НА БАРЬЕРЕ 3 страница

Как только мы вошли в область пассата, где, собственно говоря, направление и сила ветра постоянны, что вполне позволяло уменьшить число вахтенных, наши различные специалисты принялись за работу, чтобы привести наше разнообразное снаряжение для зимовки в возможно лучшее состояние. Правда, уже заранее были приложены все старания, чтобы все части нашего снаряжения были как можно лучше и чтобы они как можно больше отвечали своему назначению, — однако, не мешало хорошенько все пересмотреть. Вообще говоря, никогда нельзя приготовиться ко всему в таком сложном аппарате, о каком здесь идет речь. Всегда найдется, что исправить. Как мы позднее увидим, не только во время нашего продолжительного морского перехода, но и во время еще более долгой антарктической зимы у нас руки были полны дела для подготовки к санному путешествию.

Наш парусный мастер Рённе превратился, ну, скажем, в портного. Гордостью Рённе была швейная машина, которую он, благодаря своим большим способностям к красноречию, в свое время получил в Хортене. Самое большое огорчение за время путешествия он испытал тогда, когда ему пришлось при нашем прибытии к ледяному барьеру передать свое сокровище партии зимовщиков. Он не мог постигнуть, зачем нам нужна будет во «Фрамхейме» машина. Когда «Фрам» пришел в Буэнос-Айрес, Рённе сейчас же заявил местному представителю фирмы швейных машин «Зингера», что ему совершенно необходимо возместить свою потерю. Дар красноречия опять сослужил ему службу, и он получил новую швейную машину.

Впрочем, неудивительно, почему Рённе любил свою швейную машину. Он пользовался ею для всевозможных работ, парусный, сапожный, шорный и портновский шов выходили у него одинаково ловко и быстро. Он устроил свою мастерскую в рубке; и там его машина жужжала не переставая — под тропиками, в поясе западных ветров и среди дрейфующих льдов, потому что, как ни проворны были пальцы нашего парусного мастера, но заказы поступали еще быстрее. Рённе был из тех людей, честолюбие которых заключается в выполнении как можно большего по возможности в кратчайший срок. С возрастающим изумлением увидел он, что здесь невозможно что-нибудь закончить. Сколько бы он ни сделал, а все что-нибудь да оставалось.

Перечисление всего, что вышло из его мастерской за эти месяцы, завело бы нас слишком далеко. Достаточно будет сказать, что вся его работа была прекрасна и выполнена им с достойной удивления быстротой. Кажется, из всего сшитого им сам он ценил больше всего маленькую трехместную палатку, которая позднее была поставлена на южном полюсе. Палатка эта — образец искусства — была сшита из тонкого шелка; в сложенном виде она поместилась бы в каком-нибудь обширном кармане и едва весила килограмм.

В эту пору нашего путешествия мы еще не могли с уверенностью считаться с возможностью, что все, кто собирался на юг, дойдут до 90-го градуса. Наоборот, при наших приготовлениях мы должны были иметь в виду, что кому-нибудь да придется вернуться. Упомянутой палаткой я решил воспользоваться, если, например, только двое или трое участников экспедиции отправятся в последний поход. Поэтому палатка и была сделана как можно легче и меньше. К счастью, скажу я, нам не пришлось воспользоваться ею. Когда мы все дошли до цели, то было решено, что самым лучшим использованием шедевра Рённе будет оставление его на полюсе в виде знака.

Заботам нашего парусных дел мастера не было поручено ни одной собаки, — у него для этого не было времени. Зато он охотно помогал мне ухаживать за моими четырнадцатью друзьями, жившими на мостике, но, по-видимому, ему трудновато было освоиться с собаками и уходом за ними. С его понятиями о жизни на судне никак не вязалось, что палуба кишмя кишит собаками. Он смотрел на такое ненормальное положение вещей почти с каким-то презрительным состраданием. «А! у вас на судне и собачки есть? » — любил он говорить каждый раз, выходя на палубу и очутившись лицом к лицу со «зверями». Бедные звери и не думали, конечно, покушаться на особу Рённе более, чем на чью-либо другую, но, по-видимому, он долго весьма в этом сомневался. Пока на собаках не было намордников, он, кажется, никогда не чувствовал себя вполне спокойным.

