ГЛАВА 29 ПОСТСКРИПТУМ 3 страница

«И кто вообще такая эта Тейлор? » — недоумевал он. Это — роскошная семнадцатилетняя принцесса с «МГМ», сказали ему, и совсем недавно она удостоилась чести попасть на обложку «Тайма». На Клифта это не произвело ровно никакого впечатления. Ему ужасно не хотелось тащиться на эту премьеру. Одна мысль о том, что придется сидеть в театре вместе с сотней посторонних людей, которые станут во все глаза наблюдать за тем, как он наблюдает за самим собой на экране, казалась ему сродни худшей разновидности вуайеризма. Однако «Парамаунт» настаивал на том, что он должен почтить присутствием сие мероприятие на пару с Элизабет. В конце концов, напомнило ему студийное начальство, на данный момент он — самое ценное из приобретений Голливуда, — а мисс Тейлор будет его романтической партнершей в ленте «Место под солнцем». А поскольку действие всей картины вращается вокруг влюбленной пары, которую играют Клифт и Тейлор, парамаунтовскому начальству казалось само собой разумеющимся, что они должны вместе произвести фурор на публике. Монтгомери Клифту ничего не оставалось: последняя картина «Наследница» была сделана на «Парамаунте», и тот же «Парамаунт» собирался делать следующую — «Место под солнцем».

Узнав о том, что ей предстоит показаться на людях вместе с двадцатидевятилетним бродвейским актером, Элизабет тотчас бросилась к Хелен Роуз в костюмерный отдел «МГМ», умоляя, чтобы та подыскала ей что-нибудь «соблазнительное и экстравагантное». В результате Элизабет ушла от модельерши, обзаведясь открытым платьем «в сеточку» без бретелек и белой меховой накидкой.

Когда Монтгомери Клифт прибыл к дому Тейлоров, чтобы забрать Элизабет, на пороге его уже поджидала Сара. Ее, как, впрочем, и дочь, разбирало любопытство — что представляет из себя этот нью-йоркский актер, последователь школы «Метода», о котором говорили, будто он ужасно талантлив. Смазливая внешность Монти Клифта и его изысканные манеры произвели на Сару столь огромное впечатление, что Элизабет почувствовала себя несколько т ловко. Уже в машине, повернувшись к партнеру, она сказала:

— Прошу извинить мою маму. Временами она напоминает занозу в заднице.

Клифт меньше всего ожидал услышать столь приземленное признание, исходящее из уст самой, как считалось, красивой и самой добропорядочной девушки в мире, что тотчас от души расхохотался, а его напряжение как рукой сняло. Сопровождавший их пресс-агент позднее рассказал биографу Клифта Патрисии Босуорт, что Элизабет в тот вечер выглядела просто потрясающе, что, однако, не мешало ей выражаться площадным языком, к тому же она не проявляла ни малейшего интереса к премьере картины, отчего окружающие чувствовали себя довольно неловко. Монти притащил с собой свою преподавательницу актерского мастерства, Миру Ростову. Примерно за квартал до театра Мира и пресс-агент вышли из лимузина, дабы фотографы могли запечатлеть Монти и Элизабет — словно парочку воркующих голубков, без следующих за ними по пятам опекунов и сопровождающих лиц.

С честью выдержав натиск шумных поклонников и фоторепортеров, Монти и Элизабет заняли свои места в зале. Как только огни в зале погасли, Монти развалился в своем кресле и принялся стонать всякий раз, его показывали на экране.

«О Господи, я просто ужасен, Бесси Мей! — заявил он Элизабет. — Я просто ужасен! »

«Да нет, все отлично! — прошептала Элизабет, завороженная игрой Клифта. — Ты потрясающий актер! »

После окончания фильма публика начала бурно выражать свои восторги криками и дружными аплодисментами. Некоторые зрители протискивались сквозь толпу, чтобы поздравить Монти с успехом и поблагодарить его за талантливую игру. Монти кивал, улыбался и отвечал неизменным «Спасибо». Затем, рассмеявшись своим странным, кудахтающим смехом, он схватил Элизабет за руку и потащил ее за собой по проходу.

«Давай выбираться отсюда, Бесси Мей, — сказал он. — Нечего здесь задерживаться».

Оказавшись снова в лимузине, Элизабет спросила его своим слегка гнусавым голосом, почему он называет ее «Бесси Мей». На что Монти ответил, что ему не хочется называть Элизабет ее настоящим именем.

«Весь мир называет тебя Элизабет Тейлор, — заявил он. — И только я могу называть тебя Бесси Мей».

После премьеры парочка побывала на вечеринке в голливудском особняке Уильяма Уайлера, режиссера картины «Наследница». Они оказались в числе тех, кто уходил оттуда последними, и поэтому Клифт проводил Элизабет домой лишь к двум часам ночи. Он довел ее до двери, нежно поцеловал в лоб и повернулся, чтобы уйти.

«Спокойной ночи, крошка Бесси Мей», — сказал он на прощанье.

Элизабет проводила его взглядом до лимузина, подождала, когда он усядется на заднем сиденье, и лишь затем вошла в дом. Позднее она призналась матери, что Монтгомери Клифт — самый странный из всех известных ей людей. Нервный, замкнутый — он был совершенно не похож на тех мужчин, что ей встречались до этого. К своему «ремеслу» — как он называл актерскую профессию — Монти относился с чрезвычайной серьезностью. Как-то раз он даже провел целую ночь в морге, готовясь к сцене казни на электрическом стуле в своей новой работе «Место под солнцем». В основу картины был положен роман Теодора Драйзера «Американская трагедия». Беспощадное разоблачение автором «американской мечты» и ее развращающего влияния на человеческие души вызвали у многих в 1925 году, по выходу романа в свет, бурное возмущение. Элизабет понятия не имела о том, кто такой Драйзер, ей были неизвестны причины, вынудившие Джорджа Стивенса изменить название произведения и переименовать его героев. Ей было известно одно — она сыграет роль красивой, богатой девицы Анджелы Викерс, которая влюбляется в Джорджа Истмена — бедного служащего с фабрики ее отца, чью роль исполнял Клифт.

