НА БАРЬЕРЕ 6 страница

Среди самих собак существует только право более сильного. Сильнейший правит и беспрепятственно делает все, что хочет. Ему принадлежит все! Более слабому достаются только крохи. У этих животных легко возникает дружба, и она всегда связана с чувством уважения и страха перед более сильным. Более слабый из чувства самосохранения ищет защиты у более сильного. Более сильный принимает звание покровителя и, таким образом, приобретает себе верного помощника — всегда имея в виду еще более сильного. Все проникнуто инстинктом самосохранения. То же самое наблюдается и в отношениях собаки к людям. Этот инстинкт научил собаку ценить человека, как своего благодетеля, от которого она получает все жизненные блага. В эти отношения вплетается как будто также и любовь и преданность, но и они при ближайшем рассмотрении тоже зиждутся на инстинкте самосохранения. Как следствие всего этого — эскимосская собака питает гораздо больше почтения к своему хозяину, чем обыкновенные собаки, у которых чувство почтения развивается только из страха перед побоями. Я мог не задумываясь выхватить кусок пищи изо рта любой из своих двенадцати собак. Ни одна из них не сделала бы даже попытки укусить меня. А почему? — Она не осмелилась бы сделать это из опасения не получить в следующий раз ничего! Со своими домашними собаками я, конечно, не стал бы проделывать такого опыта. Они сейчас же кинулись бы защищать свое добро и не постеснялись бы даже пустить в ход зубы, если будет нужно. И это несмотря на то, что домашние собаки, казалось бы, питают такое же глубокое почтение к хозяину, как и другие. В чем же тут причина? А дело объясняется тем, что их почтение базируется не на серьезном основании — инстинкте самосохранения, а просто на страхе побоев. И в таком случае, как этот, обнаруживается, что основание-то это слишком слабое. Желание есть сильнее страха наказания, и в результате собака скалит зубы.

Через несколько дней появился и последний участник партии зимовщиков — Адольф Хенрик Линдстрем, и теперь можно было считать, что все окончательно устроено. До сих пор он оставался на судне и занимался приготовлением пищи, но теперь он был там больше не нужен. Его искусство будет гораздо больше цениться «ландсмолистами». Самый молодой участник экспедиции, кок Карениус Ульсен, с того времени принял в свое ведение на «Фраме» все приготовление пищи и исполнял эту работу с редкой добросовестностью и уменьем до тех пор, пока мы не прибыли в Хобарт в Тасмании в мае 1912 года, когда ему снова дали помощника. Прекрасно для двадцатилетнего юноши. Если бы все были такие!

С прибытием Линдстрема в нашем ежедневном обиходе и питании наступил порядок. Из-под новехонького колпачка на трубе весело поднимался дым, подтверждая, что теперь барьер стал действительно обитаемым. Как было приятно, возвращаясь с санями после дневной работы, видеть этот поднимающийся к небу дымок! В сущности, это такой пустяк, но говорит он так бесконечно много!

С Линдстремом у нас появился также свет и воздух. И то и другое составляет его специальность. Прежде всего он повесил на место лампу «Люкс» и осветил нас, что очень способствовало чувству уюта и благоденствия во время долгой зимы. Он позаботился и о воздухе, правда, приняв в компанию Стубберуда. Общими усилиями им обоим удавалось проводить в наше удобное жилище самый чистый и самый свежий воздух барьера во время всего нашего пребывания там.

