НА БАРЬЕРЕ 1 страница

НА ЮГ

Шел май месяц 1910 года.

Был он прекрасен, как может быть прекрасен только весенний месяц в Норвегии — чудесная сказочная картина из зелени и цветов. К сожалению, у нас было очень мало времени любоваться всем этим окружающим нас великолепием. Наш лозунг был: «Прочь, прочь, прочь от красоты как можно скорее! »

С начала месяца «Фрам» стоял на бочках у стен старого Акерсхюса. Он вышел с Хортенской верфи заново выкрашенный и красивый. От него просто распространялось сияние во все стороны. При взгляде на «Фрам» в голову невольно приходила мысль о праздничной прогулке по морю или увеселительном плавании. Но этим все и ограничивалось. Уже на следующий день после прихода на палубе судна разыгрывались самые будничные сцены, какие только можно себе представить. Началась погрузка.

Из подвалов исторического музея[7] длинной, непрерывной вереницей потянулись ящики с провиантом в просторные трюмы «Фрама», где лейтенант Нильсен с тремя северянами были готовы к их приему. Прием этот протекал не так уж просто. Наоборот, он был весьма торжественен. Недостаточно было знать, что все ящики на судне; задача заключалась в том, чтобы помнить, куда поставлен каждый ящик, а кроме того укладывать ящики таким образом, чтобы в будущем было легко до каждого добраться. Это трудная работа, и она не становилась легче оттого, что нужно было принимать во внимание многочисленные люки, ведущие в нижний трюм, где стояли огромные баки с керосином. Все эти люки должны были быть доступными, иначе мы были бы лишены возможности перекачивать нефть в машинное отделение.

Но Нильсен и его помощники блестяще справились с своей задачей. Из многих сотен ящиков ни один не затерялся; не было ни одного, уложенного так, чтобы его нельзя было быстро извлечь.

Одновременно с провиантом мы грузили на судно и остальное снаряжение. Участники экспедиции деятельно заботились об этом, каждый по своей части. А дело шло не о пустяках. Сколько ни ломай себе голову заранее, все равно явятся новые потребности, пока не отдашь швартовов и не выйдешь в море, положив всему конец. Между тем, наступал июнь месяц, и время нашего ухода быстро приближалось.

Третьего июня утром «Фрам» покинул Кристианию. Пока целью его плавания был только берег Буннефьорда, где стоял в саду наш зимовочный дом. Мы должны были погрузить его уже совсем готовым. Творцом этого крепкого строения был наш славный плотник и столяр Йерген Стубберуд. Теперь дом был быстро разобран, и каждая доска и бревно тщательно перемечены. На борт судна приходилось грузить внушительную кучу материалов, а там и без того уже было тесновато. Большая часть груза была сложена под баком; остальное — в рабочем помещении.

Более опытных из участников экспедиции, очевидно, наводила на глубокие размышления мысль о назначении этого «дома для наблюдений», как окрестили его газеты. Вполне понятно, что у них были основания для догадок. Под домом для наблюдений обычно понимается относительно простое сооружение, в котором можно найти необходимую защиту в непогоду и ветер. Наш же дом был почти образцом солидности. Тройные стены, двойной пол и потолок. Внутри дом был оборудован десятью удобными койками, плитой и столом, на котором, к тому же, лежала новехонькая клеенка. «Ну, с натяжкой я еще могу понять, что им хочется наблюдать в тепле, — говорил Хельмер Хансен, — но к чему им клеенка на столе, этого уж я никак не возьму в толк! »

Шестого июня к вечеру было объявлено, что все готово для отплытия. Вечером мы все собрались в саду на скромное прощальное торжество. Я воспользовался случаем, чтобы каждому в отдельности пожелать удачи и всякого благополучия. И вот началась посадка на судно. Последним в лодке был помощник начальника. Он появился, вооруженный подковой. По его мнению, старая подкова приносит черт знает сколько счастья! Возможно, что он прав. Во всяком случае, подкова была старательно приколочена к мачте в салоне «Фрама», где она находится и по сей час.

Поднявшись на борт «Фрама», мы сейчас же приступили к подъему якоря. Застучал мотор Болиндера, и тяжелая цепь заскрипела, проходя через клюз. Ровно в 12 часов ночи якорь отделился от дна, и в ту минуту, когда над нами занимался день седьмого июня, «Фрам» в третий раз выходил из Кристиания-фьорда. Дважды горсточка отважных людей приводила это судно со славой обратно после многолетнего путешествия. Суждено ли нам продолжать эту почетную традицию? Понятно, что такие мысли обуревали многих из нас, пока наше судно скользило по зеркальной глади фьорда в светлую летнюю ночь. Начало было положено под знаком седьмого июня[8].

