Annotation 53 страница

Ф.Н. Глинка записал в дневнике сюжет о том, как московские (и прочие — речь идет о перемещении представителей и близлежащих уездов) дамочки тащат за собой французских служанок и учителей (а не русских раненых!): «С каким старанием сии скачущие за Волгу увозят с собою французов и француженок! Берегут их, как родных детей! Какое французолюбие! Несчастные! …Не совсем-то хорошо и то, что по той же самой дороге, где раненые солдаты падают от усталости, везут на телегах предметы моды и роскоши. Увозят вазы, зеркала, диваны, спасают купидонов, венер, а презирают стоны бедных и не смотрят на раны храбрых!!

Гремит гром, но не всякий еще крестится!..».79

Так где же тот «патриотизм» и «всеобщее единение», о котором так много кричит пропаганда и авторы-фальсификаторы истории?

Жена одного полицейского бежала — и оставила трехлетнее дитя. В спешке позабыли про двух грузинских царевен (проживавших в ту пору в Москве) и о грузинском же экзархе — в ужасной суматохе их все же в последний момент вытащили из города.80 От духовной неразвитости происходит не только дикарское отношение к иноплеменникам, но и столь же преступное отношение к своим. Архимандрит Павел Егоров вспоминает: «Около Спасских казарм с половины августа множество набралось раненых и увечных солдат. Многие их них жаловались и роптали на свое начальство: „Коли здоров солдат, кормят его и одевают, а если заболел — кинули его, как собаку, без всякого призора“».81

Еще не читавшие будущих опусов Карла Маркса русские «патриоты-дворяне» уже питали классовое презрение к православным, но незнатным людям. Офицер И.Р. Дрейлинг (кстати, прямой предок публично поддерживающего решения правящей партии и нынешнего президента РФ бывшего члена Общественной палаты РФ Николая Николаевича Дроздова: 1937 г. р.): «3 сентября мы прошли через всю Москву… В улицах и переулках встречалась одна беднота да подонки городского населения. В отчаянии они хватались за наши поводья, умоляя о спасении и защите».82

Да, то была война всех против всех. 1812 год развеял и миф о тотальной богобоязненности населения «России, которую мы потеряли». Я напомню, что именно русские — и из простонародья вызвались снять большой крест с колокольни Ивана Великого.83

В 1812 году некоторые русские крестьяне продемонстрировали страшные примеры варварства и бесчеловечности: спустя столетие (в 1917–1937 гг. и далее) это проявится в зверствах по отношению к собственным же собратьям. Представители «народа-богоносца» живьем варили в кипятке безоружных пленных, обматывали соломой и заживо их сжигали, европейских солдат сажали на кол, рубили на куски топорами.84 Естественно, речь идет о тех оголодавших французах, которые просто приходили в поисках хлеба. Никаких партизанских рейдов, никакой осознанной защиты государства, никаких выдуманных и распиаренных «куриных» и «кожиных». Все как в каменном веке: кто в мою пещеру из соседней зайдет — того и убью без объяснений и причины. Крестьянам даже в голову не приходило, что пленных они обязаны передавать русскому командованию. Конечно, подобных случаев было не так много (еще раз повторюсь, война носила локальный характер: узкая полоска по обе стороны Старого смоленского тракта), но, тем не менее — они весьма показательны и зловеще живописны. Как говорится, деды убивали, деды крест снимали.

