НА БАРЬЕРЕ 4 страница

При сильном ветре с кормы «Фрамом» было трудно управлять. Он чрезвычайно легко рыскал, и часто двоим едва-едва удавалось справляться с рулем. Однажды случилось, что нас повернуло к ветру, и паруса заполоскали, но мы вышли из опасного положения благодаря тому, что наш умелый машинист успел в невероятно короткий срок пустить машину полным ходом. Судно снова стало слушаться руля.

Плавание в этих водах сопряжено иной раз с известным риском, так как в темноте можно столкнуться с ледяной горой. Случается даже, что эти неприятные пловцы в своих скитаниях забираются иногда довольно далеко и за 50-й градус. Вероятность столкновения, конечно, сама по себе довольно незначительная, может быть доведена до минимума принятием мер надлежащей предосторожности. Внимательный и опытный наблюдатель в темноте всегда может заметить на достаточно далеком расстоянии отблеск льда.

С того времени, когда можно было рассчитывать хотя бы на малейшую вероятность встречи с ледяными горами, ночью через каждые два часа измерялась температура воды.

Так как остров Кергелен лежал почти прямо на том пути, по которому мы намеревались идти, то по многим причинам было решено сделать там остановку и посетить норвежскую китобойную станцию. Многие из собак за последнее время начали немного худеть, причиной чего был, по-видимому, недостаток жиров в их пище. На Кергелене, вероятно, мог представиться случай достать необходимое нам количество жира. Хотя воды у нас было столько, что ее хватило бы нам при экономии, но все-таки наполнить баки не мешало. Я надеялся также, что там мне удастся принанять еще трех-четырех человек. Ведь десять человек команды довольно маловато, чтобы вывести «Фрам» изо льдов и провести вокруг мыса Горн до Буэнос-Айреса, после того как мы высадимся на ледяном барьере.

У нас было кроме того еще одно основание для задуманного визита: он был бы приятным развлечением. Только бы нам дойти туда как можно скорее. Западный ветер помогал нам совершенно замечательно. Свежий ветер дул почти непрерывно, не переходя, однако, в шторм. В этот период времени проходимое нами за сутки расстояние обычно составляло около 150 миль, но однажды нам удалось даже пройти за одни сутки сто семьдесят четыре мили. Эта скорость была наибольшей за все наше плавание, что не очень плохо для такого судна, как «Фрам», при его скупо рассчитанной парусности и тяжело нагруженном корпусе.

Двадцать восьмого ноября к вечеру мы увидели землю. Это была просто голая скала, которая, судя по определению нашего места, могла быть так называемым мысом Блай, лежащим в нескольких милях перед Кергеленом. Но погода была с плохой видимостью, и при нашем незнакомстве с фарватером мы предпочли, не приближаясь больше, лечь на ночь в дрейф.

На следующий день рано утром прояснело, и мы легко ориентировались. Курс был взят на Роял Саунд, где мы предполагали найти китобойную станцию. Мы прекрасно шли со свежим утренним бризом, но как раз в тот момент, когда нам оставалось обогнуть последний мыс, бриз снова перешел в очень свежий ветер. Пустынный и малопривлекательный берег скрылся в дожде и тумане, и нам предстоял выбор: или ждать опять неопределенное время, или же продолжать свой путь. Мы без особого колебания выбрали последнее.

Казалось очень заманчивым встретиться с другими людьми, а, особенно, как здесь, с соотечественниками, но еще заманчивее было — как можно скорее покончить с еще остававшимися до ледяного барьера четырьмя тысячами миль. Позднее оказалось, что выбор наш был правилен.

В декабре дул еще более свежий ветер, чем в ноябре, и уже в середине месяца мы прошли половину расстояния между островом Кергеленом и своей целью. Собак мы подкармливали, давая им время от времени усиленные порции масла. Это чрезвычайно помогло. С нами же не было никаких хлопот, — все мы превосходно себя чувствовали, а настроение у нас по мере уменьшения расстояния все улучшалось.

