Annotation 55 страница

Из этого документа мы отчетливо понимаем: вот, с одной стороны, есть здравомыслящий и достойный человек, который прекрасно понимает, с кем ему приходится иметь дело — с полоумным преступником Ростопчиным и с упрямым Александром, из-за которого льется кровь и страдает его же народ, гибнут города и села. Эти печальные истины можно продолжить цитатой из письма А.С. Пушкина — П.А. Вяземскому (по ст. стилю — 27 мая 1826 г.): «Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног — но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство. Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? Если царь даст мне слободу, то я месяца не останусь. Мы живем в печальном веке, но когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы или парижские театры и (—) — то мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство. В 4-ой песне „Онегина“ я изобразил свою жизнь; когда-нибудь прочтешь его и спросишь с милою улыбкой: где ж мой поэт? в нем дарование приметно — услышишь, милая, в ответ: он удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится — ай да умница».149

Каковы конкретные материальные последствия чудовищного преступления русского правительства? Из 9 158 жилых строений сгорело более 6 500 (2 тыс. каменных и 4,5 тыс. деревянных домов), из 8,5 тыс. лавок — 7,1 тыс., из 568 постоялых дворов — 293, из 192 торговых рядов — 91, из 387 казенных и общественных зданий — около половины, из 329 церквей — «Бог не спас» 122 единицы. В Пятницкой части осталось всего 5 уцелевших домов, в Пречистенской — 8, в Таганской — 13, в Сретенской — 16. Несколько больше построек не были разрушены бедствием, к примеру, в Арбатской (92), в Якиманской (39) и в Басманной части (48). В огне погибли все музейные коллекции, библиотека и архив Московского университета, грандиозная библиотека директора Эрмитажа графа Д.П. Бутурлина (1769–1823), собрание живописи прославленного графа А.Г. Орлова-Чесменского (1737–1808), книжные собрания дяди великого поэта В.Л. Пушкина (1766–1830) и Н.П. Румянцева, а также уже упомянутая мной коллекция древностей А.И. Мусина-Пушкина и многое другое.150

Полный список сгоревших церквей сохранился до наших дней (см., например: ОПИ ГИМ. Ф. 200. Л. 14–15). Среди них с особенным трепетом и пиететом я вспоминаю эти опоры великой традиции: «Зачатейская в углу», «Николаевская что слывет Мокрое», «Николаевская на Болвановке», «Троицкая в Хохловке», «Спасо-Божедомская» и «Спасская в Наливках».

Государственные имущественные и бюджетные утраты были громадны. Потери частных лиц составили немыслимую по тем временам сумму: 83 372 000 руб. недвижимого и 16 585 00 руб. движимого имущества.151 Но это, прежде всего, была подлинная катастрофа в смысле возможностей развития культуры, науки и искусства. Со времен легендарного разрушения и сожжения христианами (процесс полного уничтожения завершился позднее — уже во время мусульманского завоевания) Александрийской библиотеки (Βιβλιοθήκη τῆς Ἀλεξάνδρειας, Bibliotheca Alexandrina) не было примеров подобных масштабных утрат книг и рукописей. В одной уже упомянутой библиотеке Д.П. Бутурлина сгорело порядка 40 000 томов!152

Однако страшны не только потери прошлого, но и проблемы в менталитете и в сознании участников современного жизненного процесса (из-за которых кошмары прошлого могут повторяться сколь угодно долго). В официозной юбилейной (издана в 2012 г.) «Энциклопедии», посвященной войне 1812–1814 гг. перечисляется: решение губернатора «стараться истреблять все огнем», приказ Кутузова уничтожить склады, «стихийные случаи» поджога домов самими русскими войсками («мниморанеными» и мародерами), поджог проникшими в город уже 15 сентября лазутчиками-казаками домов в районе Балчуга и т. д. Но затем следует феноменальная и показательная (в медицинском смысле…) фраза: «Попытки неприятельских солдат бороться с огнем подручными средствами успеха не имели». В здоровом мозгу просто не может не возникнуть логического вопроса: так кто же в той ситуации «неприятель», какую армию следует по факту полагать вражеской? Обращаемся к «Словарю русского языка» выдающегося лингвиста, доктора филологических наук, профессора С.И. Ожегова (1900–1964) — и открываем тайну сию: неприятель — «Человек враждебно настроенный к кому-н. …лазутчик».153