А вот как, к примеру, обходились с русскими те, кого называли «нехристями». Рассказывает «богадельник Набилкинского заведения» П.Ф. Герасимов: «На другой день пришли к нам французы. Мы так и обмерли, да они нас стали успокаивать — детей приласкали, а с матерью… все „мадам“ да „мадам“… И точно, выдали они нам денег за целый месяц вперед, уж сколько — не помню, и муку мы от них получили, а иной раз и печеные хлебы».85

Но вернемся в трагические часы бегства жителей из Москвы. На самом деле, их страдания только начинались. Из «Писем» Ф.Н. Глинки: «С какими трудами, неприятностями и препятствиями сопряжено всеобщее бегство!.. По Рязанской губернии в нескольких местах переправляются через одну только Оку, и ни в одном месте нет порядочной переправы! Ни к чему не годные паромы на ветхих канатах едва могут поднять десять лошадей и несколько человек, тогда как сотни проезжающих ожидают на берегу. Раненые офицеры больше всего при этом страждут. Целые семейства живут здесь на пустом берегу в ожидании очереди переправиться. Жена одного знакомого нам московского жителя, который простоял на переправе трое суток, разрешилась от бремени. Положение отца было самое печальное, ибо негде было взять никаких средств для вспоможения болящей и младенцу. Я еще в первый раз в здешних местах и в первый раз вижу, что Россия здесь так мало населена. Какие обширные поля и как мало жилищ! Кажется, что вся населенность в России сдвинулась к ее границам. Если б можно было сделать противное, чтоб народ стеснился ближе вокруг сердца своего Отечества, а степи отделили бы от чуждых стран, чтоб разврат и оружие иноплеменников не так легко проникали в него!»86

Я постоянно внутренне обращаюсь к мысли: «зачем», «ради чего» принесены те жертвы, которые я вынужден описывать? Срежиссированный русским царем и его кликой «враг» уйдет домой — но проблемы и трагедии только умножатся. Я вижу страшные картины того, как правительство России наказывало и унижало русских солдат гвардейского Семеновского полка (знаменитое восстание в 1820 году): избиение кнутом, ссылка на каторгу — и за что? С армейцами расправились лишь за то, что они встали на защиту собственного достоинства! Не забегая в дела далекого от 1812 г. будущего, вновь обращаемся к декабристам. Те, кто искренне болел за судьбу своей родины — они оказались на каторге или на виселице. Но и казнь в Российской империи не могли провести прилично — трое висельников сорвалось: и их в диких муках стали вешать повторно. Один из них — С.И. Муравьев-Апостол (1796–1826): участник боев 1812 года в районе Витебска, при Бородине и Малоярославце. А кто следил за исполнением казни? Все те же участники событий 1812 года. Среди них — А.И. Чернышев (1786–1857), который когда-то был послан царем Александром агентом в Париж, чтобы там незаконно (а как же христианская заповедь «не лжесвидетельствуй»?) выудить секретные сведения об армии Наполеона, и Павел Васильевич Голенищев-Кутузов (1772–1843). Вскоре после казни русских сотоварищей они отправились пить французское шампанское вместе с новым послом Франции в России — бывшим маршалом Наполеона Огюстом Фредериком Луи Виесс де Мармоном (1774–1852)!

А сейчас (27 июля 2017 г.), когда я пишу эти строки, СМИ принесли такую характерную новость: в Волгограде закончили вырубку деревьев в Мемориальном парке у подножия Мамаева кургана, на котором стоит монумент Родина-мать (я напомню: советский скульптор Е.В. Вучетич фактически скопировал образ отечественной «Родины-матери» с центральной фигуры скульптурной группы «Марсельеза» на знаменитой Триумфальной арке в честь побед Наполеона Великого в Париже…). По сообщению главы департамента мэрии по градостроительству и архитектуре Эдвина Петрова, на месте вырубленных деревьев (посаженных жителями города в 1965 г.) появится парковка для посетителей стадиона, который строят к чемпионату мира по футболу 2018 года. Кроме того, на мемориальном месте разместят многочисленные туалеты (что само по себе, в принципе, прогрессивное явление…).87

