— Да? 2 страница

Бен почувствовал вес вопроса и ушел в сторону:

— Пастор Чжоу Цзинь сказал, что мне больше не разрешат с тобой увидеться.

— Я тоже удивился тому, что ты пришел. Даже членам семей редко разрешают свидания. Но чтобы разрешили иностранцу? Никогда о таком не слышал. Кто-то, имеющий власть в строении номер шесть, считает, что это им на пользу. А может, это чудо.

— Ну что ж, если они разрешают, я буду приходить. — Бен чувствовал себя виноватым за то, что не упоминает о взятках, но он знал, что Цюань не одобрит этого. — Можно спросить у тебя кое-что, Цюань?

— Как видишь, я человек занятой, и у меня много работы. — Цюань улыбнулся. — Ну конечно, спрашивай.

— Правильно ли не повиноваться правительству? — Бен прищурился сквозь колючую проволоку, натянутую на уровне глаз.

— Я не повинуюсь моему правительству каждый раз, когда молюсь с семьей перед обедом.

— Но разве Библия не учит нас повиноваться правительству?

— Мой старый товарищ помнит совсем немногое из Библии, но это назидание он помнит? Или кто-то напомнил ему? Однако ты не помнишь, что множество благочестивых мужей и жен Божьих нарушали закон. Даниил и его трое друзей отказались поклониться императору вместо своего Бога. Еврейские повивальные бабки, родители Моисея, Раав, храбрый Авдий, спасший пророков от царицы Иезавели, Есфирь, которая вошла в покои к царю, чтобы спасти иудеев, волхвы, которые не повиновались царю Ироду, чтобы защитить Младенца Иисуса. Я исследовал эти примеры и учил этому в нашей садовой семинарии.

— Я не знаком с этими примерами. Однако гражданское неповиновение кажется крайностью. Не говоря о той цене, которую приходится платить тебе и твоей семье.

— То, что законно, не всегда правильно, — сказал Цюань. — То, что незаконно, не всегда неправильно. Мы повинуемся правительству, потому что Павел и Петр говорили, что правительство является инструментом в руках Божьих. Но когда оно действует против Божьего закона, это совсем другое дело. Апостолы сказали: «Должно повиноваться больше Богу, нежели человекам». Иисус, Петр и Павел — все сидели в тюрьме! Их всех казнили, как преступников и нарушителей закона. Когда законы несправедливы, благочестивые люди их нарушают. И когда их ловят, то сажают в тюрьму.

Цюань посмотрел на него:

— Бен Филдинг задавал мне вопросы. А теперь я задам ему вопрос.

— Хорошо.

— Почему моего друга так сильно волнует, что говорит Библия о повиновении правительству, и так мало волнует все, что она говорит о других вещах?

— Что ты имеешь в виду?

— Брак. Церковь. Повиновение Иисусу. Эти и другие вещи.

Бен отпрянул от проволоки:

— Кто назначит тебя моим судьей?

— Бог тебе Судья. А я твой друг. Друзья предупреждают друг друга, когда кто-то из них уклоняется на неверный путь.

Послышался громкий крик, и оба мужчины повернулись на звук, шедший от главных ворот. Молодая женщина махала руками на надзирателя и говорила так быстро, что Бен ничего не мог понять.

— Что происходит? — спросил Бен.

— Ее муж, Вэнь Чжиюань, не вернулся домой. Она кричит: «Где он? Где он?»

Надзиратель пытался успокоить ее, но она была безутешна.

— Я знаю ее мужа Чжиюаня, — сказал Цюань. — Он сидел в камере напротив меня. На прошлой неделе его отвели в больницу на обследование, и он не вернулся. Мы надеялись, что его отпустили.

— Какие у него были проблемы со здоровьем?

— У него не было проблем со здоровьем. Он просто был истощен, его избили, как многих из нас. Может, недоедание. Но в общем он казался здоровым. В любом случае, в больницу нас увозят не для лечения — для чего угодно другого.

— Но почему?..

— Я не знаю, Бен. Но ходят всякие разговоры.