Но что мы хотим от автора соответствующей краткой статьи в упомянутой «Энциклопедии»: Смирнов А.А. — это, оказывается, всего лишь «офицер в отставке», а на историка он никогда специально не учился. Но и это обстоятельство непрофессионализма (как он попал в авторы издания — загадка) не снимает обязанности наведываться в Толковый словарь русского языка. Историк — не «офицер», он не бывает «в отставке»: разум и знания в отставку отправить невозможно… Историк должен служить научной истине и здравому смыслу (кстати, именно так я назвал собственный канал в YouTube: «Канал здравого смысла»), а не флагу — тем более что часто за одну даже усугубленную стенокардиею и плохими советскими продуктами биографию сменится полно флагов.

А теперь я предлагаю «отмотать пленку» назад — и вспомнить, кто же довел исторические события до сожжения Москвы? Хронология предыстории преступления такова: замешанный в отцеубийстве император Александр меняет внешнеполитический курс на агрессию в отношении лично Наполеона, к гению и успехам которого он питал зависть. Следуют походы в Европу с целью интервенции во Францию, но они заканчиваются поражениями русских под Аустерлицем (1805 г.) и под Фридландом (1807 г.). Затем Александр начинает с новой силой готовиться к очередному наступлению — и мобилизует уже подорванные силы своей империи: рекрутские наборы и увеличение налогов следуют один за другим! Происходит финансовый кризис — но и это его не останавливает. Царь не соглашается на переговоры с Наполеоном и провоцирует новую войну. При начале кампании Александр трусливо бежит в Петербург и пытается с помощью воззваний развязать религиозную террористическую войну. Он не соглашается на ряд мирных предложений, которые щедро посылает победитель-Наполеон. Русские генералы проигрывают несколько сражений подряд и, уже не надеясь на стойкость солдат и собственные таланты, решают оставить Москву, которую сжигают полицейские по приказу генерал-губернатора города Ростопчина.

В мозге человека находятся примерно 86 миллиардов нейронов — неужели большинству не хватит этого количества, чтобы понять, кто являлся подлинным врагом русского народа в 1812 году? Однако еще великий французский художник, режиссер, поэт и драматург, Жан Морис Эжен Клеман Кокто (1889–1963), отмечал пристрастие публики к «узнаванию, которое она предпочитает познанию, ибо требует меньших усилий».154 Именно на этом основывается вера во всевозможные мифы — и религиозные, и исторические…

Итак, Москву сожгли русские — но давайте узнаем: кто же ее восстанавливал после сожжения? Главный архитектор всех работ — Джузеппе Бове (Giuseppe Bova, фр. вариант — Joseph Bové: 1784–1834). Он родился в семье неаполитанца, работавшего в Петербурге. Центр Москвы приобрел совершенно другой облик! Бове были перестроены Торговые ряды (в стиле классицизма — французского ампира), проведена полная реконструкция Красной площади, засыпан ров вокруг Кремля, разбит Кремлевский (Александровский) сад, построен Манеж (инженерная структура разработана испанцем Августином Хосе Педро дель Кармен Доминго де Канделария де Бетанкуром и Молина: 1758–1824), создана Театральная площадь. Ближе к окраинам города Бове построил: Градскую больницу за Калужской заставой и пропагандистские Триумфальные ворота у Тверской заставы, а также множество церквей и соборов (опять-таки в стиле европейского классицизма!). Таким образом, Москву заново создавали итальянец и испанец французского происхождения — и по лекалам французского же ампира. Comme on dit: «пожар ей послужил немало к украшенью»…

Кстати, уже упомянутый Бетанкур способствовал осуществлению постановки еще одного русского пропагандистского памятника по следам событий 1812 года — Александровской колонны.155 Дело в том, что он спроектировал леса и механизмы для подъема колонн Исаакиевского собора, которые были использованы парижанином Анри Луи Огюстом Рикаром де Монферраном (1786–1858) — строителем этого православного собора… Именно на основе этих лесов и приемов Монферран создал систему механизмов, с помощью которой установил в 1832 году Александровскую колонну на Дворцовой площади в Петербурге (подъем — 30 августа 1832 г.).156

С каждым новым фактом об эпохе 1812 года все крепнет сила и важность вопроса: так, где же те самые «исконные святыни» (в традиционном национальном стиле, жанре), созданные «исконными русскими» (архитекторами, художниками, инженерами, учеными)?