Я прекрасно понимаю, что определенной части агрессивно настроенной невежественной публики и профессиональным «патриотам» (сидящим на госгрантах) может сильно не понравиться правда — эта полная палитра исторических фактов и параллелей. Правда им не нужна, они боятся света: их делишками удобнее заниматься при полной темноте и невежестве аудитории. Но не я, не ученый-историк навлек на Россию войну, не я проиграл все сражения, не я сжег собственные города, не я бросил русских раненых — однако ненависть «агрессивно-послушного большинства» и профессиональных фальсификаторов будет направлена не на виновных, а на того, кто имеет знания, энергию, силу воли и смелость их разоблачать. И все же не пытаться докопаться до истины — это означает не просто предать память о жертвах и покривить научной совестью, но и не иметь возможности предотвратить ошибки и трагедии в будущем. Хотя мне, безусловно, было бы легче не прилагать никакого труда, не подставляться — а просто переписывать типовые пошлые байки и получать за эту мерзость все блага от машины пропаганды и от типовых ущербных любителей «героической» мифологии, рыщущих в поисках новых «врагов».

В свете подобных размышлений невольно вспоминается ситуация из эпохи Александра I, а также его отца и бабки. 4 сентября 1790 года (по ст. стилю) писателя и философа Александра Николаевича Радищева (1749–1802) признали виновным в самых ужасных преступлениях, которое он якобы совершил, написав свою знаменитую книгу «Путешествие из Петербурга в Москву» — текст, «наполненной самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умаляющими должное ко властям уважение, стремящимися к тому, чтобы произвести в народе негодование противу начальников и начальства и наконец оскорбительными и неистовыми изражениями противу сана и власти царской».88

За переживания автора о судьбах русских людей российский суд приговорил его к смертной казни (!), которая была заменена на ссылку в Сибирь, в Илимский острог.89 Где находится могила легендарного Радищева — неизвестно (как неизвестны могилы О.Э. Мандельштама и М.И. Цветаевой).

Признаю — определенный прогресс в российской истории существовал: с другим известным критиковавшим общество литератором столетием ранее поступили еще жестче. Аввакума Петрова (1620–1682) сначала продержали 14 лет на хлебе и воде в земляной тюрьме, а затем вместе с сотоварищами заживо сожгли в срубе в Пустозерске (а в иных местах в это незабвенное время люди веселились на балах при дворе Людовика XIV…).90

Что же такое страшное и «преступное» описал как свидетель А.Н. Радищев? Почти по памяти приведу для примера три цитаты. Первая о помещике: «…каждую ночь посланные его приводили к нему на жертву бесчестия ту, которую он того дня назначил, известно же в деревне было, что он омерзил 60 девиц, лишив их непорочности».91 И вторая — о «достойных» отроках: «Плетьми или кошками секли крестьян сыновья. По щекам били или за волосы таскали баб и девок дочери. Сыновья в свободное время ходили по деревне или в поле играть и бесчинничать с девками и бабами, и никакая не избегала их насилия. Дочери, не имея женихов, вымещали свою скуку над прядильницами, из которых они многих изувечили. Суди сам, мой друг, какой конец мог быть таковым поступкам. Я приметил из многочисленных примеров, что русский народ очень терпелив и терпит до самой крайности; но когда конец положит своему терпению, то ничто не может его удержать, чтобы не преклонился на жестокость… Они окружили всех четверых господ и, коротко сказать, убили их до смерти на том же месте. Толико ненавидели они их, что ни один не хотел миновать, чтобы не быть участником в сем убийстве».92 И третий отрывок — о российских чиновниках-вельможах: «В душе своей он скареднейшее есть существо; обман, вероломство, предательство, блуд, отравление, татьство, грабеж, убивство не больше ему стоят, как выпить стакан воды; ланиты его никогда от стыда не краснели, разве от гнева или пощечины; он друг всякого придворного истопника и раб едва-едва при дворе нечто значащего».93

Ничего не скажешь — хороша была страна: такое государство, такое общество, такую «духовность», безусловно, стоило ценой сотен тысяч жизней защищать от «Гражданского кодекса» и прочих установлений Наполеона (хотя, как я уже документально доказал, он и не собирался вторгаться в Россию и тем более что-то в ней менять к худшему). Вынужденно слушая сейчас (в момент написания данных строк) дикие пьяные крики во дворе, у меня невольно встает историко-антропологический вопрос: стоило ли тому же Радищеву так подставляться и ломать свою жизнь из-за переживаний за предков тех, кого я только что упомянул?..