— Какие разговоры?

— Не могу утверждать, что это правда.

— Скажи, что ты слышал.

— Однажды они выбрали шестерых из нас и увели в санитарную часть тюрьмы. У нас проверили кровь.

— Зачем?

— Я тоже спросил, почему кровь проверяют у нас шестерых, а не у остальных заключенных.

— Что они тебе сказали?

— Я подумал, что единственное объяснение этому — то, что из всех заключенных мы выглядели самыми здоровыми.

— Не вижу в этом никакого смысла.

— Может быть.

— Цюань, скажи, что ты об этом думаешь!

— Говорят, что правительство продает органы казненных заключенных, чтобы удовлетворить нужду тех людей, которые нуждаются в трансплантации.

— Но они же не собираются тебя казнить!

— Нет. Но все также знают, что некоторые заключенные внезапно и таинственным образом умирают.

В этот момент надзиратель сделал шаг вперед и положил руку на плечо Цюаня. Бен беспомощно смотрел, как его друга увели прочь.

Царь смотрел вниз через прозрачный пол Своего тронного зала, устремив глаза на Дальний Восток Своей Земли. «Не Мой народ назову Моим народом, и не возлюбленную — возлюбленною. И на том месте, где сказано им: вы не Мой народ, там названы будут сынами Бога живого».

«Обратитесь ко Мне, люди великой и древней нации. Вспомните то, что вы знали давно. Слушайте тех, кого Я направил к вам со Своим посланием. Придите через эту открытую дверь, прежде чем Я закрою ее».

Пока Минь была с Шэнем на школьной церемонии, Бен воспользовался возможностью напечатать информацию, полученную им во время последних интервью. При своем следующем посещении отеля он попытается отправить их по электронной почте Мартину и совету директоров. Хотя у него теперь было больше свободного времени, он делал все возможное, чтобы оправдать перед «Гетцем» свое затянувшееся пребывание в Китае. Он постоянно напоминал им, что годами не брал отпуска.

Бен долго держал дверь открытой, чтобы проветрить дом. Время от времени он поглядывал на дерево гинкго, чью могущественную крону шевелил ветер. Казалось, оно зовет его куда-то. Но куда? Он поднял глаза. В дверях стоял человек.

Бен подскочил и посмотрел на него. Всего лишь секунду назад здесь никого не было. Пушистые седые волосы человека отнесло в сторону ветром. Сморщенное лицо показывало, что жизнь у него была трудная. Но его взгляд был почти что детский.

— Я ищу Ли Цюаня, — сказал он высоким, веселым голосом.

— Ли Цюаня здесь нет. Я его друг, Бен Филдинг.

— Я Ван Шаомин.

Его сгорбленные плечи и искривленные колени говорили об одном, а горящие глаза о другом. Его кожа была почти прозрачной, вены набухшими, и казалось, что в любой момент они лопнут, и из них потечет кровь. Ван Шаомин протянул Бену руку. У Бена возникло ощущение, что его руки были затянуты в перчатки из воловьей кожи, — такими грубыми и обветренными они были. По сравнению с ними руки Бена казались гладкими, как у маленькой девочки.

Окаменелое тело Ван Шаомина не могло пересечь комнату без постоянно перемежающихся остановок и продвижений. Наконец он сел, и при этом Бену стало даже еще легче, чем самому Вану. Когда он садился, Бен услышал скрип. Бен поставил перед ним стакан воды. Волосы Шаомина почти непрерывно шевелились при каждом движении его головы, словно их беспокоил невидимый ветер. Это напомнило Бену пастора Чжоу Цзиня.

— Я думаю, Цюань рассказывал мне о вас, — сказал Бен. — Вы евангелист из горной деревушки?

Он посмотрел на Бена, затем медленно улыбнулся, показав два зуба, окруженные пустотой:

— Я вожу Евангелия и литературу, но большая часть людей в горах не умеет читать. Поэтому я читаю им Библию или цитирую стихи. — Он снова посмотрел на Бена. — Вы, наверное, удивляетесь, как может этот дышащий труп путешествовать за сотни километров в год без автомобиля и даже без велосипеда?

