Annotation 54 страница

И снова перенесемся на крыльях Истории в 1812 год!

Как известно, дни пожара Наполеон провел в Петровском путевом (подъездном) дворце, что располагался на Тверском тракте (ныне это проспект, названный в честь Ленинграда, который ведет в сторону Петербурга…). Так сложилась жизнь, что я часто оказываюсь возле этого памятника истории: и ставший уже широко известным мой авторский цикл телевизионных передач «Правда о войне 1812 года» («КП-ТВ», 2012 г.) был записан в здании по соседству.

Петровский дворец был построен по приказу Екатерины II в стиле европейской (снова нерусской) неоготики в 1776–1780-х годах. Перед своей коронацией в 1797 г. в нем останавливался Павел I, которой спустя несколько лет будет зверски убит русскими офицерами на деньги и при непосредственном участии английского правительства (напомню: русский император пошел на мир и совместные союзные действия с консулом Бонапартом). Другим известным постояльцем оказался страстный поклонник Наполеона, великий русский поэт и писатель М.Ю. Лермонтов (1814–1841): он гостил здесь у своего приятеля — юного барона Д.Г. Розена (1815 — после 1885), семейство которого занимало во дворце казенную квартиру.

Много позже, в 1896 году, во время коронационных мероприятий Николая II из-за давки случилась массовая гибель людей на Ходынском поле подле дворца. Здесь же Николай II принимал депутации от крестьян и варшавских дворян в день той трагедии. А сегодня во дворце располагается отель, в котором нам предлагаются следующие исконно-русские слова и удовольствия: ресторан, бассейн, сауна, пресс-центр. Приходится отметить: цены заданы такие, что среднестатистический гражданин России не сможет порадоваться этому памятнику российской истории.

Но Наполеону сей «отель» оказался «по карману»… Когда же император возвращался в Кремль, его взору предстала значительная часть русской армии, которая дезертировала и занялась мародерством, причем французские солдаты не делали их военнопленными, так как уже ждали заключения мира, кроме того, из гуманных побуждений. Вот как описывает это свидетель — адъютант Наполеона Ф.-П. де Сегюр: «Пожар обнаружил, что в Москве оставалось еще около 20 тысяч жителей… Некоторые из москвичей, мужчины и женщины, были хорошо одеты. Это были купцы. Они кружились с остатками своего имущества у наших костров и жили вместе с нашими солдатами, опекаемые одними и терпимые или не замечаемые другими. Около 10 тысяч неприятельских солдат точно так же бродили в течение нескольких дней среди нас, пользуясь полной свободой. Некоторые из них были даже вооружены. Наши солдаты относились к побежденным без всякой враждебности, не думая даже обратить их в пленников, быть может, оттого, что они считали войну уже конченной или, быть может, здесь сказывались беспечность и сострадание: вне битвы французы не любят иметь врагов. Поэтому они разрешали им сидеть у своих костров…»123

Это поразительно! Десять тысяч русских солдат греются у французских костров и растаскивают имущество москвичей! А где же разрекламированный патриотизм? Где желание прогнать «супостата» с «отеческих гробов»? Почему они не чувствовали себя «оскорбленными верующими»? Во что эти тысячи русских мародеров вообще верили? От этих вопросов невозможно «отмахнуться». Мы должны признать, что сказка про «отечественную» войну — это полнейший блеф агрессивной казенной пропаганды. На самом деле, со стороны невероятно атомизированного русского общества образца 1812 года тогда происходила война всех против всех.