Состояние нашего здоровья за все время плавания было прекрасным, что в значительной степени можно приписать нашему отличному провианту. Во время плавания от Норвегии до Мадейры мы отлично питались взятыми с собой поросятами; после всего этого великолепия пришлось перейти на консервы. Но этот переход совершился очень легко, так как у нас были удивительно хорошие и вкусные вещи. Обед подавался отдельно в обоих салонах, но пища у всех была совершенно одинакова. В восемь часов был завтрак, состоявший из “hot cakes” (американское блюдо[12]) с различным вареньем, из сыра, свежего хлеба, а также кофе или какао. Обед обыкновенно состоял из одного блюда и десерта. Как упоминалось выше, нам чаще всего нельзя было варить супа ради экономии воды. Повар угощал нас супом только по воскресеньям. На десерт мы получали большей частью калифорнийские фрукты. Вообще, было решено пользоваться фруктами, овощами и вареньем в наиболее широких размерах. Это самое лучшее, что можно предложить для предохранения от болезней. За обедом мы всегда пили фруктовый сок и воду. Каждую среду и субботу к обеду полагалась рюмка водки. По своему собственному опыту знаю, как удивительно вкусна бывает чашка кофе, когда тебя будят ночью вставать на вахту. Ничего, что ты сонный и хмурый: от глотка горячего кофе человек быстро преображается. Поэтому кофе для ночной вахты был постоянным установлением на борту «Фрама».

К Рождеству мы достигли почти 150° долготы и 56° южной широты. Оставалось еще немногим больше 900 миль до тех мест, где можно было ожидать встречи со сплошными льдами. Наш чудесный западный ветер, который в течение многих недель так замечательно гнал нас вперед, освобождая от всяких забот и не давая нам опаздывать, теперь прекратился. Ради разнообразия нам пришлось опять несколько дней сражаться со штилем и противным ветром. 23 декабря наступило с дождем и юго-западным свежим ветром; это пока не очень веселило нас. Для устройства в этот день небольшого веселого праздника нужна была хорошая погода, иначе всякую попытку испортила бы вечная качка. Мы уже примирились с той мыслью, что такова уж наша судьба — встретить сочельник в шторм, брать рифы и вообще заниматься всякой подобной прелестью. Так бывало уже не раз. Но, с другой стороны, каждому из нас хотелось пережить приятное и праздничное настроение. Давно уже мы жили будничной жизнью. Как я уже сказал, 23 декабря не предвещало ничего хорошего. Единственным напоминанием о Рождестве были хлопоты Линдстрема, желавшего, несмотря на качку, приготовить нам «скупого рыцаря». Мы уверяли его, что он просто должен раздать всем по порции, так как существует распространенное мнение, что «скупой рыцарь» вкуснее всего прямо со сковороды, но Линдстрем не хотел и слушать. Произведение его искусства пока что было спрятано под замок. А мы должны были удовольствоваться одним только запахом.

Утро сочельника наступило при такой прекрасной погоде и при таком тихом море, каких мы не видали уже целые недели. Судно шло совершенно ровно и спокойно. Поэтому ничто не мешало нам приготовляться к торжеству, сколько нашей душе было угодно. Днем рождественская суматоха была в полном разгаре. Носовой салон был вычищен и вымыт, так что риполиновая [так] краска и медь соперничали друг с другом в блеске. Рённе украсил рабочее помещение сигнальными флагами, и транспарант с милыми старыми словами: «Со счастливым рождеством! » светился над дверями салона. Лейтенант Нильсен усердно работал там, проявляя незаурядный талант декоратора. Граммофон был перенесен в мою каюту, где его поставили на доске, подвешенной под потолком. Задуманное трио на рояле, скрипке и мандолине пришлось отменить, так как рояль был совершенно расстроен.

Различные члены нашего маленького общества появлялись один за другим, столь вылощенные и нарядные, что многих из них даже трудно было сразу узнать. Бородатые подбородки были выбриты начисто, что особенно меняло человека. В пять часов мы остановили машину и все собрались в переднем салоне. На палубе оставался только один рулевой. Наше уютное жилое помещение при тусклом свете массы разноцветных ламп имело сказочный вид; сразу настроение поднялось. Вся честь принадлежала стараниям декоратора и тем, от кого мы получили все наши украшения.

И вот мы уселись вокруг стола, ломившегося под тяжестью мастерских произведений кулинарного искусства Линдстрема. Я воспользовался минутой, чтобы отдернуть занавеску в средней каюте и завести граммофон. Раздались звуки рождественского гимна.

