НА БАРЬЕРЕ 5 страница

Исследовав хорошенько местность и обсудив все возможности, мы решили, что участок для постройки дома нужно искать на небольшой возвышенности, поднимавшейся к востоку. Как будто бы это место было наиболее удобным. Мы не ошиблись. Вскоре мы убедились, что выбрали самое лучшее место, какое мог предложить нам барьер. На том месте, где должен будет стоять дом, мы воткнули лыжную палку и затем отправились домой.

Приятная новость, что нам удалось-таки найти подходящее место для дома, была, конечно, встречена с большим удовольствием по всей линии. Каждый в душе ужасался, думая о длинной и утомительной перевозке грузов по ледяному барьеру.

На льду царило большое оживление. Куда ни обернись, повсюду виднелись большие стада тюленей-крабоедов Ведделя. Большого морского леопарда, изредка попадавшегося нам на дрейфующем льду, здесь не было видно. За все наше пребывание в Китовой бухте мы не видели ни единого экземпляра его. Не видели мы никогда и тюленя Росса. Пингвины показывались не очень часто, только изредка то тут, то там можно было встретить отдельные экземпляры, но тем ценнее были для нас те немногие, которых мы видели, — почти все пингвины Adelie. Пока мы занимались постановкой судна на швартовы, с воды вдруг поднялась стая пингвинов штук в 10 и села на лед. С минуту они изумленно озирались. Им не каждый день приходилось встречать людей и корабли. Но, по-видимому, изумление скоро сменилось желанием посмотреть, что такое тут происходит. Они форменным образом следили за всеми нашими движениями. Только время от времени они сердито хрюкали и прыгали по льду. По-видимому, их особенно интересовала наша работа по проделыванию дыр в снегу для ледовых якорей. Они толпились вокруг работавших людей, наклонив голову набок и, как видно, находили все это чрезвычайно интересным. Не было заметно, чтобы они хоть сколько-нибудь боялись нас, а мы со своей стороны по большей части оставляли их в покое. Но некоторым все-таки пришлось расстаться с жизнью: нам они нужны были для нашей коллекции.

В тот же самый день происходила весьма интересная охота на тюленей. Три крабоеда осмелились приблизиться к судну, и мы решили, что они должны будут увеличить собой наши запасы свежего мяса. Чтобы обеспечить себе добычу, мы выбрали двух знаменитых охотников. Они стали приближаться к тюленям с величайшей осторожностью, хотя это было вовсе ненужно, потому что тюлени лежали совершенно неподвижно. Охотники подкрадывались ползком на манер индейцев, наклонив до самой земли голову и высоко подняв вверх наиболее мясистую часть своего тела. Это обещает очень многое. Я смеюсь, но все же в пределах приличия. Раздается выстрел. Двое из спящих слегка вздрагивают, но остаются на месте. Третий поступает иначе. Как змея, с удивительной быстротой скользит он вперед среди рыхлого снега. Это уже не стрельба в цель, а охота за настоящей дичью. Результат получается соответственный. Мимо, мимо и еще раз мимо! Хорошо, что у нас много патронов. Один из охотников — человек догадливый: он выпускает все свои заряды и возвращается обратно. Но другой пускается вдогонку за убегающей дичью. Ах, как я хохотал! Мне уже было не до соблюдения приличий. Я буквально катался со смеху. Они несутся по рыхлому снегу: тюлень впереди, охотник сзади. По движениям преследователя я вижу, что он вне себя от злости. Охотник чувствовал, что он ввязался в такое дело, из которого ему теперь не выйти с честью. Тюлень мчался с такой быстротой, что снег столбом взвивался в воздух. Хотя снег был довольно глубок и рыхл, но все же тюлень мчался по его поверхности. Иначе обстояло дело с охотником. Он с каждым шагом проваливался в снег по колени и очень скоро сильно поотстал. Вдруг он остановился, приложился и выстрелил. Позднее он уверял, что все до одной его пули попали. Я, однако, сомневаюсь. Во всяком случае, тюлень не обратил на это никакого внимания и с той же скоростью продолжал мчаться дальше. Наконец, знаменитый охотник вынужден был сдаться и отступить. «Свински живуч», — услышал я, когда он поднялся на судно. Я подавил улыбку, не желая обижать человека.

