Annotation 56 страница

Но вернемся к проблеме разности культур. Купола русских церквей европейцы зачастую принимали за минареты: «Цветные или позолоченные купола всех церквей по своим формам арабские», — записал юный Эуген Хесс.185

Интересное и показательное впечатление европейца о той эпохе оставила юная шведская девушка Аделаида Хаусвольф (после Русско-шведской войны 1808–1809 гг. она оказалась в России и вела поденный дневник). Рассказывая о внешней набожности русских, 25 августа 1808 года она записала: «Они („низшие классы народа“ — прим. мое, Е.П.) так полны усердия и суеверий, что нельзя не посочувствовать, что все это может быть у просвещенной нации в наше время. Отсюда проистекает то, что основная масса очень мало работает, но много пьет. Господа соблюдают правила не так скрупулезно, но большинство в церкви смеются и громко говорят о посторонних делах, чего никогда не делают простолюдины. (…) Главные недостатки русских — пьянство, воровство (а как же набожность? — прим. мое, Е.П.) и вульгарные манеры. Праздничными вечерами городские девушки и мужчины обычно гуляют по улицам, громко стучат в окна под ужасные песни и визг. У нас даже чернь не ведет себя так.

Крестьяне и слуги, по большей части, крепостные, их покупают и продают, как скот. Батрак здесь стоит около 250 рублей, а служанка — 120 рублей. Во время работы они получают только плохую еду и немного одежды. С ними, к тому же, обращаются так, как хочет владелец: для него нет закона».186

Комментируя это документальное свидетельство, невольно задаешься вопросом: а как подобное отношение человека к человеку сочеталось с христианскими заповедями и распиаренной в современной отечественной (особенно казенной) прессе «духовностью»? Ведь здесь описано поведение жителей той светлой «Руси, которую мы потеряли»! Если вошедшие в Москву французы были атеистами, то что можно сказать о поведении, об образе жизни и нравственном облике т. н. «верующих»? Да, много еще интересного и загадочного нам открывает эпоха 1812 года.

Что до самого Наполеона, то его любознательность и вечная тяга к исследованию всего нового проявила себя и в Москве. Он пожелал увидеть русскую православную архиерейскую службу в Успенском соборе, которую перед ним как некий спектакль и отслужил священник Новинского монастыря Пылаев (он отслужил литургию в архиерейском облачении — за что Наполеон наградил его камилавкой).187

Обычно отечественные сочинители-пропагандисты ставят французам в «нравственную» вину (вслушайтесь только: карьеристы царского и сталинского периода учат нравственности!), к примеру, то, что в Чудовом монастыре Кремля расположился штаб маршала Л.Н. Даву. При первом прочтении без применения умственной деятельности эта фраза может произвести легкое впечатление, но теперь давайте подумаем (то, чего по данному направлению мои предшественники не делали) и обратимся к фактам. Прежде всего, задумайтесь: как упомянутый блистательный полководец и администратор, известный своей кристальной честностью и верностью долгу (и, что весьма редко, примерный семьянин), вместе с несколькими образованными офицерами оказался не в Париже, а в Кремле? Как мы уже достоверно знаем из прошлых глав: в этом абсолютно и полностью виновно российское правительство и военачальники. Кроме того, российская сторона сама сожгла город вместе с сотнями храмов: можно ли после такого преступления упрекать кого-то в «безнравственном поведении»? Кстати, в связи с террористическим сожжением и вариантов жилья осталось меньше.

Далее. А что известно науке о самом том скромном по размерам монастырском здании? Его, как и практически всё в «исконно» русском Кремле, построили в 1501–1503 годах итальянские мастера (напомню, что в 1812 году королем Италии был Наполеон: как говорится, деды наполеоновских солдат русские соборы строили). В эпоху гражданской войны в России начала семнадцатого века (в отечественной пропагандистской традиции числится под «лейблом» «смута») монастырь прославился тем, что именно в нем обитал монах-расстрига Григорий Отрепьев (который затем бежал из сего святого места). В 1612 году при русской Семибоярщине в Чудовом монастыре был уморен голодом патриарх Гермоген (отдельный сугубо научный вопрос: почему его не спасли силы высшие?). В начале двадцатого века в специально сооруженной усыпальнице похоронили русского великого князя Сергея Александровича, погибшего в 1905 году от рук русского же революционера и поэта Ивана Каляева. И в итоге в 1929–1932 гг. все постройки были полностью разрушены по распоряжению советских властей (эти власти поборники казенной «нравственности» сегодня громко чествуют в свете итогов Второй мировой, хотя в начале Второй мировой войны И. Сталин был союзником А. Гитлера…).

