НА БАРЬЕРЕ 2 страница

Прямо перед нами лежал город Дил, весьма популярный морской курорт. Единственным нашим развлечением было созерцание, по-видимому, беззаботных людей, проводящих время в купанье или прогулках по белому соблазнительному песчаному пляжу. Их мало заботило, с какой стороны дует ветер. Нашим же единственным желанием было, чтобы он повернул на другой румб или перестал дуть вовсе. Наша связь с берегом ограничилась тем, что мы послали домой телеграммы и письма.

Уже на следующее утро наше терпение окончательно истощилось, но оно не истощилось у юго-западного ветра. Он продолжал дуть с той же настойчивостью, хотя погода прояснилась, а потому мы решили тотчас же сделать попытку идти на запад. Оставалось только прибегнуть к старому средству — лавированию против ветра. Мы обошли один мыс, затем еще один, однако, большего пока не смогли сделать. Мы все время брали пеленги, но нет, никакого продвижения вперед не замечалось. У Дангенесса нам опять пришлось встать на якорь, и снова прибегнуть к прославленному бальзаму — терпению. На этот раз нам посчастливилось простоять не дольше ночи. Ветру угодно было повернуть настолько, что мы оказались в состоянии на рассвете двинуться дальше. Но все-таки ветер был противным, и нам пришлось лавировать почти по всему Английскому каналу. Понадобилась целая неделя для того, чтобы пройти эти 300 миль. Многовато, если вспомнить, что перед нами лежало еще такое громадное пространство!

Я уверен, что большинство команды вздохнуло с облегчением, когда, наконец, мы прошли острова Силли. Правда, несносный юго-западный ветер все еще продолжал дуть, но теперь было уже лучше. Главное — мы находились теперь в открытом море, и перед нами лежал весь Атлантический океан. Нужно самому поплавать на «Фраме», чтобы понять как следует чувство облегчения, овладевшее нами, когда мы оказались вдали от окружавших нас берегов и многочисленных парусников в водах Ла-Манша, не говоря уже о постоянной перестановке парусов, когда вся палуба кишит собаками.

Во время плавания по Ла-Маншу в июне месяце мы поймали двух или трех почтовых голубей, опустившихся на снасти «Фрама» в состоянии полнейшего изнеможения. При наступлении темноты мы поймали их без всякого труда. Их номера и знаки были нами записаны, и когда голуби после заботливого двухдневного ухода восстановили свои силы, мы выпустили их. Покружив над верхушками мачт, голуби полетели по направлению к английскому берегу.

Мне кажется, этот эпизод внушил нам мысль взять с собой при отходе их Кристиансанда нескольких почтовых голубей. Ими должен был заняться лейтенант Нильсен, как бывший любитель голубей. Был даже построен хорошенький домик, и голуби, счастливые и довольные, жили в своем новом жилище на большой лодке посредине судна. Не знаю, как это случилось, только однажды помощник начальника, решив, что в голубятнике дурная вентиляция и надо исправить этот недостаток, приоткрыл немного дверцу. Воздух, конечно, стал хорошим, но зато голубей не стало. Какой-то шутник, увидев, что голуби улетели, написал большими буквами на стенке пустой голубятни: «сдается в наем! » В тот день помощник начальника был не совсем в хорошем настроении духа.

Насколько я помню, этот побег был совершен в Английском канале. Голуби нашли дорогу домой и вернулись в Норвегию.

Бискайский залив пользуется у моряков дурной славой, и он ее вполне заслуживает. Этот бурный участок моря похоронил много крепких судов со всем их экипажем.

