ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Луваен остановилась перед внушительным фасадом из арочных окон и величественных дверей, утопленных в толстой каменной стене, Торгового дома Монтебланко. Вывеска, размещенная перед входом, изображала простую скамейку, вырезанную на панели – символ кредитного учреждения, и, на ее неискушенный взгляд, уличный указатель, указывающий путь к месту, гораздо более коррумпированному, чем любой бордель. Поток горожан проходил через дверь: некоторые выглядели так, как будто только что покинули поминки любимого человека, на лицах других было выражение облегчения, равное облегчению людей, которым отсрочили казнь. Ее отец в разное время носил оба лица, когда возвращался домой из Торгового дома.

Если кто-то и должен сидеть в тюремной камере, так это улей воров, управляющих Торговым домом. Четыре богатейшие семьи Монтебланко контролировали его и в течение нескольких поколений, умело используя различные методы и манипулируя инвестициями, стали частичными или полными владельцами почти каждого дома, фермы и магазина в городе и его окрестностях.

Выдыхаемый воздух клубился перед ней туманным облаком, и она плотнее закуталась в плащ. Несколько горожан бросили на нее любопытные взгляды, но никто не узнал ее и не звал по имени. Луваен ехала на незнакомой лошади, и ее невзрачный плащ достаточно хорошо скрывал ее, пока она держала голову опущенной и никому не смотрела в глаза. Быстрый осмотр улицы не выявил ничего, но она была уверена, что Джименин расставил наблюдателей вдоль главной дороги, чтобы сообщить ему, как только они увидят ее – или, что еще лучше, ее и Циннию вместе.

Она удержалась от того, чтобы послать Воробушка галопом и помчаться к башне должников, чтобы проведать своего отца. Отражение в зеркале показало удрученного Мерсера Халлиса, сидящего в углу общей камеры, переполненной другими заключенными. Ему придется подождать еще немного. Выплата любого долга, который Джименин выдумал на этот раз, была ее первоочередной задачей, а это гарантированно привело бы его к апоплексическому удару, когда он поймет, что его планы сорвались в очередной раз. Если повезет, он упадет замертво на улице от отчаяния.

Воробушек тихонько заржал, когда она спешилась и привязала поводья к одному из колец, установленных снаружи здания. Она погладила его по носу.

– Терпение, друг. Тебя ждет удобное стойло. Я скоро закончу, – её рука прошлась по попоне там, где она касалась холки лошади, и сомкнулась вокруг привязанного к ней заколдованного кошелька. Она вытащила его и сунула в карман, вшитый внутри ее плаща. Звон монет действовал ей на нервы, но не привлекал внимания толпы. Этот звук был здесь обычным. Луваен откинула капюшон и переступила порог.

Все пространство передней комнаты было заполнено столами, каждый из которых был завален документами, а за ними сидели измученные писцы. Луваен нацелилась на несчастного клерка, сидевшего за ближайшим к двери столом. Она особенно запомнила его. Именно ему было поручено помешать ей ворваться в покои магистра Хильдебрандта в последний раз, когда она появилась, чтобы оплатить долги своего отца. Эта встреча закончилась не очень хорошо.

Он заметил ее и тут же побледнел.

– Госпожа Дуенда, – сказал он таким тяжелым от страха голосом, что Луваен почти пожалел его. Почти.

– Мы снова встретились, Гудман Калькун. Вы не скажите мне, где я могу найти магистра Хильдебрандта и последний вексель? – она преследовала его вокруг стола, отрезая ему единственный путь к отступлению. – Или мы обойдемся без тонкостей и сразимся друг с другом подсвечниками, как в прошлый раз? – она многозначительно посмотрела на два оловянных подсвечника, стоявших по бокам стопки кредитных документов клерка.

Он спрятал их за спину, и его глаза округлились до размеров блюдец.

– Магистр Хильдебрандт…

– Находится прямо здесь, – сказал голос, достаточно холодный, чтобы заморозить зажженный факел. Луваен повернулась и оказалась лицом к лицу с главным владельцем Торгового дома. Высокий, худой и хрупкий, как сосулька, магистр Хильдебрандт уставился на нее свысока. Его тонкогубый рот был вечно сжат, что подчеркивалось еще более обвисшими белыми усами. Неприязнь кипела в его запавших голубых глазах. – Прекратите терроризировать моего писца, госпожа Дуенда.

Движением костлявых пальцев он жестом пригласил ее войти в его кабинет. Луваен вошла в знакомую комнату, заполненную бухгалтерскими книгами. Большую часть свободного пространства занимали другие шатающиеся алтари, воздвигнутые богам долга и ростовщичества. Она подавила желание пнуть несколько из них, когда села на один из стульев лицом к столу магистра.