Что за вечер! Солнце стоит высоко на небе, несмотря на позднее ночное время. Вся эта горная ледяная страна, могучий, убегающий на юг барьер залиты блестящим белым сверкающим светом, до того сильным, что он слепит глаза. Но на севере ночь. Небо, черное, как дым, и серо-стальное у моря, переходит в темно-синее, по мере того как взор поднимается выше; оно все бледнеет и бледнеет и, наконец, переходит в сверкающий блеск барьера.

То, что лежит там позади ночи, — черная как дым масса, — нам известно. Эта часть нами изучена. Там мы победно прошли. Но что скрывает на юге ослепительный день? Ты, прекрасный, зовешь и манишь нас! Да, мы слышим, ты нас зовешь, и мы обязательно придем. Ты примешь наш поцелуй, даже если он будет стоить нам жизни!

На следующий день, в воскресенье, была все такая же прекрасная погода. Но для нас, разумеется, не могло быть и речи о каком-нибудь празднике. Никто из нас не захотел бы потерять зря целый день. Мы теперь разделились на две партии — морскую и береговую. Морская в составе десяти человек заняла «Фрам», тогда как береговая в этот день устраивала себе жилище на барьере на год, на два или насколько уж там придется.

Морская партия состояла из Нильсена, Ертсена, Бека, Сундбека, Людвига Хансена, Кристенсена, Рённе, Недтведта, Кучина и Ульсена; береговая партия — из Преструда, Иохансена, Хельмера Хансена, Хасселя, Бьолана, Стубберуда, Вистинга, Линдстрема и меня. Линдстрем должен был провести на судне еще несколько дней, так как мы пока по большей части должны были питаться на корабле.

По плану, партия из шести человек должна была устроиться в шестнадцатиместной палатке, поставив ее между «Ренникеном» и «Нельсоном», а другая партия из двух человек — поместиться в палатке на участке для дома и начать его постройку. Это были, конечно, наши искусные плотники Бьолан и Стубберуд.

В 11 часов утра мы, наконец, были готовы к походу. Мы взяли с собой сани с восемью собаками, снаряжение и провиант — всего 300 килограммов. Это была моя запряжка, она первая должна была ринуться в бой. Морская партия в полном составе собралась на палубе, чтобы присутствовать при первом старте. Все было готово для ухода. После бесчисленных наших усилий, или, лучше сказать, после основательной обработки кнутом каждой собаки, нам удалось, наконец, выстроить их в одну линию перед санями с аляскинской упряжью. Ловкий взмах кнутом в знак приветствия, кнут щелкает, и мы пускаемся в путь. Я искоса взглянул на судно. Да, так и есть! — все товарищи выстроились в ряд и любуются нашим стильным стартом. Я не совсем уверен, но, кажется, я поднял довольно высоко голову и посмотрел вокруг с торжествующим видом. Если так, то это было глупо с моей стороны! Мне нужно было немного подождать, наше поражение тогда не было бы таким полным. Мы, действительно, потерпели поражение, это факт! Ведь собаки уже в течение полугода били баклуши, только пили и ели и, по-видимому, полагали, что ничего другого им и не нужно делать. Ни одной из собак не приходило в голову, что для них наступила теперь новая эпоха — эпоха трудов и работы. Пробежав всего несколько метров вперед, все они сразу, как по команде, уселись на снег, посматривая друг на друга. На их мордах можно было прочесть самое неподдельное изумление! Наконец, нам, при помощи основательной трепки, удалось заставить их понять, что мы, действительно, требуем от них работы; однако, это не очень помогло. Вместо того, чтобы слушать команду, они затеяли друг с другом яростную баталию. Боже мой, сколько в тот день мы бились с нашими восемью собаками! «Если так будет обстоять дело и при походе к полюсу, — думал я среди всего этого гама, — то нам понадобится ровно год, чтобы добраться туда». Высчитывать, сколько потребуется времени на обратный путь, мне было некогда. Во время всей этой катавасии я снова взглянул на судно. Но то, что я увидел, заставило меня сейчас же отвести свой взор. Товарищи просто-напросто лопались от хохота, и до нас доносились громкие возгласы с самыми обидными поощрениями.