Однако, мы очень надеялись, что в это время года нам удастся избежать нападения. Так и случилось. Произошло еще и другое, на что мы не смели надеяться. Нашему злому противнику, юго-западному ветру, надоели, наконец, бесплодные попытки остановить наше продвижение вперед. Ничего из них не вышло. Правда, мы двигались медленно, но все-таки двигались вперед. Из наших школьных сведений по метеорологии нам сейчас особенно приходило на память упоминание о северных ветрах, часто дующих у берегов Португалии. Мы были приятно удивлены, встретившись с ними уже в Испанском заливе. Для нас это была приятная перемена после бесконечной перестановки парусов в Ла-Манше, когда приходилось идти в бейдевинд. Северный ветер держался почти с тем же постоянством, что и юго-западный раньше, и мы, в соответствии со своими скромными желаниями, совсем приличным ходом шли день за днем к югу, под небеса, где можно положиться на устойчивое состояние погоды и где быть моряком — одно удовольствие. Впрочем, мореходная часть нашей работы даже и в эти первые трудные недели протекала довольно гладко. Всегда находилось достаточное количество добровольных ловких рук, чтобы, когда это требовалось, приняться за работу, хотя производимые работы часто бывали не совсем приятного свойства. Взять, например, поддержание чистоты. Каждый моряк может порассказать, что происходит на судне, которое перевозит живых животных, особенно когда те находятся на палубе и мешают там всякой другой работе. Я всегда придерживался того мнения, что и полярному судну, как и всякому другому, не подобает походить на помойную яму, даже если на борту его довольно много собак. Наоборот, я считаю, что в таких путешествиях еще больше, чем где-нибудь, совершенно необходимо соблюдать чистоту и порядок повсюду вокруг себя. Нужно всегда стараться избегать всего того, что может действовать деморализующе и угнетающе. Влияние неопрятности в этом отношении настолько общеизвестно, что нет необходимости проповедовать о ней здесь!

Мое мнение разделялось всеми и каждым на борту «Фрама», и потому было предпринято все возможное, чтобы, несмотря на трудности, могущие, пожалуй, показаться огромными, поступать в соответствии с этим мнением. Два раза в день вся палуба основательно окачивалась водой, а кроме того в промежутках еще устраивались дополнительные прогулки с ведрами и швабрами. По крайней мере раз в неделю весь верхний настил палубы снимался, и каждый щит обрабатывался до тех пор, пока он не становился снова таким же чистым и опрятным, каким был, когда его настилали в Кристиансанде. Это работа, выполняемая постоянно, требовала огромной выдержки и терпения от тех, кто должен был ею заниматься; но я никогда не видал, чтобы от нее отлынивали. «Нужно обязательно следить за чистотой! » — раздавалось на судне постоянно.

По ночам, когда из-за темноты не всегда было легко увидеть что-нибудь перед собой, частенько случалось, что раздавались более или менее крепкие выражения, вырывавшихся у тех, кому приходилось во время маневрирования парусами браться голой рукой за какую-нибудь свернутую в бухту снасть. Нет надобности распространяться подробно, почему раздавалась ругань, если вспомнить, что везде и повсюду у нас лежали собаки, изрядно евшие и пившие в течение дня. Но мало помалу ругательства переходили в шутку. Нет на свете вещи, к которой нельзя было бы привыкнуть! Если что-нибудь часто повторяется, то в конце концов начинаешь относиться со стоическим спокойствием и к тому, что у тебя на пальцах остаются следы от собачьих визитных карточек.

На всяком судне сутки обычно делятся на вахты по четыре часа. Команда делится на две части, и одна из них сменяет другую через каждые четыре часа. Но на судах, плавающих в Ледовитом океане, обычно устанавливаются вахты по шесть часов. Мы пользовались последним методом, получившим после голосования солидное большинство. При таком распорядке вахт за сутки выходит на два подъема меньше, и до каждого подъема человек, свободный от вахты, может как следует всхрапнуть. Если за четыре свободных часа нужно поесть, покурить, а то и поболтать малость, то для сна останется не очень уж много. Если же случится какая-нибудь экстренная работа, требующая всех наверх, то тут и совсем ничего не останется.