Он последовал за ней и занял свое место за столом, паучьими руками заползал по стопкам документов, пока не нашел то, что хотел. После беглого взгляда он пододвинул его к ней.

– Вы здесь, чтобы проверить вексель?

– Я предполагаю, что именно поэтому мой отец находится в башне должников, – она проигнорировала хмурый взгляд магистра и внимательно изучила документ. Чем больше она читала, тем больше злилась. – Он датирован до последнего счета, но Джименин не упомянул об этом долге, когда я была здесь, чтобы произвести платеж несколько недель назад, – она сердито посмотрела на Хильдебрандта. – Почему он появился сейчас? – она точно знала, почему этот последний счет внезапно появился в ссудном доме, но ей было любопытно, что скажет ей магистр.

Он смотрел на нее поверх своих сцепленных рук, пристальный, как стервятник.

– Дон Джименин посчитал, что было бы нечестно передавать их нам сразу, после того, как вы погасили последний долг. Он хотел дать вашей семье время прийти в себя.

Было бы чистой удачей, если бы к тому времени, как она покончит с этим мерзким делом, у нее не снесет крышу.

– Нечестно? – счет смялся в ее руке, прежде чем она разжала пальцы, увидев встревоженное выражение лица Хильдебрандта. – Джименин не узнал бы милосердие, даже если бы оно разорвало его пополам, – боги, как бы она хотела, чтобы ее звали Черити [прим. Charity – милосердие].

Хильдебрандт осторожно потянулся за счетом, но отступил, когда Луваен оскалила на него зубы. Она разделила документ и передала ему последнюю страницу.

– Это поддельный вексель. Я знакома с подписью моего отца, и это не она.

Он сделал вид, что изучает пергамент, прежде чем покачать головой.

– Подпись слишком похожа на его предыдущие, чтобы ее проигнорировать, госпожа.

Она швырнула бумагу на стол.

– Я говорю вам, что мой отец не подписывал этот документ. Даже он знает, что такое предприятие провалится. Груз льда, доставленный с севера в разгар лета? Правда? – нелепость инвестиционной схемы убедила ее в фальсификации. – Что он сказал перед тем, как вы послали за ним своих судебных приставов?

– То же самое, что и вы. Дон Джименин, однако, представил свидетеля, который дал показания под присягой, что он присутствовал, когда ваш отец ставил подпись.

– Я просто готова поспорить, что он так и поступил, – сказала она. – Бросьте достаточно монет, и люди будут клясться, что катались на летающей корове на закате.

Магистр вздохнул и собрал бумаги вместе, разглаживая и раскладывая их в аккуратную стопку.

– Независимо от вашего мнения о деловой практике Дона Джименина, долг остается открытым. Мерсер Халлис останется заключенным в башне должников до тех пор, пока не будет произведен платеж, – он сделал паузу и отодвинул свой стул от стола. – Дон Джименин заявил, что его предложение о прощении долга остается в силе, если ваш отец согласится на брак между ним и вашей сестрой Циннией. Он заплатит по векселю в качестве выкупа за невесту.

Вымогательство не так тонко скрыто за ложно-великодушным жестом. Хильдебрандт напрягся в своем кресле, когда Луваен уставилась на него прищуренными глазами. Она задавалась вопросом, как сильно сопротивлялся бы магистр, если бы она потянулась через стол и обхватила руками его горло. С другой стороны, в убийстве посланника не было никакой пользы. Благодаря Балларду и Гэвину ее лучшая месть заключалась в том, что она узнала, что победила Джименина во второй раз.

Она сунула руку в карман плаща и бросила на стол полный кошелек. Он ударился о поверхность с удовлетворительным стуком.

– Составьте индоссамент. Я принесла оплату [прим. Индоссамент– передаточная надпись на векселе, по которой все права по нему передаются другому лицу].

Она ухмыльнулась, когда пустые глаза Хильдебрандта округлились. Он вытаращил глаза, когда она отсчитала требуемую сумму.

– Это большие деньги, госпожа. Где вы их взяли?

– Ваша единственная забота, магистр, заключается в том, что я могла погасить долг, – она прекратила считать, пока он зачарованно наблюдал за ней. – Вы планируете составить индоссамент и вызвать свидетеля? Или мне нужно пойти туда и заманить в ловушку одного или двух клерков?

Его тонкие губы сжались в тонкую линию, и он встал, чтобы позвать трех писцов. Луваен нетерпеливо ждала, пока один из писцов составлял копии соглашения об индоссаменте. После подписания, засвидетельствования и обмена денег, магистр скрепил документ печатью Торгового дома. Он передал один из них Луваен.

– Вы можете предъявить это судебному приставу, который затем освободит вашего отца. Как и прежде, один экземпляр останется в Торговом доме. Другой будет отдан Дону Джименину, – он испытывал такое же облегчение, как и она, от того, что их сделка была завершена.