Итак, подведем «нравственные» итоги: построили здание итальянцы, уморили патриарха, убили члена царской семьи и разрушили монастырь вместе с соборным храмом сами русские. А вот маршал Луи Николя Даву за время своего проживания в монастыре никого там не убил и здание не разрушил. Более того: как мы уже знаем из документов, французские солдаты спасали из огня русских раненых! И если говорить о «моральной» стороне дела, то сопоставим вполне соотносимые величины: одного из лучших полководцев в армии императора Наполеона (маршала Даву) — с одним из главных генералов, командующим (в 1805 и в 1812 — начале 1813 гг.) армиями императора Александра — с Голенищевым-Кутузовым. Даву широко известен своей победой над пруссаками в решающей битве кампании 1806 года при Ауэрштедте (14 октября: в день битвы при Йене, где сам Наполеон также нанес им поражение). В профессиональной биографии Кутузова все крупные бои с европейскими армиями — проиграны (турецкую армию в данный расчет брать невозможно: ее тактика и стратегия отстали на несколько веков…). Характер Даву: прямой, откровенный, лишенный лицемерия, он не замечен в закулисных интригах (если и были конфликты — то речь шла о дуэлях!), общеизвестный борец с коррупцией, верный семьянин. Даже и говорить нечего о том, что он никогда бы не посмел солгать своему монарху, объявив собственное поражение — «победой» (и вдобавок получить за эту ложь маршальский жезл и крупную сумму денег, как это сделал тот, с кем мы его сравниваем)! Кутузов: «кофейник Зубова», царедворец, льстец, лицемер, известен коррупционными делами, один из главных интриганов в штабе, возил за собой малолетних любовниц, доложил своему правителю о «победе», после чего отступил, потеряв почти половину своей регулярной армии, сдал без боя Москву, а когда обман выяснился — деньги и фельдмаршальское звание не вернул… Таким образом, я бы предостерег местных пропагандистов от попыток спекулировать на теме «нравственности»: если встретите настоящего специалиста по эпохе и логика — всегда с величайшим позором проиграете!

В довершении, я бы еще предложил сравнить интеллектуальный уровень маршала с теми, кто обитал в монастыре в 1812 году до и после него, а также проверил бы познания в Библии обеих сторон. Можно не без оснований предположить, что маршал-атеист знал больше, потому что он был широко образован (т. е. был в курсе и самого древнего эпоса, и его широкой критики в век Просвещения), а вот первый полный синодальный перевод Писания на русский язык появился только (!) в 1876 году… Так, с нравственностью разобрались — вернемся к материалистическим вопросам.

Французская администрация старалась с самым большим уважением относиться и к православным обычаям местных жителей. Аббат Адриен Серрюг (1753–1812) свидетельствует: «Начальство разыскало православных священников и предложило им всю потребную помощь для возобновления их служения…»188

Как я уже отмечал, Наполеон прилагал все усилия, чтобы нормализовать жизнь в брошенном властями городе. Из официального обращения к жителям Москвы: «Ваши сограждане возвращаются ежедневно в свои жилища, и даны приказы, чтобы они в них находили помощь и покровительство, следуемые несчастию. Солдаты и жители, какой бы вы нации ни были! Восстановите публичное доверие, источник счастия государственного, живите, как братья…»189

Многих брошенных русскими детей французы спасали из горящих домов и передавали в Воспитательный дом. В подобных случаях им давали фамилии по имени самого Наполеона и титулам его маршалов (например, «Тревизский» — по титулу маршала Империи Э.А.К. Мортье).190 Напрашивается логический вопрос: чем же французские власти, чем Мортье, Лессепс и другие отличались от того же Ростопчина? Ответ прост: они не сжигали Москву, не гробили жителей, а тушили и спасали город и людей. Одно слово: враги… Единственное, что Наполеону не пришло в голову во время той печальной трагикомедии — так это заявить, к примеру, что такую униформу, как у его солдат, можно купить в любом магазине на Кузнецком мосту (или в соседнем военторге): и что никакого «нашествия», никаких французских солдат в России вообще нет (а переодетые в купленное ведут себя весьма вежливо). Эта моя ирония могла бы показаться неуместной в научной работе, но, как показала дальнейшая история России (а нам важна перспектива!), в подобных штуках нет ничего сказочного и нереалистичного.