III

А теперь мы переходим к детальному описанию страшного преступления — сожжения Москвы. Погибли десятки тысяч человек (русских раненых солдат и горожан), дома и дворцы, культурные и материальные ценности. Сегодня мы должны ответить на вопрос: кто виноват в преступлении уголовном, военном, нравственном.

Тема пожара Москвы в 1812 году — редчайший случай в мировой истории и историографии, когда у ученых-историков не существует двух точек зрения. Мы имеем абсолютно полную доказательную документальную базу единственно возможного вывода, а именно: Москву сожгли не французы, а сами русские — московское правительство (приказ был отдан генерал-губернатором, исполнен чиновниками, параллельно этому способствовал и М.И. Кутузовю). Мы располагаем свидетельствами и показаниями того, кто отдавал приказ, кто выполнял, кто был свидетелем, тех, с кем затем это обсуждали! О том же свидетельствуют все москвичи, официальное расследование французских властей и все неангажированные российские и европейские современники событий.

Об этом знало все русское общество 1812 года — и знание это передавалось детям и юношеству. Именно так полагали: А.С. Пушкин, Н.М. Карамзин, М.Ю. Лермонтов, А.И. Герцен, В.Г. Белинский, Н.Г. Чернышевский. О сожжении Москвы ее градоначальником Ростопчиным писали еще крупные историки войны 1812 года царской эпохи: М.И. Богданович и А.Н. Попов, а в советское время — М.Н. Покровский (великий русский историк, получил известность еще до революции), академик Е.В. Тарле, В.И. Пичета, М.Н. Тихомиров, Н.М. Дружинин, М.В. Нечкина. О том же безоговорочно свидетельствуют знаменитый генерал А.П. Ермолов, Д.В. Давыдов, И.Т. Радожицкий, генерал-лейтенант князь Д.М. Волконский, генерал граф П.Х. Граббе, Ф.Н. Глинка — и, наконец, сам Ф.В. Ростопчин и М.И. Кутузов! Все их свидетельства по данному вопросу проанализировал еще несколько лет назад доктор исторических наук, профессор Н.А. Троицкий.94

В.М. Холодковский еще в 1966 году посвятил расследованию причин пожара специальную статью, где доказывал невиновность французов, объяснял и без того очевидную истину: им этот пожар был невыгоден!95 Я бы сказал, не просто не выгоден, а категорически не нужен: солдаты Великой армии много недель ждали вожделенный отдых, дома для постоя и провизию.

Наиболее репрезентативый разбор огромного массива документов, подробно раскрывающих преступление Ростопчина, опубликовал в 1992 году известнейший отечественный источниковед, доктор исторических наук А.Г. Тартаковский (1931–1999).96

Итак, обратимся к первоисточникам.

Еще почти за неделю до Бородинского сражения Ростопчин в письме министру полиции А.Д. Балашову лукаво предупреждал: «И если Проведению угодно будет, к вечному посрамлению России, чтоб злодей ее вступил в Москву, то я почти уверен, что народ зажжет город…»97 Примечательно: «мнение народа» (любимая ширма чиновников Российской империи, а затем СССР) сразу выдвигается в качестве «алиби».