Луваен встала, сунула свою гораздо более легкую сумочку в карман плаща и схватилась за документ так, как будто от этого зависела ее жизнь. Свобода ее отца зависела от этого.

– Есть ли какие-нибудь другие денежные штрафы, ой, извините, долги, кроме этого, о которых я должна знать, прежде чем уйду?

Хильдебрандт махнул своим приспешникам выйти из комнаты. Они разбежались, как испуганные птицы перед ястребом. Его брови сошлись вместе, создавая пушистую белую гусеницу над глазами. Луваен могла бы рассмеяться, если бы ей не хотелось дать ему пощечину.

– Я сыт по горло тем, что вы точите свой язык о мою шкуру, госпожа. Этих неприятностей можно было бы избежать, если бы ваш отец согласился на помолвку.

– Если бы Джименин не был таким тупицей с неестественной одержимостью моей сестрой, этой неприятности, как вы ее так мягко описываете, не существовало бы, – Луваен получала юношеское удовольствие от сдержанного неодобрения магистра по поводу ее вульгарности. Она получила еще большее удовольствие от его шока, когда сказала ему: – Кроме того, мой отец не может согласиться на помолвку. Цинния вышла замуж позавчера. Возможно, вы знаете о нем. Гэвин де Ловет? Теперь она леди де Ловет.

Рот Хильдебрандт открылся, закрылся и снова открылся, напомнив ей умирающую рыбу. Он, наконец, собрал потрепанные остатки своего достоинства и завернулся в плащ, не скрывая презрения.

– Пожалуйста, передайте мои поздравления.

Луваен фыркнула.

– Наше дело закончено, магистр. Лучше бы мне не видеть ни одного из ваших канюков, шныряющих у моего порога, или я пристрелю его на месте.

Она вышла из его кабинета, кивнула клерку, выглядывающему из-за своих бухгалтерских книг, и захлопнула за собой двери.

Воробушек зафыркал, и она быстро обняла его, празднуя свою победу. Она вскочила в седло и как раз направляла лошадь прочь от коновязи, когда позади нее раздался голос человека, которого больше всего презирала.

– Госпожа Дуенда, мне никто не говорил, что вы вернулись в Монтебланко.

Руки Луваен сжали поводья, когда она повернула Воробушка и обнаружила, что перед ней стоит Джименин с акульей улыбкой на банальном лице. Ей показалось, что маслянистая тьма наблюдает за ней из его пустых глаз. Она вздрогнула, но не выдала своего страха.

– Очевидно, кто-то сказал вам, иначе вас бы здесь не было, – возразила она.

Он протянул руку, как будто хотел положить ее на шею Воробушка. Уши коня прижались к голове. Луваен Воробушек нравился всё больше. Джименин проигнорировал предупреждение и потянулся к уздечке.

– Покидаете Торговый дом? Скверное там дело. Я слышал о вашем бедном отце. Может быть, я смогу помочь.

С этими словами Луваен сорвалась с места. Она взмахнула свободной длиной обоих поводьев, хлеща так сильно, как только могла. Кожа просвистела в воздухе, треснув по ухмыляющемуся лицу Джименина. Кровь забрызгала подол Луваен. Он закричал и отшатнулся, схватившись за лицо. Луваен последовала за ним, используя массу коня, чтобы толкнуть Джименина, пока тот не упал на колени. Толпа вокруг них остановилась и уставилась на них.

Луваен тряслась в седле, ярость искушала ее растоптать упавшего Джименина. Ее голос зазвенел в тишине.

– Я покончила с тобой, ты, мерзкая жаба. Подойди еще раз к моей семье, и я убью тебя.

Этим заявлением она, скорее всего, подписала себе смертный приговор на глазах у половины города – ей было все равно. В качестве последнего оскорбления она склонилась со спины Воробушка и плюнула на Джименина, прежде чем развернуть лошадь и галопом покинуть площадь.

Как только она убедилась, что за ней никто не следит, она перешла на быструю рысь и направилась к башне должников. Последняя уцелевшая часть древней крепости: четырехэтажная тюрьма с укрепленными стенами и двойными воротами служила как краткосрочным, так и долгосрочным местом жительства для нескольких горожан. Луваен надеялась никогда не посещать его по какой-либо причине. Она оставила лошадь в ближайшей конюшне и поплелась через грязную улицу к въездным воротам и посту охраны. Дежурный охранник скучающим голосом направил ее в кабинет начальника тюрьмы и быстро перевел тоскующий взгляд на ближайший паб. Луваен задалась вопросом, сколько заключенных сбежали из башни и прошли прямо мимо этого конкретного охранника.