Без русских слуг Наполеон в капитулировавшей Москве не остался. П.Ф. Герасимов свидетельствует: «Ему служили во все время трое из дворцовых лакеев, что в Кремле оставались. Не любо им было после своего-то царя ему служить, да ведь уж тут не откажешься».191 Почему нельзя было отказаться, очевидец нам не сообщает… Свидетель с противоположной стороны (лично Наполеон I Бонапарт) рассказывал: «Многие хозяева оставили записочки, прося в них французских офицеров, которые займут их дома, позаботиться о мебели и вещах; они говорили, что оставили все, что могло понадобиться и что они надеются вернуться через несколько дней, как только император Александр уладит все дела, что тогда они с восторгом увидятся с нами. Многие барыни остались».192

Офицеры Великой армии тоже свидетельствовали о том, что в Москве осталось предостаточно слуг, ремесленников — и они смогли воспользоваться их старанием в уцелевших после пожара особняках. Генерал Дезидерий Хлаповский записал: «Прибыв в Москву, я сменил дежурный эскадрон и, получив приказание оставить в Кремле, при императоре, всего 25 человек с одним офицером, сам, с остальными людьми, отправился через Белый город и Китай-город на Тверскую улицу. Я получил квартиру в доме князя Лобанова. Напротив меня, в доме купца Барышникова, стоял генерал Красинский (граф Винценты Корвин Красинский: 1782–1858 — прим. мое, Е.П.). Оба дома были прекрасно устроены, и все в них было в полном порядке. Как в верхнем, так и в нижнем этаже мы нашли удобные широкие кровати, с сафьяновыми матрацами, превосходную мебель и полную обстановку. При доме имелись флигеля, обширные службы, оранжереи и большой сад. Лицевая сторона дома, выходившая на улицу, имела вид дворца, внутренняя же сторона, обращенная к дворцу и саду, представляла громадную барскую усадьбу, имевшую вполне деревенский вид (весьма характерный и метафорический для понимания происходившего в России факт — прим. мое, Е.П.). В двух боковых флигелях этого обширного дома находилось еще около 100 человек дворовых ремесленников и мастеров, которые впоследствии оказали нам большие услуги. Тут были сапожники и портные, ткачи, столяры, слесаря и всякого рода мастера, которым наши солдаты давали всю необходимую работу. Все эти люди были чрезвычайно услужливы. В амбарах мы нашли множество зерна, весьма пригодившегося нам для наших лошадей».193

Параллельно с подобной покладистостью городских русских слуг, оставшихся в городе, французам постепенно изъявили желание присягать и некоторые крестьяне подмосковных уездов (например, в Туле и Калуге).194 Тот же Д. Хлаповский вспоминает о дружелюбии крестьян на пути продвижения Великой армии от Бородина к Москве.195 Уже известный нам важный свидетель, генерал Пьер Бертезен, вообще не обнаружил за всю Русскую кампанию враждебного отношения со стороны русских крестьян: «Напротив, я видел, как наши слуги ходили куда угодно по одному и без сопровождения, добывая провизию вокруг Москвы. Мне известны случаи, когда крестьяне предупреждали их о приближении казаков или о засадах. Другие показывали нам места, где хозяева прятали запасы и делились ими с нашими солдатами».196

Простой вестфальский солдат армии Наполеона описал такую ситуацию: когда его часть покидала Можайск после проведенных там 5 недель, нанятый ими для разного рода работ человек прощался с иностранцами со слезами на глазах — и осенял их крестными знамениями!197 Лейтенант 2-го батальона Гессен-Дармштадтского Лейб-полка Великой армии Фридрих Пепплер (1781 —?) долгое время был вместе со своим соединением под тем же Можайском. Его документальная запись: «Мы сумели заслужить доверие и даже дружбу этих добрых людей до такой степени, что чувствовали себя в безопасности среди них так, словно находились в дружественной стране».198 Еще бы: местные русские крестьяне только что испытали на себе мародерство казаков и тех нескольких тысяч русских солдат, о бесчинствах которых писал в приказах сам М.И. Кутузов. Кроме того, не стоит забывать и о приятном уровне цивилизованности европейцев.