Пение возымело свое действие. При слабом освещении было плохо видно, но мне показалось, что кое у кого из этой маленькой кучки закаленных мужчин, сидевших вокруг стола, блестели на глазах слезы. Я уверен, что мысли всех были направлены в одну сторону. Они неслись домой через весь длинный путь, пройденный нами, неслись туда, на север, на нашу родину; мы могли только пожелать, чтобы и им всем было там так же хорошо, как нам здесь. Ведь нам, действительно, было очень хорошо. Тоска по родине быстро уступила место шуткам и веселью. Во время ужина первый штурман выступил с собственноручно написанными шутливыми стихами, имевшими огромный успех. Каждому из присутствовавших был посвящен стих, в котором более или менее ярко изображались его грешки и слабости. Стихи сопровождались краткими примечаниями в прозе. Стихами и декламацией автор вполне достиг своей цели — уложить нас от смеха в лоск.

В кормовом салоне был изящно накрыт стол для кофе и на стол поставлены огромные запасы рождественского печенья работы Линдстрема. Посередине стола красовался величественный кранцекаке[13].

Пока мы воздавали должную честь всем этим прелестям, Линдстрем был чем-то занят в носовом салоне «Фрама». Когда мы после кофе опять перешли туда, там стояла небольшая красивая, вся разукрашенная елка. Ветки на ней были искусственные, но удивительно хорошо сделаны. Она великолепно сошла бы за елку, только что срубленную в лесу. Это тоже был подарок из дома.

И вот началась раздача подарков. Была масса красивых, забавных вещей. Всем позаботившимся о нас мы должны принести горячую благодарность, — они помогли нам сделать рождество тем, чем оно осталось для нас: светлым воспоминанием о далеком плавании.

В 10 часов вечера елочные свечи погасли, и праздник кончился. Он прошел удачно с начала и до конца. И когда началась опять будничная жизнь, у всех нас было что вспомнить.

На остававшемся нам теперь участке пути — пространстве океана между Австралийским материком и поясом антарктического дрейфующего льда — мы готовы были к встрече со всяческими испытаниями, связанными с неблагоприятными условиями погоды. Мы так много читали и слышали о том, что пришлось пережить другим в этих водах, что невольно воображали себе всякие мерзости, созданные для мучения моряков. Правда, мы ни одной минуты не опасались за судно. Мы изучили его достаточно хорошо и знали, что должна быть уж совершенно отвратительная погода, чтобы «Фрам» потерпел аварию. Одно только опоздание пугало нас.

Но мы обошлись и без опоздания, и без неприятностей. Уже в полдень на первый день рождества мы получили как раз то, что могло поддержать наше праздничное настроение: свежий северо-западный ветер, настолько сильный, чтобы прекрасным манером гнать нас вперед к нашей цели. Отойдя потом немного к западу, ветер держался большую часть следующей недели, пока мы 30 декабря не дошли до 170° восточной долготы и 60° южной широты. Наконец-то мы прошли так далеко на восток, что могли уже теперь взять курс на юг. Едва мы повернули, как ветер переменился на очень свежий северный. Лучшего и быть не могло! Если так будет продолжаться, то скоро мы пройдем и все оставшиеся нам градусы широты. Наши верные спутники от самого пояса западных ветров — альбатросы — теперь исчезли. Скоро мы должны были увидеть первых представителей пернатых обитателей Антарктики.

Мы всегда старались как можно больше использовать опыт своих предшественников и потому решили проложить свой курс так, чтобы 65-й градус широты был пройден по долготе 175°. Нужно было как можно скорее пройти через пояс сплошных льдов, запиравших вход в лежавшее южнее и всегда открытое летом[14] море Росса.

Некоторые корабли задерживались здесь в этом поясе льдов недель на шесть, другие проходили через него в несколько часов. Конечно, мы предпочли последовать примеру последних, а потому пошли путем, указанным наиболее счастливыми.

Разумеется, ширина этого пояса может подвергаться довольно значительным изменениям, однако, по-видимому, наилучшие шансы на быстрый проход обычно представляет пространство между 175-м и 180-м градусами долготы. Во всяком случае, входить в лед западнее этого не следует. Под новый год в полдень мы находились на 62°15' южной широты. Старый год истекал, и, в сущности говоря, время прошло невероятно быстро! Этот год, как и все ему предшествовавшие, принес свою долю удач и неудач, но самое главное заключалось в том, что к концу его мы находились приблизительно в той части земного шара, где по расчетам и должны были быть, и при том все были в добром здоровье. С такими мыслями мы вечером за стаканом виски дружески простились с 1910-м годом и пожелали друг другу всяческого счастья в 1911-м.

