— Да? 3 страница

В ушах у него звенело, и ему казалось, что они сейчас взорвутся.

Пожалуйста, Иисус, дай мне тишины.

Теперь стало тихо. В темноте он слышал биение собственного сердца. Он чувствовал, что его лицо опухает и пульсирует. Усевшись на корточки таким образом, чтобы как можно меньше касаться пола, он стал молча молиться: «Господь Иисус, спасибо Тебе за Твои милости. Я молюсь за Церковь. Я молюсь за моих товарищей, заключенных, которых, быть может, я больше не увижу. Пожалуйста, помоги им. Прошу Тебя об утешении для того, кто стонал в отдаленном мраке. На руках молитвы приношу Тебе Минь и Шэня. Будь им Мужем и Отцом в мое отсутствие. Защити и обеспечь. Помоги им не ожесточиться. Помоги им не... стыдиться меня». Он заплакал в темноте, которая скрывала его лицо.

«Ты учил нас любить наших врагов и молиться за тех, кто гонит нас. Поэтому я молюсь за надзирателей. Молюсь за Тай Хуна. Может, Ты все же сделаешь из него китайского апостола Павла. Молюсь за Бена Филдинга. Положи Свою руку на моего друга. Сделай его воином Твоего Царства. Используй его для чего-то более великого, чем Ты использовал меня. Помоги ему оставить его малые цели ради Твоей великой цели. Покажи ему, что его самые сокровенные стремления могут найти удовлетворение только в Тебе».

«Стремления» — даже само это слово взбудоражило Цюаня. Он хотел не просто облегчения боли. Это было стремление наполнить свою внутренность, утолить глубокую жажду. Однако в самой жажде была определенная сладость. Она словно напоминала, что он был сотворен для большего, чем вся его судьба, что его предназначение заключалось не в пульсирующей боли во тьме зловонной камеры. Его предназначение было чем-то более великим — это было место избавления от страха и стыда, это был вход в совершенный мир и радость, отблески которой он видел ребенком и снова увидел, когда предал свою жизнь Иисусу.

Сначала он подумал, что уже больше ничего не разглядит в этой тьме, но его глаза приспособились к темноте. На стене чуть различимо виднелась какая-то надпись. Он то видел, то не видел размытые буквы. Похоже, они были написаны мылом и растягивались на всю стену. Чтобы прочитать их, ему нужно было приблизить глаза к каждой букве. Он прочитал вслух на мандаринском языке:

Надеюсь на Господа, надеется душа моя; на слово Его уповаю. Душа моя ожидает Господа более, нежели стражи — утра.

Ниже он увидел еще несколько предложений:

Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей, но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь! И будет он как дерево, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время свое, и лист которого не вянет; и во всем, что он ни делает, успеет.

Помоги мне преуспеть здесь, Иисус.

Ли Цюань стал цитировать Слово Божье. Казалось, он накачивал воздухом внутренние подушки, которые держали его на плаву. Окон в его камере не было. Он не знал, день ли стоит сейчас, или ночь. Но он благодарил Иисуса, потому что даже после стольких часов его желудок больше не выворачивало от отвратительного запаха. Он благодарил, потому что больше не боялся звуков невидимых существ в своей камере.

Но более всего он благодарил Господа за то, что не был заточен в полном одиночестве. Он слышал заключенных на расстоянии. И, что было еще важнее, он чувствовал, что в камере был кто-то еще, и даже не один. Он чувствовал присутствие Великого внутри себя и менее великого рядом с собой. Он не понимал, но знал, что в этой тьме он не один, что ее разделяет с ним кто-то еще. Каким-то образом он почувствовал, что переносится в другое место, вне камеры. Он почувствовал себя на безопасном расстоянии, вне досягаемости для Тай Хуна, врага его тела, и для падшего князя со многими именами, врага его души. Стремление Ли Цюаня было к лучшему месту, небесной стране, своему вечному наследию. Еще не время. Но уже скоро.

