НА БАРЬЕРЕ 8 страница

Каким жестоким и бесчувственным становишься при подобных условиях! Как меняется характер человека! Я по природе своей очень люблю всех животных и всегда стараюсь не причинять им вреда. Потому-то и охота совершенно не в моем вкусе. Мне никогда не приходит в голову мысль убить какое-нибудь животное, кроме крыс и мух, — разве лишь ради поддержания жизни. Мне кажется, я вправе сказать, что при нормальных условиях я любил своих собак, и это чувство было, конечно, взаимным. Но данные условия были ненормальны. А, может быть, я сам был ненормален? Часто потом я думал, что так оно и было на самом деле. Ежедневная изнурительная работа и цель, отказаться от которой я не хотел, сделали меня жестоким. Конечно, я был жесток, заставляя этих пять скелетов тянуть чересчур тяжело нагруженные сани. До сих пор я не могу забыть «Тура» — большую превосходную гладкошерстную собаку, издававшую во время пути жалобный вой, чего обыкновенно никогда не услышишь от собаки на работе. Я никак не мог понять причины этого. А может быть, не хотел понимать. Собаку гнали вперед — вперед, пока она не упала. Когда мы потом разрезали ее тушу на части, то увидели, что вся грудь собаки состояла из сплошного нарыва!

Полуденная высота солнца показала, что мы находимся на 81°54'30'', поэтому мы прошли еще десять километров к югу и разбили свой лагерь в три с половиной часа дня на 82° южной широты. За последнее время у нас постоянно было такое впечатление, что барьер повышается, и по общему убеждению мы должны были теперь находиться на высоте 430 метров, поднявшись значительно вверх по пути, идущему к полюсу. Я лично считал, что местность дальше к югу постепенно повышается. Все это однако было, как показали потом измерения высоты, лишь воображением.

Итак, мы достигли своей самой южной широты за эту осень и потому были вполне довольны. Нами было оставлено здесь 620 килограммов провианта — главным образом, собачьего пеммикана. В этот вечер мы больше ничего не делали, а только отдыхали. Погода была холодная, ясная и тихая, –25°. Пройденное за последний день расстояние — 22 километра.

Следующий день мы провели на месте, строили склад и отмечали его. Отметка производилась таким же образом, как и на 81° южной широты, с той лишь разницей, что на верхних концах ящичных досок, которыми мы здесь пользовались, был небольшой лоскут темно-синей материи, чтобы эти знаки были более заметны. Мы очень тщательно укрепили этот склад, чтобы быть уверенными, что он устоит в случае плохой погоды в течение зимы. Я оставил здесь также и свои сани, считая невозможным доставить их домой на своей упряжке. А кроме того лишние сани могли бы потом нам пригодиться на этом месте.

Склад, высотой в 4 метра, был отмечен высоким бамбуковым шестом с флагом, так что его можно было видеть издалека.

Десятого марта мы отправились в обратный путь. Своих собак я поделил между Вистингом и Хансеном. Но от этих «ходячих скелетов» им было мало проку, одна только морока! Остальные три упряжки держались хорошо. Упряжка Хансена почти совсем не пострадала; упряжка Вистинга считалась самой сильной, но его собаки очень исхудали. Однако, они справлялись хорошо. Сани Вистинга были тоже перегружены. Они были даже еще тяжелее моих. Животные Иохансена, первоначально считавшиеся самыми слабыми, в дальнейшем оказались выносливыми. Они не были рысаками, но никогда не отставали. Они придерживались правила: «ну, если я не дойду сегодня, так приду завтра». Все они вернулись домой.