Это потребовало, конечно, работы, но она их не пугала. Вентиляция была капризной и по временам выкидывала фокусы. Особенно часто это случалось во время полного затишья. Нашей «технической фирме» приходилось немало изощряться, чтобы снова наладить обмен воздуха. Чаще всего они пользовались примусом, подставляя его под вытяжную трубу и накладывая ледяной компресс на трубу, приводящую воздух. Пока один лежал на животе, подставив примус под вытяжную трубу, и заставлял воздух подниматься в нужном направлении, другой выскакивал на крышу и обкладывал большими кусками снега «приемную» трубу, чтобы гнать воздух по ней вниз, к нам в комнату. Они могли часами возиться с этим, не сдаваясь. Долго ли, коротко ли, но дело кончалось тем, что без всякой видимой причины вентиляция начинала опять работать полным ходом. Нет сомнения, что хороший обмен воздуха во время зимовки чрезвычайно важен для здоровья и благополучия. Я читал об экспедициях, постоянно страдавших от сырости и холода с вытекавшими из этого болезнями. И все это только из-за дурной вентиляции! Если приток свежего воздуха достаточен, то и топливо может быть лучше использовано, и теплообразование, конечно, увеличивается. Если же приток слишком мал, то большая часть топлива пропадает даром, а следствием этого является холод и сырость. Обмен воздуха, само собой разумеется, должен регулироваться по мере надобности. Мы в своем доме пользовались только лампой «Люкс» и кухонной плитой, и у нас в комнате было так тепло, что спавшие на верхних койках постоянно жаловались на жару.

Первоначально в комнате было устроено десять коек, но так как нас было всего девять человек, то мы убрали одну койку и это место использовали для шкафа с хронометрами. В нем было три обыкновенных корабельных хронометра. Кроме того, у нас было шесть обсервационных часов, которые мы постоянно носили при себе и в течение всей зимы тщательно сверяли. Метеорологические инструменты помещались на кухне — это было единственное место, бывшее в нашем распоряжении. Линдстрем занял должность помощника заведующего «метеорологической станцией» во «Фрамхейме» и стал мастером экспедиции по изготовлению инструментов.

На чердак мы сложили все вещи, не переносящие больших морозов, как, например, лекарства, фруктовый сок, варенье, сливки, пикули и приправы, и кроме того — все ящики для саней. Для библиотеки тоже было отведено место на чердаке.

Начиная с понедельника, тридцатого января, мы целую неделю употребили на перевозку угля, дров, керосина и всего нашего запаса сушеной рыбы. За это лето температура колебалась между –15° и –20° Цельсия — чудесная летняя температура! Ежедневно мы стреляли много тюленей, и их у нас уже накопилась огромная куча — около 100 штук; они лежали на площадке перед дверями дома.

Однажды вечером во время ужина явился Линдстрем с известием, что нам теперь не нужно ходить на морской лед стрелять тюленей: тюлень сам пришел к нам. Мы выскочили наружу — и действительно: невдалеке от нас к нашей хижине быстро приближался тюлень-крабоед, блестя на солнце, как серебряный. Он подошел прямо к нам — мы сфотографировали его и... застрелили.

Однажды я наблюдал удивительный случай. Моя лучшая собака «Лассесен» отморозила себе левую заднюю лапу. Это случилось в то время, когда мы уехали на санях. «Лассесен» был «выходной» и, улучив минуту, умудрился отвязаться. Свою свободу он, как и большинство этих собак, использовал для драки. Они любят драться и не могут без этого жить. Он набросился на «Удина» и «Тура» и вступил с ними в бой. В пылу битвы цепи, на которых сидели эти собаки, обмотались вокруг лапы «Лассесена» и затянулись так сильно, что остановили кровообращение. Не знаю, сколько времени собака оставалась в таком положении. Но когда я приехал, то сейчас же заметил, что собака не на своем месте. При ближайшем осмотре я обнаружил отморожение. Целых полчаса я потратил на то, чтобы добиться восстановления циркуляции крови. Я достиг этого, держа все время собачью лапу в своей теплой руке. Сначала, пока лапа была нечувствительна, все шло хорошо, но когда кровь снова стала притекать к ней, собаке стало, конечно, больно, и «Лассесен» начал беспокоиться. Он визжал и дергал головой по направлению к больному месту, словно желая обратить мое внимание на то, что он считает всю эту операцию неприятной. Однако, не пытался укусить меня. После лечения лапа сильно распухла, но через день «Лассесен» снова был здоров, только немного прихрамывал на левую заднюю ногу.