В дальнем углу камеры, куда он боялся идти, Ли Цюань обнаружил два ведра: одно для отходов, а другое, по-видимому, — судя по мыльному запаху, — для умывания, хотя в ведре не было ни воды, ни мыла. Он перевернул пустое ведро и поставил в нескольких футах от себя. Перевернул и другое ведро, использовав его как стул, а затем стал смотреть на первое ведро, едва видимое в темноте.

И хотя стены были толстыми, и ему было трудно что-либо услышать, он все же слышал в темноте хрипловатый баритон. По всей видимости, Силу тоже перевели на нижний уровень блока.

Ли Цюань тихо заговорил к Другу, Который сидел перед ним на пустом ведре, а потом спел Ему. Он пел все громче, и вскоре к нему присоединились другие голоса, вначале слабые и тихие, но постепенно набиравшие силу. Теперь уже пели, наверное, с полдесятка голосов, возвышая свои души выше тьмы и грязи Долины тени смертной.

Как только Чжоу Цзинь закончил чтение из Книги Откровение, зазвонил сотовый телефон. В маленькой комнате Бен почувствовал напряжение, и пока пастор отвечал, все глаза были устремлены на него. Чжоу молча слушал.

— Оставайтесь на месте, — сказал Чжоу Цзинь людям, поднимая руки. — Они не придут к нам.

— Что это было? — спросила его жена.

— Они утверждают, что Ли Цюань признал свое предательство. И подписал документ об отречении.

Бен посмотрел на Минь.

— Давайте помолимся за него, — предложил Чжоу Цзинь.

— Дай Ли Цюаню сил, — молилась тетя Мэй.

— Будь милостив к тем, кто мучает его, — молился Хо Линь. — И к тем, кто придумал это ложное отречение.

— Защити Ли Цюаня от дьявольской лжи, которая стремится оклеветать его, — молился Чжоу Цзинь.

После того, как еще три человека помолились, Бену стало неловко. Его привело в изумление то, что он был единственным человеком в этой комнате, который поверил в то, что Цюань мог подписать отречение.

— Мне нелегко было уговорить мэра встретиться с вами. Его сын очень болен и находится в больнице, а сам мэр очень занят, — сказал его помощник. — У него для вас всего пять минут.

Помощник мэра проводил Бена в кабинет. Они оба сели на стулья для посетителей, в то время как мэр сидел в большом кресле за внушительного размера столом.

— Спасибо за то, что согласились принять меня, господин мэр, — сказал Бен. — Как я уже говорил вашему помощнику, мы с вами встречались за деловым завтраком в Шанхае в прошлом году.

— Я посещаю много деловых завтраков.

— Я слышал, ваш сын лежит в больнице. Весьма сожалею. Надеюсь, ему станет лучше.

Мэр даже не кивнул в ответ.

— Как я уже говорил во время нашего телефонного разговора, я здесь ради моего друга, Ли Цюаня, помощника слесаря-инструментальщика, который содержится в строении номер шесть.

— И что с ним? — спросил мэр, просматривая какие-то бумаги, лежавшие перед ним на столе.

— Я прошу, чтобы его отпустили.

Направив свой властный взгляд на Бена, мэр взял в руки папку с документами, постучал ей по столу, а потом бросил ее на место.

— Если я приеду к вам в Америку и попрошу вашего мэра отпустить на свободу моего друга из вашей тюрьмы, как вы думаете, что он мне ответит?

— Но здесь не было даже официального слушания, разве не так?

— Вы намереваетесь изменить нашу систему наподобие американской?

— Нет. Но Ли Цюань невиновен.

— Невиновен? Он подписал признание в своих преступлениях.

— Хорошо. Если он признался, почему бы его не отпустить?

— А когда люди признаются в убийстве в Америке, почему их не отпускают?

— Это не убийство.

— Он нарушил закон.

— Когда состоится слушание его дела?

— Не знаю. Я мэр. Я не судья. И не разбираю уголовные дела.