— В горах ходить тяжело, разве не так?

— В горах не так тяжело, когда Отец побуждает тебя двигаться вперед, Сын идет рядом с тобой, а Дух наделяет силой, чтобы переставлять ноги.

— Почему вы это делаете?

— Потому что я живой. Когда Иисус решит, что мне больше не нужно этого делать, Он даст мне знать. Когда я умру, это будет сигналом к тому, что Он хочет, чтобы я занялся чем-то другим. — Он улыбнулся, и улыбку было почти не видно, потому что он низко склонил голову. — Скорее всего, я умру в горах. Но Иисус может отправить меня в другие горы.

Бен вовремя наклонился, чтобы увидеть блеск в глазах Шаомина.

— Почему нельзя послать туда молодого человека?

Старик медленно поднял голову, борясь с силой тяжести и постепенно побеждая:

— В Послании к римлянам сказано, что гонения и преследования не могут отделить нас от любви Иисуса. Но Книга Откровение предупреждает, что богатство и комфорт могут заставить нас потерять любовь к Нему. Я не могу заставить молодых людей идти вместе со мной. Они предпочитают автобусы и поезда. Они думают, что даже тридцать километров — это долгий путь. Они вялые и изнеженные. Многие из них провели всего по нескольку недель в тюрьме. Они ничего не знают о страданиях.

— Вам обязательно ходить пешком?

— Туда не ходят автобусы и поезда. Нет дорог. Слишком высоко и каменисто для велосипедов. Посланник должен ходить пешком. Молодые лидеры церкви хотят власти, славы и богатства. Они хотят встречаться с богатыми иностранцами, хотят получить приглашение за рубеж, чтобы отправить туда своих детей учиться в колледжи.

— Кто-нибудь еще ходит в горы?

— Из Пушана только Ван Шаомин. Еще четыре человека из других городов. Такие же, как я, старые мужчины и женщины. Я вижу их иногда. Мы пьем чай и рассказываем друг другу о великих Божьих делах. — Он снова улыбнулся, и каким-то образом отсутствие зубов придавало еще большую радость его улыбке. Он выглядел как маленький ребенок, восторгающийся чудесами Диснейленда. — Я хотел бы, чтобы со мной ходили другие люди. Много раз я был свидетелем руки Божьей.

— Что это значит?

Он закрыл глаза, словно решая, какую из историй ему рассказать. Потом глаза открылись:

— Есть такая деревня, Ань Нин, на другой стороне гор. Пастором там Фу Чи, у него большой шрам. Пастор Фу пришел к Иисусу, когда я приходил туда два года назад. Он умел читать. Я оставил ему Библию. Два месяца назад я вернулся туда, чтобы поделиться Евангелием с теми, кто живет во тьме. Но не смог.

— Почему?

— Потому что там не осталось ни одного человека, кто жил бы во тьме. Все пришли к свету. — Он улыбался. — В таких условиях трудно делиться Евангелием. Теперь они закрыли свою деревню и разошлись, чтобы обращать людей к Богу. Пастор Фу Чи тоже ушел, чтобы учиться Библии везде, где только можно.

— Деревня большая?

— Не больше двух тысяч.

— Две тысячи? И все стали христианами?

— Только Бог знает сердца. Но все утверждают, что стали последователями Иисуса.

— Сколько лет вы ходите в горы?

— Мы с Гуань Мэй поженились пятьдесят пять лет назад. После нашей свадьбы нам дали недельный отпуск на фабрике. И тогда мы совершили наше первое восхождение в горы, неся с собой евангельские брошюры. Читать умели немногие, но все слушали. Мы нашли способ общаться и с глухими тоже. Многие деревеньки маленькие. До своего ухода мы убеждались в том, что все слышали об Иисусе. Затем уходили. Мы смогли обойти только четыре деревни, потому что наступило время возвращаться на фабрику. Мы отправились прямо на работу, без сна, но хотя мы торопились, все равно на час опоздали на свою смену. Нас лишили оплаты за целый день. Но разве это важно? — Глаза Шаомина сияли. — Тогда в горах последователями Иисуса стали двенадцать человек.