Кабинет начальника тюрьмы располагался в узком углу, где гауптвахта соединялась с башней. Она постучала в дубовую дощатую дверь, и громкий голос пригласил ее войти. Освещенный утренним солнцем, льющимся через одно окно, и несколькими свечами, стоящими на потертом столе, офис был таким же простым и скромным, каким претенциозным был Торговый дом.

Человек, которому было поручено управлять башней, был неряшливого вида, с растрепанной бородой, которая, как подозревал Луваен, служила удобным гнездом для блох. Он посмотрел на нее слезящимися глазами.

– Чего вы хотите?

– Освободить своего отца, – она протянула ему копию документа. – Долг оплачен за Мерсера Халлиса.

Он развернул бумагу, прочитал подписи, ковыряя в зубах грязными пальцами, и с ворчанием вернул ее ей.

– Присаживайтесь. Я позову его.

Он оставил ее в офисе волноваться и расхаживать по комнате. Прошло всего несколько минут, но показалось, что прошли часы, прежде чем дверь открылась, и Мерсер, шаркая, вошел в кабинет. Луваен вскочила и обняла отца.

– Папа!

– Луваен? – Мерсер обнял ее в ответ, прежде чем отступить назад и уставиться на нее. Его усталое лицо исказилось от смятения. – Моя дорогая девочка, ты не должна быть здесь.

Она ошеломленно моргнула. Из всех приветствий, которые она могла ожидать, это застало ее врасплох. Она взяла его за руку, отметив потрескавшуюся кожу и черную грязь, запекшуюся под ногтями.

– Не говори глупостей, папа. Где еще мне быть?

Мерсер закрыл глаза, и Луваен заметила следы, нанесенные возрастом и беспокойством на его лице – тонкие, как пергамент, веки, сморщенные, как побелка, запеченная годами на солнце, глубокие морщины, веером расходящиеся от уголков глаз к вискам и обрамляющие рот. Смерть двух любимых жен состарила его, но эта история с Джименином наложила на него отпечаток в виде десятилетий. Он выглядел измученным.

– Лучше бы ты не приходила, – сказал он.

Она положила руку ему на плечо и повела к двери.

– Ну ничего не поделаешь. Я здесь, и мы идем домой, – может быть, ванна, горячая еда и сон в его собственной постели сотрут эту странную и отчаянную меланхолию, заставляющую ее бояться за его разум.

Он оглянулся, вглядываясь в кабинет, словно в его тенях скрывалась неизвестная угроза.

– Где Цинния?

– Я пришла одна, папа, – его плечи поникли под ее хваткой, то ли от облегчения, то ли от отчаяния, она не знала. – Я расскажу тебе все, как только мы устроимся.

Не зная, примет ли Воробушек второго всадника, они решили идти домой пешком. Мерсер был угрюмым компаньоном, а Луваен была слишком сосредоточена на том, чтобы следить за каждым переулком, по которому они проходили, опасаясь, что мстительный Джименин натравит на них своих наемных головорезов.

Хотя ей не терпелось увидеть Балларда, и она тосковала по полуразрушенному комфорту его замка, вид дома, который она когда-то делила с Томасом, заставил ее улыбнуться. Скромный двухэтажный деревянный каркас с фасадом из камня и штукатурки. Дом принадлежал Томасу, а после его смерти – ей. Ряд кустов роз, без цветов, ощетинивался под передними окнами. Поздней весной и летом они распускались пышными желтыми и розовыми цветами. Она взяла себе на заметку вырвать их с корнем при первой же возможности и заменить на первоцвет и наперстянку.

Сад за домом был достаточно большим, чтобы вместить небольшую конюшню, курятник и горшки для трав и овощей. Луваен нравилась каждая щель и уголок в доме. Она надеялась, что ее будущим гостям из Кетах-Тор он тоже понравится, потому что он будет забит под завязку, пока они не найдут новое жилье.

Она дала Мерсеру ключ от дома и пообещала зажечь огонь в гостиной, как только расседлает и разместит Воробушка. Его мрачное выражение лица смутило ее. Его замечание о том, что он хотел бы, чтобы она не приходила, также потрясло ее.

– О чем он думает? – бормотала она себе под нос, ведя лошадь к конюшне. – Что я позволю ему гнить в тюрьме? – все это не имело никакого смысла, и она планировала допросить его, как только он достаточно отдохнет от своего испытания.

Солнечный свет лился сквозь оконные проемы, расположенные высоко на одной стороне конюшни. Два стойла были выметены в ее отсутствие. У Воробушка будет свое место. Плаутфут пока остался в Кетах-Тор. Образ лица Балларда возник перед ее мысленным взором, и она вздохнула.