Это сочтено было многообещающим предзнаменованием, но в светлые смелые надежды закрадывалось облачко грусти. Склоны гор, леса, фьорды — все было так чарующе прекрасно и так дорого сердцу! Они звали и манили к себе. Но у дизель-мотора нет никакого сострадания. Он грубо стучит и стучит себе среди тишины. Лодочка, в которой сидел кое-кто из моих самых ближайших родственников, мало-помалу отставала от нас, исчезая за кормой. В сумерках с трудом различались белые платки... До свидания!..

На следующее утро мы ошвартовались во внутренней гавани Хортена. Какой-то невинного вида лихтер сейчас же подошел к борту судна. Но груз этого лихтера был далеко не столь невинен. Он состоял не более не менее как из полутонны пироксилина и ружейных патронов — несколько неприятной, но все-таки столь же необходимой статьи нашего снаряжения. Кроме погрузки здесь патронов, мы воспользовались также случаем пополнить свои запасы воды. Покончив с этим, мы немедленно отвалили. Когда мы проходили мимо военных судов, команда их была послана на реи, а оркестр музыки играл гимн.

Теперь мы направились на юг, как и сказано в заглавии этой главы, но пока еще не прямо. Перед нами была еще одна дополнительная задача — океанографическое исследование Атлантического океана. Для этого пришлось делать значительный крюк. Исчерпывающее описание этого плавания будет дано в другом месте. И если я упоминаю здесь о нем вкратце, то ради связности изложения. После совещания с проф. Нансеном я составил план начать исследования в районе к югу от Ирландии и оттуда пройти к западу, насколько нам позволят время и обстоятельства. Работа должна была продолжаться и на обратном пути по направлению к северной оконечности Шотландии. По разным причинам эту программу пришлось потом очень значительно сократить.

В первые дни после ухода из Норвегии стояла прекраснейшая погода. Северное море было тихо, как гусиный пруд; «Фрам» покачивался не больше, чем когда он стоял в Буннефьорде. Это пришлось тем более кстати, что мы еще не могли похвастать своей полной готовностью к морскому плаванию, когда прошли маяк Фэрдэр и перед нами открылся капризный Скагерак. За тот короткий промежуток времени, который был в нашем распоряжении, мы не успели принайтовить и прибрать все доставленные в последний момент вещи так, как это было бы желательно; поэтому свежий ветер при выходе из фьорда был бы довольно неприятен. Теперь же все удалось устроить прекрасно. Правда, мы работали день и ночь. Мне рассказывали, что будто бы морская болезнь сильно свирепствовала на «Фраме» в прошлые плавания. Но мы легко избегли и этого испытания. Почти все участники экспедиции были привычными моряками, а у тех немногих, которые, может быть, отличались не такой уж нечувствительностью к этому, была для тренировки целая неделя хорошей погоды. И поэтому, насколько я знаю, у нас не было ни одного случая этой неприятной и, по справедливости, страшной повальной болезни.

Пройдя Доггер-банку, мы встретили весьма благоприятный северо-восточный ветер. Теперь с помощью парусов можно было немного увеличить не совсем головокружительную скорость, которую в состоянии был порождать наш мотор. Перед нашим отплытием циркулировали самые противоречивые сведения о достоинствах «Фрама» как парусного судна. Утверждали, что судно вообще не сдвинется с места на воде. С таким же убеждением поддерживалось и противоположное мнение: «Фрам» — настоящий крейсер по своей быстроте. Как полагается, истина и в данном случае находилась посредине между двумя крайностями.

Наше судно вовсе не было гоночным, но и не упрямилось во что бы то ни стало. Со свежим норд-остом мы шли к Английскому каналу со скоростью в семь узлов и этим пока были вполне довольны. Нам нужно было удержать попутный ветер и пройти с ним через пролив у Дувра, а по возможности и большую часть всего Ла-Манша. Ведь мощность нашей машины была слишком ограничена, чтобы ею можно было пользоваться для плавания против ветра. В таких случаях нам приходилось прибегать к тому способу продвижения вперед, которым обладает парусник, а именно — лавировать. Но крейсировать в Английском канале — одном из самых оживленных участков моря на земном шаре — уже само по себе малоприятное занятие. Для нас же оно было еще хуже, так как это значительно сокращало бы время, остававшееся для океанографических исследований. Однако, восточный ветер продолжал держаться с похвальным усердием. В два дня мы прошли Английский канал, а уже через неделю после ухода из Норвегии могли взять первую океанографическую станцию в намеченном по плану месте.