Раньше мы думали, что наш обратный поход будет протекать со всеми удобствами — так, нечто в роде санной прогулки. Но при данных обстоятельствах об этом не могло быть и речи. Нам пришлось удовольствоваться передвижением на своих на двоих. Собакам было вполне достаточно и пустых саней. В тот же день мы прошли сорок восемь километров и дошли до того места, где был оставлен ящик с пеммиканом; здесь мы и разбили свой лагерь. Холодная, пронизывающая погода при –32°. Эта погода совсем доконала моих собак. Вместо того, чтобы отдохнуть, они всю ночь дрожали и мерзли. Жалко было смотреть на них. Утром их пришлось подымать, чтобы поставить на ноги. У них не было сил даже на то, чтобы подняться на ноги. Проковыляв таким образом и согревшись, они стали чувствовать себя лучше. Во всяком случае, они уже могли идти наравне со всеми.

На следующий день мы сделали сорок километров. Температура была –36°. Двенадцатого мы миновали склад на 81° южной широты. Большие торосы на востоке были в этот день хорошо видны. Нам удалось запеленговать их, что могло пригодиться впоследствии при определении местонахождения склада. В этот день мы прошли сорок километров. Температура была –39, 5°.

Тринадцатое марта началось при тихой и хорошей погоде, но в половине одиннадцатого утра начался свежий ветер с востока-юго-востока с густой метелью. Чтобы не потерять своего следа, по которому мы шли до этих пор, мы остановились лагерем переждать непогоду. Ветер завывал. Буря сильно качала палатки, но не могла повалить их. На следующий день ветер задувал по-прежнему и с той же стороны, и мы решили переждать еще один день. Температура, как и всегда при ветре с этой стороны, была всего –24°C.

Только в половине первого дня пятнадцатого ветер настолько стих, что мы могли двинуться в путь. Но какое перед нами открылось зрелище! С чего начать, чтобы привести в порядок весь этот хаос? Сани совсем заметены снегом. Кнуты, лыжные крепления и упряжь по большей части обгрызены. Да, нечего сказать, красивое зрелище! К счастью, у нас было много альпийских веревок, и мы починили ими упряжь. Запасными свиными ремнями были починены лыжные крепления. Но хуже дело обстояло с кнутами. Хансену, ехавшему впереди, на всякий случай нужен был хоть какой-нибудь сносный кнут. Для других это было не так уж важно, хотя иной раз все же могло быть и довольно скверно. Так или иначе, но у Хансена все-таки оказался какой-то кнут, которым он и действовал. Кто-то другой вооружился палаточным шестом; им он пользовался до самого «Фрамхейма». Сначала собаки ужасно боялись такого чудовищного кнута, но вскоре поняли, что достать их этим шестом — напрасный труд, а потому в конце концов не обращали на него ровно никакого внимания.

Наконец, все как будто бы было приведено в порядок. Оставалось только поднять собак и поставить их на места. Большая часть из них уже была настолько равнодушна, что позволила снегу совсем занести себя. Но мало-помалу нам удалось отыскать их всех и поднять на ноги. Однако, «Том» отказался наотрез. Невозможно было поставить его на ноги; он лежал и жалобно скулил. Оставалось только прикончить его. Огнестрельного оружия у нас с собой не было, поэтому пришлось убить собаку топором. Это было легко. Собака издохла бы и от меньшего, чем удар топора.

Вистинг взял собачий труп на свои сани, чтобы довезти его до следующей стоянки и там разделить.

День был пасмурный и холодный. Туман и метель с южным ветром при –26°C. Однако, нам посчастливилось сразу же по выезде найти свои следы, и мы могли идти по ним. «Лурвен» — лучшая собака Вистинга — упала во время перехода и издохла на месте. Это тоже была одна из тех собак, которая работала, напрягая все время свои силы. Ей ни разу не приходила в голову мысль как-нибудь изловчиться, хотя бы на минуту. Она тащила, тащила, пока смерть не скосила ее. Все сантименты были давно уже оставлены. Никто и не подумал о том, что хорошо бы почтить «Лурвена» за его заслуги. Кожа да кости, из которых он теперь состоял, были разрублены на части и поделены между товарищами пса.

