фабрике, которую я помогал строить, мне пришлось спросить себя, насколько я успешен в бизнесе.

— Ли Цюань — твой лучший друг?

— Ну, не в течение последних двадцати лет, но до того — несомненно. А теперь я снова так чувствую. В любом случае, история в Цинциннати — это моя душераздирающая история, маленький грязный секрет о Бене Филдинге.

— Зачем ты рассказал мне это?

— Потому что ты меня заставил. А может, потому что... мне больше некому это рассказать.

— Мне лестно, что ты почтил меня таким откровением. Однако есть Некто, Кому ты обязательно должен это рассказать.

— Дай я сам догадаюсь. Иисус.

— Бен Филдинг отлично угадывает.

— Ты помнишь, когда мы обсуждали мои цели, ты спросил: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? »

— Помню.

— Будь честным со мной, Цюань. Ты думаешь, я потерян? То есть, если я сегодня умру, я отправлюсь в ад?

Цюань внимательно посмотрел Бену в глаза. После минутной паузы он ответил:

- Я обдумал твой вопрос. Но не уверен, что знаю ответ. Когда-то я думал, что ты христианин. И я все еще верю, что люди, которых Отец держит в Своей руке, находятся в этом мире по Его благодати. Однако я встречал многих, полагающих, что они христиане, но я боюсь, они заблуждаются на этот счет. Я видел много таких в Америке. Похоже, многие полагают, что быть христианином означает делать добрые дела и воздерживаться от дурных дел. Я думаю, их убедили в том, что они христиане, в то время как они таковыми не являются. В этом заключается одна из стратегий mogui.

— Ты думаешь, я христианин?

— Ты вырос в христианской семье. Ты ходил на христианские собрания. Ты даже пригласил своего товарища по общежитию на христианское служение в студенческом городке, за что я всегда буду тебе благодарен. Но можно ли делать все это, не являясь христианином? Да. Я не могу судить твою душу. Но Иисус сказал, что Его последователи познаются по своим плодам.

⇐ Предыдущая 38 39 40 41 424344 45 46 47 Следующая ⇒