Известно, что французские военачальники расположились, к примеру, в следующих местах (я указываю современные адреса): в доме московского генерал-губернатора на Тверской (д. 13), в Екатерининском институте благородных девиц (Суворовская пл., 2: в 1802 г. дворец переустроил архитектор из Швейцарии Джованни Баттиста Джилярди /офранцуженный вариант — Жилярди: 1755–1819/ и его сын Доменико Жилярди /1785–1845/), во Вдовьем доме (ул. Баррикадная, 2: здесь вместе с французами продолжали жить и бездомные русские старухи). Это здание в стиле классицизма создали все те же отец и сын Жилярди. Еще один известный адрес — дом московского коллекционера древностей, специалиста в области просопографии П.Ф. Карабанова (1767–1851) — сегодня это Бауманская, 38. Маршал И. Мюрат облюбовал особняк промышленника И.Р. Баташева (1732–1821) на берегу Яузы, но вскоре после начавшихся пожаров он перебрался в усадьбу министра народного просвещения, известного масона графа Алексея Кирилловича Разумовского (1748–1822) на Гороховом поле (ул. Казакова, 18–20). Отмечу, что сия известная русская усадьба была построена шотландским архитектором Адамом Менеласом (Adam Menelaws: 1753–1831). Кроме того, генералы и офицеры Великой армии заняли: дом Долгоруковых (он же «дом Воейкова») на Пречистенке (д. 19/11, стр. 1), особняк А.К. Разумовского — Н.П. Шереметева («Наугольный дом» Шереметева) на Воздвиженке (д. 8/1, стр. 1), памятник растреллиевского барокко — дом Апраксиных — Трубецких (Апраксинский дворец, «Дом — комод») на Покровке (д. 22) и др.124

Опираясь на первоисточники, исследователь истории Москвы А.А. Васькин сообщает много интересных подробностей: «Особняк князя Сергея Голицына (ныне Институт философии РАН в Малом Знаменском переулке, дом l) был избран Коленкуром (Арман Огюстен Луи де Коленкур — тогда шталмейстер Наполеона — прим. мое, Е.П.) для проживания его людей, участвующих в тушении огня наравне с москвичами: „Мне удалось спасти также прекрасный дворец Голицына и два смежных дома, один из которых уже загорелся. Людям императора ревностно помогали слуги князя Голицына, проявившие большую привязанность к своему господину. Каждый делал, что мог, чтобы поддержать принятые меры и остановить этот разрушительный огненный поток. Но воздух был раскален. Люди дышали огнем, и даже на обладателях самых здоровых легких это сказывалось потом в течение некоторого времени. Мост к югу от Кремля был до такой степени нагрет раскаленной атмосферой и падавшими на него головнями, что загорался каждое мгновение, хотя гвардия и в частности саперы считали для себя вопросом чести спасение этого моста. Я оставался там с генералами гвардейских частей и адъютантами императора; нам пришлось оставаться под огненным градом, чтобы поддержать энергию людей, боровшихся с огнем. Более минуты нельзя было оставаться на одном месте; меховые шапки гренадеров тлели на их головах“».

Затем в доме Голицына нашли приют русские погорельцы и среди них шталмейстер H.A. Загряжский, служивший камергером еще при Павле I. Про Загряжского ходили самые разные слухи, в том числе и то, что он, сопровождая Наполеона в его поездках по городу, «умышленно оставшийся в Москве, прислуживает Французам и бывает часто у Наполеона, в шитом своем мундире», а на мундире этом красуется Орден Почетного легиона. Коленкур же писал, что «шталмейстер императора Александра Загряжский, который остался в Москве, надеясь спасти свой дом, заботы о котором составляли смысл всей его жизни».

Послевоенное расследование установило, что Загряжский «лишился от пожара и разграбления двух своих домов» и сам нашел своего знакомого Коленкура с целью получить от него пропуск на выезд из Москвы. Последнее ему не удалось. Как свидетельствовал офицер-ополченец князь А.А. Шаховской, «отставной шталмейстер Загряжский никого не умилил. Хотя он и не был, как разнесся слух, в наполеоновой службе, но по прежней будто дружбе с Коленкуром в добром здоровье оставался под его покровительством в чужой Москве, для сохранения своего имущества, а может быть, и для приобретения к нему в случае им одним из русских желанного мира».125

И вот как тот же внимательный к подробностям А.А. Васькин описывает тушение французами Москвы и спасение ими русских раненых: «Русские и французы поменялись местами: первые хотели город уничтожить, вторые — спасти.