Разумеется, лыжи были той частью нашего снаряжения, о которой мы особенно заботились. Ведь, по всей вероятности, они должны были быть нашим главным оружием в предстоящей битве. Хотя мы и многому научились из отчетов Скотта и Шеклтона, однако никак не могли понять, почему там говорится, что пользоваться лыжами на ледяном барьере не имело никакого успеха. Из приводимых в книгах описаний свойства поверхности и остальных условий мы, наоборот, должны были вывести заключение, что лыжи были и будут единственно пригодными там. Мы ничего не пожалели, чтобы достать хорошее лыжное снаряжение, а чтобы заботиться о нем, у нас был опытный малый — Улав Бьолан[11], — достаточно назвать это имя. Когда при уходе из Норвегии возник вопрос о подходящем месте для хранения наших лыж, то мы решили разделить с ними свое собственное жилище: все лыжи были помещены под потолком нашего носового салона. Во всяком случае, лучшего места мы не могли предложить. Бьолан, который за последние два — три месяца пробовал свои силы в несколько непривычном для себя ремесле — ремесле моряка, во время перехода через область пассатов возвратился к своему старому занятию лыжного мастера и столяра. Как лыжи, так и крепления были получены в готовом виде от одной оружейной фирмы в Кристиании. Оставалось только согнуть железные скобы и пригнать пяточные ремни к сапогам каждого участника экспедиции, чтобы все было уже готово и в порядке ко времени нашего прибытия к барьеру. Мы озаботились полным лыжным снаряжением для всех, чтобы и те, кто должен был оставаться на судне, могли во время пребывания у кромки льда при случае предпринять прогулку на лыжах.

Для каждых из десяти саней Бьолан за время морского перехода изготовил по паре запасных полозьев, которые мы предполагали применять приблизительно по эскимосскому способу. У этих детей природы нет, или, во всяком случае, до сих пор не было, никакого материала, который был бы подходящим для обшивки санных полозьев. Они выходят из затруднительного положения, покрывая полозья слоем льда.

Нужны большой навык и терпение, чтобы как следует сделать обшивку, но раз сделанная, она, без всякого сомнения, превосходит все существующие. Как сказано, у нас была мысль воспользоваться этим способом на барьере. Выяснилось, однако, что наша тяга была настолько хороша, что мы с чистой совестью могли остаться при своей обшивке из стали и хикори.

Первые две недели после ухода с Мадейры северо-восточный пассат был настолько свежий, что мы с одними парусами могли поддерживать необходимую среднюю скорость и даже больше. Поэтому двигатель получил разрешение на отдых, а машинистам представился случай почистить и привести в порядок машину. Они занимались этим непрестанно, но, и по их мнению, в машинном отделении все еще было недостаточно хорошо и чисто! Недтведт воспользовался случаем посвятить себя деятельности, которая является его радостью в этом мире: кузнечному искусству. А здесь перед ним открывалась широкая возможность пользоваться молотком и наковальней. Если у Рённе было много шитья, то у Недтведта не меньше было ковки: санная обшивка, ножи, тюленьи багорки, ободья и болты, сотни патентованных крючков для собак, цепи и т. п. без конца. От наковальни, поставленной на юте, летели искры и раздавался лязг до тех самых пор, пока мы не зашли далеко в Индийский океан. В полосе западных ветров было, впрочем, довольно трудновато быть кузнецом. Не так-то легко попасть в самую точку, когда основание столь неустойчиво, как палуба «Фрама»; да и не совсем приятно, когда по несколько раз в день горн заливается водой.

Во время подготовки к путешествию в известных кругах непрестанно кричали о плачевном состоянии корпуса «Фрама». Говорилось, что его плохо содержали, что он течет, как решето, да и прогнил весь насквозь. Все эти разговоры покажутся довольно странными, если взглянуть на плавание, проделанное «Фрамом» в течение двух лет. Двадцать из двадцати четырех месяцев ходил он по открытому морю, да еще в водах, где к крепости судна предъявляются очень серьезные требования. И «Фрам» продолжает быть все таким же хорошим и без всякого ремонта мог бы проделать все плавание опять сначала. Все мы, плававшие на «Фраме», прекрасно знали еще до ухода, насколько беспочвенны и глупы были эти крики о «гнили»; знали также и то, что едва ли плавает такое деревянное судно на море, из которого не нужно было бы время от времени выкачивать воду.