Шестнадцатого марта мы прошли двадцать восемь километров. Температура была –34°C. «Йенса», одного из моих чудесных «трех мушкетеров», пришлось целый день везти на санях Вистинга. Он был слишком слаб, чтобы идти дальше. Вечером мы хотели разделить «Тура» между его товарищами, но не сделали этого из-за нарыва, который был у него на груди. Мы положили труп в пустой ящик и зарыли его. Ночью нас разбудил ужасный шум. Собаки отчаянно дрались, и по их вою можно было легко понять, что дело идет о пище. Вистинг, который умел всегда раньше других выбраться из спального мешка, сейчас же очутился на месте битвы. Оказалось, что собаки откопали «Тура» и теперь собирались им угощаться. Очевидно, они были не особенно разборчивы в пище. Вистинг снова закопал труп, и мы мирно провели ночь.

Семнадцатого был трескучий мороз — минус 41° и холодный ветер с юго-востока. «Лассесен» — одна из моих собак, шедшая без упряжи за санями, осталась в это утро на лагерной стоянке. Мы хватились ее только днем. «Расмус», один из «трех мушкетеров», пал в этот день. Подобно «Лурвену», этот пес вез сани до самого конца. «Йенс» был очень плох и не мог есть. Вистинг вез его. В этот вечер мы дошли до своего склада на 80° южной широты и смогли выдать собакам двойные порции. За день пройдено тридцать пять километров.

Местность вокруг изменилась за время нашего отсутствия. По всем направлениям виднелись большие, высокие сугробы. На одном из ящиков склада Бьолан написал нам краткое приветствие. Кроме того, мы нашли и поставленный по уговору с Хасселем знак — снежную глыбу на вершине склада в знак того, что наши товарищи прошли здесь и все оказалось в порядке.

Мороз упрямо держался. На следующий день было –41°. В этот день нам пришлось прикончить последних двух из «трех мушкетеров» — «Улу» и «Йенса». Жаль было тянуть дольше их существование. С ними со страниц нашей истории исчезают и «три мушкетера». Это были три неразлучных друга. Все трое почти совсем черные. На Флеккере, у Кристиансанда, три наши собаки провели несколько недель, до того как мы забрали их на судно; «Расмус» убежал, и поймать его было невозможно. Когда его переставали ловить, он всегда приходил и ложился около своих двух друзей. Только за несколько дней по погрузки собак на судно нам удалось изловить «Расмуса». Он был тогда почти совсем диким. Все трое были привязаны на мостике «Фрама», где должна была находиться моя упряжка, и вот с этого дня и начинается мое более близкое знакомство с этой троицей. Первый месяц они не подпускали к себе близко. Я ласкал их длинной палкой, почесывая им спины. Таким образом, я вкрался в их доверие, и мы стали большими друзьями. Однако, на борту судна они были грозной силой. Где бы ни появлялись эти три разбойника, там сейчас же устраивался скандал. Они любили драться. Это были самые быстрые наши собаки. Когда мы ездили наперегонки на пустых санях вокруг «Фрамхейма», никто не мог поспеть за этой тройкой. Я всегда был уверен, что перегоню всех, когда у меня в упряжке бывали эти три собаки.

На «Лассесена», покинутого нами в это утро, я совсем уже махнул рукой, и мне его было очень жаль, так как это было самое сильное и послушное животное.

Поэтому я страшно обрадовался, когда он вдруг опять появился у нас, и, по-видимому, бодрый и сильный. Мы решили, что он снова вырыл «Тура» и сожрал его. Ведь только пища и могла оживить его. От 80° южной широты до дому он отлично работал в упряжке Вистинга.