…Раненые русские солдаты, для эвакуации которых не хватило ни подвод, ни времени, были обречены на смерть вместе со всей Москвой: многие из них погибли, так и не сумев выбраться из охваченных огнем домов. Иногда французы сами спасали русских раненых. Бургонь описывает такой случай. В поисках продовольствия он вместе с сослуживцами оказался в набитой всякой всячиной бакалейной лавке, в одном из помещений которой находились тяжелораненые русские: „Пять канониров гвардии с раздробленными ногами. Всех их было семнадцать человек, многие были азиаты, — их легко было отличить по манере кланяться“. Они были даже не в состоянии принести себе воды и попросили об этом французов.

Нагрузив доверху найденные поблизости кареты продуктами, французы хотели было уже ехать, пока не увидели, что к дому, где оставались русские раненые, приблизились какие-то вооруженные люди. У одного из них в руках была пика, у другого — сабля, у третьего — факел. Это были поджигатели: „Увидав это, мы пронзительно вскрикнули, чтобы испугать троих негодяев, но, к нашему удивлению, ни один не двинулся с места; они спокойно смотрели, как мы подходили, и тот, что был вооружен пикой, встал в горделивую позу с намерением защищаться. Но подойти нам было довольно трудно; с нами не было сабель. Капрал подоспел, однако, с двумя пистолетами, найденными в комнате у раненых. Он дал мне один из пистолетов, а другим собирался уложить человека с пикой. Но я пока остановил его, избегая поднимать шум, из опасения, чтобы нам не пришлось навязать себе на шею еще большее число противников.

Тогда один бретонец из числа наших людей схватил небольшое дышло от экипажа и, вертя его в руке, как тросточку, пошел на противника, тот, не умея сражаться таким способом, скоро свалился с перешибленными ногами. Падая, он испустил пронзительный крик; расходившийся бретонец не дал ему времени вскрикнуть еще раз и нанес ему в голову удар до того сильный, что пушечное ядро не могло бы оказать большего действия. То же самое он собирался с двумя другими, но мы остановили его. Человек, державший в руках зажженный факел, ни за что не хотел его выпускать, он побежал со своей горевшей головней во внутрь дома, двое наших людей бросились за ним. Потребовалось не меньше двух ударов саблей, чтобы вразумить его.

Но в самый момент отъезда мы вдруг увидели, что огонь охватил дом. Мысль, что несчастные раненые должны погибнуть в мучительных страданиях, заставила нас остановиться и поспешить к ним на помощь. Немедленно мы отправились туда, оставив всего троих людей стеречь экипажи. Мы перетащили бедных раненых в сарай, стоявший отдельно от главного здания. Вот все, что мы могли для них сделать…

Не успели мы сделать и двадцати пяти шагов, как несчастные раненые, которых мы только что перетащили на новое место, завопили благим матом. Опять пришлось остановиться и узнать, в чем дело. Капрал отправился с четырьмя людьми. Оказывается, загорелась солома, сваленная кучами во дворе; огонь уже добрался до того места, где лежали несчастные. Капрал со своими людьми сделал все возможное, чтобы предохранить их, но, по всей вероятности, они так и погибли“».126

И тот же исследователь продолжает цитировать мемуары очевидца — французского офицера: «Мы услыхали голоса женщин, звавших на помощь по-французски; мы вошли в дом, откуда слышались крики, думая, что это маркитантки армии в драке с русскими. Войдя, мы увидали разбросанные в беспорядке разнообразные костюмы, показавшиеся нам очень богатыми, и навстречу нам вышли две дамы, взволнованные и растрепанные. При них был мальчик лет 12–15; они умоляли нас оказать им покровительство против солдат русской полиции, которые хотели поджечь их жилище, не дав им времени унести свои пожитки, между коими была одежда Цезаря, шлем Брута, латы Жанны д’Арк; дамы объяснили нам, что они актрисы (очевидно, это были артисты французской труппы в Москве — прим. мое, Е.П.), что мужья их поневоле должны были уйти в поход вместе с русскими. Мы воспрепятствовали пока поджогу дома, забрав с собой русских полицейских; их было четверо».127

Итак, снова мы слышим о русских поджигателях-полицейских! Эти озверевшие существа исполняли преступный приказ полоумного Ростопчина — и не щадили ни женщин, ни детей!