Все мои записи в дневнике за это время велись в стиле телеграмм, — вероятно, потому, что у меня постоянно было много работы. Так, в феврале они заканчиваются следующими словами: «Только что приходил с визитом императорский пингвин — попал в кастрюлю! » Вот и вся эпитафия! За эту неделю мы освободили морскую партию от последних псов — около двадцати щенков. На судне была великая радость, когда последняя собака покинула палубу, — и это вполне понятно. При морозе свыше двадцати градусов, какой стоял последнее время, было невозможно содержать палубу в чистоте. Все сейчас же замерзало. Но даже и в замороженном виде это «вещество» не из приятных! Когда все собаки были переправлены на лед, команда принялась обрабатывать палубу солью и водой, и вскоре мы снова узнали свой «Фрам». Щенков посадили в ящики и отвезли в «Фрамхейм». Здесь мы раскинули для них шестнадцатиместную палатку. Но с первого же мгновения они отказались жить в ней, и нам не оставалось ничего иного, как только выпустить их. Все щенки провели большую часть зимы под открытым небом. Пока тюленьи туши лежали на площадке, они болтались около них. Потом они облюбовали другие места. Палатка, которая была в таком презрении у щенят, все-таки потом пригодилась: там были устроены суки, которым нужно было щениться. Эта палатка слыла у нас под названием «родилки».

Одна за другой ставились шестнадцатиместные палатки, и в конце концов «Фрамхейм» получил очень внушительный вид. Восемь из этих палаток были раскинуты для наших восьми собачьих упряжек. Шесть служили складами, три для сушеной рыбы, одна для свежего мяса, одна для провианта и одна для угля и дров — всего четырнадцать. Они были поставлены по заранее выработанному плану; когда были поставлены все палатки, образовался целый лагерь.

В один из этих дней мы занялись собачьей упряжью, и она была подвергнута значительному изменению. У одного из участников явилась счастливая мысль скомбинировать аляскинскую упряжь с гренландской. Таким образом, у нас получилась упряжь, удовлетворявшая всем требованиям. Потом мы всегда пользовались этой системой, и все пришли к заключению, что она значительно лучше всех других. По-видимому, и собакам в ней было удобнее. Они работали в ней легче и лучше — это бесспорно. Теперь мы совсем забыли о стертых местах у собак, так часто образующихся при употреблении гренландской упряжи.

Четвертое февраля было днем, богатым событиями. В тот день мы, как и всегда, выехали с пустыми санями к «Фраму» в шесть с половиной часов утра. Как только передовой достиг вершины холма, он вдруг принялся махать руками и ногами, жестикулируя, как сумасшедший. Я понял сейчас же, что он что-то увидел, но что именно? Следующий, подъехав, стал махать еще больше и пытался что-то крикнуть мне, но тщетно. Я все еще ничего не понимал. Но вот очередь подняться на гребень дошла и до меня — понятно, что меня порядочно-таки разбирало любопытство. Оставалось проехать всего несколько метров. Но тут-то все и объяснилось. У кромки льда, южнее нашего «Фрама», стоял, ошвартовавшись, большой барк. Правда, мы уже раньше беседовали между собой о возможности встретить судно капитана Скотта «Терра Нова», когда оно пойдет к Земле короля Эдуарда VII, но все-таки удивление наше было велико. Теперь настал и мой черед превратиться в «дергунчика», и я уверен в том, что проделал все эти штуки не хуже первых своих товарищей. То же самое повторялось со всеми, кто поднимался на гребень. Что проделывал последний из нас, я в точности не знаю, но думаю, что и он дрыгался! Если бы кто-нибудь со стороны наблюдал за нами в это утро на гребне холма, то, наверное, принял бы нас всех за сумасшедших.