Бежавший из плена итальянский сержант Бартоломео Бертолини вспоминал о крестьянах, которые его подкармливали на пути по России199 (хочется также обратить внимание на его интересное и малоизвестное сочинение: «La campagna di Russia e il tramonto di Napoleone (1812–1815)»).

Все вышеперечисленное — это пример информации из первоисточников, а не те байки и мифы, которые просто-напросто выдуманы пропагандой за 200 лет! И теперь, наконец, все встает на свои логические места. Задумаемся: неужели крестьяне, над которыми измывались помещики, которых грабили казаки и которых бросили отступавшие генералы, должны были вести себя как-то по-иному? Были, возможно, и исключения — но исключение, как известно, лишь подтверждает правило! И все вышеперечисленное хорошо подтверждается историей будущего: вспомним, какой участи подверглись помещики, казаки и сам царь со своей семьей после событий 1917 года?! Можно сколь угодно долго сваливать все несчастия на начитавшуюся трактатов К. Маркса энергичную группу лиц из черты оседлости, но эта группа была бы бессильна без той чудовищной драматургии и исторической «генетики», которая была «нажита» в России в предыдущие столетия.

Похоже ли все происходившее в 1812 году на подъем патриотизма? Можно ли сие именовать «Отечественной» войной? Безусловно, нет. При наличии соответствующего рвения на 275 тыс. москвичей с прибавлением уездных крестьян и (в конце концов) армии М.И. Кутузова (порядка 60 тыс. только регулярных частей, 15,3 тыс. Московского ополчения,200 а также около 14 тыс. казаков201 — не считая Смоленского ополчения) нашлось бы достаточное число добровольцев, могущих оказать на улицах города и в крепости-Кремле сопротивление армии вторжения (Наполеон имел при вступлении в Москву не более 95 тыс. уставших солдат). Почему-то эта мысль и эти расчеты пришли в голову мне, а не распиаренным казенной пропагандой «патриотам» того времени. Безусловно, Кутузов видел деморализацию своего войска — и лучше нынешних историков представлял настроение населения: но о том-то и речь, что значимого, действенного (а не показушного) патриотического подъема не было.

Чтобы подобные мои построения не казались уважаемому читателю несколько теоретическими, я приведу вам очень конкретный и репрезентативный пример истового патриотизма (да, иступленного, да, подстрекаемого призывами мракобесов, да, себе же на несчастье — но нам в данном случае важен сам факт: в России исступления и мракобесия тоже было предостаточно, но результат иной) из эпохи 1812 года. Я говорю об обороне испанского города Сарагосы от тех же французских войск.202 При мизерном гарнизоне собрались ополченцы, гверильясы (партизаны) и вооруженные чем попало (камни, ножи, палки…) жители. Они сопротивлялись с 15 июня 1808 года до 20 февраля 1809 года! Москвичи же не сопротивлялись ни одного дня! Но про «Отечественную» войну нет крика громче, чем в России. И нет страны, где на пропаганду мифов о патриотическом подъеме в далеком прошлом (и в уже несуществующем государстве!) тратилось бы больше бюджетных денег. Итак: ни одного дня сопротивления «басурманам» и «нехристям»: вспоминается сентенция русского религиозного философа и публициста В.В. Розанова (1856–1919) о России, которая «слиняла в два дня, самое большее — в три». В 1812 году в районе «матушки-Москвы» она «слиняла» в один день.

Стоит сформулировать отдельно: к сентябрю 1812 года в России (особенно в прифронтовой зоне) наступила активная фаза войны всех против всех — это была смута уже внутри самого русского общества, всех его слоев. Помещики — против крестьян, крестьяне — против помещиков, дворовых слуг и армии, армия — против крестьян и дворовых, казаки все чаще стали мародерствовать. В Петербурге зрел заговор, партии дрались друг с другом и презирали царя. Царь критиковал генералов, а генералы не уважали царя, презирали главнокомандующего, посылали солдат подавлять восстания крепостных и не могли унять солдат-мародеров. Москвичи достаточно равнодушно относились к драме других городов, а в прочих городах недолюбливали москвичей и петербуржцев. В свою очередь, в северной столице высокомерно относились к москвичам и за балами не очень переживали из-за сжигаемых заживо русских раненых. Кутузов в своих донесениях обманывал царя, а Ростопчин обманывал Кутузова и москвичей. Как говорится, есть чем гордиться.