В этот день мы извлекли для себя замечательный опыт, который мог пригодиться нам в будущем. Компас на санях Хансена, всегда бывший самой точностью, вдруг начал показывать неверно, во всяком случае его показания не совпадали с пеленгом солнца, светившего, к счастью, в этот день. Мы изменили свой курс в соответствии с пеленгом. Вечером, когда мы занесли в палатку свои вещи, оказалось, что мешок с ножницами, гвоздями, иголками и т. п. лежал рядом с компасом. Нет ничего удивительного, что компас возмутился!

Девятнадцатого марта ветер с юго-востока и температура –43°. «Довольно свежо» — читаю я заметку в своем дневнике. Вскоре после утреннего выступления в путь Хансен увидал наш старый след. У него необычайное зрение! Он всегда видел все раньше других. Бьолан тоже видел хорошо, но ему далеко было до Хансена. Дорога домой была теперь легкой, и мы уже видели ее конец. Однако, на другой день поднялся сильный ветер с юго-востока и заставил нас остановиться. Температура была –34°.

На следующий день, как всегда бывало при юго-восточном ветре, температура поднялась. Двадцать первого марта утром мы проснулись при –9°. Да, это была значительная перемена, и не неприятная! Довольно мы натерпелись от морозов в сорок градусов. В эту ночь погода была удивительная. Сильнейшие порывы ветра с востока-юго-востока и совершенно тихо в промежутках между шквалами. Как будто они налетали с какой-то возвышенности. По пути на север в этот день мы прошли флаг № 6 и таким образом узнали, что находимся в восьмидесяти пяти километрах от «Фрамхейма». Вечером разбили лагерь в шестидесяти километрах от станции. Мы рассчитывали пройти это расстояние дня в два, так как собаки очень устали. Но вышло иначе. Утром мы потеряли свой старый след и прошли потому слишком далеко к востоку, поднявшись по ранее упоминавшейся возвышенности. Вдруг Хансен кричит, что он видит впереди что-то необыкновенное — что именно, он не знал хорошенько. В таком случае пришлось искать ответа у того, кто видел гораздо лучше Хансена: у моего бинокля. Итак, был вынут бинокль, старый милый бинокль, служивший мне так много лет. Да, действительно, видно что-то странное! Внизу виднелась, по-видимому, Китовая бухта, но что это такое черное, что двигалось там взад и вперед? «Это наши товарищи на охоте за тюленями», — предположил кто-то.

Все согласились. Да, конечно, это было так ясно и отчетливо видно, что тут не могло быть никакой ошибки.

— Я вижу сани, а вот еще сани, а вот и третьи!

Мы чуть не плакали от восторга, любуясь их прилежанием.

Вот они исчезают! Нет, опять видны. Странно, как эти парни то вынырнут, то пропадут. Оказалось, что это «Фрамхейм» предстал пред нами со всеми своими палатками. Парни наши преспокойно отдыхали после сытного обеда. Пришлось отереть навернувшиеся на глаза слезы. Теперь мы спокойно могли обсудить свое положение. Вот здесь «Фрамхейм», здесь мыс «Манхюэ», вот Западный мыс и, значит, мы зашли слишком далеко на восток.

— Ура, мы будем во «Фрамхейме» в половине восьмого вечера! — закричал один.

— Да, приходится успокоиться на этом! — воскликнул другой.

Мы двинулись в путь, взяв направление прямо на середину бухты. Должно быть мы забрались довольно высоко, потому что теперь неслись вниз под гору с такой быстротой, что в ушах свистело. Бегущий впереди не мог поспевать. Он на ходу вскочил на одни из саней. Хансен усердно занимался изготовлением кнутовища, когда вдруг началась гонка. Я мельком увидел его. В это время самое заметное место занимали его подметки. Я же лежал на санях Хансена, покатываясь со смеху! Положение было чересчур забавным. Хансен поднялся, когда проезжали последние сани, и успел броситься на них. У подножья холма мы все сбились в одну кучу: собаки и сани лежали друг на дружке!