Чем же занимались «оккупанты» в брошенной и преданной собственным правительством и жителями Москве? Мы уже знаем, что они спасали русских раненых и русских детей (в т. ч. из Воспитательного дома), но что еще (всё же враги)? К примеру, «была произведена тщательная уборка овощей. В районе двух — трех лье от города убрали картофель и сено, сложенное в многочисленных стогах…».128 Уже упомянутый Ф.-П. де Сегюр рассказывает о развлечениях: «Среди развалин устроили даже театр, были призваны из Парижа лучшие актеры. Один итальянский певец приехал, чтобы воспроизвести в Кремле „Тюильрийские вечера“».129

Созданный Наполеоном всесословный Муниципалитет (он опередил российскую историю почти на двести лет!) пытался наладить существование разрушенного города. Началась деятельность по возобновлению работы фабрик и мануфактур, по устройству торговых точек; было распространено обращение к крестьянам подмосковных сел, в котором объяснялось, что французы им не враги, что они могут спокойно жить и торговать своим урожаем (в науке это называется «рыночной экономикой»: она могла бы появиться еще 200 лет назад…). Уже хорошо зная колоссальные государственные и административные таланты Наполеона и проведенные им реформы, мы можем уверенно предположить, что останься он здесь правителем (что не было его целью ни в один из периодов ни до, ни во время, ни после кампании!), Москва бы точно управлялась куда эффективней, чем любой из городов Российской империи на столетие вперед…

Российские власти сбежали, и Наполеон был вынужден заново изобретать цивилизацию. Необходимо было налаживать жизнь оставшихся горожан, помогать раненым и пострадавшим от поджога, восстанавливать дома и мануфактуры, устроить снабжение армии. Московский муниципалитет был учрежден 24 сентября стараниями гражданского интенданта «города и провинции» барона Жана Батиста Бартелеми Лессепса (1766–1834) и при участии московского купца Я.А. Дюлона и лектора французского языка (магистра Московского университета) Ф. Виллерса. Городской головой стал купец первой гильдии П.И. Находкин (1746–1818). Важнейший факт: впервые в российской истории появилась мэрия как всесословный орган! Показательно и то, что Наполеон особо заботился об уважении к местной религии и к нуждам простых горожан.

Рассмотрим структуру Муниципалитета. Он делился на 6 отделений (каждое во главе с товарищем /заместителем/ городского головы): Первое отделение — надзор за содержанием дорог, улиц и мостовых (товарищ головы — Дюлон; помощники — Г. Фе, И.П. Исаев, В.Ф. Коняев); Второе — надзор за госпиталями «и попечение, чтобы Богослужению было уважение» (товарищ головы — московский купец Первой гильдии П.И. Коробов; помощники — Г.Н. Кольчугин, И. Кульман, И.К. Козлов); Третье — надзор за «состоянием ремесленников и назначение им удобного места для беспрепятственного занятия своею работою» (товарищ головы — учитель рисования Е. Меньян /Маньян/; помощники — П.И. Находкин, Арбильон /Лардильон/, Х. Донорович, затем И. Переплетчиков); Четвертое — обеспечение размещения войск и квартирования (товарищ главы — московский именитый гражданин по ученой части Ф. Фракман; помощники — Ф. Брион /Бриан/, А. Келлер, В.Ю. Бородин); Пятое — общая безопасность, спокойствие и правосудие (товарищ головы — сын купца Первой гильдии Н.Н. Крок; помощники — Х. Штельцер, Е. Мерман, И.П. Дронов); Шестое — продовольствие бедных и попечение больных (товарищ головы — надворный советник, служивший в Вотчинном департаменте А.Д. Бестужев-Рюмин; помощники — А.Я. Конюхов, И. Переплетчиков, А. Сущов). В ходе работы Муниципалитета его состав менялся.130

Итак, разные нации, профессии и сословия были объединены! Таким невероятным событиям могла позавидовать любая «буржуазная революция» (долгая, с кровью и хаосом) — только здесь не понадобилось нескольких лет якобинства или военного коммунизма: демиург просто привнес цивилизацию. Но, как мы знаем, ненадолго: скоро Москва была от нее спасена.