Я процитирую очень важный и показательный документ, характеризующий то, как все русское общество понимало и оценивало происходящее, кого винило в развязывании войны и ее бездарном продолжении. Сестра Александра I великая княгиня Екатерина Павловна (1788–1819) была вынуждена написать брату (вся многолетняя переписка Александра с сестрой велась исключительно на французском языке — в том числе и о судьбах родины…):

«Мне больше невозможно сдерживать себя, несмотря на то огорчение, которое я должна вам причинить, мой дорогой друг. Взятие Москвы довершило раздражение умов, недовольство достигло высшей степени, и вас уже не щадят. Если это уже дошло до меня, то судите об остальном. Вас вслух обвиняют в несчастье Вашей Империи, во всеобщем и частном разрушениях, и, наконец, в том, что Вы погубили честь страны и свою собственную. И это не мнение какого-то одного класса, все соединились против Вас. Не останавливаясь на том, что говорят о роде войны, которую мы ведем, одно из главных обвинений против Вас заключается в том, что Вы нарушили слово, данное Москве, которая Вас ожидала с крайним нетерпением, и в том, что Вы ее забросили, все равно, что предали. Не бойтесь катастрофы, наподобие революции, нет! Но я предоставляю Вам судить о положении вещей в стране, глава которой презираем. Нет никого, кто не был бы готов вернуть честь, но вместе с желанием всем пожертвовать своему отечеству задают себе вопрос: к чему это приведет, когда все уничтожено, поглощено глупостью командиров? К счастью, далеко до того, чтобы идея мира была всеобщей, потому что чувство стыда от потери столицы рождает желание мстить. На Вас жалуются и громко. Я считаю своим долгом сказать Вам это, мой дорогой друг, потому что это слишком важно. Не мне указывать Вам, что необходимо делать, но знайте, что Ваша честь под угрозой».203

В связи с упоминанием сестры царя я продолжу тему самой семьи «Романовых» (Гольштейн-Готторпов) — и специально для любителей «всего русского», «исконного» и «нравственного» напомню: первым мужем Екатерины Павловны был принц Ольденбургский (Peter Friedrich Georg von Oldenburg: 1784–1812), а вторым — Вильгельм I Вюртембергский (1781–1864). Оба (!) мужа приходились ей двоюродными братьями! Таким образом, речь идет о серьезном кровосмешении, в сравнении с которым факт того, что Вильгельм еще и начальствовал над вюртембергским контингентом Великой армии Наполеона в начале кампании 1812 года — просто морально меркнет…

Об этом факте не упоминают в монографиях, посвященных войне 1812 года: 27 сентября, на праздник годовщины собственной коронации Александр I был вынужден ехать в карете, а не верхом, опасаясь бунта и нападения!204

После оставления Москвы режим авантюриста-Александра I держался на волоске: все общество его презирало и ненавидело. Счет пошел на дни. Если бы Москва не была бы столь удалена от Парижа, если бы Наполеон мог, с технической точки зрения, легче управлять империей (как например, с расстояния Вены или Берлина), то очередной дворцовый заговор уничтожил бы царя-психопата, а крестьяне в течение двух — трех месяцев перешли бы на сторону новых хозяев! Только после ухода Наполеона из Москвы (повторяю, именно ухода — никто Москву штурмом не брал, русская армия в наступление не переходила), а затем из России (а он и не собирался ее «захватывать»), трусливый маньяк Александр стал изображать из себя большого «деятеля». Миф о солидном значении Александра — это очевидная любому логически мыслящему человеку пошлая фальшивка.

У нас есть множество документов, которые большинство из моих коллег либо не заметили, либо не хотели замечать. К примеру, известный издатель «Русского архива» П.И. Бартенев (1829–1912) записал со слов фрейлины русского императорского двора А.И. Васильчиковой (1795–1855): «общественное мнение настроено было очень тревожно, и в гостиных шепотом говорили об устранении Александра Павловича…»205 Митрополит Московский Филарет (наст. имя Василий Михайлович Дроздов: 1783–1867) свидетельствует: «правительство утратило доверие, Государя прозвали глухим тетеревом (он был туг на ухо — прим. мое, Е.П.), Императрицу Марию коровницею и некоторые — пока Наполеон был вдали — ждали его как освободителя».206