Когда двигатель был остановлен, то оказалось, что для этого было вполне достаточно десятиминутной работы ручной помпы каждое утро. Вот и вся наша «течь»! Нет, в корпусе «Фрама» не было никаких неполадок. Зато насчет его такелажа можно было кое-что сказать. Единственной причиной, почему такелаж не был таким, каким ему надлежало бы быть, является проклятая необходимость сообразоваться с бюджетом. На фок-мачте у нас было всего два прямых паруса, тогда как их должно было бы быть четыре. На утлегаре было два стакселя, а места там было на три, однако денег на столько не хватило. В районе пассатов мы пробовали пополнить немного нехватку, ставя лисель рядом с фоком и трюмсель над марса-реем. Я не стану утверждать, что эти импровизированные паруса содействовали украшению внешнего вида судна, но они прибавляли скорости, а это гораздо важнее.

В эти сентябрьские дни мы шли на юг совсем хорошим ходом. Не прошло и полмесяца, как мы уже порядочно зашли в тропический пояс. Мы не особенно чувствовали тропическую жару, во всяком случае мы, люди; обычно на борту судна в открытом море не очень замечаешь жару, пока судно движется. Правда, на парусном судне в штиль может быть более чем жарко, когда солнце стоит прямо в зените, но ведь на случай штиля у нас был двигатель, поэтому всегда наблюдалось некоторое движение воздуха. Это, конечно, на палубе. Внизу, в каютах, дело обстояло хуже: там иногда устанавливался «свински мягкий климат», как часто выражался Бек. У наших, вообще говоря, великолепных кают был один недостаток — в бортах судна не было устроено никаких вентиляторов, а потому никак нельзя было добиться сквозняка. Однако, большинство из нас переносили это и не пытались никуда выселиться. Из двух наших салонов передний безусловно предпочитался в качестве местопребывания в жару, в холодном же климате, вероятно, было бы наоборот. В носовом помещении через коридор, ведший в трюм под баком, можно было устроить доступ сквозному потоку воздуха, — в кормовом же добиться такой хорошей циркуляции воздуха было трудно; кроме того, здесь было жаркое соседство машины. Жарче всего было, конечно, машинистам, но изобретательный Сундбек придумал, как улучшить вентиляцию, так что даже и в машинном отделении, если принять во внимание обстоятельства, люди справлялись вполне хорошо.

Часто слышишь вопрос: что предпочтительнее — сильная жара или же сильный мороз? Нелегко дать на это сколько-нибудь определенный ответ. И то, и другое неприятно; что неприятнее — это в конце концов дело вкуса. На борту судна, конечно, большинство предпочитает жару, как бы сильна она ни была. Пусть день и несносен, зато ночи чудесны! А ветреный и холодный день сменяется еще худшим: — еще более холодной ночью. Для людей, принужденных часто раздеваться и ложиться в кровать и снова вставать и одеваться, конечно, теплый климат обладает несомненным преимуществом: одежда там проще. Когда тебе почти ничего не нужно надевать на себя, можно быть готовым необычайно скоро.

Если бы предоставить высказаться нашим собакам о том, как им понравилось пребывание под тропиками, то, конечно, все они, как одна, ответили бы: «Благодарим, но нельзя ли нам попасть обратно в места несколько более прохладные? » Одежда их, собственно говоря, не рассчитана на температуру в 30° в тени, а хуже всего то, что ее нельзя снимать. Впрочем, будет совершенным заблуждением думать, что этим животным непременно нужен трескучий мороз, чтобы чувствовать себя хорошо, — наоборот, они предпочитают, чтобы им было приятно и тепло. В тропиках, конечно, этой приятности для них было многовато, но от жары они нисколько не страдали. Натянув над всем судном тент от носа до кормы, мы достигли того, что все собаки постоянно лежали в тени, а пока они не подвергались действию прямых солнечных лучей, не было никакой опасности, что дело кончится плохо. Как хорошо они переносили жару, лучше всего можно судить по тому факту, что ни одна из собак от этого не хворала. Во время нашего перехода от болезни подохло всего две собаки; в одном случае это была сука, которая издохла, произведя на свет восемь щенков — подобная история и при иных условиях точно так же могла стоить ей жизни. Что же касается причины гибели собаки во втором случае, то мы ее не могли выяснить. Во всяком случае, это не была заразная болезнь. Эпидемических заболеваний (эпизоотии) среди животных мы боялись больше всего; но, благодаря тщательности, с какой собаки отбирались, у нас не было и признака чего-нибудь подобного.

