ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Она нашла Магду у кухонного очага, переворачивающую мясо на вертеле. Кухарка подбородком указала на два кувшина на соседнем столе:

– Эль или кэсир?

Луваен взяла кубок из одного из шкафов, стоявших вдоль стен.

– И то, и другое, – сказала она.

Остаток дня тянулся. К вечеру настроение Луваен испортилось, и она так внимательно прислушивалась к любому звуку из комнаты в виде колодца, что у нее зазвенело в ушах. Атмосфера за ужином была такой же веселой, как и у скорбящих на кладбище. Эмброуз уставился вдаль, теребя нижнюю губу большим и указательным пальцами, пока его еда остывала. Цинния, глаза которой почти распухли от слез, так часто шмыгала носом, что Луваен пришлось поменяться с ней местами на скамейке, чтобы раздраженная Магда не пырнула ее своим кухонным ножом. Кларимонда и Джоан мудро решили поесть у очага, подальше от напряжения, висевшего вокруг остальных, более густого, чем тушеное мясо, которое никто не ел.

Только потом Луваен пришла в солар, и то только потому, что не хотела тащить прялку обратно в свои покои. Она засиделась далеко за полночь, и стук педали составил ей компанию. В комнате стало так темно, что она пряла, используя привычное прикосновение вместо зрения. На рассвете первые мучительные крики из тюремной комнаты разнеслись по всему замку, и ее пальцы начали кровоточить. Она продолжала прясть, стиснув зубы и обжигая пальцы, пока Цинния не вошла в солар с факелом в руке. Легкое прикосновение к плечу вывело ее из оцепенения. Она спустила ногу с педали, смутно ощущая онемение в икре и бедре. Вращающееся колесо замедлило ход и, наконец, со скрипом остановилось.

Цинния вставила факел в ближайшую скобу и присела на корточки у колен Луваен.

– Ты не спала всю ночь, не так ли? – она схватила сестру за запястье и подняла ее руку к колеблющемуся свету. Кровь стекала по ее пальцам между костяшками и покрывала ладонь, струясь из многочисленных рваных ран. – О, Лу, – промурлыкала Цинния страдальческим голосом. – Я надеялась никогда больше этого не увидеть. Почему ты не остановилась?

Луваен пожала плечами:

– Я не заметила.

Прялка была почти опустошена, а веретено почти заполнено – не льняной нитью, вытянутой из корзины с льняной паклей у ее ног, а проволокой, тонкой, как нитка, и достаточно острой, чтобы резать плоть. В последний раз когда она превращала лен в сталь, Томас умирал в их постели.

Цинния встала и потащила Луваен за собой.

– Давай. Мы спустимся вниз, обработаем эти порезы и перевяжем тебе руки. В ближайшие несколько дней ты не сможешь прясть. Тебе придется овладеть изящным искусством расхаживать взад-вперед и хныкать вместе со мной.

Кларимонда утром дежурила на кухне:

– Мама наверху ухаживает за сэром Гэвином, – она вздрогнула от состояния рук Луваен. – Я нагрею для вас воды, госпожа, и принесу мед и бинты.

Час спустя Луваен подняла руки, намазанные медом и обмотанные льняными бинтами. Она повернулась к Циннии, отметив темные круги под глазами девушки, ее растрепанную косу и мятую одежду. Она была не единственной, кто не спал прошлой ночью.

– Я могу почистить зубы, но тебе придется… – снизу донесся мучительный крик, от которого пол у них под ногами задрожал. Луваен на мгновение закрыла глаза, прежде чем снова открыть их и увидеть пепельное лицо Циннии, – …зашнуровать меня, как только я переоденусь, – продолжила она глухим голосом.

– Он звучит намного хуже, чем в прошлый раз, – Цинния судорожно схватила чашку, которую протянула ей такая же бледная Кларимонда, и осушила напиток. – Хотела бы я, чтобы у нас было что-нибудь покрепче эля.

– Как Гэвин? – Луваен почти боялась спрашивать. Это был первый раз за последние двадцать четыре часа, когда она видела Циннию с сухими глазами. Она молилась, чтобы ее вопрос не вызвал еще один приступ плача. Она была слишком занята жильцом камеры, чтобы в данный момент утешать свою сестру.