До сих пор все шло как нельзя более гладко. Но вот для «разнообразия» появились и затруднения. Прежде всего в отношении неблагоприятной погоды. Стоит только северо-западному ветру начать задувать в северной части Атлантического океана, и он уж зарядит надолго и всерьез, пока, наконец, не утихнет. И теперь он не отказался от своей старой привычки. Мы не только не продвигались на запад, но одно время даже опасались, что нас отнесет к ирландским берегам. Однако, до этого не дошло; но вскоре мы оказались вынужденными значительно укоротить первоначально намеченный путь. Причиной, содействовавшей этому решению, было еще и то обстоятельство, что мотор наш задурил. Нефть ли, машина ли сама были тут виноваты, машинист не мог выяснить хорошенько. Приходилось поэтому, пока еще было время, возвращаться домой на тот случай, если потребуется сколько-нибудь значительный ремонт. Несмотря на эти затруднения, мы все же собрали приличную коллекцию проб воды и измерений температуры на разных глубинах, а затем в первых числах июля взяли курс на Норвегию, имея своей целью Берген.

Проходя проливом Пентланд-ферт, мы встретили здоровенный свежий северный ветер, давший нам возможность испытать, как «Фрам» ведет себя в дурную погоду. Проба досталась нам не так-то легко. Шторм и волна были прямо с левого борта. Мы шли почти что на всех парусах и с удовлетворением наблюдали, что наше судно делает больше девяти миль в час. При довольно сильном крене ослаб брюканец у мачты в носовом салоне, вследствие этого открылся доступ воде, и в результате в каютах помощника и моей произошло небольшое наводнение. Остальные, жившие по левому борту, оказались с наветренной стороны, и поэтому все у них было сухо. Мы отделались потерей нескольких ящиков сигар, которые промокли насквозь. Впрочем, совсем они не пропали. Рённе взял их себе на хранение и потом роскошно угощался просоленными, заплесневевшими сигарами в продолжение полугода.

При скорости от восьми до девяти миль расстояние между Шотландией и Норвегией тает быстро. К вечеру в субботу девятого июля ветер начал стихать, и одновременно вахтенный сообщил, что впереди видна земля. Это был «Сигген» на острове Беммель. В течение ночи мы подошли к берегу, а утром в воскресенье десятого июля вошли в Сэльбьернс-фьорд. У нас не было никаких специальных карт для входа в этот фьорд; но, поревев как следует своей сиреной, мы подняли, наконец, на ноги людей лоцманской станции, и на судно явился лоцман. Он обнаружил явные признаки удивления, когда увидел перед собой «Фрам», прочтя это название на борту судна. «Господи, а я-то думал, что это какой-нибудь русский парусник», — произнес он. Это заявление служило, вероятно, своего рода извинением за ту умеренную торопливость, с которой он явился к нам.

Чудесная прогулка — плавание фьордами к Бергену! Насколько ветрено и холодно было в море, настолько же тепло и тихо было здесь. Весь день стояла совершенно тихая погода; мотор с трудом сообщал скорость всего лишь в четыре мили, и был уж поздний вечер, когда мы встали на якорь у военной верфи в Сульхеймсвике. Наше пребывание в Бергене совпало с большой национальной выставкой. Комитет выставки оказал экспедиции внимание и предоставил всем ее участникам повсюду свободный вход.

Разные дела заставили меня уехать в Кристианию. «Фрам» я поручил заботам лейтенанта Нильсена. У всех хлопот было выше головы. Фирма «Дизель» в Стокгольме прислала в Берген своего замечательного монтера Аспелунда. Он сразу же приступил к основательной переборке. После тщательного изучения причин неисправности было решено заменить соляровое масло, бывшее у нас на судне, очищенным керосином. Нам удалось устроить это при содействии одной фирмы. Работа была чрезвычайно хлопотливая, но она окупила себя впоследствии.