Мы наблюдаем буквально «машину времени»: в стране «рабов и господ» несколько недель длилась совсем иная «формация». В связи с темой продажи людей как животных (как сбывают вещи), можно вспомнить о том, что не только в России, но и в Европе наполеоновская армия и администрация были первыми, кто стал обращаться с низшими сословиями как с людьми (хотя, подчеркну, положение рабов в России было принципиально, качественно хуже, чем жизнь крестьян в других феодальных странах Европы). Отнюдь не склонный льстить Наполеону профессор истории Университета штата Миннесота Дэвис Уильям Стирнс справедливо пишет: «Для несчастных крестьян многих областей Италии и Германии французская администрация часто оказывалась первой справедливой и эффективной властью в их жизни. И все эти успехи были достигнуты меньше чем за десять лет, к тому же во время непрерывных войн, когда император тратил свои основные силы на мощные удары по врагу и дипломатические заботы. Значит, все эти (выше данного рассуждения автор подробно описывает выдающиеся достижения Наполеона в сфере развития экономики, администрации и законотворчества — прим. мое, Е.П.) крупные общественные проекты сильнее и ощутимее всех слов, которые кто-либо может написать, свидетельствуют о том, каким необыкновенно деятельным был Корсиканец, и о многосторонности его гения».131

Особое внимание Наполеон уделил устройству жизни местных погорельцев и калечных русских солдат, распределяя их по уцелевшим домам (а иногда — дворцам!).132 Еще объезжая поле Бородинского сражения по его завершению великий полководец-победитель произнесет свою знаменитую фразу: «После битвы нет врагов, есть только люди» (этим он увещевал своих приближенных оказать помощь всем раненым русским).

О, как же подобное контрастирует с тем, что устроили казаки и некоторые подмосковные крестьяне, когда Наполеон оставил город: они набрасывались на немногих оставшихся в Воспитательном доме тяжелораненых Великой армии, обкрадывали их, а затем избивали и бросали в ямы с нечистотами. Директор этого приюта (спасенного вместе с русскими детьми от пожара Наполеоном и его гвардейцами!) И.А. Тутолмин пытался воспрепятствовать этому скотству, но ему удалось уберечь всего несколько человек.133

А теперь почитаем записки человека невысокого звания — А.К Кузьмина. Он описывает, как «народ-богоносец» при случайной удобной оказии расправлялся с безоружными людьми (нарушая все «заповеди Христовы» и нормы поведения европейской цивилизации уже начала девятнадцатого века): «Нахватаем их человек десяток и поведем в этот лесок. Там раздадим им лопатки да и скажем: ну, мусье! Ройте себе могилки! Чуть кто выроет, то и свистнешь его дубинкой в голову…»134

Но пока вернемся к гению, временно поселившемуся в Кремле. Личный секретарь Наполеона барон А. Фэн вспоминает: «Парижская эстафета прибывала через восемнадцать дней (то есть именно за этот срок посыльный успевал доехать до Москвы из Парижа; иногда это происходило быстрее, за 14 суток — прим. мое, Е.П.); регулярно приезжали курьеры, и в Кремле не проходило и дня без новых вестей из Франции.

…В Париже возводились новые здания, еще более украшавшие столицу его империи. В годовщину 15 августа (День рождения Наполеона — прим. мое, Е.П.) были заложены дворцы Изящных искусств, Архива и Университета.

…Кроме эстафет, в императорскую квартиру прибывали также почтовые кареты, и каждую неделю аудиторы Совета министров приезжали с отчетами министров и увозили их сразу по утверждении, и, таким образом, происходило все управление текущими делами.