В три часа утра в день нового года вахтенный начальник разбудил меня известием, что показалась первая ледяная гора. Я вышел наверх, потому что должен был посмотреть на нее. Действительно, далеко с наветренной стороны плыла гора, блестя как дворец в лучах утреннего солнца. Это была большая, плоская сверху гора типичной антарктической формы. Может быть, прозвучат противоречием мои слова, что все мы с удовлетворением и радостью приветствовали это первое появление льда. Обычно ледяная гора меньше всего радует моряков, но мы пока не думали о риске, встреча с внушительным колоссом имела для нас иное значение, которое больше отвечало нашим интересам: сплошные льды должны были быть недалеко! Все мы, как один, жаждали войти в них. Это было бы чудесным разнообразием в нашей монотонной жизни, которую мы вели уже так долго и которая мало-помалу начинала нам надоедать. Уже одно то, что можно было сделать хотя бы несколько шагов по льду, было для нас выдающимся событием. Не меньше мы радовались и перспективе накормить своих собак настоящей пищей — тюленьим мясом, да и мы со своей стороны не прочь были немного изменить свой стол.

Вечером и за ночь число ледяных гор возросло. При таком соседстве было очень кстати, что дневной свет был у нас теперь круглые сутки. Лучшей погоды и желать было нечего: погода была солнечная, ясная, со слабым, но неизменно попутным ветром. В 8 часов вечера второго января мы прошли полярный круг. Через несколько часов вахтенный в бочке сообщил, что впереди виднеется пояс льда. Пока он, казалось, не мог создать нам сколько-нибудь значительной помехи, льдины собирались в длинные полосы с широкими промежуточными полыньями с открытой водой. Мы направились прямо туда. Наше положение было тогда 176° восточной долготы и 66°30' южной широты. Лед сейчас же прекратил всякое волнение; палуба судна опять сделалась надежной опорой, и после двухмесячного беспрестанного упражнения в приобретении «морских ног» мы снова наконец могли двигаться непринужденно. Уже одно это было для нас праздником.

Утром на следующий день около 9 часов нам впервые представился случай поохотиться. Прямо перед нами на льдине был замечен огромный тюлень Ведделя. К нашему приближению он отнесся с презрительным спокойствием и даже не счел нужным сдвинуться с места, пока не убедился в серьезности положения после того, как в него влепили несколько пуль. Тут он сделал попытку добраться до воды, но было уже поздно. Два человека забрались на самую льдину, и драгоценная добыча была нашей. Через четверть часа зверь лежал уже у нас на палубе; сало с него было снято, а туша разделана опытными руками. Одним ударом было обеспечено по меньшей мере 300 килограммов пищи для собак и несколько кусков для людей. Ту же историю мы проделали еще три раза в течение дня и получили, таким образом, свыше тонны свежего мяса и сала.

Стоит ли говорить, что в этот день на судне было настоящее обжорство! Собаки старались изо всех сил использовать благоприятный случай. Они нажрались до того, что не могли больше таскать ног. Мы спокойно могли доставить им это удовольствие. Что же касается нас самих, то, само собой разумеется, мы более или менее знали меру, но все же наше меню получило значительное подкрепление. У тюленьего ростбифа уже и раньше было много страстных почитателей, а теперь он сразу приобрел еще новых. Суп, к которому так кстати пришлись наши прекрасные овощи, удостоился, кажется, еще большей похвалы!

В первый день нашего пребывания во льдах они были настолько разрежены, что мы, собственно говоря, шли все время прежним своим курсом и тем же ходом. В течение двух следующих дней дело шло не так гладко; полосы по временам были довольно плотны, и потому приходилось делать по пути обходы. Однако, сколько-нибудь значительной помехи мы не встретили; все время попадалась открытая вода, так что можно было продолжать плавание. Днем шестого января произошла перемена — полосы льда стали уже, а полыньи шире. В 6 часов вечера открытое море тянулось уже во все стороны, насколько хватал глаз. Наблюдения этого дня дали нам место на 70° южной широты и 180° восточной долготы.