Пробы воды, привезенные нами из плавания, были доставлены на биологическую станцию, где Кучин[9] сейчас же занялся их титрованием (определением содержания в воде хлора).

Наш немецкий спутник, океанограф Шрер, покинул нас в Бергене. Двадцать третьего июля «Фрам» вышел из Бергена и на другой день прибыл в Кристиансанд, где я и встретил его. Здесь снова нам предстояло провести ряд хлопотливых дней. В одном из таможенных пакгаузов лежала масса вещей, которые надо было погрузить на судно; около 400 связок сушеной рыбы, все лыжное и санное снаряжение, вагон лесного материала и т. п. На Фредриксхолме у Флеккере нам пришлось очистить место, пожалуй, для самого важного — для наших пассажиров, 97 полярных собак, прибывших в середине июля из Гренландии на пароходе «Ханс Эгеде». Пароходу пришлось сделать довольно длинный и трудный переход, отчего при прибытии собаки чувствовали себя довольно плохо, но через несколько дней, проведенных на острове под присмотром Хасселя и Линдстрема, они снова восстановили свои силы. Обильные порции свежего мяса сделали чудеса. Островок с остатками старой крепости, до того времени столь мирный, оглашался теперь каждый день, а то и по ночам, чудеснейшим концертным воем. Эти музыкальные упражнения привлекали массу любопытных посетителей, которым, кроме того, хотелось рассмотреть участников хора более подробно. Поэтому мы в известные часы открыли доступ публике для обозрения животных. Вскоре обнаружилось, что большинство собак оказались совсем не свирепыми и нетрусливыми; наоборот, они чрезвычайно ценили эти посещения. Ведь может случиться, что им перепадет лишний лакомый кусок в виде бутерброда или еще чего-нибудь в этом роде. Кроме того, не велико развлечение для полярной собаки в ее и без того мало привлекательной жизни, сидеть на привязи. А ведь каждая из них была надежно привязана. Сделать это было необходимо, главным образом, чтобы воспрепятствовать взаимным сварам. Нередко случалось, что одна или несколько собак отвязывались, но оба надзирателя всегда были готовы схватить беглецов.

Один предприимчивый молодчик даже пустился вплавь через пролив к ближайшему берегу — целью побега были, вероятно, ничего не подозревавшие овцы, щипавшие на берегу траву; однако, этот комбинированный спорт-плавание и охота, был во время прекращен.

С прибытием «Фрама» Вистинг заменил Хасселя в должности надзирателя. Он и Линдстрем жили неподалеку от островка, где были собаки. У Вистинга был особенный метод обращаться со своими четвероногими подданными, и он быстро сошелся с ними. Впоследствии он оказался обладателем редких способностей в роли врача-ветеринара — чрезвычайно полезное качество в тех случаях, когда так часто встречается необходимость лечить то или иное повреждение.

Как уже упоминалось раньше, в это время еще никто из участников экспедиции, кроме помощника начальника, лейтенанта Нильсена, не знал ничего о расширении составленного мною первоначально плана. Поэтому многое и многое из того, что грузилось на судно и что подготовлялось во время нашего пребывания в Кристиансанде, должно было казаться весьма страшным для того, кто пока ждал только плавания вокруг мыса Горна до Сан-Франциско. Какой смысл брать на судно всех этих собак и везти их с собой в такую даль? Да и вообще вынесет ли какая-либо из них путь вокруг этого пользующегося такой дурной славой мыса? А кроме того, — разве нет собак, и хороших собак, на Аляске? На что нам все эти доски и планки? Разве нельзя обойтись без них и взять потом такой груз на судно во Фриско? Такие и масса подобных им вопросов стали возникать среди команды. Даже физиономии у моряков стали походить на вопросительный знак. Но меня об этом никто не спрашивал никогда, это моему помощнику приходилось выдерживать натиск и отвечать на вопросы по собственному своему разумению. В высшей степени неблагодарное и неприятное занятие для человека, у которого и так были полны руки дела.

Чтобы облегчить ему это трудное положение, я решил незадолго до отплытия из Кристиансанда сообщить Преструду и Ертсену о действительном положении вещей. Дав мне подписку держать все в секрете, они получили от меня все сведения о задуманном мною походе к южному полюсу и объяснения, почему все это хранится в тайне. На мой вопрос, согласны ли они с изменением, оба они, не задумываясь, дали мне свой утвердительный ответ, и таким образом все было в порядке.