На следующий день после Бородина (8 сентября) Ростопчин писал тому же Балашову уже более откровенно и угрожающе: «если по нещастию столицы спасти нельзя будет, то я оставшееся предам огню».98

В канун сдачи Москвы градоначальник имел беседу с племянником матери Александра I Марии Федоровны (Софии Марии Доротеи Августы Луизы Вюртембергской…) генерал-майором принцем Евгением Вюртембергским (Friedrich Eugen Karl Paul Ludwig von Württemberg: 1788–1867), которого проинформировал: «Если бы меня спросили, то я бы ответил: разрушьте столицу, прежде чем уступить ее неприятелю»99 (следует заметить, что «столицей» в эпоху 1812 года принято было называть не только Петербург, но и «древнюю святыню» — Москву). В этот же день Ростопчин лично пригрозил А.П. Ермолову: «Если без боя оставите вы Москву, то вслед за собою увидите ее пылающею». Далее уже сам Ермолов прокомментировал: «Исполнил обещание свое граф Ростопчин».100

Подобных документов (писем, записок, мемуаров) — множество. Теперь перейдем к фактам исполнения преступления.

В 8 часов вечера 13 сентября 1812 года, получив сообщение Кутузова об оставлении Москвы Наполеону, Ростопчин отдал приказ обер-полицмейстеру П.А. Ивашкину вывезти «все 64 пожарные трубы с их принадлежностями». Более того: «чтоб пожарные команды немедленно были приготовлены к выступлению…». Об этом через 6 дней Ивашкин уже дополнительно докладывал министру полиции Российской империи.101

В 1912 году в Петербурге были опубликованы воспоминания дочери Ростопчина Н.Ф. Нарышкиной (естественно, она писала по-французски: на том же языке они и вышли в свет). Она свидетельствует, как с наступлением ночи на 14-го сентября в особняк Ростопчина на Лубянке (метафорично…) «полицмейстер Брокер привел несколько человек, одни из которых были горожанами, другие — чиновниками полиции. В кабинете отца состоялась тайная беседа в присутствии Брокера и моего отца». Эти люди «получили точные инструкции о том, какие здания и кварталы следовало обратить в пепел сразу же после прохождения наших войск через город». Нарышкина даже называет и «скромное имя того чиновника, который первым начал осуществлять начертанный план, — это был Вороненко (…), смело приступивший к делу в 10 часов вечера, когда часть неприятельской армии заняла несколько кварталов города; в одно мгновение склады с припасами, нагруженные хлебом барки на реке, лавки со всевозможными товарами (…) — вся эта масса богатств стала добычей пламени, ветер распространил пожар, а так как отсутствовали насосы и пожарники, чтобы остановить огонь, жертва, вдохновленная велением момента, совершилась, и желание отца исполнилось».102

Как говорится, чьи-то «деды поджигали»… Моментальное возгорание упомянутых складов и барок полностью совпадает с описанием произошедшего в прочих документах. Архивные данные дают нам массу уточнений. Оказывается, А.Ф. Брокер был связан с семьей Ростопчина с 1790-х годов, а в 1812 г. он был назначен 3-м полицмейстером Москвы, чтобы, по словам самого Ростопчина, «иметь кого-либо надежного». П.И. Вороненко — оказался квартальным надзирателем.103 Имена этой ОПГ нам теперь известны.

В 1836 году бывший адъютант М.И. Кутузова А.И. Михайловский-Данилевский собирал материалы для составления описания войны 1812 года. Именно ему упомянутый П.И. Вороненко прислал записку, где среди прочего значилось: «2 сентября (по старому стилю — прим. мое, Е.П.) в 5 часов полуночи он же (Ростопчин — прим. мое, Е.П.) поручил мне отправиться на Винный и Мытный дворы, в Комиссариат и на не успевшие к выходу казенные и партикулярные барки у Красного Холма и Симонова Монастыря, и в случае внезапного вступления неприятельских войск, стараться истреблять все огнем, что мною исполнено было в разных местах по мере возможности в виду неприятеля до 10 часов вечера (…)».104 Прочие архивные документы открывают нам имена сообщников — среди них: следственный пристав, московский сыщик Г. Яковлев, частный пристав Арбатской части М.М. Щерба, частный пристав Городской части и другие чиновники.105