— Я выяснил, что закон разрешает держать некоторых заключенных без суда и следствия до трех лет. Может быть, это по закону, но это неправильно.

От взгляда мэра по телу Бена пробежал холодок. В его взгляде не было гнева или недовольства. В нем было сонное равнодушие. Мэру просто было все равно.

— Господин мэр, если вы отпустите этого человека, вы проявите акт доброй воли во взаимоотношениях между нашими государствами. — Бен знал, что если бы Мартин слышал его слова, он был бы в ярости, но решил идти до конца. — И вполне вероятно, что в этом случае «Getz International» мог бы организовать бизнес прямо здесь, в Пушане. Мы могли бы построить здесь фабрику — а это означает много рабочих мест и расцвет вашей экономики.

Мэр встал, кивнул Бену и протянул ему руку:

— Было приятно повидаться с вами снова, мистер Бен Филдинг. Надеюсь, что ваш бизнес будет процветать.

Помощник мэра проводил Бена из кабинета. За дверьми кабинета стоял молодой человек в кожаной куртке с четким кирпично-красным оттенком. Бен посмотрел на него.

— Где вы взяли эту куртку? — спросил его Бен.

— Мне подарил ее дядя, — сказал молодой человек.

— Позвольте мне посмотреть ярлык, — попросил Бен.

Молодой человек попятился назад. Из кабинета вышел мэр.

— В чем дело? — спросил он.

— Эта куртка принадлежит моему другу, которого посадили в тюрьму.

— В Пушане много кожаных курток, — сказал мэр.

— Не таких. Проверьте ярлычок, это «Marpas». Я сам купил ее и подарил Ли Цюаню. Она не принадлежит этому мальчику.

— Этот мальчик — мой сын. Его брат-близнец в больнице. Оставьте мой офис, мистер Филдинг, иначе я позвоню, куда нужно, и потребую, чтобы вас выдворили из страны. — Мэр проводил сына в кабинет и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Бен взялся за ручку двери, но помощник мэра схватил его сзади. Он прошептал ему на ухо:

— Младший брат мэра — заместитель начальника тюрьмы, строение номер шесть. — Он вышел вместе с Беном, а затем повел его в дальний угол коридора, перейдя на шепот. —- Я обрабатываю большую часть бумаг мэра. И подписываюсь за него, когда его нет в офисе.

— Да?

— Я мог бы организовать приказ об освобождении вашего друга из тюрьмы.

— Как?

— Это важно?

— Сколько это будет стоить?

— Вы весьма разумный человек.

— Да. Остается выяснить, что вы можете.

— Две тысячи долларов США.

— А вот это весьма неразумно.

— Какая сумма была бы разумной?

— Пятьсот долларов.

— Одна тысяча.

— Семьсот пятьдесят долларов — самое большее, что я могу дать.

— С вами приятно иметь дело, мистер Филдинг. Семьсот пятьдесят долларов США наличными.

— У меня нет при себе денег.

— Когда будете готовы, позвоните по этому телефону. — Он вручил Бену визитку и указал на номер сотового телефона. — Пожалуйста, в офис больше не звоните. Я сам с вами встречусь. И в течение нескольких дней я постараюсь получить подписанный приказ об освобождении. Мэр не всегда читает то, что подписывает. Но про кожаную куртку вы должны забыть. Не делайте ничего такого, что вызовет у мэра раздражение. Это только повредит вашему другу.

В дверь постучали. Затем наступила тишина. Потом постучали еще три раза подряд. Все облегченно вздохнули. Кто бы ни находился за дверью, своим стуком он показал, что Бог един в трех лицах.

Минь открыла дверь какому-то подростку, промокшему от дождя.

— Хуан, что случилось?

- Тайный друг из строения номер шесть сделал копию подписи с признания Ли Цюаня. Чжоу Цзинь просит тебя посмотреть, его ли это подпись.

Он развернул бумагу и протянул ее Минь.