– Не страдает, как его отец, слава богам, – Цинния прижала руку ко рту. – Мне жаль, Лу. Я не имею в виду, что я рада, что де Совтер страдает. Я просто говорю…

Луваен легонько приподняла ее за подбородок:

– Не будь дурочкой. Я знаю, что ты имела в виду, – она встала, поблагодарила Кларимонду за лечение и отказалась от предложенного завтрака. Ее живот был завязан в узел еще сильнее, чем волосы. Если бы она попыталась поесть, то, вероятно, ее бы вырвало. Она толкнула Циннию локтем. – Пойдем со мной. Мне нужно одеться, и для этого мне понадобится твоя помощь. И тебе не помешало бы немного привести себя в порядок.

Они готовились к предстоящему дню под аккомпанемент какофонии мучительных криков. Поток усилился, и будет продолжать усиливаться в течение следующих нескольких дней, прежде чем отступит, превратив Гэвина в прикованного к постели инвалида, а его отца – в животное. Луваен задавалась вопросом, а они все не присоединяться к Балларду в его безумии к концу прилива? Она оставила Циннию у двери Гэвина, вырвав у нее обещание, что она позовет Луваен, если та ей понадобится.

Цинния остановилась, положив руку на щеколду:

– Где ты будешь?

– Убираться в кладовке, – Луваен уставилась на сестру, провоцируя ее на спор.

Девушка некоторое время молча смотрела на нее.

– Будь осторожна, Лу, – сказала она и проскользнула в комнату, где отдыхал Гэвин, а Магда успокаивала его.

Луваен стояла снаружи, прислушиваясь к шепоту голосов: слабого и хриплого – Гэвина, фальшиво веселого – Циннии. Она покачала головой и спустилась вниз, не задержавшись на кухне, чтобы взять метлу или швабру. Дверь временной тюрьмы была закрыта и заперта на засов. За деревянным барьером все было тихо. Она села с одной стороны самой верхней ступеньки, расправила юбки и прислонилась спиной к стене, чтобы подождать. Она сделала, как просил Баллард, и держалась подальше от его место содержания, но она будет бдительна здесь, вне поля зрения. Он мог не видеть и не слышать ее, но она все равно будет рядом.

Она сидела часы напролет, иногда задыхаясь от тишины, иногда закрывая уши забинтованными руками, когда Баллард угрожал обрушить крышу. Гортанные вопли были ужасны, свидетельствуя о его утверждениях, что он не был человеком во время потока. Всхлипы были еще хуже: прерывистые звуки, как будто боль была такой сильной, что не было сил даже кричать. Дважды Луваен вставала и готовилась спуститься по лестнице, широко распахнуть дверь и проверить камеру. Только ее обещание оставить ему хоть какую-то иллюзию авторитета остановило ее. Она плюхнулась обратно на ступеньку, уперлась локтями в колени и закрыла лицо руками.

– Если ты и дальше будешь сидеть здесь, твоя задница примерзнет к ступеньке.

Луваен подняла глаза и подвинулась, чтобы освободить Эмброузу место рядом с ней. Он закутался в мантию и засунул руки в широкие рукава, чтобы согреться.

– Я так и думал, что найду тебя здесь.

Она пожала плечами:

– Где еще мне быть?

– С сестрой.

– Я была с ней раньше. В данный момент она не нуждается в моей компании.

Его очки отражали ее черты, эффективно скрывая выражение его лица, пока он внимательно рассматривал ее.

– Что случилось с твоими руками?

Она чуть не выдала легкомысленный ответ, какое-нибудь бессмысленное оправдание по поводу неуклюжести и рассеянности. И отбросила эту мысль. Эмброуз, возможно, и не искал ее специально, но он сидел рядом с ней, поддерживая беседу, которая не включала в себя обмен колкими замечаниями. Может быть, если она честно расскажет что-нибудь, он отплатит ей тем же и расскажет о проклятии, которое тяготеет над людьми де Совтера.

Она протянула руки, словно желая полюбоваться работой Кларимонды.

– Как бы мне этого ни хотелось, я не могу всегда отрицать наследие моей матери. Когда я расстроена, я пряду.

Одна из его бровей приподнялась, образовав морщинку на лбу, а губы дрогнули:

– Это на удивление безобидно. Думал, ты предпочитаешь гоняться с вилами за людьми.

Луваен нахмурилась. Неужели Цинния рассказала всем историю Фармера Тоддла?