Теперь уже три человека на судне — все командование — знали положение вещей и тем самым были в состоянии парировать щекотливые вопросы и отклонять возможные домыслы у тех, кто все еще не был посвящен в курс дела.

Двое из участников экспедиции вступили в нее во время нашего пребывания в Кристиансанде — Хассель и Линдстрем. Кроме того, произошел обмен. Машинист Эллиассен был списан. Не так легко было найти теперь человека, удовлетворяющего условиям, которые ставились для занятия должности машиниста на «Фраме». Трудно было ожидать, чтобы из местных жителей кто-нибудь был основательно знаком с моторами такой величины, о какой здесь шла речь. Единственным выходом было обращение туда, где машина строилась, — в Швецию. Фирма «Дизель» в Стокгольме помогла нам выйти из затруднения. Она прислала нам человека, который, как выяснилось позднее, оказался именно таким, какой нам требовался. Звали его Кнут Сундбек. Можно написать целую главу о том, как хороша была работа этого парня и как спокойно и скромно он ее выполнял. Начать с того, что он присутствовал при постройке мотора «Фрама». Поэтому машину свою он знал досконально. Обращался он с ней, как со своей любимой игрушкой; поэтому с мотором никогда ничего не случалось.

Тем временем мы работали изо всех сил, чтобы быть готовыми к уходу. Было решено, что он состоится в середине августа, и чем скорее, тем лучше.

«Фрам» побывал в сухом доке, где корпус судна был основательно покрыт краской. Судно было так тяжело нагружено, что фальшкиль несколько пострадал под огромным давлением на настил. С помощью водолаза мы, однако, быстро исправили повреждение. Как ни было тесно в главном трюме, все же туда нам пришлось засунуть много сотен связок сушеной рыбы. Все санное и лыжное снаряжение было заботливо уложено, чтобы насколько возможно защитить его от сырости. Эти вещи должны сохраняться в сухом месте, чтобы они не «покоробились» и от этого не стали негодными к употреблению. Этим заведовал Бьолан, он знал, как с такими вещами нужно обращаться.

Но вот, как обычно бывает, черед дошел и до пассажиров, после того как все грузы были благополучно добавлены на судно. «Фрам» встал на якорь у Фредриксхолма, и сразу же мы занялись созданием необходимых условий для приема наших четвероногих друзей. Под просвещенным руководством Бьолана и Стубберуда большинство команды принялось орудовать топорами и пилами. В течение нескольких часов на «Фраме» была поставлена новая палуба. Она состояла из отдельных щитов, которые легко поднимались и снимались для мытья и чистки. Щиты накладывались на трехдюймовые планки, прибитые к палубе судна. Поэтому между ними и палубой оставалось значительное пространство. Цель при этом, как уже упоминалось раньше, была двойная: достижение быстрого стока неизбежного в таком путешествии избытка воды и, кроме того, предоставление воздуху возможности циркулировать и тем самым возможно больше охлаждать подстилку для животных. Это устройство, как оказалось позднее, прекрасно оправдало свое назначение.

Ограждением на фордеке «Фрама» были железные поручни, оплетенные стальной проволочной сеткой. Теперь, для большего удобства и затенения, эти поручни с внутренней стороны были забраны досками. На всех возможных и невозможных местах были приделаны цепи — для привязывания к ним собак. Нельзя было с самого же начала позволять собакам бегать свободно; была кое-какая надежда, что можно будет спустить их с цепей потом, когда они лучше узнают своих хозяев и освоятся с условиями.

К вечеру девятого августа мы были готовы к приему своих новых товарищей. По 20 штук зараз их перевозили с острова на большой плоскодонке. Заведовавшие перевозкой Вистинг и Линдстрем превосходно командовали ими. Они вовремя успели приобрести доверие собак и внушить им полное уважение к себе — именно то, что было нужно. На «Фраме» у фалрепа собак ждал ловкий и крутой прием. Прежде чем растерявшиеся собаки успевали хорошенько прийти в себя от удивления и страха, они уже оказывались надежно привязанными на палубе, и им вежливо давали понять, что самое лучшее, что они теперь могут сделать, — это спокойно примириться со своей судьбой. Все шло само собой и настолько быстро, что через несколько часов все 97 собак были благополучно перевезены на судно, но зато вся палуба «Фрама» была использована сплошь. Мы думали оставить свободным хоть капитанский мостик, но сделать этого не удалось, иначе мы не могли бы взять всех собак. Последнюю партию — числом четырнадцать — пришлось поместить там. Таким образом, для рулевого оставалось очень мало свободного места. А с полем деятельности вахтенного офицера дело обстояло совсем плоховато. Имелись основания опасаться, что, пожалуй, он будет принужден проводить всю вахту, стоя смирнехонько на одном месте. Но пока что у нас не было времени останавливаться на такого рода маленьких неприятностях. Как только последние собаки были доставлены на борт, как только мы распорядились высадить всех посторонних на берег, сейчас же начал работать под баком мотор для подъема якоря.