Для постоянной работы в машине у нас с самого начала было два машиниста — Сундбек и Недтведт. Они сменяли друг друга на вахте через каждые четыре часа. Когда мотор был в действии долгое время кряду, такая работа была очень утомительна. Не лишне было бы иметь еще одного человека про запас. Поэтому я решил подготовить третьего человека на должность запасного машиниста. На это место вызвался Кристенсен, и, в похвалу ему будь сказано, он прекрасно совершил этот переход на новую работу. Будучи настоящим палубным матросом, он быстро превратился в заправского машиниста, хотя можно было опасаться, что он пожалеет о перемене. Однако, это не помешало тому, что мы и потом много раз видели его на палубе, когда во время нашего перехода через пояс западных ветров нам требовался в свежий ветер умелый человек.

Мотор, бывший для нас во время нашего плавания по Атлантическому океану постоянным источником беспокойства и опасений, снискал себе под искусным управлением Сундбека наше полное доверие. На ходу он постукивал так, что было отрадно слушать. Если судить по звукам, доносившимся из машинного отделения, то можно было бы подумать, что «Фрам» несется по воде по меньшей мере со скоростью миноносца! Не машина была виновата в том, что на самом деле ничего подобного не было. Возможно, что виноват был здесь отчасти винт. Вероятно, он должен был бы быть немного больше; впрочем, специалисты не пришли к соглашению по этому вопросу. Но у нашего винта было и еще одно нехорошее «но»: как только поднималось небольшое волнение, он начинал стучать в подшипниках. Этот недостаток — весьма обыкновенное явление на таких судах, где на случай льдов винт устроен поднимающимся. Мы тоже не избежали такого недостатка. Единственным целебным средством было поднять всю раму и сделать новые металлические вкладыши. Работа эта чрезвычайно трудная, когда ее приходится производить в открытом море, да еще на таком неспокойном судне, как «Фрам».

С каждым наступающим днем мы с удовлетворением замечали, что собаки чувствовали себя все лучше и лучше у нас на судне. Может быть, и среди нас самих были такие, кто вначале несколько сомневался в глубине души в том, что «собачий вопрос» уладится. Если такая неуверенность и существовала, то во всяком случае она исчезла довольно быстро. Уже очень скоро у нас были все основания питать надежду провезти наших животных в хорошем состоянии. Прежде всего мы должны были заботиться о том, чтобы, насколько позволяли обстоятельства, давать им обильную и хорошую пишу. Для их питания мы запаслись, как уже было упомянуто раньше, главным образом сушеной рыбой. Эскимосская собака не отличается особой прихотливостью, но в конце концов даже и ее желудку сушеная рыба, и только сушеная рыба, может показаться несколько однообразной. Необходима некоторая добавка жиров, иначе дело может плохо кончиться. У нас на судне было несколько огромных бочек с жиром или салом, но запас все же был таков, что приходилось экономить этот продукт. Чтобы протянуть запас жира и в то же время скормить нашим столовникам побольше сушеной рыбы, нам удалось изобрести смесь, которая, по выражению моряков, называлась «болтушкой». Не нужно смешивать ее с колотушкой[10], хотя их тоже иногда перепадало на долю собак в изобилии, но «болтушка» расценивалась гораздо выше. Она состояла из смеси рубленой рыбы, сала и кукурузной муки; все разваривалось в кашу. Это блюдо подавалось три раза в неделю, и наши животные были от него без ума! Они очень быстро научились распознавать дни, когда можно было ожидать этого месива. Как только собаки слышали бряканье жестяной посуды, в которой разносились отдельные порции, они оживлялись и поднимали такой лай и визг, что нельзя было расслышать ни слова. Как приготовление, так и дележка этого добавочного кушанья доставляли нам порой много хлопот; но зато они прекрасно окупались. Если бы мы из-за неудобств прекратили такое питание, то, наверное, наши собаки при прибытии в Китовую бухту выглядели бы довольно плачевно.