Перечислив последствия разрушений от сожжения города, мы должны задуматься и о значении этих разрушений для армии вторжения. На практике оказалось, что оставшегося числа домов и особняков (а также спасенного солдатами Императорской гвардии Наполеона Кремля!) было как раз достаточно, чтобы разместить французов. И, как мы уже знаем из сотен документальных свидетельств мемуаристов, вся провизия для Великой армии сохранилась в ледниках и подвалах. Таким образом, вред был нанесен именно русским жителям, а не иностранным войскам, которые в любом случае были там временным явлением. И я напомню: Москву, по официальном данным соответствующей Комиссии, восстанавливали аж до 1830 года (имеется в виду только благоустройство, ведь большую часть сгоревших памятников восстановить, естественно, не представлялось возможным). Все это видел и предвидел гениальный человек — глядя на начало пожара Москвы, Наполеон произнес свою известную сентенцию: «Что за люди! Это скифы! Чтоб причинить мне временное зло, разрушили созидание многих веков».157

Как я уже говорил, в оставленном и сожженном русскими городе, где теперь не стало ни одного магазина, солдатам приходилось (иных вариантов просто физически не могло быть!) добывать себе пропитание любым способом: были и случаи мародерства. Но русские свидетели событий вспоминают, что безобразничали в основном представители немецких контингентов армии Наполеона: «…это были не настоящие французы; а настоящие-то были так милосердны; как бывало придут, мы их сейчас узнаем по речи да по манерам, и не боимся, потому знаем, что у них совесть есть. А от их союзников упаси Боже! Мы их так и прозвали беспардонное войско, что их ни просьбой, ни слезами не возьмешь. …А Французы уж бывало не обидят даром. Пришли они раз и стали везде шарить. Сестры сробели и убежали из комнаты, а сами из двери выглядывают. Мало того, на другой день глядим, идут опять те же самые с гостинцами: принесли детям игрушек, из лавок вероятно взяли».158

Об этом практически не упоминают мои коллеги, но русские первоисточники, документы неоспоримо свидетельствуют о том, что первыми начали грабить — и оказались основными мародерами сами русские: казаки, солдаты, крестьяне, дворовые, городская чернь.

Сам Ф.В. Ростопчин в письме графу П.А. Толстому сообщал: «Я… занимался ранеными, коих число… было до 28 000 человек, и при них несколько тысяч здоровых. Это шло разбивать кабаки… и красть по домам».159 Свидетель всего этого ужаса — военный и дипломат Николай Николаевич Муравьев-Карсский (1794–1866) записал: «Город наполнился вооруженными пьяными крестьянами и дворовыми людьми, которые более помышляли о грабеже, чем о защите столицы, стали разбивать кабаки и зажигать дома».160 Бывший секретарь русского посольства в Неаполе, а в будущем сенатор и московский почт-директор А.Я. Булгаков (1781–1863), оказался зрителем таких происшествий (14 сентября): «Кабак разбит. У острога колодники бегут; их выпустили или поломали замки сами. Против Пушкина солдаты убивают лавочника. Еду по Басманной. Ужасная картина, грабеж везде ранеными и мародерами».161

13 сентября чиновник Московского почтамта А. Карфачевский сообщал, что в городе сновали «одни раненые солдаты, бывшие в деле под Можайском, разбивали питейные домы и лавочки на рынках».162 Ему вторит асессор Сокольский: «У Покровского монастыря встретили около 5 000 раненых, кои разбивали кабаки; нашим многие грозили страшною опасностию…»163 Из рапорта надворного советника А.Д. Бестужева-Рюмина министру юстиции (еще о событиях 13 сентября): «Волнение в народе было сильное, грабили даже домы; пьянство и озорничество оставалось без всякого опасения быть наказану».164 Из письма Ф.В. Ростопчина — С.К. Вязмитинову: «…в числе едва 10 тысяч человек в Москве жителей оставшихся, наверно 9 тыс. было таких, кои с намерением грабить не выехали да и по входе французов продолжали и с казаками и с жителями окрестных селений, в первые три или четыре дня».165