Бен указал на нижнюю часть листа и спросил Минь о том, в чем сам был уже уверен:

— Это подпись Цюаня?

Она кивнула, затем привлекла к себе Шэня.

— Где само признание? — спросил Бен мальчика.

У них его пока нет. Только подпись. Чжоу Цзинь попросил друга достать все признание.

— Не понимаю, как они объясняют свой отказ удовлетворить твое право повидаться с Цюанем?

— Они могут делать, что хотят, — сказала Минь, и в ее голосе звучала не обида, а твердость.

— Думаю, мне удастся вытащить его из тюрьмы, — сказал Бен.

— Но как?

— Небольшой подарок кое-кому из офиса мэра.

— Ты имеешь в виду взятку?

— Это одно из определений.

Ее плечи внезапно опустились:

— Этого делать нельзя, Бен Филдинг.

— Конечно можно. Не такие уж большие деньги.

— Если христиан можно будет выкупать из тюрьмы, тогда они станут арестовывать еще больше народу. Иногда одного и того же человека могут забирать каждую неделю, чтобы вымогать деньги у семьи или церкви, или у иностранцев, которые хотят помочь. Им нельзя платить деньги. Ты можешь помочь Ли Цюаню. Но нельзя вредить другим.

— Но Цюаня нужно вытащить оттуда. Ему там действительно приходится туго. Он выглядит плохо, а теперь это... признание.

— Что Бен Филдинг хочет этим сказать?

— Я имею в виду... они плохо с ним обращаются и оказывают на него давление. Вот и все.

Минь положила трубку.

— Чжоу Цзинь просит нас прийти к нему. У него есть копия признания Ли Цюаня.

— Может, Шэню лучше остаться дома? — шепнул Бен Минь, хватая свою куртку.

— Зачем? — спросила Минь.

— Да просто так, забудь, — сказал Бен, помогая Шэню застегнуть куртку и поднимая его на плечи, что было нелегкой задачей. Он нырнул в дверь и под холодным дождем быстро прошел к машине. Ехали молча, быстро припарковались и торопливо зашагали к двери. Инь Чунь усадила их и налила им чаю. И только тогда Чжоу Цзинь перешел к цели встречи.

— Я прочитаю признание Ли Цюаня, — сказал он. — Оно было напечатано. Его подпись стоит внизу.

Бен смущенно взглянул на Минь, а потом кивнул ей головой на Шэня, думая, что, возможно, его стоит увести из комнаты. Однако она, похоже, не понимала его озабоченности.

Чжоу Цзинь прочитал признание на мандаринском языке, но Бен думал по-английски, и потому перевел его:

«Я признаю, что Ли Цюань ужасный преступник, марионетка иностранных дьяволов, gweilos, и распространяющий нелегальную литературу, которую не одобряет правительство. Я виновен в ужасных преступлениях против народа и партии. Не заслуживаю свободы, мои преступления признаю».

После минутного молчания Бен рассмеялся:

— Либо грамматика Цюаня упала до нулевой отметки, либо это писал не он.

— Прямо над подписью, — сказал Чжоу Цзинь, — написано следующее: «Я отказываюсь от моей веры в Иисуса и говорю, что партия права, и государство право, и нелегальные домашние церкви навсегда неправы».

— Теперь я точно знаю, что он этого не писал, — сказал Бен.

— Конечно, не писал, — отозвалась Минь. Он безошибочно уловил в ее голосе разочарованный и сердитый тон. И эти чувства были направлены против Бена.

— Но ты же сама сказала, что там была его подпись. Как я должен был?..

— Они дали ему подписать что-то другое, — сказал Чжоу Цзинь. — Смотрите, как низко расположена его подпись на бумаге. Они написали что-то карандашом, заставили его подписаться чернилами, потом стерли карандашную запись и напечатали текст. Цюань знает, что внизу пустого листка подписываться нельзя.