Переход через пояс льдов был четырехдневной приятной прогулкой. Я подозреваю, что многие из нас с тайной тоской вспоминали о плавании в тихих водах среди льдин, когда волнение из открытого моря Росса снова дало «Фраму» повод продемонстрировать свое искусство в качке.

Но даже и эта последняя часть пути прошла чрезвычайно благополучно. Этот относительно еще мало исследованный фарватер не таил в себе ничего ужасного. Погода оставалась изумительно хорошей; лучше она не могла бы быть и в Немецком море во время летней прогулки. Ледяных гор почти не было. Несколько совсем маленьких обломков — вот и все, что мы встретили за четыре дня, которые нам потребовались для перехода через море Росса.

Одиннадцатого января около полудня сильный свет в южной части неба возвестил нам, что мы уже недалеко от той цели, к которой мы так стремились вот уже целых пять месяцев. В два с половиной часа дня мы увидели большой ледяной барьер. Медленно поднимался он из моря, пока, наконец, не предстал перед нами во всем своем пышном великолепии. Трудно описать впечатление, производимое этой могучей ледяной стеной на наблюдателя, впервые оказавшегося лицом к лицу с нею. Да и невозможно это описать, хотя легко понимаешь, что такая стена в 30 метров высотой в течение многих поколений считалась непреодолимым препятствием для дальнейшего проникновения на юг.

Мы знали, что теория о неприступности ледяного барьера давно уже опрокинута. Существует брешь, ведущая вглубь неизвестного царства. И эта брешь — Китовая бухта, — судя по имеющимся у нас описаниям, находится приблизительно милях в ста к востоку от того места, где мы теперь были. Мы изменили курс на истинный восток, и в течение двадцатичетырехчасового плавания вдоль барьера у нас был прекрасный случай полюбоваться этой гигантской постройкой природы. Не без волнения ожидали мы прибытия в намеченную нами гавань. Каковы там условия? Не окажется ли там невозможной высадка при сколько-нибудь сносных условиях?

Мыс за мысом проходили мы, но наш пытливый взор не встречал ничего, кроме все той же неприступной отвесной стены. Но вот вечером двенадцатого января стена, наконец, расступилась. Это соответствовало нашим сведениям, мы находились теперь на 164-м градусе западной долготы, на том самом месте, где наши предшественники нашли доступ к барьеру. Перед нами был огромный бухтообразный выем — настолько длинный, что из наблюдательной бочки не было видно его конца. Но пока войти туда было совершенно невозможно. Бухта была забита громадными, только что вскрывшимися льдинами, — то был морской лед. Поэтому мы прошли еще немного на восток, чтобы переждать ход событий.

На следующее утро мы вернулись обратно, и через несколько часов льдины в бухте начали двигаться. Они выплывали в открытое море одна за другой. Вскоре проход был свободен.

Войдя в бухту, мы тотчас же убедились в том, что здесь есть полная возможность произвести высадку. Оставалось лишь выбрать место получше.

НА БАРЬЕРЕ

Четырнадцатого января, на день раньше намеченного срока, мы дошли до великого таинственного явления природы — ледяного барьера. Была решена одна из труднейших задач нашего путешествия — доставлены на место работы здоровыми и невредимыми все собаки. В Кристиансанде мы приняли на судно 97 собак. Теперь число их возросло до 116, и все они могли быть использованы при нашем окончательном походе на юг.

Следующей большой задачей, которая нам предстояла, было найти подходящее место на ледяном барьере для нашей станции. Моим намерением было завезти все — провиант и снаряжение — как можно дальше на барьер, чтобы застраховать себя от неприятной возможности отдрейфовать в Тихий океан, в случае если барьеру вздумается «телиться». Поэтому я считал расстояние в десять миль или 18, 5 километров от края барьера достаточным. Но уже судя по первому впечатлению от окружающих условий, показалось возможным избежать в значительной мере такой длинной и утомительной перевозки. Вдоль внешнего края барьер представляет плоскую ровную поверхность. Здесь же, в основании бухты, условия были совсем иные. Будучи еще на борту «Фрама», мы могли легко заметить, что со всех сторон поверхность была очень неровной. Большие возвышенности с долинами шли во всех направлениях. Самая большая возвышенность тянулась на юг в форме высокого куполообразного хребта, высоту которого над горизонтом мы определили примерно в 140 метров. Но следовало предположить, что этот хребет продолжал повышаться еще дальше за пределами нашего зрения.