Императрица-мать, канцлер граф Н.П. Румянцев, А.А. Аракчеев, А.Д. Балашов понимали, что война проиграна — и дальше мучить страну и остатки армии просто невозможно. Они желали мира.207 Если бы не мания царя, то многие бы сотни тысяч русских жизней (потерянные с сентября 1812 — по 1814 гг.) были бы сохранены! Упомянутые деятели осознавали, что Наполеон ведет лишь политическую войну, добиваясь выполнения условий Тильзитского мира (точнее — заключения обновленного соглашения, выгодного обеим сторонам). По данным полиции, громче всех ругал брата цесаревич Константин Павлович: он призывал завершить военные действия, ибо считал, что армии практически уже не существует.208

Москвичи-участники и современники событий знали и помнили, что вина за их бедствия полностью лежит на русском правительстве. Об этом свидетельствуют многие тома подшивок требований к правительству возместить ущерб от войны и пожаров, но есть и весьма четко сформулированные свидетельства иностранцев. Так, популярный в наполеоновскую эпоху поэт и писатель, посетивший Москву в 1826 году и внимательно расспрашивающий жителей (разных сословий), Ф. Ансело записал: «Бодрые газетные сообщения, исходившие от московской полиции, запрет на иностранные газеты оставили людей в полной безмятежности: о приближении французов они узнали, увидев их у ворот города. Большинство москвичей, говорящих об этой страшной катастрофе с болью и горечью, возлагают вину за этот акт отчаянья на генерал-губернатора Ростопчина. Они утверждают, что кощунственное действие не имело никакого смысла…

(…) Ростопчин, предмет ненависти московского дворянства, пытался оправдаться. …Суждения москвичей и их мнение о бессмысленности пожара проистекают, конечно, из горьких сожалений об утраченном, которых не облегчило время…»209

Таким образом, и через 14 лет (а по самым разным источникам мы знаем, что и через 30 — и даже 50 лет) жители Москвы испытывали тягости от последствий трагедии, в которой последовательно виноваты: царь Александр, много лет подряд распалявший войну против Наполеона, генерал Кутузов, проигравший генеральное сражение и не нашедший в себе сил и способностей дать новый бой для защиты древнего города, и генерал-губернатор, «главнокомандующий» самой Москвы — Ростопчин, который не провел эвакуацию вовремя, а затем и вовсе сбежал из подожженного им города.

Историкам известно, что жители Москвы возненавидели Ростопчина — и после войны писали тысячи требований (они сохранились в архивах) центральному правительству России о возмещении нанесенного им ущерба. Но и французы уже в те роковые дни знали, что основной виновник происходящего — царь Александр. Так капитан Л.Н. Плана де Файе эмоционально писал 15 октября: «Я проклинаю войну и суверена, который таким образом играет счастьем, судьбой и жизнью людей».210

Французы были в ужасе от зверств русского правительства: «Эти варвары не пощадили даже собственных раненых. 25 тысяч раненных русских, привезенные сюда из Можайска, стали жертвами этой жестокости…»211 «30 тысяч раненых и больных русских сгорело» — констатировал Наполеон в бюллетене от 17 сентября.212 Как тут не вспомнить знаменитую фразу: «Солдат не жалеть — бабы еще нарожают!». Ее не без оснований приписывали Г.К. Жукову и С.М. Буденному, но есть еще один ее автор и адепт, который приходит мне на память (но кто об этом знает?): из письма императрицы Александры Федоровны своему мужу Николаю II от 4 августа 1916 года (по ст. стилю): «Генералы знают, что у нас еще много солдат в России, и поэтому не щадят жизней».213

Между тем, Ростопчин почувствовал ненависть со всех сторон — и начал огрызаться, обвиняя уже самих москвичей в их несчастьях. Из его статьи в журнале «Русский вестник» (май 1813 года):

«Теперь еще спрошу у вопиющих героев, решившихся отчаянно защищать столицу, выехав из оной: За что Вы на меня негодуете?

Ответ: „За то, что поверил вашим словам, оставили все свое имущество в домах и оно все сожжено и разграблено.

Вопрос: А Вы где же изволили быть?

Ответ: О, да мы давно уехали.