Вблизи экватора, между границами областей северо-восточных и юго-восточных пассатов, существует так называемый пояс затишья. Местоположение и пределы этого пояса несколько изменяются с временами года. Если уж очень повезет, то может случиться, что один пассат почти сразу перейдет в другой, но обычно эта область служит причиной очень затяжного запаздывания парусных судов. Или здесь часто бывает штиль, или же дует переходящий и непостоянный ветер. Мы подошли сюда в неблагоприятное время года и потеряли северо-восточный пассат еще на десять градусов севернее экватора. Если бы тут был штиль, то мы могли бы при помощи мотора за довольно приличный срок пройти эту область, но мы не встретили сколько-нибудь настоящего затишья. Здесь все время задувал упорный южный ветер, а ему даже не нужно было быть особенно сильным, чтобы последние градусы северной широты показались длиннее, чем нам хотелось бы.

Опоздание и без того уж могло быть досадным, но мы пережили еще одну неприятность, гораздо более серьезного свойства, а именно — к нашему удивлению, до сих пор не было ни одного шквала с настоящим лизнем. Обыкновенно в этих широтах бывают необычайно сильные ливни, которые дают возможность сразу же набрать воду целыми бочками. Мы рассчитывали таким способом несколько увеличить свои запасы пресной воды, которые были так невелики, что приходилось принимать меры строжайшей экономии, чтобы не остаться вовсе без воды. Но, в сущности говоря, эти надежды нас обманули. Немного воды мы, правда, собрали, но это не помогло сколько-нибудь заметно, и мы снова вынуждены были прибегнуть с особой строгостью к системе бережливости. Собаки все равно должны были получать свою дневную порцию, но она вымерялась с аптекарской точностью. Наше же собственное потребление было ограничено до самых крайних пределов. Супы были вычеркнуты из нашего меню, так как они поглощали слишком много драгоценной жидкости. Мытье в пресной воде было запрещено. Не нужно, однако, поэтому думать, что мы даже не имели случая помыться. У нас ведь был богатый запас такого мыла, которое мылилось так же хорошо в соленой воде, как и в пресной, и потому мы могли содержать по прежнему в чистоте и самих себя, и свою одежду. Если мы иногда и беспокоились о своем запасе воды, то это беспокойство исчезло довольно быстро. Дело в том, что запас, хранившийся в большой шлюпке на палубе, оказался невероятно растяжимым: он держался и сохранялся в два раза дольше, чем мы смели рассчитывать; таким образом, в общем положение было спасено. В случае крайней необходимости, у нас был еще один выход: мы могли бы подойти к одной из многих групп островов, которые позднее должны были встретиться нам на пути.

Уже свыше шести недель наши собаки лежали привязанными на том месте, которое им досталось по прибытии на судно. За это время большинство из них сделались такими ручными и покладистыми, что мы решили, что вскоре можно будет их спустить. Для них это будет желанным разнообразием, а что всего важнее, у них будет возможность совершать моцион. По правде говоря, мы ожидали от этого порядочного удовольствия и для самих себя, — ведь когда вся эта банда будет спущена, то, наверное, начнется изрядный кавардак. Прежде чем дать им свободу, мы должны были постараться их обезоружить, иначе, в результате неизбежных побоищ, многие собаки остались бы на поле битвы; а это было бы для нас слишком накладно. Всем им пришлось обезвредить клыки, надев на собак крепкие намордники. Затем мы спустили собак с привязи и стали ждать, что теперь произойдет. В самом начале не случилось ровно ничего; походило на то, что собаки совсем оставили всякую мысль покинуть то место, где они сидели так долго. Но вот, наконец, какой-то из них пришла в голову блестящая мысль попробовать прогуляться по палубе, но этого ей не следовало делать: ходить здесь было опасно. Необычный вид свободно разгуливающей собаки сейчас же заставил встрепенуться ближайших из лежавших кругом собак. Целый десяток их бросился на бедняжку, которая была столь неосторожна, что решилась первой покинуть свое место. Что за наслаждение всадить клыки в ее грешное тело! Но, извините пожалуйста, удовольствие это оказалось не таким уж полным. Отвратительный ремень, стягивавший челюсти, не давал возможности вонзить зубы в шкуру: самое большее, что удавалось сделать — это вырвать несколько жалких клочков шерсти у грешницы. Эта первая стычка на аванпостах дала сигнал к общей свалке по всей линии. Ужаснейший кавардак продолжался часа два! Шерсть летела клочьями, но шкуры уцелели. В этот вечер намордники спасли не одну жизнь.