Когда же Великая армия вышла из Москвы — начался настоящий ад. Еще царский историк в юбилейном издании 1912 года вынужден признать следующее: «Казаки внушали серьезные опасения московским жителям. Крестьяне захватывали и тащили, что попадалось под руки; на Мясницкой, с верхнего этажа дома Салтыкова выбрасывали мебель прямо на мостовую и увозили поломанные столы и стулья. Из Казенной палаты растаскивали медные деньги. Крестьяне Звенигородского и Дмитровского уезда набрали денег, серебряных и золотых часов, богатых материй, сукон, голов сахару. Спеша задобрить господ, они встречали их хлебом-солью и косвенно делали участниками грабежа, внося вперед часть оброка. В гостином дворе и других местах открылся рынок; провизию скупали нарасхват, не успевали донести домой и поедали дорогой. Купцы, в свою очередь, наживались, обманывая французских пленных, не понимавших счета русской монеты. …Но и сами власти оказывались порой не без греха. Ростопчин забрал из магазина уехавшей француженки Шальме столовый сервиз, разрешив своему другу Булгакову взять из того же магазина два сервиза, табаку и парфюмерных товаров. Общий убыток по Москве и Московской губернии доходит до 321 миллиона».166

Это поразительно: самые разные сословия превратились в банду грабителей. Какая же дикость и ненависть друг к другу жила в русском обществе той эпохи? И, безусловно, позорнейшим образом выглядит русский дворянин и активный «профессиональный патриот» Ростопчин, который по сути своей оказался мелким воришкой, которому место за решеткой. Да, были воры «в наше время» — немногие вернули мебель…

Показательно, что похожее уже происходило во время пожара в Москве, в Китай-городе в середине XVII века. Из следственного дела о том пожаре и мародерстве (в современной орфографии и пунктуации): «москвичи открывали тюрьмы и выпускали колодников, разбивали лавки, громили богатые дома, растаскивали товары. При этом черные посадские люди сносили все в одно место, а затем поровну его делили».167

На многие документы никогда не обращали внимания мои предшественники — авторы монографий о 1812 годе. Чем больше первоисточников я изучаю — тем очевиднее становится главный коллективный грабитель: и это отнюдь не наполеоновские солдаты. Еще один объемистый и показательный документ находится в ОПИ ГИМ (Ф. 56. Ед. хранения 175. Л. 1–172). В нем сообщается о поведении местных жителей, русских солдат и французов в усадьбе и в районе Кусково. Из показания Семена Скворцова: «Кладовая… разбита была третьего числа сентября (по старому стилю — прим. мое, Е.П.), то есть во вторник, проходящими чрез Кусково и останавливающимися во оном российскими военными. И по разбитии… тащили из оной с собою кто, что мог, имение ж то становили в кладовую уже тогда, когда российские военные проходили Кусково и довольно уже из них ходящих по саду, и сначала, то есть с понедельника начали производить грабеж в домах, а во вторник добрались и до кладовой…» Далее сообщается, что служащие усадьбы боялись защищать имущество, ибо русские солдаты бесчинствовали.

В том же документе значится показание столяра Алексея Шибанкова: «по вшествии в Москву неприятеля и по вступлении в село Кусково российских войск, из коих казаки, 4 человека, начали ломать состоящую под церковью с казенным и обывательским имением кладовую, которую, разломав, выбрав из оной сундуки, разломали, и имение брали по себе, где хранилось и его, Шибанкова имущество».

Еще позорнее проявили себя местные дворовые. В материалах следствия перечислены десятки воров из их числа. Так у дворового Фирса Сироткина «по обыску оказалось»: «Два зеркала в простых крашеных рамах из управительского дома. Один стол красного дерева с полами. Два стула, обитые трипом, который снят. 6 штук холста хрящу снятого со стульев».

У дворового Семена Селуянова:

«Два образа без окладу.

41 тарелка фарфоровых двух сортов.

3 купидончика фарфоровые с кувшинами.

Поддон хрустальный от плато.

Одно блюдо фарфоровое японское.

18 колокольчиков медных небольших.

4 кожи с подушек кресельных.

Две рогожки плетеные.

Волосу, снятого с канапе и кресел, 2 пуда».