Утром при выезде из Москвы сам Ростопчин сказал сыну Сергею: «Посмотри хорошо на этот город, ты видишь его в последний раз, еще несколько часов, и Москвы больше не будет — только пепел и прах».106 Еще один документ. В 8 часов утра 14 сентября Ростопчин написал письмо жене со словами: «Когда ты получишь это письмо, Москва будет превращена в пепел…»107 Да, не зря Екатерина II называла Ростопчина «сумасшедшим Федькой»: она его держала за придворного шута, но кто бы мог подумать, что в мае 1812 года другой не сильно психически адекватный человек (ее внук) назначит сумасшедшего генерал-губернатором Москвы?! Но не один Ростопчин занялся истреблением города. Сам главнокомандующий русской армией (вернее, тем немногим, что от нее осталось после поражения при Бородине) М.И. Кутузов еще утром 14 сентября сам приказал сжечь склады и магазины с продовольствием и частью боеприпасов.108 Кроме того, независимо от Ростопчина Кутузов приказал вывезти из города и противопожарные инструменты. А ведь он прекрасно понимал, что оставляет в городе многие тысячи беспомощных русских раненых (не говоря уже о московских жителях: детях, женщинах, стариках). Москва в ту пору была по большей части деревянной: поджечь в одном месте и увезти пожарные трубы — означало ее уничтожить! Градоначальник (а также прочие чиновники, дворяне, «общественность») даже не подумал о том, чтобы вывезти из подожженной Москвы детей из Воспитательного дома! По счастью, их, часто ценою собственной жизни, спасли солдаты Наполеона и некоторые оставшиеся воспитатели. Многим детям были даны имена французских маршалов и генералов (которые они носили всю жизнь!).

Современный исследователь темы пишет: «Согласно ведомости, представленной Тутолминым (А.И. Тутолмин /1752–1815/ руководил Воспитательным домом — прим. мое, Е.П.) Наполеону, на 6 сентября в Воспитательном доме находилось грудных детей обоего пола 275 человек, от года до 12 лет здоровых — 207 и от года до 18 лет больных — 104 человека… Ознакомившись со списком детей… Наполеон с весьма двусмысленной улыбкой заметил, что всех взрослых девиц успели эвакуировать».109

Добавлю: Кутузов нашел местечко в карете для своей малолетней любовницы, а Ростопчин — для денежных сбережений, масштабных портретов жены и Павла I.

Во время бегства из города Кутузов приказал начальнику арьергарда М.А. Милорадовичу передать французам записку (подписана дежурным генералом П.С. Кайсаровым), адресованную начальнику Главного штаба Наполеона маршалу Л.А. Бертье. Этот документ доставил неприятельской стороне (передал И. Мюрату, который был в авангарде) ротмистр Ф.В. Акинфов (в будущем — генерал и декабрист; годы его жизни: 1789–1848). Ее текст: «Раненые, остающиеся в Москве, поручаются человеколюбию французских войск».110 Это верх низости и подлости: поджечь город — и просить о сохранении жизней раненых! Вспомним и то, что русское командование всячески подстрекало население к религиозному и бытовому терроризму (из-за чего бывали случаи расправ над безоружными французскими солдатами). «По-моему, здесь налицо верх цинизма, не только воинское преступление, но и (по современной терминологии) преступление против человечности» — справедливо заключает доктор исторических наук Н.А. Троицкий.111

Я полностью присоединяюсь к этому определению: русское командование и правительство совершили в ходе войны 1812 года ряд тяжких уголовных, военных преступлений, а также преступлений против человечности, за что их следует судить судом историков и, вероятно, заочным судебным разбирательством. Тот же Н.А. Троицкий (я напомню: это выдающийся российский историк и большой знаток эпохи) пишет о «персональной ответственности» Кутузова, Ростопчина и распоряжавшегося эвакуацией армии Барклая де Толли, однако, я уверен, что первым на «скамью подсудимых» необходимо поместить Александра I, развязавшего войну, отказавшегося от мирных предложений Наполеона, начавшего практику уничтожения собственных селений и городов.