— Ну, если дело пойдет у вас так, то вы доедете к Иванову дню! — кричал один.

— Чудесно, мужайтесь! Не сдавайтесь! — кричал другой.

— Ура, вот теперь дело пошло на лад! — и т. д.

Наш воз стоял на месте, как пригвожденный. Казалось, дело было совершенно безнадежным. Общими усилиями всех людей и животных нам удалось, наконец, опять сдвинуться с места. Итак, нашу первую санную поездку, собственно говоря, нельзя было назвать триумфом.

Первую свою палатку на ледяном барьере мы поставили между горами «Нельсон» и «Ренникен». Это была большая, прочная шестнадцатиместная палатка с пришитым к ней сплошным дном. Вокруг палатки мы растянули треугольником стальные тросы в каждой стороне по 50 метров. Здесь должны были привязываться собаки. Палатку снабдили пятью спальными мешками и некоторым количеством провианта. Расстояние досюда, измеренное одометром, равнялось 1, 2 мили, или 2, 2 километра.

Выполнив эту работу, мы отправились дальше к месту, выбранному нами для станции.

Здесь мы тоже поставили палатку, — такую же шестнадцатиместную палатку, как и предыдущая, — для плотников и разметили место для дома. По условиям местности, мы решили поставить дом в направлении с запада на восток, а не с севера на юг, как нам хотелось бы, так как, по общепринятому мнению, самые сильные и самые частые ветры дуют с юга. Наш выбор оказался правильным. Господствовавшее направление ветра было с востока, и таким образом ветер ударял в наиболее защищенную короткую стенку дома. Дверь выходила на запад.

Потом мы занялись разметкой дороги от места для дома до расположенной ниже палатки, а, оттуда до судна, ставя темные флажки через каждые пятнадцать шагов. Таким образом, мы могли спокойно ездить между различными местами, не теряя зря времени, если бы наступила непогода. Расстояние от судна до дома было 2, 2 мили, или 4, 5 километра.

Шестнадцатого января, в понедельник, мы начали работу всерьез. С этого времени 80 собак — шесть упряжек — отвозили к первой палатке весь тот провиант и снаряжение, которые только можно было погрузить на сани, а около 20 собак упряжки Стубберуда и Бьолана — с нагруженными полностью санями ездили к верхнему лагерю. Да, в эти дни нам пришлось-таки здорово повозиться с собаками, чтобы заставить их слушаться. Они постоянно стремились командовать сами и действовать самостоятельно. Не раз рубаха промокала у нас насквозь, пока удавалось убедить их в том, что командование принадлежит нам. Это была утомительная работа, но все-таки нам удалось с нею справиться. Бедные собаки — в эти дни им досталась здоровая трепка!

Рабочее время было у нас в эту пору продолжительным. Редко мы ложились раньше одиннадцати часов вечера, а вставали уже в пять утра. Но это не ощущалось особенно тяжело. Мы все с одинаковым усердием торопились закончить работу, чтобы «Фрам» мог уйти как можно скорее. Гавань наша была не вполне благоустроена. Внезапно откалывалась «пристань», у которой стояло судно, и всем приходилось приниматься за работу, чтобы встать на причал к новой «пристани». Бывало и так: только команда снова заснет, как нужно повторять всю операцию сначала. Ведь лед все откалывался да откалывался, и нашим бедным «морским разбойникам» приходилось постоянно находиться в непрерывной деятельности. Все время быть начеку и спать лишь одним глазом — это сильно треплет нервы. Нашим десяти товарищам за это время досталась тяжелая работа, но они относились к ней с изумительным спокойствием. Они всегда сохраняли наилучшее настроение, и у них всегда была про запас какая-нибудь шутка.