В тот день дорога показалась там чрезвычайно длинной, но вот, наконец, мы доехали, и все разъяснилось. «Терра Нова» пришла в двенадцать часов ночи. Наш вахтенный только что спустился вниз, чтобы подкрепиться чашкой кофе. Когда он вышел снова на палубу, у края барьера стояли два судна. Вахтенный стал протирать глаза, щипал себя за ногу и всякими способами старался убедиться в том, что он не спит. Однако, нет. Когда он щипал себя за ляжку, — так рассказывал он потом, — было чертовски больно! Значит, он действительно не спал. Поэтому он начал все больше и больше склоняться к заключению, что здесь стоят действительно два судна.

Лейтенант Кэмбл — начальник восточной партии, которая должна была исследовать Землю короля Эдуарда VII, первым явился к Нильсену с визитом. Он рассказал, что они не могли дойти до этой земли и теперь идут обратно к проливу Мак-Мурдо. Оттуда они намеревались пройти к мысу Норт и поисследовать берег там. Как только я поднялся на судно, лейтенант Кэмбл снова пришел на «Фрам», и я услышал сообщение от него самого. Затем мы погрузили сани и снова поехали домой. В девять часов утра мы имели удовольствие принимать у себя в новом доме лейтенанта Пэнналя — капитана «Терра Нова», лейтенанта Кэмбла и врача экспедиции в качестве наших первых гостей. Мы провели вместе несколько весьма приятных часов. Позднее днем трое из нас были с визитом на судне «Терра Нова» и остались там завтракать. Наши хозяева были чрезвычайно любезны и предложили доставить нашу почту в Новую Зеландию. Если бы у меня было время, я охотно воспользовался бы этой дружеской услугой, но у нас в данный момент буквально не было времени для писания писем. Каждый час был дорог.

В два часа дня «Терра Нова» отдала швартовы и покинула Китовую бухту. После этого посещения с нами произошел забавный случай. Почти все мы оказались простуженными. Мы сморкались и чихали. Продолжалось это недолго — всего лишь несколько часов, а затем все прошло.

В воскресенье — пятого февраля — наши «морские разбойники» были у нас в гостях. Нам пришлось принимать их в две смены, так как все сразу не могли оставить судно. Четверо были приглашены к обеду, а шестеро к ужину. Мы не могли угостить их ничем особенным, но мы позвали их не ради угощения, а чтобы показать свой новый дом и пожелать им счастливого пути.

Для всех нас, восьми человек, начало уже не хватать работы по перевозке вещей с «Фрама», и мне стало ясно, что некоторые из нас будут полезнее в другом месте. Поэтому было решено, что четверо из нас будут заниматься вывозом того немногого, что еще оставалось, а четверо остальных отправятся до 80° южной широты, частью для того, чтобы исследовать ближайшие окрестности, частью для того, чтобы начать завоз провианта на юг. Опять у нас оказались полны руки хлопот. Четверо, продолжавших работу у станции, были: Вистинг, Хассель, Стубберуд и Бьолан. Мы же, остальные, спешно занялись подготовкой к походу. Впрочем, все главное было уже готово. Но у нас еще не было никакого опыта для далеких путешествий. Теперь-то мы и должны были приобрести его. Отправление было назначено на пятницу, десятого февраля. Девятого я отправился на «Фрам» и простился с товарищами. Предполагалось, что, когда мы вернемся, «Фрам» уже уйдет. Я должен был поблагодарить за многое этих славных людей. Я знал, что всем им, почти без исключения, было тяжело оставлять нас в такой интересный момент и уходить в плавание, чтобы долгие месяцы бороться с холодом и темнотой, льдом и бурями, а потом еще раз проделать такой же путь на следующий год, чтобы прийти за нами. Право, это был очень тяжелый труд; но никто из них не жаловался. Все дали обещание сделать все, что было в их силах, для осуществления нашей задачи, а потому исполняли свой долг безропотно.