— То же самое они проделали с его отцом, — сказала Минь. — Какое-то время Цюань верил, что отец отрекся от веры. И только позже он выяснил правду.

Она посмотрела на Шэня:

— Но Ли Шэнь всегда знал, что его отец никогда не отречется от Господа Иисуса.

Все разом заговорили, но Бен сидел, молча страдая. Когда пришло время уходить, Бен помог Минь надеть ее кожаную куртку.

— Прости меня, Минь, — шепнул он.

— Чань Миньхуа была товарищем Ли Цюаня по общежитию намного дольше, чем Бен Филдинг, — шепнула она ему в ответ. — Она знает его намного лучше, чем ты.

Лежа у каменной стены в полной темноте, Ли Цюань пытался повторять слова, записанные в его памяти. В то же самое время великий Наблюдатель произносил эти самые слова, а вместе с ним произносили их Ли Маньчу, Ли Вэнь и Ли Тун.

Господи, доколе? Обратись, Господи, избавь душу мою, спаси меня ради милости Твоей, утомлен я воздыханиями моими: каждую ночь омываю ложе мое, слезами моими омочаю постель мою. Иссохло от печали око мое, обветшало от всех врагов моих. Удалитесь от меня все, делающие беззаконие, ибо услышал Господь голос плача моего, услышал Господь моление мое; Господь примет молитву мою.

В следующую пятницу, четырнадцатого декабря, Бен подъехал к тюрьме, но в этот раз все было иначе — в его машине сидели Минь и Шэнь. Когда он подъехал к воротам, они низко пригнулись. Он припарковал машину как можно ближе к воротам с колючей проволокой, ведущим к металлическому забору.

Выйдя из машины, Бен нагнулся, стоя к машине спиной. Он быстро сунул конверт под разбитые кирпичи. По крайней мере, сегодня они проехали втроем по цене одного. Он прошел мимо двух часовых, как и раньше. Интересно, подумал он, получают ли они свою долю от его денег.

Он встал у той части стены, которая лучше всего проглядывалась из машины. Невысокий, тяжелого сложения надзиратель вывел Ли Цюаня. Тело Цюаня выглядело неуклюжим из-за одеяла, в которое он завернулся под курткой. Его лицо вытянулось. Он сильно похудел. Шел он медленно, постоянно моргая. Интересно, подумал Бен, что думают о Ли Цюане Минь и Шэнь, — и он был рад, что они могут видеть его только издали.

Когда они прикоснулись пальцами к забору, Бен прошептал Цюаню:

— Подвинься чуть левее. В машине сидят Минь и Шэнь. Они хотят увидеть тебя.

Цюань сделал вид, что смотрит на Бена, но вместо этого он смотрел на машину, пытаясь увидеть их. Вдруг он увидел пухлую ручку, которая махала ему.

— Шэнь машет мне, — прошептал он по-английски.

Надзиратель прошел мимо них и уставился на машину.

— Теперь я ничего не вижу, — прошептал Цюань. — Наверное, Минь схватила его за руку.

— Я делаю все, что могу, чтобы вытащить тебя отсюда.

— А что с остальными, которые здесь сидят? Ты их тоже вытащишь?

— Боюсь, что нет. Только тебя.

— Тогда у меня есть привилегии, а у них нет. — Бен увидел в глазах Цюаня ту же печаль, которую он услышал в его голосе.

— Я встречался с мэром, попросил у него свидания с начальником тюрьмы и попытаюсь найти кого-нибудь вроде районного прокурора. Я связался с одной из групп правозащитников из «Международной амнистии» и с организацией по наблюдению за правами человека. Мы говорили о прошении, о письмах, об обращении в Госдепартамент, о мерах политического давления и все такое.

— Думаю, я сделал нечто большее.

— Что ты имеешь в виду?

— Я поговорил с Тем, Кто самый главный.

— С начальником тюрьмы?

Цюань покачал головой.

— С мэром?

— Я разговариваю с этой Личностью каждый день. К Нему я всегда обращаюсь в первую очередь.