В 1812 году меня бранят для того, что (если смею сказать) для многих здоровых людей рубль дороже жизни“.214

Но послушаем еще одного яркого свидетеля описываемых преступлений правительства, лицемерия церковников и неповиновения крепостных. Крупный помещик и известный масон Осип (Иосиф) Алексеевич Поздеев (1742–1820) при приближении французов вывез свою семью из подмосковного села Чистяково в имение с говорящим названием Нелюбово. Его переписка 1812 года — интересный источник, на который почему-то не обращают внимания мои коллеги. Из письма Сергею Степановичу Ланскому (1787–1862) от 19 сентября (по ст. стилю): „…Дорога от Москвы в Петербург открыта; вы на таком же призе, как Москва: войск от Москвы до Петербурга нет, кроме мужиков, кои суть жертвы, да и те (т. е. мужики) отягчены набором рекрут и налогами до крайности. …И слышу, пишут теперь из подмосковной дворовые, что уже мужики выгнали дворовых всех в одних рубашках вон теперь; а ныне уже зима — куда идти без хлеба и одежды? В леса? Замерзнуть и погибнуть с голоду. Вот состояние России! А сердце государства — Москва взята, сожжена! Войска мало, предводители пятятся назад, научились на разводах только, а далее не смыслят; войска потеряли прежний дух, а Французы распространяются всюду и проповедуют о вольности крестьян, то и ожидай всеобщего (восстания); при этаком частом и строгом рекрутстве и наборах ожидай всеобщего бунта против Государя и дворян и приказчиков, кои власть Государя подкрепляют“.215

Из письма О.А. Поздеева графу А.К. Разумовскому (1752–1836) от 21 сентября (по ст. стилю): „Религия, искаженная наружностью, пьянством и прочими пороками, до того испортилась в нашем духовенстве, что за день до входа неприятелей в Москву и накануне не слышно было в воскресный день колокола ни заутренняго, ни обеденнаго, а попы толпами бежали из Москвы от своих церквей. Кто поверит, что в короткое время все произошло. Афишками от г. Ростопчина и князя Кутузова обманывали весьма часто, на день по два раза: что никакой опасности нет, что наши все разбивают Французов; сами все пятились и Москву оставили Французам и огню.

…А прежде того, как были в Смоленске, то этот Барклай и Багратион (который, слышу, от ран умер) уверяли жизнею, что Французы в Смоленске не будут. …Это мне рассказывал бывший на торжестве сам вице-губернатор Смоленский Аркадий Иванович Алымов, ехавший через мою подмосковную с казною из сожженного Смоленска, которого овраги, слышу, так наполнены убитыми людьми, что ходили по них, яко по мосту, и после за 17 верст нельзя было подойти к Смоленску от вони убитых тел.

А после 26-го августа при Можайске (имеется в виду сражение при Бородине 7 сентября по новому стилю — прим. мое, Е.П.), после сражения, князь Кутузов ездил по полю и видел, по его замечанию 50 тысяч тел, лежащих на поле. …Вот несчастье государства. Сами вы слышали, что войска наши сильны артиллериею и штыками. А, видно, стояли и мушкетною пальбою отстреливались, яко тарухтаны (турухтан (лат. Philomachus pugnax) — птица из семейства бекасовых: гнездится на травяных болотах и во влажных лугах в северной части Евразии — прим. мое, Е.П.), и дали себя столько перегромить.

…Некоторые Петербургские враждовали на Москву. Вот теперь ее и нет. Но как-то хлебом прибавился Петербург. Ибо Француз хитер, перережет коммуникацию“.216

Замечу, что и сам автор процитированных строк не был образцом христианского благочестия. Он жесточайшим образом обращался с крепостными. „Нещадные“ телесные наказания, непосильные работы, распродажа в рекруты.217 В Вологодской губернии Поздеев построил стеклянный (стекольный) завод: и требовал, чтобы каждый мужчина от 15 до 70 лет доставлял по 30 сажен дров и по 30 четвертей золы в год. В итоге крестьяне стали массово убегать. Тогда Поздеев потребовал с каждого тяглого работника по 3 четверти золы и по 3 сажени дров в неделю! Его главным страхом в 1812 году было опасение, что Наполеон даст свободу крестьянам. Именно крепостных он боялся больше всего на свете — и точно гораздо сильнее, чем французов как таковых. В 1814 году он даже сочинил пространную записку „Мысли противу дарования простому народу так называемой гражданской свободы“ (вот такие они — русские масоны…).218 Я полагаю, что название сего трактата можно ставить подзаголовком вообще всей истории войны 1812 года с русской стороны…

⇐ Предыдущая 129 130 131 132 133134135 136 137 138 Следующая ⇒