– Я делаю это ради тренировок, – отрезала она. И проигнорировала его смешок. – Цинния однажды упомянула, что наш отец пошутил, что я могу превратить солому в золото. Я еще не овладела таким прибыльным навыком, но если я достаточно зла или огорчена, могу перепрясть лен или шерсть в проволоку, – она положила руки на колени. – Это доставляет небольшие неприятности.

Эмброуз уставился на нее так, будто она только что превратилась в крылатую кошку:

– Так, так. Кто бы мог подумать? Твоя магия проявляется, когда ты ослабляешь свою защиту.

Она кивнула:

– Я плела корзины из проволоки после смерти Томаса и неделями носила бинты на руках.

– Почему ты так ненавидишь магию?

– Ты спрашиваешь меня об этом, когда розы снаружи могут разорвать человека на кровавые куски, а твой господин кричит в агонии, прикованный к стене?

– Не вся магия так пагубна, госпожа. Не притворяйся. Ты знаешь, что это правда.

У Луваен отвисла челюсть. Вместо того чтобы думать, что она недалекая, он теперь отчитывал ее за то, что она ведет себя так. Они прошли долгий путь за несколько мгновений. Он все еще ничего не поведал о проклятии, и вот она снова рассказывает ему историю своей семьи. Если он попытается отделаться очередной порцией недомолвок и двусмысленных намеков, она убьет его.

– Когда Абигейл, мать Циннии, лежала при смерти, мой отец призвал всех колдунов, чтобы спасти ее. Те, кто обладал настоящим мастерством, в большинстве случаев были честны и говорили ему, что ничего нельзя сделать. Однако другие лили ей в горло всевозможные мерзкие лекарства, произносили над ней бессмысленные заклинания, жгли ее кожу горячими ложками и пускали ей кровь, чтобы освободить демонов, борющихся за контроль над ее духом. Я не знаю, что убило ее первым: ее болезнь или их методы лечения.

Они погрузились в молчание, пока Эмброуз не сцепил пальцы и не уставился на свои ботинки:

– Я сожалею о том, что случилось с твоей мачехой, но то, чему ты стала свидетелем, было не более чем подлым обманом. Ты видела настоящую магию в Кетах-Тор.

Луваен чуть не подавилась горьким смешком:

– Видела. Она так мучает Балларда, что он больше не владеет своим разумом. Ты использовал магию, чтобы обмануть мою сестру. Я терпеть не могу магию, потому что все, что я видела, – это страдания, которые она причиняет, и ложь, которую она увековечивает, – её губы скривились от отвращения. – Я не хочу участвовать в этом деле. Если бы я могла избавиться от магии, я бы это сделала.

– Тогда твоя ненависть неуместна, – резко сказал он. – Ты ненавидишь инструмент, а не владельца, – он снял очки, чтобы протереть линзы о мантию. Он по-совиному моргнул, глядя на них, прежде чем снова водрузить их на нос. – Ты угадала правильно, когда сказала, что Баллард и Гэвин пострадали от проклятия. Изабо наложила свое проклятие перед смертью, хотя я не думаю, что даже она осознавала, насколько глубоко укоренится ее ненависть или насколько велика сила ее слов.

Она сидела тихо, пока Эмброуз рассказывал историю женитьбы Балларда на Изабо, о том, как он унаследовал ее ценные земли в приданое, как убил Седерика Грантинга, и, наконец, о проклятии, сорвавшемся с окровавленных губ умирающей женщины, которая на последнем вздохе жаждала мести вместо мира.

Из камеры донесся низкий жалобный стон, за которым последовал голос Балларда, теперь хриплый и задыхающийся:

– Помилуй, Изабо, – сказал он. – Я умоляю тебя.

– Пощади, Изабо, – повторили Луваен и Эмброуз в унисон. Они уставились друг на друга: Луваен с широко раскрытыми глазами и болью в душе, Эмброуз бледнее молока.

Краткие замечания Балларда об Изабо намекали на вражду между ними. И все же рассказ Эмброуза ошеломил ее. Не потому, что Изабо наложила проклятие на Балларда: многие супруги ненавидели друг друга настолько, что использовали проклятия, ножи и сковородки друг против друга, но и против Гэвина.

– Она ненавидела своего собственного сына.

– Так же сильно, как она ненавидела своего мужа. И эта ненависть была очень сильна, как ты можешь судить.

– Сколько лет было Гэвину, когда проявилось проклятие?