Возобновилась и корреспонденция со всеми европейскими дворами. Только сношения с Соединенными Штатами страдали от чрезмерной удаленности. После начала англо-американской войны императору не терпелось еще теснее привязать к себе американцев, и он хотел помочь им всеми возможными для него способами».135

Вместе с тем Фэн отмечает и неудачи маршалов Наполеона, сражавшихся против вторгшихся в Испанию англичан (именно это и станет одной из главных причин отбытия Наполеона из России во Францию!): «Зато из Испании приходили неутешительные вести. Все ждали, что последует за битвой при Саламанке. Лорд Веллингтон проник в самое сердце страны. 12 августа Мадрид открыл ему свои ворота…»136

Все это нам лишний раз напоминает о том, что война 1812 года — это война 6-й антифранцузской коалиции против Наполеона и его империи на всех фронтах (Англия помогала России в войне на море и в Испании, а также «ленд-лизом»).

Поразительная работоспособность, всегда свойственная Наполеону, проявилась и в Москве. Он действительно лично проверял все главные счета огромной империи — его мозг работал вместо тысячи аналитиков. Все время Русской кампании Наполеон разрабатывал, уточнял и подписывал сотни указов, которые незамедлительно печатались на отдельных листах в Париже (несколько подобных документов есть и в моей личной коллекции). Среди прочего 15 октября 1812 г. был утвержден и знаменитый «московский» Устав (из 87 пунктов) театра «Комеди Франсез», который действует и поныне! Какой контраст являет это деятельное чудо эволюции в сравнении с ленными и пустыми его противниками: Александром I и его нерадивым командующим Кутузовым.

Но театральное искусство радовало французов не только в Париже, но и в капитулировавшей Москве. Директором труппы стала Аврора Бюрсе (она также иногда писала простенькие пьесы), а режиссером — ее брат Луи Антуан Домерг по прозвищу Сент-Арман (1780-е — 1840-е), которые уже работали в России с 1808 года.137 Материальным обеспечением процесса (в пожаре погибло все имущество труппы) занялся Префект двора барон Л.Ф. де Боссе (1770–1835) и Главный интендант армии граф Империи Гийом Матьё Дюма (1753–1837). Спектакли проходили на сцене популярного у московской знати домашнего театра генерал-майора П.А. Позднякова (Познякова) на Большой Никитской улице (сегодня — это дом 26/2).138 Именно здесь до войны выступал уже известный нам строитель бань С.Н. Сандунов, тут же представлял разные диковинные образы (то перса, то китайца…) и сам хозяин — П.А. Поздняков.

Первое представление прошло 25 сентября: была поставлена комедия Пьера Карле де Шамблена де Мариво (1688–1763) «Игра любви и случая» и одноактная комедия де Серона «Любовник, сочинитель и лакей». Всего же было дано 11 спектаклей — среди них: «Оглушенные, или Живой труп», «Открытая война, или Хитрость против хитрости», «Деревенский пройдоха», «Три султанши», «Любовницы Протея», «Фигаро», «Проказы в тюрьме», «Сид и Заира» и др.139 Сестры Ламираль с успехом исполняли дивертисменты из русских плясок. Сам Наполеон здесь не появлялся (хотя и утверждал репертуар!): специально для него в Кремле были устроены концерты выдающегося певца — контртенора (кастрата) Л. Тарквинио. Стендаль отмечал, что в Москве скучно, но «Зато у нас здесь Тарквинио, один из лучших теноров».140

Наверное, никогда ранее или позднее театр так не отвечал высокому эпитету «храм искусств»: за неимением иных вариантов занавес сшили из риз, брошенных убежавшими из Москвы священниками, партер освещался церковными свечами — люстра также была принесена из церкви.141