— Это был ваш медовый месяц?

— Это было прекрасно, — сказал старик. — Мы согревали друг друга перед лицом Божьим. И теперь я обращаюсь к детям и внукам тех людей, с которыми впервые встретился вместе с Гуань Мэй.

Он низко склонил голову.

— Как часто вы отправляетесь в эти походы?

— Когда мы были молодыми, трудно было оставить работу более чем на несколько дней за раз, и мы могли добраться только до нижних деревень. Конечно, тогда мы ходили намного быстрее. Иногда мы бегали, и Гуань Мэй старалась обогнать меня, и я притворялся, что она бегает быстрее. Но... — он со свистом вздохнул, — я не всегда притворялся.

Его глаза увлажнились, когда он беззвучно смеялся. Бен смеялся вместе с ним.

— Гуань Мэй первой вышла из тюрьмы. Она одна пошла в горы, и жила тем, что подавали ей люди.

— Сколько времени вы просидели в тюрьме?

— Шестнадцать лет. Гуань Мэй всего девять. Наших детей воспитала ее сестра. Они могли видеть Гуань Мэй несколько раз в году. Но меня они не видели никогда. Но они молились за нас. Они стали великими воинами Иисуса. Сейчас наш сын дома. Наша дочь — евангелистка в провинции Хунань. Она намного лучше, чем евангелист Ван Шаомин. Больше посвящения. Кроме того, ходит намного быстрее! Я очень горжусь такой дочерью.

— Ли Цюань в тюрьме. Надеемся, что его скоро отпустят.

Ван Шаомин вздохнул, потом поднял глаза и произнес:

— Господь Иисус, мы предаем в Твои руки нашего брата Ли Цюаня. Дай ему служение. Дай ему приход, — он замолчал.

Бен съежился, надеясь, что от него молитвы не ожидают.

Я много думаю о заключении Цюаня. Как это было с вами?

— Это место отличного обучения. У одного из заключенных была Библия. Он учил нас по Библии и каким-то образом прятал ее от надзирателей. Мы запоминали целые отрывки. Я выучил весь Новый Завет.

— Весь Новый Завет?

Шаомин улыбнулся.

— Я провел шестнадцать лет в этой семинарии. И все это время я рыл канавы, двигал валуны и цитировал слова до тех пор, пока не запоминал их наизусть.

— Тюремный труд, должно быть, тяжелый.

Шаомин пожал плечами, словно взвешивая услышанные слова:

— Я не говорю об этом часто. Мы радовались тому, что нас посчитали достойными пострадать ради Иисуса. К тому времени, когда Шаомина отпустили, дети уже выросли. Вместе с Гуань Мэй я вернулся в горы. За те семь лет, что она была на свободе до моего возвращения, триста человек пришли к Иисусу. Поскольку в тюрьме я был научен Слову Божьему, я мог учить во многих горных церквах и помогать им заучивать Библию. Бог по милости Своей обучил меня, так что я мог учить тех, кого привела к Богу Гуань Мэй.

— Вы вернулись на работу на фабрике?

— Нет. Люди в горах и домашняя церковь поддерживали нашу работу. Нам были нужны лишь еда и обувь, а также пара одежды каждому. Пока мы были в тюрьме, мы потеряли дом. И это полностью освободило нас для путешествий.

— Где вы живете?

— Когда я прихожу сюда, я ночую в семьях домашней церкви. В горах я остаюсь там, где мне предложат. Во время переходов ночую в домах верующих. Либо сплю у дороги.

— У дороги?

— Намного лучше, чем в тюрьме... там я могу видеть звезды, лицо Бога. Если слишком холодно для сна, тогда всю ночь я поклоняюсь Богу.

Никогда раньше Бен не видел столь явного разделения между телом и духом человека. Ван Шаомин поразил его как могущественный воин, скрытый в теле дряхлого старика. Его тянуло к нему, и этого он никак не мог ни ожидать, ни объяснить.