Лицо Бена поникло:

— Ты говоришь о Боге, так ведь? Ну, не обижайся, но я думаю, нам нужно поговорить с людьми из плоти и крови.

— Бог облачился в плоть и кровь. Его имя Иисус.

— Ну хорошо, но я говорю о тех, кто действительно находится здесь и сейчас. Я имею в виду...

— Иисус говорит, что Он всегда с нами, и...

— Я думаю, ты будешь благодарен за то, что я связался со всеми этими людьми, чтобы помочь тебе.

— Я очень благодарен тебе. Я каждый день благодарю Бога за моего друга Бена Филдинга, и за все, что он сделал для моей семьи, и за все, что он пытается сделать для меня. Я не хочу оставаться в тюрьме. Я не революционер. И я совсем не храбрый. Я простой слесарь-ключник, который хочет оказаться дома с женой и сыном. Я только прошу Бена Филдинга в первую очередь все свои заботы нести Тому, Кто обладает всей силой и властью, Кто правит над всеми мэрами и начальниками полиции, над судьями и надзирателями, Кто держит сердца людей в Своих руках и может обратить их, словно капли воды.

— Их трудно заставить выслушать меня.

— Бог может тебе помочь.

— Я не могу до них достучаться.

— Бог говорил даже через ослицу Валаама. Он может также говорить через Бена Филдинга.

— Благодарю.

— Сравнение с ослицей было неумышленным, — сказал Цюань. — Я только хотел сказать, что молитва намного сильнее, чем гражданские обращения, петиции и телефонные звонки в государственные департаменты и в организации по защите прав человека. Все это хорошо, но молитвы намного лучше.

— Как хочешь.

— Каждый день ты тратишь долгие часы на оказание помощи твоему недостойному другу. И не хочешь потратить всего один час в день на молитву? С молитвой ты смог бы сделать намного больше. В молитве мы узнаем, что сила пребывает в Иисусе, не в нас.

— Я человек дела. Мне нужны конкретные действия.

— Ты думаешь, молитва — это ничегонеделание?

Надзиратель сделал шаг в их сторону. Цюань посмотрел на машину. Он увидел быстрое движение и улыбнулся. Надзиратель дернул его за плечо.

— Подожди, Цюань, — спохватился Бен. — Я спросил Минь про стул. Она сказала, что только ты можешь рассказать мне про него.

Когда надзиратель повел Цюаня к темной двери, Цюань начал петь.

После того, как они пришли в себя после шока от изможденного внешнего вида Цюаня, — оказалось, что они видели его лучше, чем предполагал Бен, — Минь и Шэнь испытали большую радость от возможности увидеть его. Когда они отъехали от тюрьмы, Бен спросил:

— Как насчет мороженого в кафе?

Глаза Шэня заблестели, и он захлопал в ладоши. Десять минут спустя они уже наслаждались вкусным мороженым. Они рассказывали друг другу истории и смеялись. Но вдруг по лицу мальчика заструились слезы.

— Что случилось, Шэнь? — спросил Бен.

— Они же не дают Baba мороженого, нет?

— Думаю, не дают, — сказал Бен.

— Но папа хочет, чтобы Шэнь насладился мороженым, — сказала Минь. — Он всегда хочет для своего сына самого лучшего.

Шэнь вытер лицо и доел мороженое до конца.

Когда они сели в машину, чтобы ехать домой, темное небо буквально придавило их своей тяжестью, изливая на них серый и тяжелый дождь. Минь и Шэнь пели песни. Бен вел машину по размытой грязной дороге, радуясь тому, что ему удалось взять напрокат четырехколесное транспортное средство. Когда они были в ста футах от дома, Бен притормозил машину. Что-то было не так. С домом, похоже, все было в порядке, но вот... так в чем же дело? Ну, конечно же! Дерево гинкго.