Последняя часть пути была довольно длинной. След, потерянный нами ранним утром, мы теперь нашли снова. Одна за другой сушеная рыба высовывалась из-под снега и вела нас прямо вперед. До «Фрамхейма» мы доехали в семь часов вечера — на полчаса раньше, чем рассчитывали. Это был переход в 60 километров — не так уж плохо для измученных собак! Из всей моей упряжки уцелел один лишь «Лассесен». «Уден», отосланный мною домой с 81° южной широты, издох по возвращении домой. Всего мы потеряли за время похода восемь собак. Восемь собак Стубберуда подохли вскоре по возвращении домой с 81° южной широты. Вероятно, главной причиной был все-таки мороз. Я с уверенностью могу сказать, что, будь у нас умеренная температура, собаки справились бы.

Трое наших товарищей, вернувшиеся с 81° южной широты домой, были вполне здоровы. Правда, в последний день им не хватило спичек и пищи, но на крайний случай у них все-таки были еще собаки. Со времени возвращения домой они застрелили, перевезли, разрезали на части и убрали пятьдесят тюленей — прекрасно проделанная работа!

Линдстрем за время нашего отсутствия был неутомим. Он все привел в полнейший порядок. В выкопанном вокруг дома ходе он устроил в снегу полки и перенес туда нарезанное тюленье мясо. Только тут было достаточное количество бифштексов для всех нас на все время, которое мы должны были провести здесь. По внешним стенам дома, которые образовывали другую стену хода, он прибил полки, и там были сложены всевозможные консервы. Это было так прекрасно устроено и находилось в таком порядке, что можно было доставать с закрытыми глазами все, что угодно. Здесь было отдельно сложено соленое мясо и сало, в другом месте лежали рыбные консервы — клецки. А вот здесь поблескивала этикетка карамельного пудинга — вероятно, и все другие банки с пудингом были где-нибудь поблизости. Так и есть, вот они стоят рядком, как солдаты в шеренге.

О, Линдстрем, долго ли продержится этот порядок? Конечно, с этим замечанием я в глубокой тайне обратился к самому себе! Я перелистываю свой дневник. В четверг, двадцать седьмого июля, я нахожу следующие строки:

«В провиантском коридоре теперь полный хаос. Как мне вспоминаются те дни, когда без фонаря или без лампы можно было найти все, что угодно! Стоило только протянуть руку за плумпудингом, и наверняка в руке оказывался плумпудинг! И так можно было достать все в департаменте Линдстрема. А теперь — боже ты мой! Мне стыдно рассказывать, что случилось со мной вчера. Я отправился туда в полнейшем неведении существующего теперь положения вещей, света со мной, конечно, не было — ведь все стояло по местам. Я протянул руку и схватил что-то. По моему расчету, это должен был быть пакет со свечами. Но опыт не удался! То, что я держал в руке, ни в каком случае не могло быть пакетом свечей. Я ясно ощущал, что это что-то шерстяное. Я отложил предмет в сторону и прибегнул к старому, испытанному средству, — чиркнул спичкой. Знаете, что это было? Старые грязные кальсоны! А хотите знать, где я их нашел? Среди масла и конфет. „Кнуты, хомуты и съестные припасы“. Однако, тут виновен не Линдстрем. В этом коридоре все постоянно сновали взад и вперед с утра до поздней ночи и обычно впотьмах. И если им случалось по дороге уронить что-нибудь, то я не вполне уверен в том, что они останавливались, чтобы положить этот предмет опять на место».

Линдстрем выкрасил в комнате потолок белой краской. Как там было уютно, когда мы в тот вечер ввалились туда! Мошенник давно уже заметил нас, когда мы шли по барьеру. И теперь стол гнулся от всяких вкусных вещей. Больше всего нас манил к себе запах бифштекса и кофе, и в этот вечер их было уничтожено немалое количество.

Дома! Слово это звучит всегда хорошо, где бы ваш дом ни находился, — в море, на земле или же на ледяном барьере. Как мы блаженствовали и наслаждались в этот вечер!