Я оставил письменный приказ командиру «Фрама», капитану Нильсену. Содержание этого приказа можно выразить кратко: «Выполняйте наш план, как сами сочтете наилучшим». Я знал того человека, которому давал приказ. Более способного и более честного помощника я никогда не мог бы найти. Я знал, что «Фрам» находится в надежных руках.

Лейтенант Преструд и я предприняли небольшое путешествие на юг, чтобы найти удобный подъем на барьер с другой стороны бухты. Морской лед в бухте на этом участке был совсем ровным. Только там и сям виднелось несколько трещин. Странно, что дальше в глубине бухты шли длинные ряды старых торосов. Чем это объяснить? Этот участок был совершенно защищен от моря и, казалось бы, оттуда не могли попасть сюда эти образования. Может быть позднее у нас и найдется время исследовать их. Сейчас времени на это у нас не было. Теперь мы отыскивали лишь ближайший, вернейший путь на юг. Здесь бухта была неширока. Расстояние от «Фрамхейма» до этой части барьера было около пяти километров. Подъем на него был нетруден и хорош, если только исключить несколько трещин. Подъем был недлинным, но, пожалуй, довольно крутоватым. Высота — восемнадцать метров. Очень интересно было взбираться наверх. Что-то мы увидим с вершины? До сих пор еще мы ни разу как следует не видели, каков барьер в южном направлении. Теперь это было впервые.

В сущности, то, что мы увидели, поднявшись на барьер, нас не удивило. Бесконечная равнина, тянувшаяся до крайних пределов на юг, терялась на горизонте. Наш курс, как мы могли видеть, приведет нас как раз на край уже упоминавшейся возвышенности — приметный знак для позднейшего времени. Поверхность снега была превосходной. Неглубокий слой довольно рыхлого снега покрывал твердый подслой и делал его очень удобным для лыж. По состоянию местности мы сейчас же увидели, что выбрали правильный тип лыж — равнинный тип, длинный и узкий. Мы достигли того, чего хотели, — нашли подъем для своего путешествия на юг, и путь был свободен. Это место позднее было отмечено флагом и называлось у нас «местом старта».

По пути туда и обратно мы проходили мимо больших стад спящих тюленей. Они не обращали на нас ни малейшего внимания. Если мы подходили и будили их, они поднимали слегка голову, одно мгновение смотрели на нас, затем переваливались на другой бок и продолжали спать. Было очевидно, что эти животные здесь на льду еще никогда не встречали врагов. Если бы им нужно было чего-нибудь опасаться, то они выставляли бы свои сторожевые посты, как делают на севере их собратья.

Сегодня мы в первый раз надели меховую одежду. Это было платье из оленьих шкур эскимосского покроя. Но оно оказалось слишком теплым. Позднее мы тоже убеждались в этом. При низких же температурах оно, без сомнения, является самым лучшим. Но здесь, на юге, мы не наблюдали во время своих санных поездок низкой температуры. В тех редких случаях, когда действительно бывал мороз, стоящий упоминания, мы всегда одевались в мех. Но когда мы вернулись домой в этот вечер с рекогносцировки, нам не нужно было и в баню ходить!

Десятого февраля в девять с половинной часов утра отправилась первая экспедиция на юг. Нас было четверо с тремя санями и восемнадцатью собаками по шести собак на каждые сани. Груз состоял приблизительно из 250 килограммов провианта на каждые сани. Кроме того, были взяты провиант и снаряжение для нашего путешествия. Мы не знали даже приблизительно, сколько времени оно продлится, так как все было нам незнакомо. На санях мы везли главным образом собачий пеммикан, предназначавшийся для склада, по 160 килограммов на каждых санях, кроме того немного тюленьего мяса, сала, сушеной рыбы, шоколада, маргарина и печенья. С нами было десять длинных бамбуковых шестов с черными флажками для разметки пути. Из снаряжения мы взяли, кроме того, две трехместных палатки, четыре одиночных спальных мешка и необходимое кухонное оборудование.