— Где ваша жена?

Его брови сдвинулись:

— Она дома с нашим сыном.

— Где ваш дом?

— Очень далеко отсюда. Очень далеко. И все-таки иногда очень близко.

— Сколько времени вам потребуется, чтобы добраться до дома?

— Одно мгновение.

— Не понимаю.

— Дом Ван Шаомина находится там, где он никогда еще не бывал. Это очень далеко отсюда, но когда придет время, он отправится туда, и встретит своего Господина, и увидит свою любимую Гуань Мэй.

— Вы говорите... о небесах?

Он засмеялся:

— О чем еще я могу говорить? Это единственный дом, который у меня есть. Моя жена уже там. Мой сын тоже там. Моя дочь однажды тоже будет там.

— Ваш сын умер?

— Умер в тюрьме. Они не могли заставить его замолчать. Он очень похож на свою мать. Ван Шаомин недостоин их и недостоин своей дочери, великой евангелистки. Он удостоился чести называться одним именем с ними.

Бен провел рукой по лицу:

— Где вы сегодня ночуете?

— Там, где Иисус приготовил для меня место.

— Не хотите остаться на ночь здесь? — спросил Бен. — У меня удобная постель. Я могу спать на полу. Я знаю, что Минь не будет против.

— Ван Шаомин может спать, где угодно. Можно и на полу. — Он улыбнулся. — Может, мне будет удобнее, если я принесу несколько жестких камней.

— Пожалуйста... лягте в мою кровать.

Старик кивнул и посмотрел в глаза Бену:

— Вы — самый добрый слуга Иисуса.

Бен почувствовал неловкость.

— Вы можете оставаться столько, сколько хотите.

— Всего на одну ночь. Завтра я вернусь к людям в горах, чтобы обучать их Библии. Бен Филдинг хорошо говорит на мандаринском языке. Может быть, он захочет пойти с Ван Шаоминем, чтобы самому посмотреть, что делает Иисус. Я был бы рад сильному спутнику. Ты мог бы быть мне сыном, а я тебе — отцом. Да-да, я думаю, Иисус хочет, чтобы Бен Филдинг пошел вместе со мной.

— Я не могу. Я занят... другими вещами. Но у меня есть машина. Хотите, утром отвезу вас куда нужно?

— Ты можешь отвезти меня туда, где кончается дорога, а дальше я пойду пешком. Так я сэкономлю два дня пути. А это значит, что я могу начать обучение Слову Иисуса на два дня раньше. Если ты сделаешь это, Ван Шаомин будет у Бена Филдинга в долгу. Господь Иисус вознаградит тебя. Он оплачивает все долги Своих служителей.

На улице было холодно, но камера Ли Цюаня находилась рядом с котельной. Когда та работала, камера нагревалась очень быстро. С Цюаня градом лил пот, жаля глаза.

Громкий кашель несколькими камерами ниже вырвал его из сна. Похоже, кашлял туберкулезник. Но Цюань знал, что эта болезнь была благословением для заключенного. Надзиратели не желали допрашивать или избивать людей с инфекционными заболеваниями. Он помолился за Эли, так он называл кашляющего человека.

Цюань услышал голос Тай Хуна и вздрогнул. В этом голосе звенела раздражающая слух нотка, какой-то свирепый, скрежещущий звук, резонирующий холодом потустороннего мира. Потом Цюань услышал крик, а после него низкий стон. Как всегда, подобные звуки побудили его к молитвам. Сначала крики и стоны были неразличимы, но через какое-то время он стал узнавать голоса и даже стоны. Он давал имена этим голосам, и догадывался, где находятся камеры с этими людьми. Он молился за них по именам, которые им давал.

Но это был новый голос. И все же... он звучал таким знакомым. Это был баритон с отчетливой хрипотцой. Где он мог слышать голос Силы?

Он услышал глухой удар дубинкой по плоти, после чего вновь послышались стоны Силы. Цюань молился за него. Но он не мог вынести мысли, что человек умрет, не услышав об Иисусе. Внезапно Цюань подошел к окошечку и стал кричать в него: «Уверуй в Иисуса Христа, и будешь спасен».