Прежде всего мы высушили все свои меховые одежды. Они порядочно промокли. Скоро сделать это было нельзя. Вещи, подлежавшие просушке, пришлось растягивать на веревках под потолком в нашей комнате, а там, конечно, не хватало места для всего сразу.

Мы приготовили все и ввели некоторые улучшения для своего следующего похода для устройства склада еще до наступления зимы. На этот раз целью нашего путешествия был 80° широты, куда требовалось завести 1200 килограммов свежего тюленьего мяса. Какое огромное значение будет иметь для главного путешествия, если мы сможем накормить своих псов до отвала свежим тюленьим мясом на 80° южной широты! Все понимали это и были полны рвения скорее выполнить задание. Мы снова поднажали со снаряжением. Последнее путешествие научило нас многому новому. Преструд и Иохансен нашли, например, что один двойной спальный мешок лучше, чем два одинарных мешка. Я не стану вдаваться в подробности дискуссии, которая, конечно, возникла по этому поводу. У двойного спального мешка много преимуществ, но много их и у мешка на одного человека. А потому пусть это будет делом вкуса. Впрочем, только эти двое товарищей и пожелали переменить спальный мешок. Хансен и Вистинг занялись осуществлением новой идеи, относящейся к устройству палатки. Не много понадобилось времени, чтобы все у них было готово. Эти палатки по своей форме чрезвычайно похожи на снежную хижину. Они не совсем круглы и имеют несколько продолговатую форму. У них нет плоских сторон. Для атак ветра нет никаких слабых пунктов. В наше личное снаряжение тоже были внесены некоторые улучшения.

Китовая бухта — внутренняя ее часть — от «Манхюэ» до Западного мыса теперь вся замерзла, но мористее ее расстилался широкий и темный океан. Дом наш весь был покрыт снегом. Больше всего для этого потрудился Линдстрем; пурга мало помогала ему в этом. Такое забрасывание дома снегом прекрасно способствует сохранению в нем уюта и тепла.

Наши собаки — числом сто семь — теперь больше всего походят на рождественских свиней. И даже исхудавшие за последнее путешествие начинают приходить в норму. Удивительно, с какой быстротой эти животные толстеют!

Чрезвычайно интересно было наблюдать, как отнеслись наши собаки к своему возвращению домой. Они не проявили никаких признаков удивления, когда мы пришли в лагерь. Как будто они были там все время. Правда, они были несколько голоднее, чем всегда, но в общем, такие же, как обычно. Комична была встреча «Лассесена» с «Фиксом». Оба они были неразлучными друзьями. Первый был предводителем, а второй слепо повиновался. В наше последнее путешествие я не брал с собою «Фикса», оставив его дома, так как не считал его настолько работоспособным, как это требовалось. И вот за это время он, будучи обжорой, изрядно отъелся. Я с интересом наблюдал их встречу. Не захочет ли «Фикс» воспользоваться случаем, чтобы стать предводителем? Прошло некоторое время, пока они, среди кучи всех остальных псов, не встретились, наконец, друг с другом. Встреча была очень трогательна. «Фикс» бросился к «Лассесену», начал облизывать его и выражать ему все знаки своей радости от встречи и величайшей преданности. «Лассесен» со своей стороны принимал все это чрезвычайно высокомерно, как и полагается предводителю. Без дальнейших разговоров он опрокинул своего большого, толстого друга и некоторое время стоял над ним, — очевидно, чтобы дать ему почувствовать, что он по прежнему остается неограниченным предводителем — несомненным и неоспоримым. Бедняжка «Фикс»! Он выглядел чрезвычайно приниженным, когда поднялся снова. Но это продолжалось недолго; он скоро вознаградил себя, набросившись на другую собаку, с которой знал наверняка, что справится!