Сушеная рыба была далеко не так восхитительна, как «болтушка», но зато ее у нас было достаточно. Не надо понимать этого в том смысле, что сами собаки считали когда-нибудь порцию достаточной, — нет, они все равно воровали у своего ближнего; может быть, это делалось ими ради спорта, которым, однако, они чрезвычайно увлекались, и не раз какому-нибудь молодчику прописывалась хорошая трепка, чтобы внушить мысль о не дозволенности этого.

Впрочем, я боюсь, что они занимались воровством, прекрасно зная, что поступать так не годится; но привычка была слишком застарелой, чтобы можно было от нее отучиться.

Другим обычаем или, вернее, дурной привычкой эскимосских собак, которая у них появилась с течением времени и от которой, во всяком случае на время морского перехода, мы их по возможности старались отучать, была наклонность задавать концерты. Что должны были означать эти представления, — устраивались ли они для препровождения времени, выражалось ли ими удовольствие или наоборот, — этого мы не могли точно установить. Концерты начинались внезапно и без всяких предупреждений. Все собаки лежат тихо и спокойно. Но вот какая-нибудь, взявшая на себя в данном случае роль запевалы, принимается выть долго и жалобно. Если собаки были предоставлены самим себе, то ждать приходилось недолго: к этому вою присоединялась вся свора, все выли одна хуже другой изо всех сил, и эти адские звуки раздавались минуты две или около того. Самым забавным во всем представлении был конец. Все собаки разом останавливались, — совсем как хорошо спевшийся хор слушается энергичного взмаха дирижерской палочки! Те из нас, кто в это время спал, конечно, не находили в этих концертах никакого удовольствия ни в конце их, ни в другом месте; потому что следствием такого концерта было пробуждение от сладкого сна даже тех, кто вообще спит очень крепко. Но если только вовремя остановить запевалу в его намерениях, то все предприятие убивалось в самом зачатке. Обычно это и удавалось. Если среди нас и были такие, которые уже заранее питали кое-какие опасения насчет своего ночного сна, то они довольно быстро перестали об этом думать.

При отплытии из Норвегии у нас было 97 собак; из них десять сук. Этот факт давал нам право надеяться на прирост нашего собачьего населения за время плавания на юг, и ожидания эти оправдались очень скоро. Уже через три недели наступило первое «радостное событие». Такое происшествие, казалось бы, само по себе совершенно незначительно, но для нас, живущих в таких условиях, когда один день совершенно похож на другой, его было вполне достаточно для проявления чрезвычайного интереса. Поэтому радость была всеобщей, когда было доложено, что у «Камиллы» родилось четыре здоровых щенка. Двум из щенков, оказавшимся кобельками, была дарована жизнь, сучки же были отправлены на тот свет еще задолго до того, как у них открылись глаза на мирские радости и печали. Можно, пожалуй, подумать, что при сотне взрослых собак на судне не стоило заботиться еще и о щенках, но все же о них позаботились, и при том со всей рачительностью. Причиной этому была прежде всего трогательная нежность к щенкам помощника начальника. С первой же минуты он выступил в роли признанного защитника. По мере увеличения числа щенков могло не хватить места на палубе корабля, которая и без того уже была вся занята. «Я возьму их к себе на койку» — говорил помощник начальника. До этого дело не дошло, но если бы понадобилось, то он, наверное, так и поступил бы.

Примеры заразительны. Позднее, когда щеночки перестали сосать материнское молоко и начали питаться другой пищей, регулярно после каждого обеда на палубе можно было видеть то одного, то другого из нашей команды с какими-нибудь заботливо собранными остатками обеда на тарелке. То, что оказалось лишним, должно было попасть в маленькие голодные рты.