Он не мог остановиться. Он кричал стих за стихом, пока не охрип голос.

Он услышал, как надзиратель пошел вниз по вонючему коридору. Он сел на пол. Кто-то копошился у дверей, изрыгая проклятия. Цюань тяжело закашлялся и сплюнул точно в тот момент, когда в камеру ворвался человек. Цюань посмотрел в глаза Тай Хуну, и его кости стали таять.

— Ты меня своим кашлем не обманешь, Ли Цюань. Ты ничем не болеешь... кроме своей религиозной болезни.

Тай Хун спокойно снял свои блестящие часы «Ролекс» — взятку, за которую кто-то купил себе облегчение режима или свободу, Цюань не знал, что именно. Тай аккуратно положил часы в передний карман брюк.

Он приблизил свое лицо на расстояние дюйма от лица Цюаня и закричал, причем губы у него почти не шевелились. Цюань не мог поверить, что это собственный голос Хуна. Он звучал, скорее, как голос ламаистского священника, который бросил Бена на землю, только был чуть выше. Хун поднял толстую дубовую дубинку, повернул ее, ловко взмахнул рукой и ударил Цюаня в живот с такой силой, что тот не мог вздохнуть. И пока Цюань задыхался, Тай Хун пнул его в пах. Он сдернул брюки с Цюаня и бил его ниже пояса снова и снова, снова и снова.

Лицо Тай Хуна было гладким, чистым — совершенное, безмятежное лицо воплощения зла.

Когда Цюань смотрел на это лицо, он видел черную, зияющую дыру, словно зев железнодорожного туннеля, заполненного тьмой. Ли Цюань боялся смерти и стыдился своего страха. Крик, который он теперь слышал, был его собственным криком.

И только человек двадцать на Земле могли слышать его крики. Пятеро из них молились за Ли Цюаня — включая узника с низким с хрипотцой баритоном, чье имя никто не знал. Они знали его только как «поющего» человека, — Цюань называл его Силой, — сидевшего в камере в конце блока.

— Они не знают того, за кого они молятся, — сказал Ли Тун.

— Но они знают Того, Кому они молятся. И это главное, — произнес Ли Маньчу.

— Этот начальник полиции взбешен словами Царя Всемогущего, — заметил Ли Вэнь.

— Да. Поскольку Он имеет власть давать людям свободу даже в тюремных камерах. Те, кто живут упованием на свою власть, не могут смириться, когда у них отнимают власть.

— Но скоро их власти придет конец в любом случае. И всем страданиям семьи Всемогущего тоже придет конец. Он обещал отереть всякую слезу каждого человека.

— Он всегда исполняет Свои обещания.

Ли Тун посмотрел на Плотника в сотнях футах от них, Чьи пронзенные руки были подняты к порталу. По Его лицу бежали слезы.

— Но кто отрет слезы с Его лица?

— Когда Его дети перестанут плакать, Его слезы тоже высохнут.

Ли Маньчу прошептал:

— Доколе, о Господи? Доколе?

— Чем дольше длится ночь, — сказал Ли Вэнь, — тем больше люди мечтают о рассвете.

— Настоящее золото не боится огня, — ответил Ли Тун. — Мой сын — настоящее золото.

Они упали на колени, устремив лица к Человеку скорбей, Который был их Царем. Они молились за Его слугу, Ли Цюаня.

Тай Хун навис над изломанным телом Ли Цюаня:

— Ты думаешь, я боюсь твоего Бога? Если ты не прекратишь говорить о своей религии, я перемещу тебя в нижнюю камеру-одиночку, и тогда будешь разговаривать с самим собой.

Хун снова надел свои часы. Прежде чем выйти из камеры, он в последний раз пнул Ли Цюаня по ребрам тяжелым кованым башмаком.

В воспаленном мозгу Ли Цюаня пульсировала одна мысль: «Неужели это тот день, в который я умру»?