Поэтому наше первоначальное предположение, что эта бухта обязана своим происхождением лежащей под ней земле, по-видимому, оправдывалось. Не понадобилось много времени, чтобы пристать к крепкой кромке льда, выдававшейся от барьера в море километра на два. Все было приготовлено уже давно. Бьоланд привел наши лыжи в полный порядок. И каждый из нас заботился теперь о своей паре. Лыжные сапоги примерялись уже давно и много раз то с одной, то с двумя парами чулок. Конечно, оказалось, что лыжные сапоги были слишком малы. Я считаю положительно невозможным найти такого сапожника, который сшил бы просторную обувь. Но, куда ни шло, с двумя парами чулок нам всегда удавалось справиться, не отходя далеко от судна. Для более же далеких поездок у нас были, как я уже рассказывал, парусиновые сапоги.

Из остального снаряжения для этого первого похода я упомяну лишь альпийские веревки. Они тоже давно уже были готовы. Длиной они были около 30 метров и сделаны из очень тонкого, нежного как шелк волокна, особенно пригодного для холодов.

После обеда на скорую руку четверо из нас отправились в путь. Эта наша первая вылазка была обставлена весьма торжественно. От нее зависело многое. Погода была самая прекрасная. Тихо, солнечно. На чудесном светло-голубом небе всего лишь несколько тонких перистых облачков. Воздух был пропитан теплом, которое чувствовалось довольно сильно даже и на этой бесконечной ледяной равнине. На ледяном припое, насколько хватал глаз, лежали тюлени — большие жирные горы мяса — пища, которой хватит на многие годы и для нас и для собак.

Поверхность снега была идеальной. Лыжи легко и свободно скользили по свежевыпавшему рыхлому снегу. Но мы после длинного морского пятимесячного плавания были не совсем «натренированы» и потому не могли идти хорошим ходом. Через полчаса ходьбы мы дошли до первого важного пункта — соединения между морским льдом и барьером. В нашем мозгу постоянно рисовалось это соединение. Как оно выглядит? Быть может, это высокий крутой край льда, на который нам с большим трудом придется при помощи талей поднимать свои вещи? Или же это большая опасная расщелина, которую придется далеко обходить? Такие мысли невольно приходили нам в голову. Так или иначе, это огромное и страшное чудовище должно же было противодействовать нам!

Таинственный барьер! Все без исключения отчеты, начиная от дней блаженной памяти Росса и до самого последнего времени, относились к этому замечательному образованию природы с боязливым почтением. Постоянно между строк можно было прочесть одно и то же: «Тш, тише, тише, — это таинственный барьер! »

Раз, два, три — небольшой прыжок, и мы на барьере.

Мы с улыбкой переглянулись. Конечно, все мы подумали об одном и том же: чудовище начало терять часть своей таинственности, ужасающее — часть своего ужаса, непонятное стало вполне понятным.

Мы проникли в свое царство без единого удара мечом. В этом месте ледяной барьер был около шести метров высотой, а переход между ним и морским льдом совершенно заметен сугробами снега, так что подъем был в виде небольшого совсем пологого склона. Это место не могло служить нам никаким препятствием.

До сих пор наше продвижение вперед совершалось без помощи альпийских веревок. Мы знали, что на морском льду нам не встретится скрытых препятствий. Но как будет обстоять дело на барьере, — это другой вопрос. Мы все считали, что лучше связаться альпийской веревкой до того, как привалиться в трещину, а не после этого, и потому при дальнейшем продвижении вперед двое передних связались веревкой.