Работа морской партии заключалась в выгрузке провианта и снаряжения для зимовочной партии из трюмов на лед. Работа эта шла удивительно гладко, и редко одной партии приходилось ждать другую.

За время первых дней перевозок все участники партии зимовщиков ужасно охрипли, а некоторые даже совсем потеряли голос. Это произошло оттого, что вначале нам приходилось непрестанно кричать на собак и понукать их, чтобы заставить их идти. Конечно, это обстоятельство дало подходящий повод морской партии окрестить нас. Мы были прозваны «ландсмолистами»[15].

Если не говорить о том неудобстве, которое постоянно досаждало морской партии, вынужденной менять место стоянки всякий раз, когда лед обламывался и отдрейфовывал, то надо признать нашу гавань хорошей. Правда, иногда там разводило небольшое волнение, что бывало причиной неприятных ударов, но они никогда не бывали настолько сильны, чтобы повредить судну. Чрезвычайно большим преимуществом было то, что течение в этом участке всегда шло из гавани, и поэтому ледяные горы туда не попадали.

Сообщение между судном и барьером вначале обслуживалось пятью людьми. Плотники были освобождены от езды, так как они строили дом. Один человек должен был нести дневальство в палатке. Нам приходилось возить сани только с половиной упряжки — с шестью собаками. Полная упряжка — двенадцать собак — приводила только к шуму и безобразию. Таким образом, за остающимися собаками нужен был тоже надзор, а для этого требовался человек. Дневальный в палатке был обязан также готовить пищу и убирать палатку. Товарищи очень ценили эту должность и строго соблюдали очередь. Она вносила некоторое разнообразие в непрерывные разъезды.

Семнадцатого января плотники начали выравнивать площадку для дома. Мы решили принять все меры предосторожности, какие только можно принимать для того, чтобы дом наш крепко стоял во время сильных антарктических бурь, к которым мы должны были приготовиться. Поэтому плотники раньше всего начали углублять в барьере площадку для дома на метр в лед. Работа эта была нелегкая. Углубившись на 50 сантиметров, они очутились на гладком твердом льду, и дальше им пришлось вырубать его. К тому же, в этот самый день поднялся сильный восточный ветер. Он нес снег по всему барьеру, вздымал его высоко в воздух и засыпал на площадке все то, что наши ребята успевали выкопать. Но чтобы остановить работу наших молодцов, требовалось нечто большее. Из нескольких досок и планок они сколотили «снежный щит» от ветра и устроились так хорошо, что могли потом без всякой помехи продолжать свою работу целый день. К наступлению вечера вся площадка была выкопана. С такими людьми ничего не стоит работать хорошо!

Метель немного мешала перевозке, а так как мы нашли, что аляскинский способ запряжек непрактичен, то отправились на судно и занялись там изготовлением гренландской сбруи для собак. Мы все принялись за это дело. Наш искусник Рённе за месяц сшил 45 комплектов сбруи. Мы же тем временем приращивали к ней спинные гужи и готовили нужные потяги, пока другие сплеснивали из стальной проволоки гужи для саней.

Вскоре у нас была готова новая упряжь для всех саней и собак. В этой упряжи дело пошло на лад, и через несколько дней вся машина заработала плавно.