Читатель смотрел через портал и страстно говорил:

Восстань, Господи, во гневе Твоем; подвигнись против неистовства врагов моих, пробудись для меня на суд, который Ты заповедал, — да прекратится злоба нечестивых, а праведника подкрепи, ибо Ты испытуешь сердца и утробы, праведный Боже! Бог — судия праведный, крепкий и долготерпеливый, и Бог, всякий день строго взыскивающий, по гордости своей нечестивый преследует бедного: да уловятся они ухищрениями, которые сами вымышляют. Ибо нечестивый хвалится похотью души своей; корыстолюбец ублажает себя. В надмении своем нечестивый пренебрегает Господа: «не взыщет»; во всех помыслах его: «нет Бога!» Во всякое время пути его гибельны; суды Твои далеки для него; на всех врагов своих он смотрит с пренебрежением; говорит в сердце своем: «не поколеблюсь; в род и род не приключится мне зла»; уста его полны проклятия, коварства и лжи; под языком его — мучение и пагуба; сидит в засаде за двором, в потаенных местах убивает невинного; глаза его подсматривают за бедным; подстерегает в потаенном месте, как лев в логовище; подстерегает в засаде, чтобы схватить бедного; хватает бедного, увлекая в сети свои; сгибается, прилегает, — и бедные падают в сильные когти его; говорит в сердце своем: «забыл Бог, закрыл лицо Свое, не увидит никогда». Восстань, Господи, Боже мой, вознеси руку Твою, не забудь угнетенных Твоих до конца. Зачем нечестивый пренебрегает Бога, говоря в сердце своем: «Ты не взыщешь»? Ты видишь, ибо Ты взираешь на обиды и притеснения, чтобы воздать Твоею рукою. Тебе предает себя бедный; сироте Ты помощник.

Ли Тун посмотрел на Ли Маньчу:

- День и ночь Наблюдатели взывают к нашему Царю, но Он все еще не поднял руку Свою.

— Он поднимает руку Свою каждый миг каждого дня, и в самые темные ночи, — сказал Ли Маньчу. — Но не всегда так, как мы того желаем, непонятными для нас путями — и явно невидимым для нас образом.

— Но Он сидит на престоле правосудия. Как можно так долго откладывать правосудие?

— Его престол также есть престол милосердия. Милость не только к гонимым, но и к гонителям. Если отсрочка правосудия всего на один день приведет в Царство еще больше носителей Его образа, будь они гонимые или гонители, — для благодати и милосердия так оно и будет.

— Конечно, ты прав. И даже здесь это нелегко. Но это намного тяжелее для тех, кто находится в Долине смертной тени.

— Да. Но вместе с Царем тысяча лет, как один день. Спроси жителей Земли, живших за миллион лет до нас, были ли их кратковременные страдания приемлемой платой за вечную славу.

Ли Тун кивнул головой:

— Как жители истинной страны, мы обладаем привилегией уже знать точный ответ на этот вопрос.

— Хорошо, Вон Чи. Поскольку вам это кажется важным, я верну машину в субботу. Думаю, у вас нет другой машины, которой я мог бы воспользоваться?

— Остальные машины нужны нам в РТЕ.

— Раньше у вас было много машин, и вдруг все они вам понадобились, да?

Ответа он не услышал.

— Послушайте, Чи, я не знаю, что говорят вам люди, но моего друга нужно освободить из тюрьмы. Я не отступлю от этого. Я разговаривал с офисом мэра и сделал десятки других звонков. Если мне придется позвонить мусорщикам, я сделаю и это. Итак — да, вы можете забрать мою машину обратно. Я возьму другую машину напрокат. Но вы можете доложить, кому вы там докладываете, что я не отступлюсь от дела Ли Цюаня. У меня теперь новые жизненные цели, и первая из них — вытащить друга из тюрьмы. И «Гетц» теперь ни при чем. Это мое личное дело.