Впоследствии вся труппа театра последовала за армией Наполеона — и многие погибли во время похода к Неману от обморожения (или были убиты казаками). После выхода Великой армии из Москвы особняк и театр ждала трагическая судьба: он был разграблен. Свидетельствует сам С.Н. Сандунов: «Из русских ничего не сделаешь. Лишь только облетела московские окрестности молва, что французов нет в Москве, со всех сторон нахлынули крестьяне с возами. Поднялся ужасный грабеж… С горы, мимо моего дома, неслось повозок до сорока… Навстречу им спешили крестьяне с пустыми возами. Завязался бой, засвистели кистени, дубины, вилы и ружья. Казалось, что злые духи вынырнули из адских пропастей. Раздался крик, вопль, гул и кровь полилась ручьями. Тяжело было при неприятеле, но тут было еще тяжелее. Объятый ужасом, я бросил свой дом, свои бани и бежал на Украину к знакомому нашему Палицину».142

В январе 1831 года этот уже несколько перестроенный дом посетил А.С. Пушкин: он заезжал к выкупившему здание в 1822 г. князю Н.Б. Юсупову (1750–1831). После переворота 1917 г. над особняком были достроены еще два этажа.

Наполеон часто проводил парады на Красной площади (выражаясь современным языком российских СМИ, он «крестил дружину» — значит, французы имеют право на?..): этому красочному зрелищу способствовала хорошая погода и праздничное настроение солдат-победителей в генеральном сражении, которых император награждал орденом Почетного легиона.143 Сегодня собственноручно подписанные императором Наполеоном Декреты о награждении орденом Почетного легиона офицеров, унтер-офицеров и солдат Великой армии за сентябрь — октябрь 1812 г. хранятся в РГВИА.144Знаменитый современник событий — журналист, историк, переводчик Николай Алексеевич Полевой (1796–1846) — пишет в своей 5-томной «Истории Наполеона»: «В Москве Наполеон каждый день присутствовал при разводах своей гвардии в Кремле и осматривал полки, приходившие поочередно из окрестностей столицы на площадь перед Ильинскими воротами».145

Уже упомянутый Е.А. Харузин вспоминает: «Наполеон как администратор на третий день своего вступления в Москву распорядился назначить своего губернатора, полицмейстеров и прочих должностных чинов; да в том беда: нечем им было распоряжаться…

Полицейский порядок ограничивался только дозором троекратных конных патрулей, имевших приказание подбирать шатавшихся не в указанные часы солдат…

Вскоре появились на перекрестках и углах домов печатные афиши на французском и, с грехом пополам, на русском языках, приглашавшие жителей открывать лавки и торговать, не опасаясь насилия, а подгородние крестьяне созывались на базары, с жизненными продуктами».146

Итак, Наполеон заново организовал жизнь москвичей, обеспечил безопасность и старался организовать подобие рыночной экономики — одно слово: чудовище!

Менталитет раба (в данном случае — крепостного) — это покорность любому хозяину: если сегодня пришел некий Наполеон — значит, ему и владеть (какая уж тут «Отечественная» война?!). Еще к столетнему юбилею войны (в 1912 году) русский историк В.Р. Апухтин опубликовал важный документ о поведении крестьян Московской губернии (однако на следующие 100 лет его забыли), который нам еще следует изучать в будущем:

«Жителей русских губерний к французскому государю Наполеону. Государь! Бог хотел, чтобы русский народ не был больше крепостной и употребил для этого силы ваши. Этот народ беден и его обижают благородные люди. Он видит как птицы и все другие на воле бывают, когда в этом государстве мужики, впервое богатство наций крынасний [?] и нету у них защитника. Наши бары продают нас с родителями или по отдельности, обменивают нас, продают нас как животных или отдают нас в уплату своих долгов. Выбор нами жен и мест жительства нам не позволено; и в награждение за нашу хорошую службу им нас палкой дерут, а жизнь не отнимают только оттого, что она им нужна. Поэтому из-за написанного здесь хвалить нас будут [?], что мы желаем под новое государство идти, которое, пуская нашу веру [?], может нас защищать. И так остается нам благодарить Бога, что он нам дал способ Вашему Величеству, как защитнику народов, объявить, что мы его просим на волю нас отпустить, уверяя его в нашей верности…. можете увериться в нашей верности из того, что мы нашим тиранам верны были. Руса [Россия? Руза?], 30 сентября [12 октября по н.с. 1812 года].