Мы разделились по палаткам таким образом, что пять человек спало в нижней палатке, а плотники и я — в верхней. Однажды вечером с нами случилась забавная вещь. Мы только что собрались лечь спать, как вдруг услышали у палатки крик пингвина. Мы мгновенно выскочили. Там в нескольких метрах от дверей сидел огромный «императорский пингвин» и отвешивал поклон за поклоном. Получалось полное впечатление, что он явился сюда исключительно затем, чтобы приветствовать нас. Нам очень жаль было столь дурно отплатить ему за любезность; но так уж устроен этот свет!

Так с поклонами он и закончил свою жизнь на нашей сковороде!

Восемнадцатого января мы начали подвозить материалы для дома, и по мере прибытия их на место плотники возводили дом. Мало сказать, что дело шло как по маслу. Одни сани за другими подкатывали к площадке и разгружались. Собаки работали отлично, а каюры не хуже. Подвозка материала шла быстро, и с той же быстротой рос наш будущий дом. Дело в том, что все части строения были заранее перемечены еще дома и разгружались в том же самом порядке, в каком они требовались для постройки. Кроме того, Стубберуд сам строил этот дом и потому знал в нем каждую планочку. Эти дни я вспоминаю с радостью и гордостью. С радостью — потому что за всю эту довольно трудную работу никогда не произнесено было ни одного слова неудовольствия. С гордостью — потому что я стоял во главе таких людей. Ибо это были люди в самом лучшем значении слова! Все понимали свой долг и исполняли его.

Ночью ветер затих, и на утро была превосходная погода — тихая и ясная. Одно удовольствие работать в такие дни! Настроение было прекрасным и у людей, и у собак. Во время этих поездок между судном и станцией мы постоянно охотились на тюленей. Мы стреляли только тех, которые попадались нам по пути. Нам не нужно было давать крюку, чтобы запастись свежей пищей. Порой нам попадалось целое стадо. Тогда мы стреляли тюленей, свежевали их и отвозили вместе с провиантом и материалами. В эти дни собаки обжирались. Им давалось теплых внутренностей, сколько их душе было угодно.

Двадцатого января был перевезен весь материал, и мы могли начать перевозку провианта и снаряжения. Теперь работа шла весело, и сани то и дело ездили к судну и обратно. Особенно приятна была поездка с пустыми санями к «Фраму» по утрам. Дорога теперь была здорово наезжена и походила на хорошую норвежскую деревенскую дорогу. Сани катились чудесно. Когда в шесть часов утра выходишь из палатки, тебя сейчас же приветствуют радостным лаем все твои 12 собак. Они визжат и воют взапуски. Тянут и рвут цепи, стараясь вырваться. Прыгают и валяются в снегу от радости. Поэтому мы прежде всего проходили по ряду и здоровались с каждой собакой в отдельности, похлопывая, лаская ее и беседуя с нею. Чудесные животные! Когда ты ласкаешь собаку, она всячески старается выразить свое блаженство. Самые нежные и самые избалованные из наших домашних животных не могут выразить большей преданности, чем эти не прирученные волки. Тем временем другие собаки лают и визжат, тянут и рвут цени, чтобы вырваться и наброситься на ту собаку, которую ласкают первой. Да, они ревнивые, и притом в совершенно невероятной степени!

Пожелав им таким образом доброго утра, принимаешься за упряжь. Тут радостный визг поднимается снова. Как это ни покажется удивительным, но я уверяю вас, что полярные собаки любят свою упряжь. Хотя они знают, что им предстоят труды и невзгоды, но все же они проявляют все признаки величайшего восторга. Спешу прибавить, что это бывает только в домашней обстановке. Длинные утомительные санные поездки меняют дело. Когда приступаешь к запряжке, начинается первая дневная забота. От кормежки накануне вечером и ночного отдыха у собак появляется такой избыток жизненной энергии и доброй воли, что их никак не заставишь стоять смирно. Приходится действовать плеткой, хотя начинать с этого, в сущности, жалко.