Драка — самое большое удовольствие для эскимосских собак; они предаются этому спорту с истинной страстью. Против этого нечего было бы возразить, если бы только у них не было своеобразного обычая постоянно набрасываться всем сразу на одну, которая в данный момент избирается жертвой. Все кидаются на нее, и если их предоставить самим себе, то они не успокоятся, пока не покончат с беднягой. Таким образом, может быть загублена жизнь драгоценного животного в одно мгновение.

Поэтому мы, конечно, с первой же минуты приложили величайшие старания, чтобы смирить боевое настроение собак, и животные очень скоро поняли, что драки мы ценили не особенно высоко. Но здесь нам пришлось иметь дело с прирожденной особенностью гренландских собак, вытравить которую было невозможно. Во всяком случае, никогда нельзя было быть уверенным в том, что природа не возьмет верха над выучкой. Спустив собак с привязи, мы уже потом до конца путешествия позволяли им бегать на свободе, где им было угодно. Они привязывались только на время еды. Удивительно, как ловко умели они забиваться во все уголки и укромные места; бывало, по утрам, когда светало, не видно было почти ни одной собаки. Конечно, они посещали и такие места, куда им ходить совсем не следовало бы. Многие из них не раз пользовались случаем свалиться в носовой трюм, когда люк бывал открыт; но падение с высоты восьми метров, по-видимому, нисколько их не смущало. Одна из собак нашла дорогу в машинное отделение, как ни труден был вход туда. И там она устроилась на покой между двумя шатунами! К счастью для посетительницы, вышло так, что во время ее визита машина не была пущена в ход.

Когда после спуска собак первые горячие схватки были изжиты, среди примирившихся довольно скоро воцарился покой. Спорт в значительной мере потерял свою привлекательность, как только собаки поняли, что виды на кровопролитие совершенно ничтожны.

Из того, что здесь говорилось, а также, вероятно, и из других описаний свойств полярных собак можно, пожалуй, вывести заключение, что совместная жизнь этих животных проходит исключительно в драках. Однако, это совершенно неверно; наоборот, собаки очень часто вступают между собой в дружеские отношения, и эта дружба иногда может быть настолько сильна, что одна собака бывает совершенно не в состоянии обходиться без другой. Еще перед освобождением собак мы заметили, что некоторые из них по той или иной причине вели себя не так, как это следовало бы. Они были пугливее и беспокойнее других. На это не обращалось особенного внимания, а о причинах никто не задумывался. В тот день, когда мы спустили собак с привязи, мы увидели, в чем тут было дело, почему эти собаки были унылы. У них, оказывается, были старые друзья, которым случайно досталось место в другом конце палубы, и вот эта разлука с товарищами и была причиной дурного настроения. Радость, выражаемую теперь ими при этом свидании, было прямо трогательно видеть. Животные были прямо вне себя. Конечно, в этих случаях мы позаботились о перемене места в составе различных партий, чтобы те собаки, которые сами по собственной склонности соединились вместе, на будущее время попали в одну упряжку.

Мы предполагали перейти через экватор до первого октября, но неблагоприятные условия ветра, встреченные нами непосредственно к северу от экватора, немного задержали нас. Однако, не на очень долго.

Четвертого октября к концу дня «Фрам» плавно перешел через экватор. Таким образом, была пройдена важная веха на нашем пути. Уже одного сознания, что мы перешли в южные широты, было достаточно, чтобы привести нас всех в праздничное настроение, и потому необходимо было устроить хотя бы самый скромный праздник. По древнему порядку и обычаю, переход через экватор знаменуется появлением самого отца Нептуна — эту роль обыкновенно исполняет кто-нибудь из доморощенных талантов из экипажа судна. Если этот высокий посетитель при осмотре корабля натолкнется на кого-нибудь, кто не сможет доказать ему с документами в руках, что он уже раньше переходил через этот знаменательный круг, то его без дальних разговоров передают спутникам Нептуна: для «бритья и крещения». Эта процедура, производимая не всегда с преувеличенной чопорностью, вызывает веселье и вносит желанное разнообразие в однообразную жизнь моряков во время долгих морских плаваний. Конечно, и на борту «Фрама» многие с нетерпением ожидали визита Нептуна, но он не явился. Для него просто-напросто не нашлось места на нашей палубе — она и без того уже была слишком занята.