Вы только представьте: до какой же степени надо не верить в православные заповеди, как надо ненавидеть владельца усадьбы, насколько необходимо забыть о деле «спасения отечества», как надо не верить в то, что русская армия и хозяева одолеют Наполеона и вернутся, до какой степени надо быть дикарем, чтобы не просто стащить, а содрать, разрушить прекрасные образцы мебели, чтобы сотворить подобное?! Какая уж тут «Отечественная» война — курам на смех! После таких «патриотов» французам просто нечего было бы грабить (хотя многие представители той же дворни причитали — и переваливали вину на иностранцев). И, кстати, они ведь не ограбили самих этих бандитов! В самом цитируемом мной расследовании, которое проводили российские власти, отмечается именно тот нюанс, что воры и не надеялись, что французы уйдут, а русские власти и хозяева вернутся: «…все обстоятельства, а особливо умолчание о находящейся в руках их чужой собственности, доказывают паче, что люди сии, пользуясь замешательствами, сами растаскивали господское добро и хотели оным поживиться, не предвидя последовавшей перемены, то и заслужили они, яко слуги неверные и люди недобрые, примерное наказание».

Данный пространный документ можно цитировать долго: дворовые и прочие жители растаскивали все самым варварским образом — у них находили просто выдранные части театральных декораций, куски дорогих обоев из господского дома, множество фарфоровых купидонов, десятки листов железа с крыши, перламутровые подносы, куски обивки со стульев и тому подобного. Очень надеюсь, что после придания мной широкой огласке этим документам, перечисленная информация попадет и в СМИ, и в учебники.

Но нечистоплотностью, как я уже говорил, отличался и сам генерал-губернатор Москвы. В ЦИАМ (Ф. 16. Оп. 6. Д. 2920. Л. 1–1об., Л. 11–11об.) хранятся обойденные вниманием историков интересные источники. После войны жена одного из иностранных жителей Москвы (известного доктора Сальватори) обратилась с просьбой на имя лично царя Александра I о возвращении ценных вещей, отобранных обер-полицмейстером при аресте (без суда и следствия) в июне 1812 года. В итоге сам обер-полицмейстер П.А. Ивашкин (уже замешанный в поджогах) был вынужден все свалить на Ростопчина, которому отвез «ящик» с вещами. На юридическом языке это называется организованной преступной группой.

Итак, исключительно русские первоисточники, официальные документы, находящиеся в свободном доступе в российских архивах, безоговорочно подтверждают то, что грабили Москву и подмосковные усадьбы, прежде всего, сами русские. Сказалась базовая разобщенность общества, ненависть крепостных рабов к помещикам и городским жителям, варварские порядки, царившие в среде казаков и деклассированное состояние армейцев (еще и деморализованных поражениями в битвах).

Более того: мы располагаем огромным массивом источников о том, что именно французы нередко были единственными избавителями от русских мародеров! Все это позволило знаменитому ученому-историку и эрудиту, выпускнику Колледжа Королевы (Квинс-колледж) Оксфордского университета А.С. Замойскому утверждать: «Самой надежной гарантией безопасности для жителей выступало наличие у себя на постое высокопоставленного военного. Как вспоминала одна служанка, пока у них жил французский офицер, никаких проблем не возникало, когда же он съехал, дом подчистую разграбили русские. В другом случае толпа грабителей покушалась на дом, но хозяин его, москвич, послал слугу известить адъютантов квартировавшего у него французского маршала, и те немедленно отправили вооруженный патруль для ареста негодяев».168

Сын помещика из Калуги Г.А. Козловский, оставшийся в сентябре 1812 г. в Москве, очень подружился с приветливыми французскими офицерами, вместе с ними обедал, играл в шахматы, под их защитой гулял по Москве. А единственной угрозой он, по собственному признанию, считал русских: «В те дни приходилось больше опасаться русских крестьян, чем французов».169 Свидетельствует курьер гвардейского конно-егерского полка Жан-Мишель Шевалье: «Почти во всех домах, куда мы заходили, оставались только женщины, дети и старики, в большинстве своем слуги, ибо хозяева уехали. Мы не только уважали и защищали их, но и подкармливали, ибо делились с ними всем, что удавалось раздобыть».170

Прославленный художник-баталист и хроникер наполеоновских походов Альбрехт Адам (1786–1862) вспоминал, что поселился у одного москвича: и вместе с ним они дружески проводили время, вместе отправлялись на поиски съестных припасов.171 Несколько итальянских солдат так сдружились с «хозяевами», у которых встали на квартире, что в момент расставания плакали и те, и другие.172 Другой показательный случай, отмеченный в источниках, повествует о солдате Великой армии, который обнаружил в развалинах бедную русскую женщину на последней стадии беременности (ведь ее еще и кто-то из местных бросил…): привел в занимаемую квартиру и накормил.173