Во всем том, о чем я сейчас говорил, обнаруживались не только одна выдержка и сознание своего долга. Нет, это была любовь к работе и живой интерес к своему делу! На основании всего того, что я видел и слышал каждый день, я пришел к убеждению в существовании необходимой закваски, хотя ведь большинство команды все еще считало нашей целью нечто очень далекое — многолетний дрейф во льдах Северного Ледовитого океана. Расширение плана, предстоящее нам гораздо более близкое сражение с ледяными громадами на юге меньше всего приходило им в голову. Я считал нужным молчать еще некоторое время — до нашего ухода из той гавани, куда мы сейчас шли: до Фунчала на Мадейре. Многие, вероятно, подумают, что я подвергал себя весьма большому риску, откладывая до последней минуты сообщение своим товарищам о том значительном уклонении с пути, которое мы должны были сделать. Что если часть команды, а может быть, и вся она, будет против? Согласен, что тут был большой риск, но сколько раз нам приходилось рисковать в те дни!

Узнавая за эти первые недели нашего длинного путешествия все больше и больше каждого человека, я все же скоро пришел к убеждению, что на борту «Фрама» не найдется никого, кто бы стал чинить мне препятствия. Наоборот, у меня являлось все больше и больше оснований надеяться, что все с радостью примут это известие, узнав о нем. Ведь все представится сразу совсем в другом свете. Пока все шло изумительно хорошо и гладко, а потом пойдет и еще лучше.

Не скрою, что я с некоторым нетерпением ожидал прибытия на Мадейру. Как хорошо наконец будет высказаться! Остальные знавшие ждали этого с не меньшим нетерпением. Хранить тайны и неприятно, и нелегко, — во всяком случае, на таком судне, как наше, где всем приходится жить в тесном общении друг с другом. Ведь мы беседовали ежедневно; непосвященные постоянно заводили разговоры о больших трудностях, могущих испортить нам существование и помешать нашему плаванию у мыса Горн. Весьма вероятно, что и нам, и собакам удастся благополучно пройти через тропики один раз; но еще сомнительно, удастся ли это во второй раз, и т. д. до бесконечности. Легче представить себе, чем описать, как все это было утомительно и как тщательно приходилось выбирать свои слова, чтобы не сказать слишком много. Имей мы дело с людьми несведущими, это было бы не так уж трудно, но ведь нужно помнить, что на борту «Фрама» были люди, которые почти все годы своей жизни провели в плаваниях в полярных областях. Какой-нибудь слабый намек мог выдать им все. То обстоятельство, что ни команда «Фрама», ни люди посторонние не обнаружили всего преждевременно, можно объяснить только тем, что все было слишком уж очевидно.

Наш корабль слишком зависел от ветров и погоды, чтобы можно было с уверенностью высчитать, сколько нам потребуется времени на переход лежащего перед нами пространства, особенно в тех широтах, где состояние ветров непостоянно. Предварительный расчет, имевший в виду все плавание, был основан на предположении среднего хода в четыре узла. При такой, по-видимому, очень скромной скорости, мы могли быть у ледяного барьера около половины января 1911 года. Как мы увидим позднее, это предположение оправдалось с удивительной точностью. Мы рассчитали, что до Мадейры нам понадобится месяц плавания. Вышло даже несколько лучше, чем мы ожидали, так как мы покинули Фунчал ровно через месяц после своего ухода из Кристиансанда.

Всегда допустимо, если расчеты бывают ошибочны в другую сторону.

Опоздание, которое у нас было в Ла-Манше, мы удачно наверстали во время плавания вдоль испанского берега и дальше на юг. Северный ветер держался, пока не перешел в северо-западный пассат; с ним мы и дошли. Вечером пятого сентября мы на основании полуденных наблюдений рассчитывали увидеть маяки, и в 10 часов вечера с такелажа было сообщено, что виден мигающий свет Сан-Лоренцо на островке Фора у Мадейры.