Якорь поднят! Полный ход машины. И вот началось наше путешествие к цели, находившейся от нас в 16. 000 милях! Никем не замеченные, тихо шли мы в сумерках по фьорду. Несколько наших друзей немного проводили нас.

Вскоре после того, как за Флеккере лоцман сошел с судна, темнота августовского вечера скрыла от нас очертания родины. Но Уксе и Рювинген еще всю ночь посылали нам свой прощальный привет.

Ранним летом в начале нашего плавания по Атлантическому океану нам повезло с погодой и ветром. На этот раз они благоприятствовали нам еще больше, если только это возможно. Погода была совершенно тихая, когда мы вышли, и гладким как зеркало было Северное море в продолжение нескольких дней.

Трудная вещь заручиться доверием всех этих собак и привыкнуть к ним; наша задача чрезвычайно облегчалась тем, что всю первую неделю стояла только хорошая погода.

Перед отплытием высказывалось немало всяких дурных предсказаний относительно того, как пойдет дело с нашими собаками. Часть этих пророчеств мы сами слышали, а тех, что не дошли до наших ушей, было, наверное, гораздо больше. Скверно, очень скверно будет этим несчастным животным. Жара под тропиками быстро скосит большую часть из них. А если иные и останутся, то для них это будет только отсрочкой смертного приговора, так как они или будут смыты за борт, или утонут в воде на палубе, когда «Фрам» будет проходить пояс западных ветров. Поддерживать их жизнь крохами высушенной на ветру рыбы — невозможно, и т. д.

Как известно, все эти предсказания не сбылись, совершенно не сбылись. Случилось как раз обратное. Правда, потом уже на многих из нас, принимавших участие в этом удовольствии, постоянно сыпались вопросы: разве ваше плавание на юг не было чрезвычайно утомительной и скучной историей? Неужели вам не надоели все ваши собаки? Каким образом удалось вам сохранить их в живых?

Само собой понятно, что пятимесячное морское путешествие в тех водах, где плыли мы, неизбежно сопряжено с удручающим однообразием; многое зависит от тех средств, какие имеются для подыскания занятий. В этом отношении именно в собаках мы нашли такое совершенно замечательное средство. Допустим, что очень часто эта работа требовала от нас терпения; но, тем не менее, как и всякая другая работа, она доставляла и развлечение и удовольствие. Тем более, что ведь здесь дело касалось живых существ, которые были настолько умны, чтобы вполне оценить оказываемую им помощь и на свой лад отплачивать за нее.

С первой же минуты я старался всякими средствами пробудить и поддерживать сознание, что наиважнейшее для всего нашего предприятия заключается в том, чтобы благополучно доставить к месту высадки наших упряжных животных. Если бы у нас был какой-нибудь лозунг, то примерно только такой: «собаки, и прежде всего собаки! » Результаты лучше всего говорят о том, как мы следовали этому лозунгу. Мы устроились приблизительно так: собаки, которые с самого начала были привязаны вместе, были разделены на партии по десять штук. На каждую партию было назначено по одному или по два надзирателя, с полной ответственностью за своих животных и их обслуживание. На себя лично я взял тех четырнадцать, которые находились на капитанском мостике. Кормежка животных была авральной работой, требовавшей присутствия всей команды на палубе; поэтому она производилась при сменах вахт. Главным удовольствием полярных собак в их земной жизни является пожирание пищи. Можно с уверенностью сказать, что путь к их сердцу лежит через чашку для пищи. Мы исходили из этого соображения, и результат нас не обманул. Всего через несколько дней соответствующие партии уже состояли в нежной дружбе со своими надзирателями!