Бывали и весьма приятные открытия и находки. Лейтенант старший аджюдан 5-го тиральерского полка Молодой гвардии барон Поль Шарль Амабль Бургуан (или Бургуэн: 1791–1864) поселился во дворце самого Ростопчина. В библиотеке автора лубочных «патриотических» афишек он обнаружил множество европейских книг, среди которых было и сочинение его собственного отца — всемирно известного дипломата (при Наполеоне — посол в Копенгагене, а затем в Стокгольме) и литератора, Жана-Франсуа де Бургуана (1748–1811)! На форзаце юный барон написал: «Как же приятно сыну найти работу отца так далеко от родины. Я лишь сожалею, что привела меня сюда война».174 Отмечу, что русские авторы той «героической» и «исконной» эпохи не могли похвастаться тем, что их произведения украшают полки европейских библиотек (даже в переводе — я уже не говорю о том, чтобы, к примеру, французы учили русский язык…).

Многие офицеры Великой армии были весьма любознательны. Они исследовали здания, сохранившиеся после пожара, осматривали гробницы царей в Кремле.175 Знаменитый военный живописец, в 1812 г. — бригадный генерал, состоящий для особых поручений при маршале Л.Н. Даву, Луи-Франсуа Лежен (1775–1848) встретил собственную сестру, жившую в России уже 20 лет.176 Среди прочих встреч, напоминавших о Франции, были и эмигранты, уехавшие после революции. В Москве также остались некоторые жившие здесь немцы, итальянцы и англичане (которые были не прочь развлечь армейцев).177

Итак, приятные неожиданности встречались, но все же основные краски эмоций иностранцев были в темных тонах. Гвардейский конный гренадер Бро оказался подле Большой книги посетителей Московской городской Думы. Вот какую надпись он в ней оставил для Истории (я напомню, что русские армейцы его чина были практически поголовно неграмотными): «Множество французов отчаянно огорчены несчастьями, обрушившимися на вашу прекрасную Москву. Заверяю вас, что лично я плачу и сожалею об этом, ибо она стоила того, чтобы сохранить ее. Если бы вы остались дома, она и сохранилась бы. Оплакивайте же, русские, оплакивайте вашу бедную страну. Вы сами виноваты во всех злоключениях, которые приходится ей выносить».178

С данным тезисом невозможно поспорить: ни один европейский город, куда антифранцузские коалиции (после поражения самих агрессоров-зачинщиков) заводили французскую армию — ни один не был подвергнут ни грабежам, ни пожарам! Почему? Потому что их власти, солдаты и жители вели себя цивилизованно, соблюдали собственные законы и нормы европейского поведения. Чиновники и попы не бежали, губернаторы не сжигали собственные города вместе с собственными же ранеными. Крестьяне — жившие вокруг, к примеру, Вены, Мюнхена, Берлина, Варшавы и т. д. — вот эти крестьяне не врывались в города, не грабили соотечественников. В «бездуховных» европейских армиях не было такого многотысячного количества мародеров, как в русской армии.

Любопытно: один находчивый москвич устроил из части своего имущества «роль лавки» — и иностранные солдаты моментально (автоматически) стали не мародерами, а покупателями («это спасло нас от жестоких грубостей»).179 Уже известный нам Ф. Ансело передает в своих записях рассказы москвичей-очевидцев событий о том, что французские солдаты не столько мародерствовали, сколько, как обычно (в Европе), пытались купить необходимое: «…они предлагали платить за то, что им было нужно, но где было найти магазины и продавцов в городе, оставленном на волю огня, где каждый старался спрятать то необходимое, если удалось его спасти?»180