– Двенадцать, и он воспитывался в доме лорда в нескольких лигах от Кетах-Тор. Он был пажом и с нетерпением ждал того дня, когда станет оруженосцем, – Эмброуз провел рукой по своим колючим волосам. – Проклятие забрало его без предупреждения, превратив в зверя, одновременно хитрого и жестокого. Он убил двух человек, прежде чем снова превратился в мальчика: окровавленного, испуганного и в шаге от того, чтобы быть преданным мечу. Только долгая дружба Балларда с лордом-хранителем спасла его.

Луваен покачала головой:

– Боги, бедный ребенок.

Эмброуз вздохнул:

– Действительно. Баллард отдал дань уважения семьям убитых и забрал Гэвина домой, но слухи распространились быстро. И вскоре все от пограничных земель до двора Уолерана услышали, что единственный ребенок маркграфа Кетах-Тор несет проклятие. Проклятие повторилось две недели спустя. Нам пришлось привязать его к кровати и выставить охрану у двери. После этого люди покинули Кетах-Тор.

С нижней площадки лестницы донесся еще один взрыв визга. Когда это прекратилось, Луваен подумала, что ей понадобится железный лом, чтобы разжать стиснутые зубы.

– Неужели ты ничего не можешь дать ему, чтобы облегчить страдания?

Даже в холодном воздухе маслобойни лоб Эмброуза покрылся бисеринками пота:

– Нет. Мне пришлось бы варить такой крепкий напиток, что я бы в конечном итоге отравил его.

Они ждали новых воплей Балларда, но все оставалось тихо. Луваен судорожно выдохнула:

– Если проклятие проявилось в Гэвине, как Баллард принимает на себя его основную тяжесть?

Глаза Эмброуза на мгновение закрылись, как будто он молился о силе.

– Ситуация была неприемлемой, и Баллард был готов сделать все необходимое, чтобы защитить Гэвина от злобы Изабо, – его взгляд стал ярким и водянистым. – Я сказал ему, что было бы милосердием просто убить мальчика. Изабо не имела власти над мертвыми, и часть проклятия Балларда, наложенного женщиной, не любящей его – не имела значения, – он фыркнул. – Я ненавижу ошибаться.

– Я не могу себе представить, чтобы Баллард даже подумал об убийстве собственного сына.

Невеселая улыбка колдуна скрывала целый мир тайн:

– В том-то и дело: Гэвин не сын Балларда по крови. Грантинг произвел его на свет, и Баллард знал это.

Мысли Луваен путались:

– Боги, неужели Изабо не знала? Что хорошего было во всей этой болтовне о сыне, уничтожающем отца, если Грантинг уже был мертв?

Глаза Эмброуза за отражающими стеклами очков загорелись, а на губах заиграла легкая улыбка:

– Ах, госпожа Дуенда, у вас действительно есть способ смирить самые эпические представления, – он пожал плечами. – Я не знаю, знала ли она. Возможно, она догадалась. Я лично считаю, что она мстила и Грантингу, на случай, если Баллард солгал, а Грантинг остался жив. Я думаю, в конце концов, она поняла, что он любил ее не больше, чем Баллард, и только притворялся. Его предательство было хуже, чем безразличие Балларда.

– Она уничтожила бы наследника, которого Баллард так отчаянно хотел для Кетах-Тор, и превратила бы его в орудие смерти Грантинга, если бы Баллард не убил его, – Луваен вздохнула. – Тогда это не такой уж и пустяк.

– Нет, но для Балларда был выход. Он мог бы снова жениться, родить ребенка от другой жены. Любовь не является обязательным условием для рождения ребенка. У него все еще был бы наследник, и он сохранил бы земли Изабо.

Мой сын – это то, ради чего я дышу, Луваен.

Она уставилась на дверь, представляя себе измученного человека, заключенного в темную камеру, компанию которому составляет только его боль.

– Кто его породил, здесь не имеет никакого значения. Гэвин де Ловет – истинный сын и наследник Балларда де Совтера.

– Да, он наследник, – Эмброуз проследил за ее взглядом на дверь. – Я не смог снять проклятие, но я мог управлять им. Я перенаправил симптомы на Балларда. Все, чем Изабо обременила Гэвина, я переложила на его отца: увечья, боль, физические узы, привязывающие его к этому замку и землям.

Луваен прижала ладони к ноющим глазам. Она не будет плакать. Не сейчас. Ни потом. Может быть, когда поток спадет, а вместе с ним и действие проклятия, она заплачет. За Балларда, за Гэвина и Циннию. Больше всего за Циннию, которая имела огромное несчастье влюбиться в проклятого человека. Она могла бы оплакивать и себя за то, что влюбилась в одного из них.