Чтобы дать представление о нашей жизни, как она складывалась в это время, я процитирую описание одного из дней по своему дневнику:

«Двадцать пятое марта, суббота. Прекрасная мягкая погода — минус 14°C целый день. Совсем слабый ветер с юго-восточной стороны. Наши охотники за тюленями из той партии, что вернулись домой с 81° южной широты, уходили сегодня утром и вернулись с тремя тюленями, — всего шестьдесят три штуки с того времени, как они вернулись 11 марта. Теперь у нас совершенно достаточно свежего мяса и для нас самих, и для всех собак. Нам с каждым днем все больше и больше нравится тюлений бифштекс. Мы все охотно ели бы его за каждой едой, но из осторожности вносим некоторое разнообразие в пищу. К завтраку в восемь часов у нас теперь твердо установлено: „горячие лепешки“ с вареньем — кушанье, которое Линдстрем умеет готовить необычайно вкусно. Лучше нельзя подавать и в самом хорошем американском доме! К этому у нас еще бывает масло, хлеб, сыр и кофе. К обеду у нас по большей части подается тюленье мясо (в течение зимы мы, однако, довольно часто пользовались консервами) и десерт в виде калифорнийских консервированных фруктов, сладкого пирога или консервированного пудинга. По вечерам тюлений бифштекс с брусничным вареньем, сыр, масло, хлеб и кофе. Каждую субботу вечером — виски и сигара.

Откровенно признаюсь, что я никогда еще не переживал таких чудесных дней. Все чувствуют себя прекрасно, и у меня полная уверенность в том, что наше предприятие должно увенчаться успехом.

Какое удивительное чувство, когда выйдешь вечером из дому, увидишь мирный теплый свет лампы в окне маленькой, занесенной снегом хижины и подумаешь о том, что этот мирный и уютный дом находится на грозном и внушающем ужас барьере!

За стенами дома возятся все наши щенки — круглые, как рождественские поросята, а на ночь ложатся кучками у наших дверей. По ночам они никогда не забираются под крышу. Из них, должно быть, вырастут выносливые животные. Некоторые так толсты, что буквально переваливаются с боку на бок, словно гуси».

Первое южное сияние показалось вечером двадцать восьмого марта. Сияние это было в виде снопов лучей и лент и шло от юго-запада к северо-востоку через зенит. Оно было бледно-зеленым и красным.

Здесь мы наблюдаем много прекрасных солнечных закатов. Совершенно изумительное великолепие красок! Окрестности тоже очень способствуют красоте общей картины. Волшебная бело-синяя страна!

Выступление в последний поход для устройства склада было назначено на тридцать первое марта. За несколько дней перед тем партия охотников на тюленей выходила на лед и застрелила для похода шесть порядочных тюленей. Чтобы облегчить их, они были выпотрошены, и с них срезали ласты. Вес этих шести штук в таком виде составлял, по нашему предположению, около 1100 кило.

В назначенный день в десять часов утра последняя партия вышла в поход, для устройства склада. Она состояла из семи человек с шестью санями и тридцатью шестью собаками. Сам я не принимал участия в этом путешествии. Для начала выдалась замечательная погода, совершенно тихая и ослепительно ясная.

Когда в семь часов утра в этот день я вышел из хижины, предо мной открылось такое красивое зрелище, что я не забуду его до конца своей жизни! Все окрестности станции лежали в глубокой темной тени от возвышенного гребня, тянувшегося на восток. Но дальше к северу барьер освещался солнцем. Барьер купался в золотисто-красных лучах утреннего солнца. Отливал багрянцем, блестел золотом зубчатый ряд могучих торосов, которые ограничивали наш барьер с севера. Все дышало несказанным спокойствием и миром. А из «Фрамхейма» поднимался тихонько в воздух дымок, оповещая о том, что тысячелетние чары рассеяны...