На следующий день ранним утром мы бросили якорь на Фунчалском рейде. Я сговорился со своим братом, что он прибудет в Фунчал с таким расчетом, чтобы быть там раньше нас. Однако, прошло порядочно времени, а его все не было; мы уже стали было льстить себя надеждой, что прибыли первыми, как вдруг заметили его в одной из лодок, шедшей рядом с «Фрамом». Мы рассказали брату, что на судне у нас все обстоит хорошо и благополучно, а он привез нам изрядную свяжу писем и газет с известиями из дому. Какой-то суетливый человечек, сказавший, что он доктор и в качестве такового явился исполнять свои служебные обязанности и освидетельствовать состояние нашего здоровья, заметно заторопился уйти поскорее с корабля, так как, поднявшись по трапу, очутился прямо перед двумя десятками собачьих пастей, широко разинутых по случаю довольно жаркой погоды. Интерес ученого мужа к состоянию нашего здоровья как ветром сдуло; ему пришлось подумать о своей собственной безопасности, охраняя свою жизнь и здоровье.

Фунчал был последним местом, где мы могли войти в связь со внешним миром, поэтому здесь были приняты все меры, чтобы всячески пополнить свои запасы; главным образом необходимо было забрать на судно как можно больше пресной воды. Нас ожидал огромный расход ее, а мы должны были во что бы то ни стало избегать малейшей возможности ее нехватки. Нам пришлось наполнить всевозможные вместилища и сосуды этой драгоценной влагой. Так мы и сделали. В громадную шлюпку, помещавшуюся как раз над большим люком, мы налили около 5000 литров. Это был довольно рискованный эксперимент, чреватый последствиями в случае крена; но мы утешали себя надеждой на хорошую погоду и тихое море в ближайшие недели. Во время нашей стоянки в Фунчале собаки получили в виде весьма желательной перемены в пище две солидных кормежки свежим мясом.

За каждым таким праздничным пиршеством исчезала с внушительной быстротой порядочная лошадиная туша. Сами мы, конечно, роскошно угощались имевшимися здесь в громадном изобилии фруктами и овощами; нужно было использовать последнюю представившуюся теперь нам возможность и насладиться подобными прелестями.

Наше пребывание в Фунчале затянулось на несколько больший срок, чем предполагалось раньше. Машинисты нашли нужным снять винт, чтобы осмотреть подшипники. На эту работу пошло два дня, и пока три машиниста старались изо всех сил выполнить ее, изнемогая от жары, остальной экипаж воспользовался случаем поближе осмотреть город и его окрестности; половина команды поочередно спускалась на берег на целый день. Была совершена экскурсия к одному из многих отелей для туристов, расположенных на горах, окаймляющих город. Наверх, на высоту нескольких сот метров, поднимаются очень легко при помощи зубчатой железной дороги; за те полчаса, которые продолжается подъем на гору, представляется прекрасный случай любоваться пышным плодородием этого чудесного острова; в отелях прекрасный стол и, конечно, еще более прекрасное вино. Нужно ли говорить, что мы оказали большую честь и тому и другому! Для спуска применяется более примитивный способ передвижения — он совершается на санях. Пожалуй, читатель изумится, услышав о санных поездках на острове Мадейре; для пояснения сообщу, что у саней деревянные полозья, а улица или дорога вымощена черным, очень гладким камнем. Нельзя пожаловаться на медленность спуска по крутым склонам; каждые сани тянутся или толкаются тремя-четырьмя черномазыми туземцами, которые, надо полагать, обладают первоклассными ногами и легкими.

Как курьез можно упомянуть, что местные фунчалские газеты без всяких околичностей поставили нашу экспедицию в связь с южным полюсом. Туземные газетчики не имели никакого представления о ценности выпущенной ими на рынок животрепещущей новости. Эта газетная утка была придумана на основании предположения, что если какое-то полярное судно идет на юг, то, стало быть, дело касается южного полюса. «Утка» на сей раз случайно оказалась правдой!