Звук голосов остановил ее, когда она положила руку на заднюю дверь, чтобы войти в кухню. Она узнала голос Мерсера и, наконец, женский голос, говорящий с ним. Соседка. Нив, должно быть, заметила их прибытие и, не теряя времени, нанесла визит. Луваен нравилась Нив, и она была благодарна ей за заботу о Мерсере в то время, как его дочери практически исчезли далеко на севере. Пожилая женщина приветствовала ее объятиями, когда она вошла на кухню.

Невысокая и пухлая, с милым личиком и проницательными темными глазами, Нив Купер жила по соседству с тех пор, как Томас привел Луваен домой в качестве своей невесты. Она утешала Луваен после смерти Томаса – одна вдова другую – и делилась чаем, и смеялась над последними городскими сплетнями и выходками многочисленных женихов Циннии. Она вела успешный кардочесальный бизнес и пользовалась уважением в обществе. При всем том, что Мерсер принимал не самые разумные финансовые решения, он умел привлекать умных, способных женщин.

Нив сунула ей в руку чашку чая и помогла снять сумку с плеча.

– Слава богам, ты вернулась. Прошлой ночью я не спала всю ночь, думая, как освободить твоего отца, – она подтолкнула Луваен к одному из стульев за кухонным столом и заставила ее сесть, прежде чем отправиться к очагу и разжечь огонь. – Я вмешалась и вторглась в ваш дом. Просто выгони меня, когда будешь готова.

Уставшая от путешествия и все еще взбешенная тем, что ей пришлось выкупать своего отца из тюрьмы, Луваен была слишком рада помощи.

– Пожалуйста, останься, Нив. Ты завариваешь прекрасный чай, и я рада твоей компании так же, как и папа.

Мерсер сидел рядом со своей дочерью нехарактерно суровый:

– Ты не должна быть здесь, Лу.

Его стенания раздражали ее, и резкие слова замерли на ее губах до того, как Нив прервала ее. Она предостерегающе погрозила Мерсеру пальцем:

– Не будь дураком, старик. Конечно, она должна быть здесь. Она и Цинния – единственные, кто может вытащить тебя из башни, – она озадаченно посмотрела на Луваен. – Хотя я впечатлена превратностями судьбы. Ты вернулась домой, когда Торговый дом прислал судебных приставов за твоим отцом. Я думала, что для этого понадобится, по меньшей мере, неделя пути.

– Так и есть, но мне немного помог колдун де Совтера.

Настала очередь Мерсера выглядеть озадаченным:

– Тебе не нравится магия.

Сколько раз за последние несколько месяцев она делала подобное заявление, а затем проглатывала эти слова?

– Нет, не нравится. Но в этом есть своя польза. Я не покидала Кетах-Тор, пока не увидела тебя в тюремной камере, – две пары бровей поползли вверх от ее заявления, и она улыбнулась. – Почему бы тебе не присесть со своей чашкой, Нив. Это потребует долгого объяснения.

Она начала со своей обратной поездки в Кетах-Тор, после того как оплатила первый вексель Джименина. В ее истории были все задатки сказки. Проклятие, наложенное мстительной женщиной и едва сдерживаемое могущественным колдуном, который мог остановить старение на века, разрушающийся замок, волшебные зеркала и добрая, красивая девушка, которая влюбилась в мужчину, превратившегося в зверя.

Реальность была волшебной, но совсем не очаровательной. У Луваен развилась стойкая ненависть к розам. Ее добрая и красивая сестра ждала раннего вдовства. Мужчина, который женился на ней, умрет, как мужчина, и возродится существом прямо из кошмара, таким же, как отец, который пожертвовал собой, чтобы спасти его. Она опустила те места в своем рассказе, где она чуть не утонула в пруду, а Гэвин пытался ее убить. Мерсер уже смотрел на нее широко раскрытыми глазами и был бледен.

– Эмброуз, колдун, дал мне еще одно заколдованное зеркало, прежде чем я ушла. Я могу призвать Циннию. Ты хотел бы ее увидеть?

Мерсер с готовностью кивнул в ответ на ее предложение. Она достала зеркало из сумки, размотала защитную ткань и протянула ему. Серебряная подложка сверкала на солнце, подчеркивая изящный орнамент в виде завитков, выгравированных мастером-серебряником столетия назад.

Мерсер схватился за ручку, как будто она могла расколоться. В стекле отразилось его мрачное лицо. Он облизнул губы:

– Что я должен сказать?

Она улыбнулась:

– Оно заколдовано, чтобы подчиняться только моим приказам. Смотри, – она наклонилась к зеркалу и четко сказала: – Покажи мне Циннию.