В отечественной околонаучной исторической пропаганде и публицистике любят разглагольствовать о совершенно исключительной, нигде более не встречаемой «нравственности», присущей лишь «той России, которую мы потеряли». Но ряд французских первоисточников оставляют в этой связи множество вопросов (это если не считать еще и всего того, что мы знаем о крепостном строе и придворном лицемерии). К примеру, старший аджюдан 111-го линейного полка Луи Гардье записал такое тревожное впечатление: «Как очевидец, могу свидетельствовать, что видел много неприличных картин и предметов обстановки, и распутство особенно отвратительным образом проявлялось в домах высшей знати».181 В этой связи сложно не вспомнить кресла Екатерины II с украшениями в виде огромных эрогированных фаллосов, десятки табакерок с двойным дном и порнографическими картинками (доступны в запасниках музеев и на антикварных аукционах), а также множество историй о непотребствах помещиков с крестьянками разных возрастов (один случай М.И. Кутузова чего стоит) и незабвенные «срамные» сочинения Ивана Семеновича Баркова (1732–1768), столь популярные у местной знати. Однако наивным французским солдатам все это казалось вопиющим.

И вот от темы позорной педофилии помещиков и непристойных эротических стишков, популярных в петербургском и московском свете, мы переходим к церковному сюжету. Российские сочинители любят обвинять европейских солдат в неуважении к церквям в Москве. Подобное обвинение есть верх низости и абсурда: только что сами русские во главе с православным генерал-губернатором спалили город ЦЕЛИКОМ — вместе с храмами! Французы же укрывались от непогоды в любых зданиях, хотя бы частично сохранившихся после этого варварского преступления (да и не в пример русским, они ни одну церковь не взорвали).

Кроме того, мы должны учитывать: на дворе уже стоял девятнадцатый век! Европейцы привыкли к разоблачениям религиозных мифов, проделанным блестящим пером Вольтера (Франсуа-Мари Аруэ: 1694–1778), с которым, к слову, вела активную переписку уже упомянутая императрица Екатерина (сама же она во время литургии раскладывала пасьянс!). А великий французский математик, механик, физик и астроном (а также масон — почетный великий мастер Великого востока Франции) Пьер-Симон, маркиз де Лаплас (1749–1827) в своей «Небесной механике» уже объяснил движение небесных тел: и для этого ему не потребовалось «гипотезы бога». Именно этого великого ученого Бонапарт, став консулом, назначил на пост министра внутренних дел (подобное и есть пресловутая «военная диктатура»?). В 1812 г. Лаплас опубликовал другой свой важнейший труд — «Аналитическая теория вероятностей» (метафорично, учитывая события тех месяцев).182 Французы и русские в целом в 1812 году оказались как бы в разных веках: но, если кто-то не поспевает за прогрессом, наукой, знаниями — в конце концов, за веком, то это не вина тех, кто поспевает…

Примечательно, что один из самых известных атеистов той поры — участник вынужденного наполеоновского похода в Россию великий писатель Стендаль уже смеялся над примитивным сознанием невежественных людей. Так, во время путешествия в Рим он с юмором констатировал: «В соборе св. Петра вы могли заметить, что современные крестьяне до сих пор думают, будто глава апостолов с большим вниманием следит с неба за тем, как чтут его бронзовую статую, находящуюся в церкви Ватикана».183

И это солдаты и офицеры Великой армии еще не читали будущих выдающихся по энергии мысли писем В.Г. Белинского Н.В. Гоголю…

Французские армейцы уже не считали себя и верующими католиками.184 Что же говорить об их непонимании ортодоксии, которую они воспринимали как нечто восточное, чуждое и архаичное. Не их проблемой было то, что много веков назад некий киевский князь (братоубийца, серийный убийца, насильник) вздумал жениться на дочери византийского императора, не они виноваты в расколе, не они сжигали старообрядцев. Вообще же необходимо быть более требовательными к себе и более ответственными за собственные поступки. Кстати, об ответственности. Многие российские и бывшие советские авторы, лишь недавно приобщившиеся к «традициям», не в курсе важнейших тезисов «отцов церкви»: все происходящее в мире происходит по промыслу Божию (как благоизволение и как попущение). Таким образом, даже с церковной с точки зрения, всё: и поход Наполеона, и поражение русских в Бородинском сражении, и пожар Москвы, и нахождение французских солдат к православных храмах, и написание моей монографии — все это есть суть тот самый «промысел»… В солдатах наполеоновской Grande Armée неверие укрепилось с еще большей силой и аргументаций, когда они увидели, как тысячи русских солдат и крестьян грабят и сжигают дома единоверцев, как иконы и молебны не помогают побеждать в сражениях и спасать населенные пункты.

⇐ Предыдущая 128 129 130 131 132133134 135 136 137 Следующая ⇒