Собаки охотно бежали, и мы галопом выехали из «Фрамхейма». По барьеру дело шло хорошо. При спуске на морской лед нам пришлось проезжать между большими торосами по довольно неровной местности. Последствия не замедлили сказаться. Сани опрокидывались то у одного из нас, то у другого. Но все обходилось благополучно. Мы испытывали свои силы, а это всегда полезно. Приходилось также проезжать довольно близко мимо многих стад тюленей, а для собак это слишком соблазнительно. Они кидались в сторону и во весь дух неслись к тюленям. Но на этот раз груз был тяжел, и собакам скоро надоела эта добавочная работа. Посредине бухты мы увидели «Фрам». Лед теперь совсем вскрылся, и судно стояло у самого барьера. Нас провожали четверо наших товарищей, остающихся дома. Прежде всего они желали посмотреть, как мы поедем. Затем, им хотелось помочь нам на подъеме. Мы ведь предполагали, что он нам трудно достанется и нам придется попотеть. И, наконец, наши товарищи должны были поохотиться на тюленей, а здесь для этого было широкое поле деятельности. Куда ни взгляни, всюду лежал тюлень. Большущие жирные звери.

Оставшихся дома я подчинил Вистингу и задал им порядочно работы. Они должны были перевезти с судна остаток грузов и построить большие поместительные сени у западной короткой стены дома, чтобы нам не надо было выходить из кухни прямо на лед. Кроме того, мы предполагали использовать это помещение для столярной мастерской. А охотиться на тюленей они должны были с утра до вечера. Необходимо было запасти достаточное количество тюленей, чтобы у всех — как у людей, так и у животных — было пищи вдоволь. Здесь же тюленей было сколько угодно. Если зимой мы останемся сидеть без свежей пищи, то в этом будем виноваты исключительно сами.

Хорошо, что нам помогли на подъеме. Хотя он был не так уж велик, но стоил нам большого труда. Но у нас было много собак, и когда мы припрягли их в достаточном количестве, то сани были подняты наверх. Интересно знать, что думали о нас на судне? Им было видно, что нам уже здесь трудно подниматься. Что же будет, когда нам придется взбираться на плато? Может быть, им в голову приходила старая пословица: «мастера делает опыт».

На «месте старта» мы остановились. Здесь надо было проститься с товарищами. Все мы были не очень сантиментально настроены. Крепкое рукопожатие и затем — до свидания.

Наш походный порядок был следующий: впереди Преструд на лыжах, чтобы указывать нам направление и придавать собакам бодрости. Дело всегда шло лучше, если впереди кто-нибудь был. Далее шел Хельмер Хансен. Это место — ведущие сани — досталось ему, и он занимал его потом во всех путешествиях. Я знал его еще раньше и считал самым умелым из всех известных мне каюров. Он вез на своих санях главный компас и проверял по нему направление, по которому шел Преструд. За ним следовал Иохансен, тоже с компасом. Наконец, я с одометром (измерительным колесом) и компасом на санях. Я предполагал ехать последним, чтобы всегда видеть все происходящее впереди. Как бы ты ни был осторожен, но все же обязательно бывает, что во время санных поездок иной раз с саней падает тот или другой предмет. Если последний каюр внимателен, можно избежать многих неприятностей. Я мог бы перечислить много очень важных вещей, потерянных во время наших поездок и подобранных потом последним каюром.

Самую тяжелую обязанность и наибольший труд несет, несомненно, передовой. Ему приходится проторять дорогу и направлять своих собак, тогда как другим остается только следовать за ним. А потому вся честь тому, кто с первого дня до последнего исполнял эту обязанность, — Хельмеру Хансену. Само собой разумеется, незавидна и должность бегущего впереди. У него, правда, не бывает неприятностей с собаками, но идти в одиночестве впереди, ничего не видя вокруг себя, чертовски скучно! Его единственным развлечением являются окрики с передних саней:

— Немного вправо! Влево немножко!