Нив встала со своего места, чтобы присоединиться к ним, когда они смотрели, как стекло покрывается густым туманом. Луваен подняла руку, готовая прогнать образ, если они застукают Циннию в щекотливый момент. Ей повезло: когда туман рассеялся, она увидела свою сестру, мирно сидящую в кресле у камина в будуаре. Гэвин сидел на низком табурете у ее ног, положив голову ей на колени, и, закрыв глаза от блаженства, когда она запустила пальцы в его волосы.

– О, как мило, – сказала Нив.

В глазах Мерсера заблестели слезы.

– Моя прекрасная дочь. Какая чудесная невеста из тебя, должно быть, получилась.

Луваен кашлянула, чтобы унять комок в горле.

– Она была прекрасна, как всегда. Счастлива выйти замуж за человека, которого любит, но жаль, что тебя там не было. Она бы вышла замуж за Гэвина в Монтебланко, если бы могла, папа.

Его взгляд по-прежнему был прикован к спокойному изображению.

– Она действительно выглядит счастливой.

– Так и есть, – по крайней мере, сейчас. Если бы воля и желание равнялись силе, Луваен остановила бы будущее, которое обрушилось на ее сестру и ее мужа. Но она была бессильна. Гнев другой женщины победил их. У нее было только утешение, которое она могла предложить Циннии, когда та будет горевать, и убежище, которое она могла дать домочадцам Балларда, когда те покинут Кетах-Тор.

Мерсер несколько раз моргнул и вернул зеркало Луваен.

– Пока достаточно. Хорошо, что она там, в безопасности со своим мужем. Я бы хотел, чтобы ты осталась с ней, Лу.

Она помахала рукой над стеклом, рассеивая изображение.

– Ты продолжаешь это повторять, папа. Что изменилось? Я выплатила этот новый и мошеннический долг. Замужняя и уложенная в постель, Цинния больше не представляет интереса для Джименина. И какой бы я была дочерью, если бы оставила тебя в тюремной камере?

– Мудрой, – он отодвинул свою чашку. – Это не касалось Циннии с тех пор, как ты вернулась в первый раз и погасила мой долг деньгами де Совтера. Это касается тебя.

Луваен выплюнула чай обратно в чашку.

– Меня? В твоих словах нет никакого смысла. Рахитичный, старый длинноногий Хильдебрандт повторил предложение Джименина простить долг, если ты отдашь ему Циннию в жены. Это всегда было связано с ней.

Он покачал головой:

– Нет. Даже если я сойду с ума и соглашусь на такой союз, Джименин все равно отомстит. Ты перехитрила и унизила его – уже дважды. Он не знал, когда ты вернешься. Бросив меня в башню должников, он надеялся, что я умру там до того, как ты вернешься в Монтебланко. Я не ослаблен, но я стар, а это не место и для самого здорового человека. Он отомстит. Никакие деньги или угрозы с твоей стороны не смогли бы возродить меня, – его губы изогнулись в слабой улыбке. – Я полагаю, ты застала его врасплох, когда появилась всего через день, – улыбка исчезла. – Теперь он будет человеком, горящим целеустремленностью, жаждущим уничтожить тебя. Честно говоря, я все ждал, что один из его приспешников застрелит одного или обоих из нас по дороге домой.

Луваен закрыла лицо руками:

– Я проклинаю тот день, когда родился этот скользкий мерзавец, – в ее голове проносились тысячи разных мыслей. Разум подсказывал ей прислушаться к предупреждению отца, особенно теперь, после ее последней стычки с ним. И она так и сделает, когда наступит тишина, и она будет лежать в своей постели, размышляя, как ей выбраться из этого бедствия. Планы по размещению Циннии, Магды и девочек, не говоря уже об Эмброузе, возможно, придется изменить. Ее осенила новая мысль. Впервые с тех пор, как они с Баллардом обсудили, куда отправится его семья после того, как они покинут Кетах-Тор, она была счастлива от мысли, что Эмброуз будет жить с ними. У Джименина была свора приспешников для выполнения его грязной работы – у Луваен был сварливый старый колдун. Они были более чем равны друг другу. Ей просто нужно было избегать своего противника, пока Эмброуз не доберется сюда.

– Переехать в другой город, – Нив снова наполнила чашку Мерсера остатками чая. – Найти какое-нибудь другое место, чтобы жить подальше от Джименина и его влияния. Продать свой дом Хильдебрандтам или Кадинам. Они с радостью купят его и сдадут в аренду какому-нибудь торговцу за непомерную сумму и вернут свои деньги менее чем за год.

Волосы Луваен встали дыбом.

– Я остаюсь. Джименин уже заставил меня бегать и прыгать, как дрессированную пони. Он не выгонит меня из моего дома.

Она улыбнулась, когда Нив нежно поцеловала Мерсера в макушку, прежде чем поспешить вокруг стола к кладовой.