Поставив сани надежно «на якорь», удается, наконец, привести в порядок свою запряжку из шести собак. Казалось бы, что поле деятельности теперь свободно, стоит только «отдать концы», чтобы через час быть уже у судна. Однако, не тут-то было! Вокруг лагеря за короткой время накопилась целая масса разных предметов — вроде ящиков, лесного материала, свободных саней и т. п. И вот выбираться из всех этих вещей было великой задачей каждого утра. Наибольший интерес собак проявлялся, конечно, к этим предметам, и чтобы справиться со всей этой штукой, нужно было, чтобы тебе действительно повезло!

Проследим же за таким утренним выездом. Все люди готовы, и собаки запряжены. Раз, два, три — и все сразу срываются с места! Словно ветер несутся они, и не успеешь даже и кнутом махнуть, как уже оказываешься... в куче материалов! Собаки дорвались до мечты всей своей жизни — как можно основательней «обработать» весь этот материал столь свойственным им, а для нас столь непонятным способом. Пока происходит этот процесс, которым собаки занимаются с огромным удовольствием, каюр слезает с саней и начинает распутывать постромки, запутавшиеся за всякие доски, планки и тому подобное, находящееся поблизости. Каюр, по-видимому, далек от достижения мечты всей своей жизни, судя по тем выражениям, к которым он прибегает. Наконец, все у него готово! Оглянувшись, каюр сейчас же убеждается в том, что не у него одного на пути встретились препятствия. Там среди ящиков перед ним открывается зрелище, заставляющее его сердце запрыгать от радости. Одна «борода» влипла так плотно, что, по всей видимости, ей еще не скоро выбраться. С торжествующей улыбкой каюр бросается на сани и — марш вперед!

Пока едешь по барьеру, обычно дело идет хорошо. Здесь нет ничего, способного отвлекать внимание собак. Иначе обстоит дело на морском льду. Здесь расположились группами тюлени, лениво греясь на солнце. И тогда может вполне случиться, что твой путь пойдет зигзагами. Если такой запряжке еще свежих с утра собак придет в голову мысль изменить курс и направиться к тюленям, то нужно быть очень опытным каюром, чтобы направить их снова на надлежащий путь. Что касается меня, то я в таких случаях прибегаю к единственному возможному способу спасения — опрокидываю сани. Среди рыхлого снега с опрокинутыми санями собаки быстро останавливаются. Если ты благоразумен, то тогда преспокойно направляешь их в нужную сторону, переворачиваешь сани и едешь дальше. Но, к сожалению, человек не всегда бывает благоразумен. Желание выместить досаду на непослушных бездельниках берет перевес, и тут начинается наказание. Но это не так просто! Когда ты сидишь на опрокинутых санях, то они служат прекрасным якорем, но не так обстоит дело без груза, и собаки это отлично понимают. Пока ты колотишь хорошенько одну, остальные срываются с места, и результат получается не всегда лестный для каюра. Хорошо, если ему удастся снова вскочить на опрокинутые сани, но бывает и так, что собаки и сани уезжают без каюра!

Вся эта возня в ранний утренний час настолько разогревает кровь, что на судно приезжаешь весь в поту, несмотря на двадцатиградусный мороз. Иногда поездка совершается без помех, и тогда дело идет с поразительной быстротой. Собак не приходится понукать: они бегут и без того охотно. Тогда два километра от нижней палатки до «Фрама» можно проехать в несколько минут.

Выйдя из палатки утром двадцать первого января, мы были очень изумлены. Нам казалось, что мы грезим. Мы протирали глаза, открывали их снова; нет, ничего не помогало. «Фрама» больше не было видно. Ночью задувал довольно сильный ветер с метелью. По-видимому, обстоятельства заставили судно уйти. С моря слышался грохот разбивающихся о барьер волн. Мы все же принялись за обычную работу. Накануне капитан Нильсен и Кристенсен убили 40 тюленей. Половину их мы увезли тотчас же. Теперь мы начали увозить остальных. Позднее утром, когда мы были заняты разделкой тюленей, мы услышали давно знакомый нам звук — «тот», «тот», «тот» — стук машины «Фрама», и над барьером показалась наблюдательная бочка. Однако, к своему старому месту «Фрам» не подошел раньше вечера. Сильное волнение заставило его выйти в море.