– С тобой все в порядке, госпожа? – впервые с тех пор, как она встретила его, глаза Эмброуза были полны нежности и заботы... о ней.

Она ответила своим собственным вопросом:

– Глаза Гэвина всегда желтые во время прилива?

Эмброуз покачал головой:

– Нет. Мы долго боролись с этим проклятием. Как говорит Баллард, оно подобно ведру, наполненному до краев. Часть выплескивается и отскакивает обратно к Гэвину. Пока изменились только его глаза.

– Сколько времени это длится?

Эмброуз колебался:

– Триста семьдесят два года, плюс-минус неделя.

Луваен уставилась на него, разинув рот:

– Ты шутишь?

Его прежняя кривая улыбка появилась снова:

– Мои силы не безграничны, госпожа, но они все еще огромны. Мы сидим в реке дикой магии. У проклятий, наложенных мстительными женщинами, есть зубы, а колдуны вроде меня могут замедлять время.

Ледяная капля пота скользнула по ее спине. Она знала, что он был могущественным. Не просто зельевар, которого она сначала приняла за хитрого волшебника, обманувшего доверчивого лорда. Он удивлял ее на каждом шагу. По всем правилам и нормам здравого смысла, она должна была бы его бояться. Боги знали, она несколько раз раздражала его достаточно, чтобы, по крайней мере, заслужить заклинание молчания.

– Скажи мне кое-что, колдун. Как часто ты представлял меня жабой в своем котле с варевом?

Он одарил ее улыбкой:

– О, госпожа, нет ничего красивее жабы. Больше было похоже на слизняка и меня с солонкой в руках.

Она толкнула его локтем, не решаясь на больший контакт:

– Для старого косоглазого, тебя полезно иметь рядом.

Эмброуз фыркнул:

– Я не косоглазый. И за то, что ты так ругаешься, жиреешь на наших милостях, ты слишком напускаешь на себя вид.

Они уставились друг на друга, прежде чем расплыться в улыбках. Давление, которое весь день гудело у нее в груди, немного ослабло. Ей нужна была эта глупость и, судя по его виду, Эмброузу тоже.

– Для человека, которому почти четыреста лет, ты хорошо сохранился. Когда ты начал вмешиваться во время?

– Мне больше четырехсот лет, и я создал это заклинание, как только направил симптомы проклятия на Балларда. Мне нужно было время – время, чтобы найти способ победить месть Изабо. Баллард, Гэвин, Магда, Кларимонда и Джоан, и я, конечно, – мы видели, как проходили бесчисленные сезоны. В мире прошли годы, в то время как мы постарели на месяцы.

Луваен подсчитала в уме и пришла в замешательство:

– Я не понимаю. Если время замедлилось вокруг Кетах-Тор, а ты не старел, разве Гэвин не остался бы маленьким мальчиком?

Эмброуз широко взмахнул рукой, указывая на свое окружение:

– Он был бы таким, если бы всегда оставался здесь. Когда он выходит за пределы границ, которые я установил вокруг Кетах-Тор, то подвержен старению. Я бы предположил, что сейчас Гэвину столько же лет, сколько было Балларду, когда он родился, – двадцать шесть лет.

Луваен задавалась вопросом, осознал ли Эмброуз дар, который он дал Гэвину – шанс вырасти и познать мир за пределами Кетах-Тор, свободный от мстительного наследия своей матери, пусть даже на короткое время.

Она потревожила оторвавшуюся нитку на вышивке своего рукава:

– Небольшая свобода для него и, возможно, способ снять проклятие – это если вы верите в истории о настоящей любви и поцелуе любви, разрушающем проклятия. Я всегда думала, что это детские сказки.

Эмброуз громко вздохнул:

– Если выражаться просто, то так оно и есть. Но именно с этого вы начинаете и движетесь дальше. Я просто хотел бы, чтобы все было так же просто, как поцелуй.

Назойливая мысль щекотала задворки ее сознания, ускользая из досягаемости каждый раз, когда она пыталась поймать ее:

– Значит, если бы Цинния любила Гэвина, проклятие было бы снято?

Он кивнул:

– Если ее любовь истинна, то да. По крайней мере, так я сначала подумал. Хорошо сработанное проклятие не так просто.