Минь и Шэнь еще ничего не увидели и не поняли, смеясь и распевая песни на заднем сиденье. Когда машина завернула за угол, Бен увидел место, на котором росло дерево. Дерево было там, оно лежало, распластавшись по земле. Оно упало прямо на курятник, разрушив забор из проволоки.

Бен затормозил. Когда машина остановилась, сзади воцарилось молчание. Он выпрыгнул из машины и побежал к дереву. Стоя иод проливным дождем, он смотрел на желтую древесину дерева в том месте, где поработала цепная пила. Широкие толстые листья уже начинали вянуть. Скоро они совсем высохнут, и ничто, даже этот дождь, не сможет вернуть их к жизни. Дерево возрастом в две сотни лет спилено почти у корня. Кто это сделал? И зачем?

Минь и Шэнь стояли рядом, не в состоянии что-либо сказать. Минь опустилась на колени рядом с деревом и прикоснулась к пню. Затем она встала и посмотрела на что-то, что находилось дальше по стволу. Она нашла вырезанные буквы и провела по ним пальцем.

Бен взял Шэня за руку и повел его к дому. Дверь была открыта. Вся мебель была перевернута, вещи разбросаны по полу. Бен поднял и поставил на место стул с высокой спинкой, затем обвел взглядом комнату, не зная, что делать дальше. Через открытую дверь он смотрел на тоненькую Минь, которая стояла в грязи на коленях, под проливным дождем, положив голову на ствол поваленного дерева, которое больше не даст ей тени, уверенности в любви или мягкого шепота о далекой красоте.

Толстый надзиратель вошел в камеру. Цюань инстинктивно сжался.

— К тебе пришел посетитель.

Цюань, спотыкаясь, миновал голую лампочку, свисавшую с потолка на потрепанном проводе. Он завернул за угол к ступенькам. Увидев свет, струившийся сверху, он живо вскарабкался наверх, радуясь не только встрече с другом, но и возможности увидеть небо и вдохнуть свежего воздуха. Выйдя наружу, он обнаружил, к своей радости, что идет дождь. В то же мгновение его обдал холодный, мокрый воздух, а он жадно ловил его ртом и широко улыбался.

Привет, старый друг, — сказал Бен с другой стороны забора.

— У тебя на лице боль, — сказал Цюань.

— Не могу видеть твоих страданий.

Цюань провел рукой по мокрому лицу:

— Ты говоришь так, будто страдания — это что-то необычное. Но это не так. Библия говорит нам: «Возлюбленные! огненного искушения, для испытания вам посылаемого, не чуждайтесь, как приключения для вас странного, но как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь, да и в явление славы Его возрадуетесь и восторжествуете». Я часто повторяю эти слова. Я стараюсь сосредоточить свой разум на том, что будет после.

Когда Цюань замолчал, Бен услышал внутри себя два спорящих голоса. Один утверждал, что Цюань был прав, что он видит перспективы, которых Бену не хватает и в которых он отчаянно нуждается. Другой голос возражал, утверждая, что Цюань имел добрые намерения, но был невежественным глупцом, потому что верил в нечто, совершенно возмутительное. В данный момент второй голос говорил громче.

Бен рассказал о поваленном дереве. Тем временем Цюань поднял лицо с кровоподтеками и синяками к небу, закрыл глаза и открыл рот, пытаясь поймать падающие дождевые капли.

— Тай Хун приказал срубить дерево, — высказал предположение Цюань.

— Зачем?

— Чтобы послать сообщение.

— Какое сообщение?

— Китайцы мыслят образами. Тем самым он хотел сказать, что каким бы древним ни было наследие веры в моей семье, его можно уничтожить. Моя семья будет вырезана. Жизнь Ли Цюаня будет завершена. Жизнь моей жены и сына тоже может подойти к концу. Не будет ни тени, ни облегчения от палящего солнца страданий. Ничего для меня, ничего для них.

— Ты веришь в это?

— Я верю, что это послание mogui. Он почти преуспел в уничтожении моей веры, когда я был молодым. Я молился, чтобы он не увлек Шэня так, как сумел увлечь меня.