Генерал А.П. Ермолов оставил потомкам такую фразу: «Душу мою раздирал стон раненых, оставляемых во власти неприятеля. С негодованием смотрели на это войска». Н.Н. Раевский свидетельствовал: «Раненых всех бросили».112 Русское правительство и командование совершало преступление за преступлением! Я абсолютно убежден в том, что у подобного не существует срока давности — и мы должны дать сему соответствующую историческую и юридическую оценку.

Очевидец событий, знаменитый военный теоретик и историк (находившийся в 1812 г. при русском штабе) Карл Клаузевиц, который не просто наблюдал происходившее при бегстве русской армии и жителей из Москвы, но внимательно анализировал происходящее и общался со всеми высшими должностными лицами, свидетельствует (подчеркну — в личном письме с фронта): «Когда мы проходили, улицы были полны тяжелоранеными. Страшно подумать, что большая часть их — свыше 26 000 человек — сгорела».113

Каково же было число русских раненых солдат, уничтоженных вследствие поджога, устроенного ОПГ Ростопчина (чему параллельно способствовал и Кутузов)? В документе, исходящем от самого Ростопчина, их показано 28 000 человек (всего перед пожаром).114 По явно заниженным официальным данным Государственного совета — 22,5 тыс. чел.115 Как мы уже знаем, по-немецки точный в своих оценках очевидец событий К. фон Клаузевиц говорит о более чем 26 000 (только сгоревших!), а некоторые другие мемуаристы — доводят их число до 30 000. По моим специальным расчетам, анализируя потери в Бородинском сражении и других боях, а также разность численности армии (по ведомостям за начало и конец сентября), мы получаем те же 30 тыс. чел., из которых примерно 25–26 тыс., по всей видимости, погибли в огне. Остальных спасли (часто ценой собственной жизни) французские солдаты.116

Уже известный нам Жорж Шамбре вспоминает о трагедии русских раненых: «Когда огонь овладел зданиями, набитыми ими, мы видели, как они ковыляли по проходам или выбрасываются из окон, жутко крича от боли».117 Над всем этим не хватает только шизофренического лозунга, так популярного в среде черни и в наши дни: «можем повторить»!

Я призываю читателя хотя бы попытаться представить этот содеянный губернатором и «отцом солдат» (главнокомандующим) ад: беспомощные, не могущие передвигаться люди — охваченные пламенем! Стоны и обгорелые трупы, ломающиеся кости, падающие от пожара балки домов и страшное удушье, загубленные часто еще молодые жизни — и ради чего? За чьи прихоти и интересы? Возможно, когда пожар только начинался, солдаты уже понимали, чем все закончится: ведь за два месяца войны подобными методами они уже были свидетелями таких сожжений.

А что же дворяне, попы и верхушка купечества? Снова возвращаемся к теме характера войны. О московских беглецах из числа высшего общества К.Н. Батюшков (1787–1855) писал князю П.А. Вяземскому (1792–1878) из Нижнего Новгорода: «Василий Пушкин забыл в Москве книги и сына: книги сожжены, а сына вынес на руках его слуга… Везде слышу вздохи и глупость. Все жалуются и бранят французов по-французски». И далее про балы у местного губернатора и вице-губернатора: «где наши красавицы, осыпав себя бриллиантами и жемчугами, прыгали до первого обморока в кадрилях французских, во французских платьях, болтая по-французски Бог знает как, и проклинали врагов наших».118