– Вы можете обсудить это подробнее позже. Теперь я знаю твою кухню так же хорошо, как свою собственную, Луваен. Ты и твой отец измотаны. Почему бы тебе не вздремнуть? Я подогрею воду и приготовлю небольшой ужин к тому времени, как ты проснешься.

Луваен не возражала. Меланхолия измотала ее больше, чем путешествие. Сейчас было не время предаваться печали или сожалениям. Было слишком много дел, которые нужно было сделать, слишком много вещей, которые необходимо было спланировать, но она не могла избавиться от тяжести, поселившейся глубоко в груди, из-за которой было трудно дышать. Она поблагодарила Нив за помощь, обняла отца и поднялась по лестнице со своей сумкой.

Ее комната была опрятнее, чем когда она уезжала: заправленная кровать и книги в порядке на полке у окна. Поскольку ее отец никогда не пользовался тряпкой, она ожидала, что на всем будет тонкий слой пыли, но даже зеркало было чистым, а пол подметен. Нив, должно быть, побывала здесь со своей метлой и тряпками для пыли.

Она бросила сумку на кровать и высыпала содержимое. Ее дневные платья и сорочка были безнадежно помяты. Она добавила бы глажку к своему списку дел, если бы не хотела выглядеть измотанной блудницей. Узкий сверток, завернутый в знакомый шелк бронзового цвета, упал среди одежды. Кинжал, который дал ей Баллард. Она оставила его неразвернутым и положила оружие на маленький столик у своей кровати.

В его глазах, таких темных перед последней вспышкой, появилась осторожная надежда, когда он протянул ей нож, как будто не был уверен, что ей это понравится. То, что он предложил такой прекрасный подарок, и в том духе, в котором он был преподнесен, почти поставило ее на колени. Слава богам, она согласилась. Кроме ее воспоминаний о нем, это была единственная его вещь, которую она могла назвать своей.

Или так она думала. Быстрое встряхивание перевернутой сумки выдало увядшую и раздавленную часть лозы. Тихий всхлип вырвался у нее, когда она взяла кусочек завитка и намотала его на палец. Потрепанный лист поник, скрученный по краям, но все еще был зеленым. Слезы, которые она сдерживала с тех пор, как он посадил ее на Воробушка и послал лошадь галопом через ворота, наполнили ее глаза и потекли по щекам.

Помни меня.

Она рухнула на кровать, все еще сжимая в руке лозу, и скорчилась в страдальческий комок. Закрытая дверь и стратегически расположенная подушка приглушали ее плач, и она плакала до тех пор, пока не начала икать, а ее глаза почти закрылись.

Щекочущая ласка у уха заставила ее открыть глаза. Лоза больше не была одиноким усиком. Пока она плакала, она росла, орошаемая печалью, пока не растянулась по кровати зеленой сеткой и не вплелась в ее волосы. Пурпурный цветок ткнулся в ее ухо, прежде чем скользнуть вниз по шее и обвиться вокруг.

Луваен затаила дыхание, ожидая. Красивая и губительная лоза была гораздо более хрупкой, чем шипящие розы замка, и она порхала по ее коже так же нежно, как бледные руки Балларда.

Ее пальцы скользнули по одному из завитков, нежно поглаживая.

Помни меня.

Приказ, отданный человеком, привыкшим руководить армиями. Она сделает так, как он приказал, и будет помнить его не как лесного короля со змеиными глазами, рогами и когтями, а как мрачного лорда с глазами цвета терна, который согревал простыни и любил ее долгими зимними ночами. Его образ был последним, что она увидела, прежде чем провалиться в измученный сон.

Она проснулась в темной спальне. Кровать заскрипела, когда она села и потерла лицо руками. День сменился вечером, пока она спала, и филигрань лозы превратилась в одинокий усик, который она принесла из Кетах-Тор в своей сумке. Она осторожно взяла его в руку и поднесла увядшее растение к губам для поцелуя, прежде чем положить его на стол рядом с кинжалом королевы. Все еще сонная, она вышла из своей комнаты и спустилась по лестнице. Она нашла Нив на кухне, накидывающую шаль на плечи и собирающуюся уходить.

Нив одарила Луваен быстрой улыбкой:

– Я домой, Луваен. На решетке тушеное мясо и чай. А хлеб на столе, – она поставила чашку и заварила свежий чай. – Твой отец читает в гостиной. Ты хочешь, чтобы я зашла завтра?

Несмотря на благодарность за предложение помощи, Луваен покачала головой.

– У тебя есть свои дела, которыми нужно заняться, Нив. Конечно, тебе всегда рады, но если ты зайдешь, сделай это, чтобы составить папе компанию. Я буду слишком занята, чтобы развлекать его, – она подозревала, что не потребуется много усилий, чтобы уговорить вдову Купер, ведь Мерсер был главной причиной визита.