К счастью для нас, она не вылетела за пределы берегов Мадейры.

К вечеру девятого сентября мы могли начать подготовляться к уходу. Машинисты поставили винт на место и проверили его работу; все запасы были погружены на судно, хронометры выверены. Оставалось только избавиться от назойливых лодочников, облепивших роем «Фрам» в своих маленьких посудинах. Каждая такая посудина походила на плавучую лавочку. Живо мы спровадили всех торгашей за борт; кроме нас, на судне оставался только один мой брат. Таким образом, мы полностью изолировались от внешнего мира.

И вот, наконец, настала долгожданная минута, когда я мог сообщить всем своим товарищам решение, принятое мною уже год тому назад, — решение идти на юг. Мне кажется, что все, бывшие тогда на «Фраме», долго будут помнить этот удушливо-жаркий вечер на рейде в Фунчале. Все были вызваны наверх; не знаю, о чем они думали, во всяком случае едва ли об Антарктике и южном полюсе; лейтенант Нильсен держал в руках большую свернутую карту; я заметил, что эта карта служила предметом многих вопрошающих взоров.

Немного потребовалось слов для того, чтобы каждый понял, откуда ветер дует и каким курсом мы теперь пойдем. Помощник начальника развернул большую карту южного полушария, и я в кратких чертах рассказал о расширении своего плана, а также и о причинах, заставивших меня молчать об этом до сих пор. Изредка я поглядывал на лица слушателей. Сначала они, как и следовало ожидать, обнаруживали самые недвусмысленные признаки величайшего изумления, но такое выражение на лицах скоро изменилось. Я не успел еще окончить, как лица у всех уже сияли и улыбались. Теперь я был уверен в ответе, который получу, когда в заключение стану спрашивать каждого в отдельности, хочет ли он идти со мной. И, по мере того, как я выкликал фамилии, все до одного отвечали мне решительным «да»! И хотя я, как уже упоминалось раньше, ждал, что все пойдет именно так, а не иначе, все же трудно выразить радость, которую я почувствовал, видя с какой живой готовностью мои товарищи предлагали свои услуги, когда им представился столь знаменательный случай. Впрочем, по-видимому, не только я один был доволен. В тот вечер у нас царило такое оживление и такое веселье, что можно было бы подумать, что мы уже закончили благополучно свое дело, тогда как оно целиком еще было впереди и мы только-только за него принялись.

Но пока у нас не предвиделось особенно много свободного времени для обсуждения новостей; надо было прежде всего скорее двигаться в путь; позднее у нас еще будет много месяцев впереди!

Был предоставлен двухчасовой срок, чтобы каждый мог написать домой своим близким о происшедшем. Письма, видимо, были не очень длинные, во всяком случае они были быстро написаны. Собранную почту вручили моему брату, который взял ее с собой в Кристианию, откуда и разослал письма по соответствующим адресам; это произошло, однако, лишь после того, как изменение нашего плана было доведено до всеобщего сведения через печать.

Сообщить новость моим товарищам оказалось довольно легко, и нельзя было принять ее лучше, чем они ее приняли; другой вопрос, — что скажут об этом у нас в Норвегии, когда сообщение дойдет до сведения публики. Позднее мы узнали, что по этому поводу говорилось и хорошее и дурное. В данный момент мы не могли особенно тревожиться об этой стороне дела. Мой брат взялся передать сообщение о том, туда мы направлялись; я, само собой разумеется, не позавидовал его задаче. Мы все обменялись с ним последним крепким рукопожатием, и он покинул нас; этим прервалась наша связь с суетным миром.

Мы были предоставлены самим себе. Никто не скажет, что положение очень тревожило нас; мы приступали к своему долгому путешествию, как приступают к танцу; не было и следа сколько-нибудь грустного настроения, всегда сопутствующего всякому прощанию. Команда шутила и смеялась, кругом сыпались более или менее удачные остроты по поводу оригинальности нашего положения. Якорь был поднят быстрее обычного, и едва успели мы с помощью двигателя выйти из угнетающе жаркой гавани, как, к своему полному удовлетворению, увидели, что все до одного паруса надулись свежим и прохладным северо-восточным пассатом.