Мы удовольствовались тем, что вкуснее пообедали, закончив обед кофе, ликером и сигарами. Кофе был подан на фордеке, где мы, потеснив немного собак, очистили для себя несколько квадратных метров площади. В развлечениях не было недостатка. Скрипичный и мандолинный оркестр, состоявший из лейтенанта Преструда, Сундбека и Бека, исполнил, в меру своего уменья, несколько номеров из своего репертуара, а также впервые был заведен наш прекрасный граммофон.

Как только раздались звуки вальса, на трапе появилась настоящая балетная танцовщица в маске и очень коротенькой юбочке. Это неожиданное появление из другого мира было встречено бурными аплодисментами. Восторг не уменьшился и после того, как красотка представила нам разные образцы своей ловкости в балетном искусстве. Из-за маски проглядывало лицо лейтенанта Ертсена, но и наряд и танец были чрезвычайно женственны. Рённе не успокоился, пока не усадил «дамочку» к себе на колени. Да здравствуют иллюзии!..

На граммофоне быстро переменили пластинку, и под бравурный американский кэк-уок на сцене очень кстати появился негр во фраке с цилиндром и в огромных деревянных башмаках! Как ни черен он был, но мы сейчас же узнали в нем помощника начальника, который теперь совершенно преобразился. Одного его вида было достаточно, чтобы все мы разразились громким хохотом, но восторг достиг своего апогея, когда негр принялся отплясывать джигу. Он был невероятно забавен!

Так хорошо было немного позабавиться в эти дни, потому что именно эта часть путешествия являлась настоящим испытанием терпения. Может быть, мы были немного требовательны, но юго-восточный пассат, который мы ожидали встретить каждый день, по нашему мнению, не появлялся слишком уж долго; когда же, наконец, он появился, то вел себя совершенно не так, как подобает ветру, который считается самым постоянным в мире; не говоря уж о том, что он был слишком слаб, чтобы отвечать нашим требованиям, он позволял себе без дальнейших околичностей всякие неправильности, перескакивал на румбах компаса между югом и востоком, но чаще всего склонялся к первому направлению. Для «Фрама», которому все время приходилось идти в бейдевинд к западу, это приводило к тому, что наша западная долгота возрастала гораздо быстрее широты. Мы быстро приближались к мысу Сан-Рок — северо-восточной оконечности южноамериканского материка. К счастью, мы избежали близкого знакомства с этим мысом, который так сильно выступает в Атлантический океан. Наконец, ветер установился, но он был такой слабый, что приходилось все время пользоваться двигателем. Медленно, но верно шли мы теперь на юг. Температура опять начала приближаться к границам, которые являются более или менее приемлемыми, по понятиям северянина. Надоедливый, натянутый немного низко тент можно было снять. Приятно было от него избавиться; теперь везде можно было ходить выпрямившись.

Шестнадцатого октября, на основании полуденных наблюдений, мы должны были находиться поблизости от острова Южный Тринидад — одного из редких оазисов в этой водной пустыне Южного Атлантического океана. Мы думали было подойти к острову, даже, если будет возможно, попробовать высадиться на него, но, к сожалению, пришлось остановить двигатель, чтобы прочистить его, и это помешало нам подойти к острову днем. В сумерки мы увидели очертания земли; во всяком случае, этого было достаточно, чтобы иметь возможность проверить хронометры.

Южнее 30-го градуса широты юго-восточный пассат почти прекратился. Мы, в сущности, были даже довольны разлуке с ним, потому что он до последней минуты был неподходящим и слабым, а к тому же «Фрам» не создан для плавания в бейдевинд. В той части океана, где мы теперь находились, можно было надеяться на хороший ветер. А он нам был очень нужен, чтобы мы могли поспеть вовремя.