Спустя два дня, посвященных телефонным звонкам и посещениям чиновничьих кабинетов в Пушане, Бен направился к строению номер шесть. Было утро пятницы, седьмого декабря. Он попытался повторить свои жизненные цели, но снова не смог сконцентрироваться. Как он мог думать о своем назначении на пост исполнительного директора «Гетца» через три года, если он не знает, будет ли к тому времени освобожден Ли Цюань? И хотя он сказал кое-что Вон Чи, будучи в гневе, это была правда. Его главной целью теперь было то, что питало его мысли и действия и затмило всю его жизнь, -свобода Ли Цюаня.

Бен подъехал к задней части здания, как посоветовал ему чиновник из тюрьмы по телефону. Он нашел три разбитых кирпича рядом с калиткой, обвитой колючей проволокой, поднял их и положил под них конверт с деньгами. Затем проехал через ворота мимо двух часовых, которые чуть заметно кивнули, словно говоря: «Нам сказали, что ты приедешь». Он обошел здание и проследовал к задней его части, направляясь к высокому забору, через который уже дважды разговаривал с Цюанем. Бен наблюдал за заключенным, который собирал заостренной палкой мусор на внутренней территории. Человек подошел ближе к забору, посмотрел на Бена, а затем использовал палку, чтобы нарисовать что-то на земле. Он нарисовал рыбу.

Бен огляделся и увидел тонкую, поломанную ветку. Он подобрал ее, а затем нарисовал свою рыбу, не так отчетливо, как у заключенного. Человек улыбнулся ему с одобрением. Но за ним следом шел худой и высокий надзиратель, вглядывавшийся в землю через плечо заключенного. Бен указал на надзирателя, желая предупредить заключенного, надеясь, что тот сотрет рыбу с земли ногой. Но тот не стал стирать. Надзиратель взял у человека палку и подержал ее. Затем, оглядевшись по сторонам, он приложил палку к земле и нарисовал свою рыбу.

Надзиратель направился к зданию с камерами, наклонил голову и исчез за дверью. Через пять минут из этой двери показался Цюань, на этот раз в наручниках.

— Почему на тебя надели наручники?

— Тай Хун приказал, чтобы причинить мне больше неудобства и унизить меня. Но на ночь я их снимаю.

— У тебя есть ключи?

— Нет. Но я нашел твердую проволоку. Ли Цюань умеет обращаться с замками. — Он улыбнулся.

— Ты по-прежнему сидишь в камере?

— В Свое время Господь Иисус освободит меня.

Цюань и Бен оба посмотрели на высокого и худого надзирателя, который мерил шагами землю в десяти футах от них.

— Этот надзиратель — христианин? — спросил Бен.

— Да. Ты откуда знаешь?

— Он нарисовал рыбу на земле.

— Очень хорошо.

— Как он объясняет свою работу здесь в качестве надзирателя?

— Он служит нам изнутри. Прошлой ночью принес мне дополнительную чашку с рисом. Кроме того, он молодой христианин.

— Насколько молодой?

— Он преклонил колени перед Иисусом в камере... всего семь дней назад. А может, шесть или восемь. Мне трудно сориентироваться. Я не был на улице с прошлого твоего посещения. Ты приходил семь дней назад?

— Четыре. Я был здесь в понедельник. Сегодня пятница. Ты говоришь, он стал христианином в камере?

— Да.

— В какой камере?

— В камере Ли Цюаня, помощника слесаря-ключника.

Толстый надзиратель толкнул Цюаня вниз по темным ступенькам, а затем швырнул его скрюченное тело в камеру на нижнем уровне блока. Там не было света. Пол был мокрым, запах — тошнотворным. Цюаня вырвало в грязь вокруг него.

Он ничего не видел и мог только слышать и обонять. Он услышал какой-то шум на полу. Маленькая крыса или большой таракан, догадался он. Когда его глаза немного привыкли к темноте, он стал осваиваться. В камере не было ни постели, ни туалета. Если он захочет спать, ему придется лечь в отходы людей, которые были здесь до него. Он почувствовал, что по его шее и спине стекает что-то теплое. Он дотронулся и понял, что после избиения Тай Хуном его раны до сих пор кровоточат.

⇐ Предыдущая 32 33 34 35 363738 39 40 41 Следующая ⇒