Итак, дворяне не нашли в себе смелости и чести защищать город и его святыни, а некоторые при бегстве забывали малолетних детей. Война с французами коснулась лишь узкой части прифронтовой полосы: во всей остальной России продолжался похабнейший «пир во время чумы» двух войн — 6-й антифранцузской коалиции и гражданской войны. Примитивных развлечений была масса, но книжек провинция почти не читала… Карамзин в одном из писем жалуется (из того же Нижнего Новгорода): «Кто на Тверской или Никитской (улицы в Москве — прим. мое, Е.П.) играл в вист или бостон, для того мало разницы — он играет и в Нижнем. Но худо для нас, книжных людей: здесь и Степенная книга мне в диковину».119 Сегодня мы располагаем множеством писем, записок и мемуаров с подобными же свидетельствами. Обеспеченные беглецы из Москвы и не собираются прогонять «супостата», не очень переживают за «святыни». Ровно так же и армия Кутузова просто ждет (а часть мародерствует или подавляет крестьянскую войну), пока победитель-Наполеон просто вернется в свою страну.

Между тем, преступная банда в лице правительства Москвы сделала свое «черное» дело. Тот же Карамзин так описывал свое первое впечатление по приезде в Москву в середине 1813 года: «Я плакал дорогою, плакал и здесь, смотря на развалины; Москвы больше нет; остался только уголок ее». И в другом письме (к брату): «Здесь трудно найти дом, осталась только пятая часть Москвы. Вид ужасен. Строятся очень мало».120

Подытоживая, я повторяю: «матушку-Москву» вместе с русскими ранеными сжег ее генерал-губернатор — психически не вполне адекватный тип, который вдобавок оказался еще и нечист на руку. Но кто назначил подобного человека на столь ответственный пост? Кто вообще развязал войну? Царь Александр! Рукотворная трагедия лежит тяжким грузом и на совести главнокомандующего — М.И. Кутузова.

Интересно, что уже во время войны русские дворяне не только в Москве, но и в отдаленных от нее губерниях знали, что французы не жгли, а пытались спасти Москву. Попавший в плен военный врач Д.П. де ля Флиз записал мнение графа В.В. Гудовича: «Коснулись и пожара Москвы. Граф слишком хорошо был извещен о том, что происходило, чтобы обвинять в пожаре французов, как вообще распространяли об этом слух. Бретон (присутствующий при беседе француз — прим. мое, Е.П.) говорил, что лично слышал, как Наполеон приказал гвардии отстаивать здания от огня, и что без них Воспитательный дом, Кремль и много других зданий сгорели бы дотла, и еще более спасли бы, если бы пожарные трубы не были раньше вывезены из Москвы».121 Весьма интересное показание про «пожарные трубы»: как мы помним, именно их М.И. Кутузов самым преступным (в отношении русских раненых, москвичей и памятников русской истории) образом приказал вывезти. Не лучше ли было использовать транспорт для отправки умирающих раненых и детей из городского приюта?

Верный своему излюбленному приему сопоставления, подстановки, так сказать, в историческую формулу разновременных фактов для выявления сути явления, я обращусь к нынешнему времени. За последние годы и десятилетия ни одим дом (более того — ни один кирпич) не был разрушен, к примеру, солдатами НАТО. При этом общественное градозащитное движение «Архнадзор» добавило в свою «Черную книгу» аж 25 исторических объектов Москвы, иногда состоящих из нескольких строений, которые были частично или полностью уничтожены в 2016 году (среди них, между прочим, и 14-й корпус Кремля). Ко всему этому иностранцы непричастны. Хотя, да, есть одно исключение. На 1-й Тверской-Ямской улице, 22 снесен Доходный дом Прошиных (1905 г., в стиле модерн). По данным ряда СМИ,122 следы заказчика работ ведут в сторону дочери президента Азербайджана (она же внучка президента Азербайджана) Лейлы Ильхам кызы Алиевой (1984 г. р.). У нас пока нет официальных подтверждений этим данным журналистских расследований, но, как бы там ни было, я должен подчеркнуть, что президент РФ Владимир Путин наградил ее Медалью Пушкина, да и родилась Лейла в Москве — поэтому она человек не чужой: уж точно не враг из числа наполеоновских «басурман».

⇐ Предыдущая 126 127 128 129 130131132 133 134 135 Следующая ⇒