В то же время, как Луваен считала Изабо злобным существом, она восхищалась тщательностью ее формулировок. Это проклятие было завернуто в слои и завязано узлами: сложная головоломка с обманчиво простыми требованиями к ее разгадке. Прошло почти четыреста лет, а могущественный Эмброуз все еще не победил его. Она рывком высвободила нить. Прекрасно. Это было просто чудесно.

Внезапная тяжесть воздуха вокруг нее заставила ее напрячься. Выражение лица Эмброуза стало настороженным, его взгляд пронзительным.

– Гэвин привел в Кетах-Тор не одну женщину, которая могла снять проклятие. Он привел двух.

Луваен нахмурилась. Эмброузу действительно нравились его раздражающие, загадочные заявления. Она ответила на его пристальный взгляд, и неуловимая мысль, промелькнувшая на задворках ее памяти, замерла:

– Ни одна рожденная женщина никогда не полюбит тебя, – тихо сказала она, повторив ту часть проклятия, которая адресовалась непосредственно Балларду. Ее глаза расширились. – Я не рожденная.

Эмброуз наклонил голову:

– Да.

Он не спросил ее, любит ли она Балларда. Луваен понимала почему. Существовали правила, запрещающие проклинать разрушения, и он не стал бы рисковать возможной победой. Луваен вспомнила странный оглушительный шум, который она слышала в комнате Балларда две ночи назад, за которым последовала тряска и качка кровати, хотя рама никогда не сдвигалась с места, произошла атака роз, и внезапно резко усилился поток. Она побледнела:

– Этот поток… я думаю, это моя вина.

Эмброуз схватил ее за руку:

– О чем ты говоришь?

Она стряхнула её с себя и, пошатываясь, поднялась на ноги. Он встал вместе с ней, поднимаясь гораздо более грациозно, чем она, просидевшая на жесткой ступеньке несколько часов.

– Позавчера вечером я сказал Балларду, что люблю его.

Лицо колдуна вспыхнуло, а затем побледнело:

– Сказала?

Она подобрала юбки и побежала вверх по лестнице, а он следовал за ней по пятам.

– Он меня не слышал. Он спал, – бросила она через плечо. – Но что-то произошло после того, как я это сказала. Звук или… – она щелкнула пальцами. – Нет, больше похоже на ощущение, когда корабль ударяется о волну, и вы чувствуете, как доски дрожат у вас под ногами.

Луваен остановилась как раз перед тем, как войти в кухню. Эмброуз проворно обогнул ее, чтобы не врезаться в спину.

– В чем дело?

Она заломила руки:

– Я сказала это первой. Я сказала Балларду, что люблю его. Что, если, поступив так, я на самом деле заставила проклятие действовать быстрее, чтобы достигнуть своей цели, прежде чем мы сможем разгадать остальное? Еще один поток идет по пятам за этим…

Как будто ее откровение вызвало событие: знакомое давление загудело в ушах, и ступени, казалось, покрылись рябью под ногами. Эмброуз посмотрел вниз, а затем на нее широко раскрытыми, испуганными глазами.

– Цинния, – сказали они одновременно.

Едва ее имя слетело с их губ, как из большого зала донеслись многочисленные испуганные крики, и обычно невозмутимый голос Магды перешел в пронзительную мольбу:

– Эмброуз! Эмброуз, скорее!

Они пронеслись через кухню и обогнули ширмы как раз вовремя, чтобы увидеть испуганные лица Джоан и Кларимонды, которые пытались втиснуться в неглубокую нишу под лестницей, ведущей на второй этаж. Их широко раскрытые глаза были прикованы к дальнему углу зала. Сердце Луваен замерло при виде открывшегося перед ней зрелища.

Магда стояла с Циннией рядом за самым большим раздвижным столом, сжимая скалку, как дубинку. Какое-то существо преследовало их. Он был размером с человека, но на этом все сходство с человеком заканчивалось. Черный мех покрывал тело. Изогнутые когти на больших руках, а пальцы ног отвратительно вытягивались в тонкие, гибкие отростки, которые выковыривали осколки камня из пола, пока он приближался к женщинам. Удлиненные уши торчали по обе стороны головы, а прозрачные перепонки из розовой кожи с прожилками покрывали нижнюю сторону рук до ребер. Он медленно повернул голову, и Луваен подавила крик.