Бен достал бутылку из кармана куртки, открыл ее и просунул через забор, чуть приподняв дно. Цюань жадно припал к ней. Бен крепко держал ее и медленно наклонял. Цюань несколько раз чуть не захлебнулся, но не переставал пить из бутылки. Бен попытался изменить ее положение, но Цюань ртом последовал за ней. У Бена возникло странное ощущение, что он поит маленького ребенка. Когда вода закончилась, Цюань вытер рот и вздохнул. Бен положил пустую бутылку к себе в карман, сожалея, что больше ничего не может предложить другу.

Ли Цюань цитировал на память: «Душа моя сильно потрясена; Ты же, Господи, доколе? Обратись, Господи, избавь душу мою, спаси меня ради милости Твоей».

Он не слышал голосов ангелов и святых, задающих тот же вопрос: «Доколе, Господи, доколе?»

Он также не слышал слов Того, Кто собирал молитвы святых вместе и высоко ценил их. С Его престола послышался тихий, спокойный голос, который Ли Цюань услышал на краткое мгновение: «Еще немного, Мой сын. Еще совсем немного».

Ли Цюань начал петь стулу в центре своей камеры:

Небеса — мой дом,

Земля — унылая пустыня.

Небеса — мой дом,

И со всех сторон

Меня окружает опасность и печаль.

Небеса — моя родина,

Небеса — мой дом.

Ли Маньчу, Ли Вэнь и Ли Тун пели те же слова в совершенной гармонии.

«Ты утешил меня, Господь, — сказал Ли Цюань, — но я горю желанием служить Тебе. Как я могу служить без людей, которых я мог бы охватить? Иногда я слышу их голоса, но не вижу, не могу прикоснуться и поговорить с этими людьми. Открой мне путь, Господи. Дай мне служение, используй меня как сосуд Твоей благодати. Помоги мне также понять, что сказать Бену Филдингу».

Ты испытываешь их обоих. Они пройдут испытания?

— Этого вы пока знать не можете. Опыт — суровый учитель, потому что сначала он предлагает испытание, и только потом уроки. Но если учиться правильно, уроки навсегда изменят человека.

— Мой внук — хороший друг, не так ли?

— Лучший из друзей. В жизни человека мимо него проходят огромные толпы людей. Но человека изменяют один друг, одна семья, одна церковь, один учитель, один товарищ по комнате, один коллега. И тогда человек может изменить церковную общину, и всю церковь, и целую нацию. Бену Филдингу еще предстоит выбрать свой путь. Путь, который Я уже избрал для него.

В камеру к Цюаню ворвался надзиратель, а следом за ним вошел Тай Хун. В последнее мгновение Цюань успел защелкнуть на себе наручники. Они заставили его встать, сняли наручники, завели руки за спину и снова надели наручники. Его наклонили вперед, прижав голову к стене, так что весь вес пришелся на голову. Тай Хун еще больше раздвинул ноги Цюаня, чтобы усилить напряжение.

— Держи голову у стены, иначе будем бить и перестанем кормить, — сказал Тай Хун. — Сейчас ты увидишь, что твой Бог сделает для Ли Цюаня! Если захочешь отречься от своего Бога, воззови к милости Тай Хуна. Может, он избавит тебя. Ибо ты находишься в его руках.

— У тебя нет власти кроме той, что Я дал тебе, сын праха. Тот, Кто сидит на престоле, повернулся, чтобы послушать слова Читателя:

Сокруши мышцу нечестивому и злому, так чтобы искать и не найти его нечестия. Господь — царь навеки, навсегда; исчезнут язычники с земли Его. Господи! Ты слышишь желания смиренных; укрепи сердце их; открой ухо Твое, чтобы дать суд сироте и угнетенному, да не устрашает более человек на земле.

⇐ Предыдущая 33 34 35 36 373839 40 41 42 Следующая ⇒