Собаки, наверное считавшие пребывание в Фунчале несколько более жарким, чем это было им по вкусу, выразили свою радость по поводу желанной прохлады, устроив нам концерт. Мы сочли на этот раз возможным разрешить им это удовольствие.

Приятно было выйти на палубу на следующее утро после нашего ухода с Мадейры: все желали друг другу доброго утра с особой любезностью; в уголках глаз у всех сияла улыбка. Дело приняло совершенно новый оборот, и внезапный переход к совсем другим областям мыслей и представлений благотворно подействовал на всех тех, кто еще накануне думал о плавании к мысу Горн.

Многие потешались над тем, как это они не пронюхали ничего раньше. «Каким я был болваном, что не догадался об этом раньше, — сказал Бек, сплевывая за борт жвачку, едва успев взять ее в рот. — Ведь в конце концов все было чертовски ясно! Все эти собаки, прекрасный „дом для наблюдений“ с огромной плитой и чудесной клеенкой на столе, да и все остальное. Каждое животное должно было бы понять, к чему это клонилось». Я утешил его словами, что всегда бываешь задним умом крепок, а по-моему очень хорошо, что никто не открыл раньше времени, куда мы пойдем.

Те из нас, кто до тех пор принужден был молчать о том, что им было известно и прибегать ко всякого рода уловкам, чтобы не проговориться, тоже, конечно, были не менее рады отделаться от тайны. Теперь мы могли свободно говорить обо всем, сколько душе угодно. Если раньше нам приходилось играть втемную, то теперь ничто не мешало выложить все карты на стол. Сколько разговоров за истекшее время не могло состояться, потому что одни, которым о многом хотелось спросить, не смели расспрашивать, а другие, которые могли кое-что порассказать, не желали говорить! Зато теперь много должно было утечь времени, пока у нас истощился бы запас тем для разговоров. Сразу на нас свалилась такая богатая и обширная тема, что сначала даже трудно было решить, с чего нам начать. На борту «Фрама» было много людей, приобревших богатый опыт за время своего долголетнего пребывания в областях за северным полярным кругом. Однако, почти для всех большой антарктический материк был terra incognita. Один лишь я был единственным на судне, кто видел Антарктику; из моих товарищей, быть может, один-другой в былые дни во время плавания вокруг мыса Горн и побывал поблизости от какой-нибудь антарктической ледяной горы, но на этом дело и кончалось.

Вероятно, у очень немногих из экипажа «Фрама» были время и случай хорошенько ознакомиться с той работой по изучению южных областей, которая уже была выполнена, и с отчетами о тех людях, которые еще до наших времен старались расширить сведения об этой негостеприимной части света. Вероятно, для этого у моих товарищей не было и особых причин. Зато теперь явились всяческие причины. Я считал настоятельной необходимостью, чтобы всякий и каждый основательно изучал отчеты прежних экспедиций. Это было единственным средством хоть сколько-нибудь ознакомиться заранее с характером нашей задачи и условиями, в которых нам придется работать. Для этого на «Фраме» была целая библиотека антарктической литературы. Все, что было написано длинным рядом путешественников-исследователей этих областей от Джемса Кука и Джемса Кларка Росса до капитана Скотта и Эрнеста Шеклтона. И этой библиотекой мы усердно пользовались. Особенно ценились книги двух последних исследователей; все, кто мог, прочли их от корки до корки; прекрасно написанные и замечательно иллюстрированные, эти отчеты оказались для нас чрезвычайно поучительными. Посвятив много времени и труда теоретическому изучению своей задачи, мы вместе с тем не забывали и практической к ней подготовки.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