Баллард с его извилистыми шрамами и глазами рептилии был потрясающе красив по сравнению с этой мерзостью. Глаза сверкали на лице, слитом воедино и от летучей мыши, и от волка. Зубы, длинные и острые, сверкнули в безгубой пасти, когда он зарычал на вновь прибывших, прежде чем вернуть свое внимание Циннии и Магде.

Ее сестра стояла неподвижно, черты ее лица были бескровными, но на удивление бесстрашными.

– Гэвин, – сказала она с жалостью в голосе.

Гэвин. Луваен зажала рот рукой. Милосердная богиня, несмотря на отчаянные усилия отца, проклятие полностью поглотило сына. Очаровательного молодого лорда, который ухаживал за дочерью торговца, больше не было, его заполнило это существо, которое придвигалось все ближе, обнюхивая Циннию раздвоенной кожистой мордой.

– Гэвин, это Эмброуз. Посмотри на меня, мальчик.

В те застывшие моменты, когда Луваен наблюдала, как Гэвин загоняет Циннию в угол, Эмброуз ускользнул от нее и пробрался ближе к женщинам. Гэвин низко зарычал и предостерегающе махнул рукой в сторону колдуна. Эмброуз остановился, но не сводил глаз с него.

– Гэвин, – тихо сказал он. – Помни, кто ты, сынок. Вернись к нам, – его слова не произвели никакого эффекта, кроме того, что увеличенные уши Гэвина прижались к голове, а шерсть на его сгорбленной спине встала дыбом. Эмброуз бросил быстрый взгляд на Циннию: – Девочка, ты сказала ему, что любишь его?

Цинния и Магда уставились на него так, словно он тоже преобразился.

– Да, – ответила Цинния.

– Не повторяй этого снова. Если тебе дороги наши жизни, ты будешь держать рот на замке.

– Но…

– Ради богов, Цинния, – огрызнулась Луваен. – Делай, как он говорит.

Коллективный вздох эхом прокатился по залу, когда Гэвин развернулся и вприпрыжку бросился к Луваен. Шерсть на его голове встала дыбом еще выше, когда он приблизился. От него несло темной магией и болотной водой. Никогда в жизни она не желала чего-то так сильно, как своего кремневого ружья. Ее ноги дрожали, каждый мускул и инстинкт кричали ей бежать.

– Не убегай, Луваен. Он убьет тебя, если ты это сделаешь, – Эмброуз, такой обманчиво спокойный, осторожно пробирался вдоль стены, жестом показывая Циннии и Магде, чтобы они шли к лестнице и относительной безопасности на втором этаже.

Встревоженный мягким шуршанием юбок и шарканьем ног в тапочках, Гэвин забыл о Луваен. Его низкое рычание переросло в яростный рев, когда он увидел Циннию, бегущую вверх по лестнице. И бросился к ним.

Весь ужас, который Луваен испытывала из-за безопасности своей сестры, взорвался внутри нее, оставив после себя только слепую реакцию. Она бросилась на Гэвина, ударив его по спине достаточно сильно, чтобы он споткнулся. Луваен тяжело рухнула в облако пыльного камыша. Какофония звуков: новые крики, вопли и прежде всего повелительный голос Эмброуза – заполнили ее уши. Гэвин склонился над ней, широко раскрыв безгубый рот, подняв когтистую руку, чтобы нанести удар. Она закрыла лицо и голову руками, ожидая удара или укуса, которые разорвут ее на части.

Вспышка яркого света обожгла ее закрытые веки, прежде чем на нее обрушился тяжелый груз, выбив из нее дыхание так, что она могла только хрипеть. Вокруг нее закружились новые крики, человеческие, заглушенные самым ужасным, жалобным воем, который поднимался из глубин Кетах-Тор и угрожал расшатать фундамент замка. Луваен осторожно приоткрыла один глаз. Если бы она уже не была наполовину погружена в молчание, то потеряла бы дар речи от того, что увидела.

Гэвин лежал на ней, полностью превратившись в человека, без сознания, голый, выбивая воздух из ее легких. Черные точки заплясали перед ее глазами, расширяясь, пока зрение не сузилось до тонкого туннеля, а звон в ушах не стал громче. Она моргнула, пытаясь сосредоточиться... Последнее, что она увидела, это бледное лицо Эмброуза за плечом Гэвина.

– Глупая строптивица, – сказал он. – Во всем этом замке нет ни одной женщины, которая прислушалась бы к тому, что я говорю.

Луваен потеряла сознание.

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