Ее подозрения подтвердились, когда мягкие черты лица Нив озарились. Она похлопала Луваен по плечу.

– Тогда до завтра, – она помахала рукой, когда Луваен поблагодарила ее и исчезла в гостиной.

Луваен ела свой ужин и слушала бормотание отца и вдовы. Она не могла разобрать слов, но нежный тон был безошибочно узнаваем. Последовало короткое молчание, прежде чем входная дверь со скрипом открылась и со щелчком закрылась. Мерсер вошел в кухню и уселся на свое обычное место за столом. Ранее она оставила ему зачарованное зеркало, и он держал его в руке, проводя пальцами по изящному узору завитков на обороте.

– Чувствуешь себя лучше, Лу?

– Намного лучше, – сон немного восстановил ее силы и охладил гнев. Она могла думать и планировать без того, чтобы ее кровь закипала при малейшей мысли о Джименине. Слезы ослабили удушающее давление в ее груди, хотя она ничего так не хотела, как запрыгнуть на спину Воробушку и пришпорить его обратно в Кетах-Тор. Вместо этого она налила отцу чашку чая и указала на зеркало. – Хочешь увидеть ее снова?

Он передал его ей.

– Ты не возражаешь?

– Конечно, нет. Это одна из причин, по которой Эмброуз дал мне зеркало. Мне становится легче видеть ее и знать, что с ней все в порядке, – она позвала Циннию по имени и подождала, пока туман рассеется. Маленькая часть ее надеялась, что ее вызов может каким-то образом выявить Балларда в этой сцене. Она надеялась напрасно. Эмброуз был осторожен со своей магией, зачаровав зеркало, чтобы ограничить сферу действия заклинания только Циннией. Баллард позаботился о том, чтобы держаться достаточно далеко от нее и быть вне поля зрения.

На стеклянной поверхности появилось изображение Циннии, и Луваен узнала потрепанный стол на кухне Кетах-Тор. Ее сестра сидела рядом с Гэвином, ее губы беззвучно шевелились, когда она читала книгу, лежащую перед ней. Мерсер зачарованно уставился в зеркало.

– Мне не нравятся обстоятельства, которые приведут ее домой, но я бы солгал, если бы сказал, что не буду счастлив, когда она вернется.

Луваен сжала его руку:

– Она будет не одна. Нам с тобой нужно решить, где мы всех разместим. Не хочешь составить несколько планов вечером?

Он пожал плечами:

– Почему нет? Заканчивай свой ужин. Я разведу огонь в гостиной. Принеси чайник.

Они сидели бок о бок в гостиной и выпили два чайника чая, строя планы по размещению гораздо большего семейства. Огонь в очаге почти догорел, когда Мерсер широко зевнул и встал.

– Я иду спать, Лу. А ты?

Все еще измученная, она с готовностью согласилась. Они пожелали друг другу спокойной ночи наверху лестницы, и Луваен с нежностью смотрела, как ее отец хмуро посмотрел на дверь, прежде чем исчезнуть в своей комнате. Она могла бы поспорить, что он не спал один в своей комнате с тех пор, как она вернулась в Кетах-Тор. Он скучал по комфорту любящей соседки.

Оказавшись в своей комнате, она приготовилась ко сну. Заснуть на этот раз было не так-то просто. Она уставилась в черноту над собой сухими, затуманенными глазами. Ее мысли метались туда-сюда между способами избежать встречи с Джименином и загадкой проклятия Изабо.

Руководствуясь общепринятыми истинами о том, что никакое проклятие не может противостоять настоящей любви или ее поцелую, разрушить это проклятие казалось простым делом. Как сильно они ошибались. Нерожденная Луваен разрушила одну часть, заявив о своей любви к Балларду. Цинния разрушила вторую. Единственное, что оставалось сделать, чтобы уничтожить третью, – это, чтобы Гэвин оставался верным сыном и не нападал на Балларда, или наоборот.

Они не учли природу проклятия – почти разумное в своем намерении выполнить волю своего заклинателя. Оно отреагировало как крыса, загнанная в угол, вызвав поток, который поверг Балларда в пароксизмы безумия и боли и превратил Гэвина в мерзость. Независимо от могущественной магии Эмброуза или преданности любящих их женщин, двум мужчинам придется спасать себя и друг друга. Луваен изо всех сил пыталась найти надежду в таком исходе, когда следующий поток обещал превратить их обоих в бездумных диких существ. То, что эти двое обратятся и уничтожат друг друга, казалось неизбежным.

Тревожные махинации Джименина были ничем по сравнению с этой катастрофой.

– Ты причинила столько страданий, Изабо, – сказала она, прежде чем погрузиться в сон.

⇐ Предыдущая 15 16 17 18 192021 22 23 24 Следующая ⇒