Развлекают его не столько однообразные слова, сколько тот тон, в каком они выкрикиваются. Иногда эти крики звучат одобрительно, и тогда он понимает, что исполняет свою обязанность хорошо. Но иногда от них пробегают по спине мурашки. Кричащему, видимо, хотелось прибавить еще что-нибудь, вроде: «шляпа». Во всяком случае, тон бывал чрезвычайно выразительный.

Совсем не легкая штука идти по прямому направлению в такой местности, где не существует никаких примет. Представьте себе, что вам нужно идти все прямо по огромной, бесконечной равнине в густом тумане. К тому же полное затишье. Снег лежит ровной пеленой без сугробов. Что вы станете делать? Эскимосы умеют справляться с этим, но мы не умеем. Мы начинаем сворачивать то вправо, то влево и доставляем передовому каюру с компасом массу хлопот. Удивительно, как все это действует на психику человека. Хотя каждый участник похода прекрасно знает, что идущий впереди не может сделать ничего лучшего и что, будь сам он на его месте, он проделывал бы то же самое, однако, он все-таки в конце концов начинает раздражаться и думать, что ни в чем неповинный и ничего не подозревающий бегун делает все эти зигзаги только на зло ему. И команда: «немного влево» произносится тогда таким тоном, который выражает нечто весьма нелестное и понимается именно так. Я сам испытал на себе чувства и тех и других. Для каюра же время проходит необычайно быстро. Ему приходится смотреть за своими собаками и следить, чтобы все они работали и ни одна из них не «ловчилась». Его внимание занято и многим другим, связанным с упряжкой. И за самими санями он должен наблюдать непрестанно. Если этого не делать, то не успеешь и оглянуться, как из-за какой-нибудь небольшой неровности поверхности сани уже лежат полозьями вверх. А поднимать опрокинутые сани весом около трехсот килограммов нет никакого удовольствия, и потому, чтобы этим не рисковать, приходится обращать все свое внимание на происходящее вокруг.

От места старта барьер поднимается постепенно и, дойдя до идущего поперек гребня, переходит в настоящую равнину. Здесь на гребне мы еще раз останавливаемся. Наших товарищей не видно, они занялись своей работой. А там вдали в блестящей белой с синим раме стоит «Фрам». Мы только люди. За всем таится неизвестность. Встретимся ли мы снова? И если встретимся, то в какой обстановке? Столь многое отделяет сегодняшний день от нашей следующей встречи! Огромный могучий океан с одной стороны и неизвестные ледяные массы — с другой. Многое может случиться. Флаг развевается по ветру, посылая свое последнее «прости» и исчезает. Мы идем на юг.

Это первое путешествие вглубь ледяного барьера чрезвычайно волновало нас. Путь был совершенно неизвестным, снаряжение еще неиспытанным. Какой-то окажется местность? Будет ли она все время тянуться бесконечной равниной, без всяких препятствий? Или же природа поставит на нашем пути непреодолимые трудности? Правы ли мы в своих предположениях, что в этих областях лучшим средством передвижения являются собаки, или же мы поступили бы правильнее, взяв оленей, пони, автомобили или аэропланы и т. п.?