Плотники усердно строили дом. Двадцать первого января он был уже доведен под крышу и, значит, остающуюся работу можно было производить внутри. Для ребят это было большим облегчением. За это время у них была, безусловно, самая тяжелая работа. Они дрогли и мерзли, но я не слышал от них ни одного слова жалобы. Когда, окончив свою дневную работу, я приходил к ним в палатку, один из них уже занимался приготовлением пищи. Обед состоял всегда из блинчиков и черного, как уголь, крепкого кофе. Как это было вкусно! Вскоре между обоими плотниками-коками началось соревнование — кто из них испечет лучше блинчики. По-моему, оба они были одинаково искусны. Утром у нас опять бывали блинчики. Горячие, хрустящие, нежные блинчики с чудеснейшим кофе, пока я еще не вылезал из спального мешка. И плотники готовили мне завтрак уже в 5 часов утра. Немудрено, что мне нравилось их общество!

Впрочем, жившие в нижней палатке тоже не терпели ни в чем нужды. Вистинг проявил совершенно исключительные способности в качестве кока. Его специальностью были пингвины и чайки под соусом из сливок.

Подавались они под видом рябчиков и, действительно, напоминали их.

В это воскресенье все мы, за исключением одних дневальных в обеих палатках, отправились на судно наслаждаться жизнью. Мы здорово поработали всю эту неделю.

В понедельник, двадцать третьего января, мы начали перевозить провиант. Ради экономии времени мы решили подвозить провиант не к самому дому, а оставлять его временно на высоком хребте по другую сторону «горы Нельсон», то есть южнее ее. Это место находилось всего лишь в 600 метрах расстояния от дома, но так как на этом участке поверхность была не совсем ровной, то, в общем, мы много выигрывали. Позднее, когда «Фрам» уйдет, мы могли бы перевезти все до самого дома. Однако, на это у нас так и не хватило времени, поэтому здесь был создан наш постоянный главный склад провианта.

Перевозка сюда была сначала несколько затруднительна. Собаки, привыкшие бегать к нижнему лагерю мимо «Нельсона» и «Ренникена», никак не могли понять, почему бы им не поступать так же и теперь. Много раз бывала особенно затруднительна поездка с пустыми санями к судну. С этого места собакам был слышен лай их товарищей за «Нельсоном» в нижнем лагере. И тогда нередко случалось, что инициатива переходила к собакам. Стоило им прийти в подобное настроение — почувствовать склонность к озорству, и справиться с ними было трудно; с этим пришлось познакомиться всем нам без исключения. Никто из нас не избежал такой сверхпрограммной прогулки.

По мере подвозки провианта каждый каюр сгружал его с саней и складывал ящики в том порядке, в каком они должны были лежать. Мы начали с того, что начали выкладывать их на снег по сортам небольшими партиями. Благодаря этому, все можно было легко найти. Нагружалось на сани по большей части 300 килограммов, или шесть ящиков. Всего нам нужно было перевезти около 900 ящиков, и мы высчитали, что должны будем доставить их на место в течение недели.

Все шло в изумительном согласии с планом. В субботу в полдень двадцать восьмого января дом был готов, и все 900 ящиков доставлены на место. У склада провианта был весьма внушительный вид. Вдоль по склону стояли длинными рядами ящики, каждый за своим номером, поэтому мы быстро могли найти все, что было нужно. А там красовался готовый дом, совсем такой, каким он был у себя на родине в Буннефьорде. Однако, большую разницу в окружающей природе трудно себе представить. Там — зеленый лиственный и хвойный лес и плещущееся море. Здесь лед, лед и только лед. Все же красиво было и там и здесь. Я стоял и раздумывал: «что же я предпочитаю? »

Мысль уносится далеко — пролетает тысячи миль в секунду... Лес победил.