Мы пошли в восточном направлении по небольшой долинке, образуемой «горой Нельсона» с одной стороны и «горой Ренникена» — с другой. Но мои уважаемые читатели не должны удивляться таким громким названиям и представлять себе какие-нибудь ужасной вышины горы, между которыми мы шли. «Гора Нельсона» и «гора Ренникена» — это просто-напросто два старых тороса, образовавшихся в те стародавние дни, когда огромные ледяные массы беспрепятственно скатывались вниз с ужасающей силой, и наконец в этом месте встретили более могущественное препятствие, схватившее в свои лапы, разбившее их и остановившее их дальнейшее продвижение. Это, вероятно, было чудовищное столкновение, настоящее светопреставление. Но теперь все было кончено. Мир — печать бесконечного мира покоилась на всем. «Нельсон» и «Ренникен» были только старыми ветеранами, вышедшими на пенсию. Если рассматривать их как торосы, то они были огромны, и их верхушки поднимались в высоту больше чем на 30 метров. Поверхность вокруг «Нельсона» здесь, в долинке, была совершенно занесена снегом, тогда как на «Ренникене» все еще виднелся шрам, — глубокая трещина или дыра. Осторожно мы приблизились к ней. Неизвестно было, какой она глубины и не находилась ли она в незаметном соединении через долину с «Нельсоном». Но этого не оказалось. При ближайшем исследовании выяснилось, что у этой глубокой расселины прочное, занесенное снегом дно. Между торосами дно было совсем ровное, и оно явилось прекрасным лагерным местом для собак.

Вместе с капитаном Нильсеном я выработал своего рода программу проведения работ, и в ней было сказано, что собак нужно будет как можно скорее перевести на барьер, где они и будут находиться под наблюдением двух человек. Для этой цели мы и выбрали указанное выше место. Старые торосы довольно ясно рассказывали историю этой местности. Поэтому нам здесь нечего было опасаться каких-либо помех. Кроме того, отсюда мы видели наше судно и могли поддерживать постоянную связь с находившимися на нем, что было очень удобно.

Отсюда долинка уклонялась несколько к югу. Отметив вехой место, где должна была быть поставлена наша первая палатка, мы стали продолжать свои исследования. Долинка ровно повышалась и достигала гребня хребта в 30 метров. С этой возвышенности можно было прекрасно обозревать всю долинку, по которой мы прошли, и другие окрестности. К северу барьер тянулся ровно и одинаково, по-видимому, не встречая никаких препятствий, и оканчивался на западе круто — обрывавшимся мысом «Манхюэ», который служил восточной границей внутренней части Китовой бухты и образовывал небольшой удобный изгиб, где мы и нашли место стоянки для своего судна. Вся внутренняя часть бухты повсюду была окружена льдом, льдом и только льдом — ледяным барьером, куда мы ни глядели, белым, белым и синим, синим. Позднее на этом месте, наверное, можно будет наблюдать поразительную игру красок. Все говорило об этом. Гребень возвышенности, на котором мы стояли, был неширок, — я думаю, метров 200; во многих местах снег с него был совершенно сметен ветром, и обнажался голый синий лед. Мы прошли по нему и направились к Фермопильскому ущелью, тянувшемуся от гребня в южном направлении и после совсем небольшого спуска переходившему в большую ложбину, окруженную со всех сторож возвышенностями — настоящую котловину. Обнаженная возвышенность, по которой мы перешли, прежде чем спуститься в котловину, была порядочно-таки растрескана; но трещины были узки и почти совсем занесены снегом, поэтому они были не опасны. Котловина производила уютное и приятное впечатление и, что всего важнее, казалась безопасной и надежной. Этот участок, за исключением нескольких маленьких стогообразных холмиков, совершенно плоский и без трещин.

Мы продолжали идти дальше и вышли на возвышенность, очень слабо поднимавшуюся к югу. Вершина ее, насколько хватал глаз, была ровной и гладкой. Однако, этого было недостаточно. Мы прошли еще немного вдоль по хребту в восточном направлении, не находя, однако, места, которое было бы особенно пригодно для наших целей. Наши мысли вернулись к котловине, как наиболее защищенному месту из всего виденного нами.

С вершины, на которой мы теперь находились, была видна на юге юго-восточная и внутренняя часть Китовой бухты. В противоположность той части припоя, где мы ошвартовались, во внутренней бухте был, по-видимому, довольно торосистый лед. Но ближайшее исследование этой части должно было быть нашей последующей задачей. Котловина нам всем понравилась, и мы единодушно решили выбрать ее своим будущим местопребыванием.

Итак, мы повернули кругом и пошли обратно. Выйти на равнину по собственному следу было легко, и это не заняло много времени.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