Мы шли вперед с большой быстротой. Условия пути были замечательны. Собачьи лапы едва оставляли след на тонком слое рыхлого снега. Как раз, чтобы иметь хороший, надежный упор. Состояние погоды было не совсем таким, какое нам было бы желательно в незнакомой местности. Правда, было тихо и тепло и, в общем, очень приятно идти. Однако, освещение было нехорошим. Серая пелена, самое неприятное освещение, если не считать тумана, лежала на всем ландшафте, и поэтому барьер и небо сливались. Не было видно никакого горизонта. Эта серая пелена, несомненно, младшая сестра тумана, чрезвычайно неприятна. Все время находишься в неизвестности, что делается кругом. Совершенно нет теней. Все кажется одинаковым. При таком освещении трудно бежать переднему. Он различает неровности местности только, когда бывает уже слишком поздно, когда он уже оказывается среди них. Это кончается часто падением или же отчаянными усилиями удержаться на ногах. Каюрам легче. Они могут опираться одной рукой о сани. Но они тоже должны обращать внимание на неровности и смотреть, чтобы сани не опрокинулись. Такое освещение действует также очень сильно на глаза, и после нескольких таких дней часто появляется снежная слепота. Объясняется это не только непрестанным напряжением зрения; часто это происходит и от неосторожности. Люди склонны в таких случаях сдвигать очки на лоб, особенно, если стекла у них темные. Впрочем, у нас дело всегда обходилось замечательно хорошо. Только некоторые из нас немного пострадали от этой неприятной болезни. Как ни странно, но у снежной слепоты есть нечто общее с морской болезнью. Спросите кого-нибудь, не болеет ли он морской болезнью, и в девяти случаях из десяти вы получите ответ: «Нет, ничего подобного — просто только болит живот». То же самое, но лишь с некоторым изменением, бывает и при снежной слепоте. Если кто-нибудь является вечером в палатку с воспаленными глазами, и вы спрашиваете его, не снежная ли у него слепота, будьте уверены, что он даже обидится: «Снежная слепота, — нет, что вы, вовсе нет — просто что-то попало в глаз! »

В этот день мы без напряжения прошли двадцать восемь километров. У нас были две палатки, и мы улеглись подвое в каждой. Эти палатки были сшиты на троих, но для четверых они были слишком малы. Пищу готовили только в одной. Отчасти это делалось ради экономии, чтобы побольше оставить на складе, а кроме того — и надобности особой не было, так как погода все еще была совсем теплая.

Уже во время этого путешествия, да и позднее при всех наших поездках для устройства складов, утренние сборы отнимали у нас слишком много времени. Мы начинали собираться с четырех часов утра, но пускались в путь не раньше восьми часов. Я постоянно изыскивал способы изменить такое положение. Меня спросят, чем это могло объясняться, и я откровенно и честно отвечу, что причиной была собственная наша мешкотность! Во время поездок для устройства складов это было не так уж страшно, но во время главного нашего похода всякая мешкотность должна была изгоняться без всякой пощады!

На следующий день мы прошли намеченные двадцать восемь километров за шесть часов и еще до наступления вечера встали лагерем. Собаки порядочно устали, так как весь день путь наш шел в гору. Сегодня с расстояния пятидесяти шести километров мы видели Китовую бухту. Это свидетельствовало о том, что мы поднялись на довольно значительную высоту. По приблизительному расчету, наш лагерь в этот вечер находился на высоте ста сорока метров над уровнем моря. Такой подъем удивил нас, хотя нам, в сущности говоря, нечего было удивляться, так как в первый же день, когда мы увидели основание бухты, мы предположили, что эта возвышенность должна быть высотой около ста сорока метров. Но, так или иначе, большинство из нас всегда склонно выдвигать собственные теории и открывать что-нибудь новое. То, что видели другие, не имеет для них значения. И мы воспользовались этим случаем, — я говорю «мы», так как и я тоже в этом участвовал, — чтобы выдвинуть новую теорию — учение о леднике, равномерно спускающемся с антарктического плато. Мы уже мысленно видели, как мы равномерно и постепенно поднимаемся до самой вершины и избегаем, таким образом, крутого и утомительного подъема между горами. День был очень теплый — минус 11°C, и я счел нужным снять с себя все, вплоть до самого необходимого нижнего белья. Наилучшее представление о моем одеянии может дать название, присвоенное этому подъему — «кальсонный склон... »

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 789 10 11 Следующая ⇒