Мы прошли уже 6000 миль, но оставалось пройти еще 10. 000, а дни летели поразительно быстро! Последние дни октября принесли нам желанную перемену. Со свежим северным ветром мы шли на юг совсем элегантно и до конца месяца были уже на 40° широты. Таким образом, мы вошли в воды, где почти с уверенностью можно было надеяться на самый для нас желанный ветер, и притом именно нужного нам румба. С этого времени путь наш лежал к востоку вдоль так называемого южного пояса западных ветров. Этот пояс тянется между 40-й и 50-й параллелями вокруг всего земного шара и отличается постоянными западными ветрами, которые обычно дуют с большой силой. Мы возложили свои упования на эти западные ветры; если они нам изменят, значит, мы попадем впросак. Но не успели мы войти в их пределы, как они сразу же захватили нас в свои лапы. Обращались они с нами не совсем уже осторожно, но зато эффект получился превосходный: мы стремительно шли на восток. Пришлось отложить намечавшийся прежде заход на остров Гоф; волна была слишком велика, чтобы можно было рискнуть подойти к маленькой, узкой гавани, которая там имеется. За октябрь месяц мы несколько поотстали, но зато теперь с лихвой наверстали потерянное. Мы рассчитывали быть у Мыса Доброй Надежды через два месяца после ухода с Мадейры. Так это и случилось.

В тот день, когда мы проходили меридиан Мыса Доброй Надежды, мы попали в первую настоящую сильную бурю. Волна была невероятно высокой, но тут только мы узнали как следует, на что способно наше великолепное маленькое судно! Каждый такой гигантский вал мог бы в один миг очистить всю нашу палубу, но «Фрам» совершенно не допускал подобной фамильярности! Когда волна подходила под судно и мы каждую минуту могли ожидать, что она обрушится на низкую корму, судно изящно поднималось, и волне приходилось довольствоваться тем, что она прокатывалась внизу. Даже сам альбатрос не мог бы лучше справиться с положением. Известно, что «Фрам» строился специально для льдов, и этого нельзя отрицать, но верно и то, что когда Колин Арчер создал свой знаменитый шедевр ледового судна, то оно стало одновременно и образцом мореходного судна, судна, которому по его морским качествам трудно найти равное. Чтобы увертываться от волн, как увертывался «Фрам», ему приходилось крениться, и с этим мы вынуждены были основательно познакомиться.

Во время всего нашего длинного перехода поясом западных ветров была непрестанная качка, но со временем мы привыкли и к этому неудобству. Это было довольно неприятно, но все же менее неприятно, чем заливаться сверху водой. Хуже всего было, наверное, тем, кому приходилось работать в камбузе. Нелегко быть коком, когда целыми неделями нельзя оставить даже и кофейной чашки, чтобы она сейчас же не сделала сальто-мортале! Нужны воля и терпение, чтобы не опустить рук, но у обоих коков, Линдстрема и Ульсена, которые готовили нам пищу в этих тяжелых условиях, была способность относиться ко всему с юмористической точки зрения. Это было прекрасно!

Что касается собак, то для их благополучия не важны качка и свежий ветер, была бы только сухая погода. Дождя они не любят; мокрота, в общем, хуже всего для полярной собаки. Когда палуба бывала мокрой, собаки не ложились и целыми часами могли стоять неподвижно, стараясь отдохнуть в этом неудобном положении.

Со сном, конечно, дело туг обстояло плохо. Зато они способны были спать круглые сутки, когда наступала хорошая погода.

У Мыса Доброй Надежды мы потеряли двух собак. Они упали за борт темной ночью во время небывалой качки. На ахтердеке с левого борта у нас был ларь с углем, доходивший до высоты поручней. Вероятно, молодчики упражнялись здесь в лазании и потеряли равновесие. Потом были приняты меры, чтобы этого не повторялось.

К счастью для наших собак, погода в поясе западных ветров испытывала частые перемены. Бывало довольно много бессонных ночей с дождем, слякотью и градом, но, с другой стороны, никогда не замечалось больших промежутков между веселыми появлениями солнца. Ветер имел по большей части характер циклона, он сразу перескакивал с одного румба на другой, а такие переходы всегда влекут за собой перемену погоды. Когда барометр начинает падать, это служит верным предупреждением, что приближается северо-западный ветер. Он почти всегда сопровождается осадками, все увеличиваясь в силе, пока барометр не остановится. Когда это произойдет, то ветер или прекращается на короткое время или же сразу переходит в юго-западный и дует с этого румба со все возрастающей силой, причем барометр быстро поднимается. Перемена ветра почти постоянно сопровождается прояснением погоды.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