Тяжело нагруженные путники двинулись на юг. Я видел, как они медленно исчезли за гребнем у места старта. После всей этой спешки и тяжелой работы по подготовке похода теперь наступило спокойное время. Правда, не такое уж спокойное, чтобы нам двоим, оставшимся дома, сидеть, сложа руки. Мы хорошо использовали свое время. Прежде всего нужно было привести в порядок метеорологическую станцию. С первого апреля все инструменты уже работали полным ходом. В кухне были повешены два наших ртутных барометра, четыре анероида, термограф и термометр. Для них было отведено особое удобное место в защищенном и самом дальнем от плиты углу. Для наших наружных инструментов все еще не было никакого отдельного помещения. Но помощник заведующего поспешно занялся его постройкой. Он оказался таким расторопным, что к возвращению партии, устраивавшей склад, на возвышенности уже стояла отличная инструментальная будка, выкрашенная в белый цвет, от которой на далекое расстояние исходило сияние. Флюгер, — образец мастерства — был сделан нашим искусным машинистом Сундбеком. Самая лучшая фабрика не могла бы сделать его красивее и изящнее. В инструментальной будке были установлены термограф, гидрометр и термометры.

Наблюдения производились нами в восемь часов утра, в два часа дня и в восемь часов вечера. Ими занимался я, когда бывал дома. В мое же отсутствие это было обязанностью Линдстрема.

В ночь на одиннадцатое апреля на кухне что-то свалилось, — по заявлению Линдстрема, это было верным признаком того, что сегодня нужно было ждать возвращения наших. А в полдень мы увидели их на возвышенности у места старта. В это время они спускались с такой быстротой, что снег столбом взвивался вокруг них. Через час они были дома. У них было много о чем порассказать. Прежде всего о том, что все было доставлено на склад на 80° южной широты. Затем они поразили меня сообщением, что в семидесяти пяти километрах от станции они наткнулись на местность, покрытую страшными трещинами, и потеряли там двух собак. Это было совершенно изумительно! Ведь мы уже четыре раза проходили через эту область, не встречая никакой такой мерзости! И вот вдруг, когда мы были уверены, что весь грунт крепок, как скала, он грозит все погубить! Оказывается, в пасмурную погоду с плохой видимостью они зашли слишком далеко на запад. Вместо того, чтобы выйти к складу, как это мы делали до сих пор, они спустились в долину, где и наткнулись на такую опасную область, что дело чуть не кончилось катастрофой. Это произошло как раз в местности, похожей на ту, которую мы встретили южнее 81° южной широты, где была масса мелких холмиков. Поверхность казалась вполне надежной, а это именно и есть самое опасное! Едва лишь они ступили на нее, как откололись большие куски поверхностного слоя, провалившись сейчас же за ними, и разверзлась бездонная пропасть, достаточно широкая, чтобы поглотить и людей, и собак, и сани.

С трудом выбрались они из этого опасного места, направившись к востоку. Теперь мы знали об этом и впредь будем осторожны и не попадем туда еще раз.

Однако, позднее у нас произошла одна еще более серьезная встреча с этакой «свиной дырой», как мы ее назвали.

По дороге пришлось бросить одну собаку. У нее на ноге образовалась рана, и собаку нельзя было использовать для саней. Ее выпрягли в нескольких километрах южнее склада. Они думали, конечно, что собака пойдет за ними. Но у нее на это, по-видимому, был другой взгляд. Она больше не показывалась. Некоторые думали, что собака, наверное, вернулась к складу и теперь проводила свои дни спокойно и радостно среди тюленьих туш, привезенных туда с таким трудом. Должен признаться, что такая мысль не особенно мне понравилась. Не исключалась такая возможность, что, когда нам понадобится тюленье мясо, то большей его части уже не будет. Эти наши опасения оказались впоследствии неосновательными. «Кук», как звали собаку, пропал навсегда (у нас был, конечно, и «Пири»! ).

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 7 8 91011 Следующая ⇒