Как я уже рассказывал, мы привезли с собой все необходимое, чтобы «привязать» дом к барьеру. Но тихая погода, державшаяся все это время, заставила нас прийти к заключению, что условия здесь не будут, пожалуй, такими уж скверными, как мы предполагали. Поэтому мы удовольствовались тем, что врылись в барьер.

Дом снаружи был высмолен, а крыша покрыта толем, так что его далеко было видно на фоне белых окрестностей. Вечером мы сняли оба лагеря и переселились в свой дом — «Фрамхейм». Как уютно, красиво и чисто показалось нам все, когда мы заглянули в двери! Всюду блестящий прекрасный линолеум — как в комнате, так и в кухне. Мы имели полное основание быть счастливыми и довольными. Еще одна важная работа была выполнена, и притом за более короткий срок, чем я мог надеяться. Дорога к цели открывалась все больше и больше. Вдали нам уже начал мерещиться замок. Там наша красавица еще спит, но близится время, когда ее разбудит поцелуй!

В первый вечер в доме собралась веселая компания. Играл граммофон, и мы пили за будущее.

Все взрослые собаки были теперь переведены сюда и привязаны здесь к стальным тросам. Бывало, что они развлекали нас музыкой. Но когда они были собраны все вместе, то получался мощный хор, который под управлением того или иного великого певца задавал нам дневные, а что еще хуже — и ночные концерты. Удивительные животные! Что выражали они своим воем? Начинала одна собака, потом другая, затем еще несколько, и наконец — выли все сто. Во время такого концерта они обычно усаживаются поудобнее, задирают головы как можно выше и воют изо всей мочи. В это время вид у них бывает чрезвычайно занятой, и они ничем не отвлекаются. Самым замечательным, однако, бывает способ окончания концерта. А именно: он прекращается сразу по всей линии. Не бывает никаких запаздывающих, никаких заключительных аккордов! Чем объясняется такая одновременная остановка? Я долго наблюдал за ними и изучал их, не находя ответа. Казалось, это была хорошо разученная песня определенной протяженности и с определенным концом.

Обладают ли животные способностью понимать друг друга? Этот вопрос чрезвычайно интересен. Никто из тех, кто долго имел дело с эскимосской собакой, не усомнится в том, что у них есть такая способность. Под конец я так хорошо научился понимать все издаваемые ими звуки, что, не глядя на собак, только по одному звуку мог сказать, чем они занимаются. Драка, игра, любовь и т. п. — все это сопровождается особым звуком. Если собаки хотят выразить преданность и любовь своему хозяину, то они пользуются совсем иными движениями и звуками, чем в других случаях. Если какая-нибудь из них совершала нехороший поступок — что-нибудь такое, что, как собакам было известно, им запрещалось, например, забиралась в склад мяса, то собаки, которые не могли туда попасть, прыгали вокруг и издавали звуки совершенно иные, чем другие. Мне кажется, почти все мы научились распознавать эти различные звуки. Едва ли найдется другой такой интересный и занятный для изучения зверь, как эскимосская собака.

От своего праотца — волка — они унаследовали инстинкт самосохранения, право сильного, в гораздо большей степени, чем наши домашние собаки. Борьба за существование повлекла за собой раннюю зрелость эскимосской собаки и в совершенно поразительной степени развила ее неприхотливость и выносливость. Ее ум остер, ясен и отлично развит для той работы, для которой она родится, и для тех условий, в которых она воспитывается. Нельзя считать эскимосскую собаку малоспособной потому лишь, что она не умеет служить и не хватает по команде кусочек сахару. Это фокусы, которые так чужды ее трудному жизненному пути, что она никогда им не научится или же научится лишь с большим трудом.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