Филипп Никитин, Иван Долов, Григорий Сафонов, Григорий Нестеров, Алексей Астапов, Алексей Калинин, Сидор Комаров, Василий Брюшков, Иван Смирнов, Дмитрий Нестеров, Иван Скачков, Яков Борисов, Ефим Мячин. Илья Кириков, Сергей Сарапкин, Яков Антонов и Петр Сарапкин».147

Как известно, многие русские поджигатели Москвы были схвачены с поличным и преданы суду. Наполеон прекрасно знал детали преступления, совершенного Ростопчиным. И здесь нам интересно вспомнить обстоятельства встречи Наполеона с Иваном Алексеевичем Яковлевым (1767–1846). Несколько слов о последнем: этот богатый помещик происходил от Андрея Кобылы (как и царская династия Романовых). Но более всего его прославил незаконнорожденный сын — легендарный публицист, философ и писатель Александр Иванович Герцен (даты и места его жизни и смерти весьма метафоричны для нашего сюжета: 6 апреля 1812, Москва — 21 января 1879, Париж). Его матерью была 16-летняя немка Генриетта-Вильгельмина-Луиза Гааг: дочь мелкого чиновника, делопроизводителя в казенной палате в Штутгарте. Поскольку брак родителей не был оформлен, сын носил фамилию, изобретенную отцом: «Герцен» — «сын сердца» (от нем. Herz). Таким образом, первейший русский революционный писатель появился на свет в 1812 году и стал плодом любви русского родовитого помещика и простой немецкой девушки. Среди прочих «крылатых» сентенций, оставленных историкам и потомкам Герценом, особенно актуально для темы нашего исследования звучит такая: «Государство расположилось в России, как оккупационная армия. Мы не ощущаем государство частью себя. Государство и общество ведут войну».

О встрече Наполеона с И.А. Яковлевым свидетельствует барон А. де Фэн: «Среди весьма малого числа почтенных горожан, оставшихся среди руин Москвы, находился и некий г-н Яковлев, чей брат был посланником в Штутгарте (Лев Алексеевич Яковлев /1764–1839/ — российский дипломат, состоявший в 1800–1810 гг. при вюртембергском дворе — прим. мое, Е.П.). О нем сообщили императору, и он пожелал видеть его. При последующем разговоре Наполеон, все более возбуждаясь при виде дымящихся пепелищ Москвы, впал в уже привычное для него ожесточение противу Ростопчина. Со своей стороны, г-н Яковлев, сам едва не ставший жертвой случившейся катастрофы, был отнюдь не склонен оправдывать ее творцов. Беседа оживилась и приняла доверительный тон, когда собеседник упомянул о мире, на что незамедлительно последовал ответ императора: „Пусть Александр предложит начать переговоры, и я готов согласиться на них и подписать мир в Москве, как уже было в Вене, в Берлине… Я пришел сюда не для того, чтобы оставаться здесь. Поле битвы, где должны были решиться наши разногласия, находилось в Литве, зачем же было так отдалять его? …После Смоленска на моем пути встречались только горящие города и селения. Ваш патриотизм — это своего рода помешательство. Даже Петр Великий назвал бы вас варварами, а что он сказал бы, вдыхая пепел Москвы? Горячечный бред Ростопчина хуже десяти проигранных баталий, но какая польза от пожара? Я все так же остаюсь в Кремле. Вокруг достаточно уцелевших домов, где поместятся мои генералы, а в подвалах найдется изобилие припасов для солдат. Но опять-таки, я пришел не для того, чтобы оставаться здесь. Одно слово Александра, и я остановился бы перед воротами Москвы, объявив ее нейтральным городом. …Мир, заключенный без всяких посредников, не заставил бы себя ждать, если бы он сказал, как в Тильзите, что его жестоко обманули, и тогда все было бы забыто!.. Но вы сами видите, каково нынешнее положение. Сколько пролито крови!“».148

⇐ Предыдущая 127 128 129 130 131132133 134 135 136 Следующая ⇒