Вполне понятно, что собакам было не очень-то по вкусу все время сидеть на привязи; для этого у них слишком живой темперамент. Нам очень хотелось доставить им удовольствие бегать везде и пользоваться необходимым моционом, но пока еще мы не решались рискнуть выпустить всю эту банду на свободу. Нужно было побольше натаскать их. Довольно легко удавалось добиться их преданности; преподать же им правила хорошего поведения было, конечно, труднее, и дело шло не так уж гладко. Было очень трогательно видеть их радость и благодарность, когда мы уделяли им немного времени и разговаривали с ними. Особенно сердечный характер носили утренние встречи. Их чувства выражались тогда в единодушном радостном визге, он вызывался уже одним нашим появлением; но собакам недостаточно было только смотреть на нас. Они не успокаивались, пока мы не обходили их всех, беседуя с ними и похлопывая каждую из них. Если по небрежности пропустишь какую-нибудь, сейчас же обнаруживаются несомненные признаки огорчения.

Нет, пожалуй, ни одного животного, способного в такой степени проявлять свои чувства, как собаки. Радость, печаль, благодарность, угрызения совести отражаются ясно на всем их поведении. В особенности в глазах. Мы, люди, часто носимся с мыслью, что одни мы являемся обладателями того, что называется «живой душой». Мы говорим, что глаза — зеркало души.

Все это прекрасно. Но обратите внимание на глаза собаки; изучите их хорошенько. Как часто в их выражении можно увидеть нечто такое, что можно назвать человеческим, те же переживания, что и у человека. Все это во всяком случае очень похоже на «душу».

Но предоставим этот вопрос тем, кто интересуется его разрешением. Здесь я упомяну лишь о другом моменте, говорящем о том, что собака не только машина из крови и плоти, а нечто большее, — об их ярко выраженной индивидуальности. На «Фраме» было около ста собак. У каждой из них, по мере того как мы, ежедневно имея с ними дело, все ближе узнавали их, обнаруживалась та или иная характерная черта, та или другая особенность. Не было двух похожих одна на другую ни своим видом, ни свойствами. Внимательному наблюдателю представлялись богатые возможности делать любопытнейшие открытия. Если кто-нибудь немного уставал от общества людей, — что смею, впрочем, заверить, случалось редко, — то общество животных, как правило, его развлекало. Я говорю — как правило. В исключениях, конечно, не было недостатка. В том, что все эти месяцы палуба была переполнена собаками, было мало веселья. Много раз наше терпение подвергалось весьма серьезному испытанию. Но, несмотря на все хлопоты и неудобства, неразрывно связанные с перевозкой собак, я положительно утверждаю, что наше многомесячное морское плавание было бы гораздо более однообразным и скучным, если бы с нами не было наших пассажиров.

В течение первых четырех или пяти дней мы постукивали себе полегоньку, подвигаясь к Ла-Маншу у Дувра, и у нас уже являлась надежда, что мы и на этот раз без особых затруднений проскочим сквозь игольное ушко. Пять дней стояло абсолютное безветрие — почему бы ему не продержаться и всю неделю? Но не тут-то было! Когда был пройден самый западный плавучий маяк у Гудвин Сенда, хорошая погода покинула нас, и ее сменил юго-западный ветер с дождем и всякой мерзостью. За какие-нибудь полчаса спустился такой туман, что невозможно было ничего разглядеть дальше, чем на двойную длину корабля. Хотя ничего не было видно, но зато было отлично слышно! Непрерывное завывание множества пароходных гудков и сирен давало нам весьма ясное представление о том, среди какого скопления судов мы находимся. Положение было не из приятных; у нашего замечательного судна было много хороших сторон, что не мешало однако ему быть необычайно неповоротливым и тяжелым. Это очень опасное качество в этих водах. К тому же, случись авария, по нашей ли вине или не по нашей, и она была бы чревата для нас роковыми последствиями. Времени у нас было в обрез, и потому вызванное аварией опоздание могло совершено погубить все наше предприятие. Обыкновенное торговое судно может рисковать. Маневрируя с осторожностью, шкипер почти всегда бывает в состоянии избежать несчастья. Обычно столкновения происходят от небрежности или неосторожности одной из сторон. Нерадивый должен уплатить за убытки, осторожный может иногда даже еще и заработать на этом. Само собой разумеется, что мы-то были очень осторожны. Но то соображение, что в случае катастрофы кто-то другой заплатит за свою неосторожность, для нас было плохим утешением. Мы не могли рисковать, а поэтому вошли, хоть это и не было нам по вкусу, на Даунскнй рейд и бросили там якорь.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