Кроме того, ей было известно, что Шелли Винтерс, актриса со студии «Юниверсал», сыграет роль несчастной фабричной девчонки, которая, забеременев от Истмена, требует, чтобы тот на ней женился и оставил Анджелу. Она настаивает на своем, и Истмен, зная, что она не умеет плавать, берет ее на лодочную прогулку. Лодка, как назло, перевернулась, а он и пальцем не пошевелил, чтобы спасти девушку.

Элизабет понятия не имела о психологической подоплеке этой истории, ей были также непонятны нюансы в характерах ее героев. Собственная роль ее тоже мало заботила. То есть, ей было совершенно очевидно, что олицетворяет собой Анджела Викерс.

«Это очередная роль богатой девушки», — заявила Элизабет. Заботило ее лишь одно — как сыграть сцены в купальном костюме и как можно эффектнее продемонстрировать вечерние платья, которые создала для нее Эдит Хед.

Джорджа Стивенса же заботила буквально каждая мелочь, касающаяся его картины. Он стремился не допустить того, чтобы его работа была воспринята как антиамериканская. Кроме того, ему пришлось убеждать Теодора Драйзера, что фильм ничуть не обесценит его беспощадную критику одной из самых неприглядных сторон американской действительности. Драйзер резко отзывался о предыдущей попытке экранизации его романа, сделанной «Парамаунтом» в 1931 году, в которой Джордж Истмен изображался этаким сексуальным маньяком с уголовными наклонностями.

Элизабет, разумеется, понятия не имела об этом. Не ведала она и о существовании Комитета по расследованию антиамериканской деятельности и даже не замечала очевидного — «охоты на ведьм», которая развернулась в то время в Голливуде.

«Она не из тех, кто читает газеты, — говорила ее дублерша. — Радионовости ее тоже не интересуют. Вся ее жизнь сводится к тому, чтобы сниматься в кино, развлекаться и менять наряды. Она была слишком юной и потому не знала, что значит слово «коммунист». Зато прекрасно разбиралась в кашемировых свитерах».

Дабы успокоить студию, Стивенс отказался от излишне критичного заглавия книги, заменив его на более сдержанное — «Место под солнцем». Кроме того, он переименовал героев, надеясь тем самым увеличить расстояние между романом и картиной. Стивенс также убедил Драйзера, что останется верен сюжетной канве и расскажет историю, не прибегая к дешевым мелодраматическим эффектам. И хотя в конце фильма Стивенс отошел от оригинала, тем не менее ему удалось создать кинематографический шедевр, бичевавший безудержное стремление Америки к деньгам, чувственным наслаждениям и положению в обществе, показав при этом, как такое стремление губит и уродует человеческие души.

Элизабет Тейлор понадобилась ему из-за ее поразительной, почти сюрреалистической красоты.

«Эта роль предполагает не столько реальную девушку, — говорил он, — сколько барышню с коробки со сластями, красавицу в желтом «Кадиллаке», о которой в душе мечтает каждый американский парень».

А в 1949 году Элизабет Тейлор олицетворяла собой традиционные мужские фантазии. Она была головокружительно хороша. Бархатистая кожа и черные соболиные брови оттеняли глаза такой бездонной синевы, что те подчас казались фиолетовыми. У нее был идеальной формы носик и пухлые чувственные губы, будившие юношеские фантазии даже у зрелых мужчин, из-за них, случалось, даже серьезные поэты кропали слюнявые, душещипательные стишки. На ее лице не было ни одного изъяна — единственной меткой на нем была лишь очаровательная родинка на правой щеке. При весе в 110 фунтов (около 50 кг), она была счастливой обладательницей размеров в 37-19-36 дюймов и малость привирала насчет своего роста, утверждая, что он составляет пять футов и четыре дюйма, хотя на самом деле едва дотягивала до пяти и двух. На экране она смотрелась высокой и стройной, поэтому ее настоящий рост был не так уж и важен. Источая ауру физической притягательности, она действительно была той самой девушкой, о которой в душе мечтает каждый американский парень. Элизабет Тейлор была идеальной женщиной. Она являла собой тот тип красоты, который сочетает в себе все, о чем только может мечтать человек, — богатство, славу, положение в обществе. Джордж Стивене знал, что, имея в своем распоряжении такую звезду, как Элизабет Тейлор, заставит зрителя понять, почему Джордж Истмен ради нее и места под солнцем решается на убийство.

А тот факт, что до сих пор Элизабет Тейлор проявила более чем скромное актерское дарование, станет предметом забот Джорджа Стивенса гораздо позже. В лице Монтгомери Клифта и Шелли Винтере он обладал двумя талантливыми актерами, горящими желанием работать под началом знаменитого режиссера. Съемки начались в октябре на озере Тахо, чистом горном озере с водой изумрудного цвета, расположенном между Калифорнией и Невадой в горах Сьерра-Невады. Элизабет прибыла туда поездом из Сан-Франциско в сопровождении своей дублерши Марджори Диллон, своей учительницы с «МГМ» и бдительной мамаши. Монтгомери привез с собой свою наставницу актерского мастерства, невысокого росточка женщину, которой, однако, было не занимать гонора. Шелли Винтере сопровождала ее сестра Бланш.

Первой по графику стояла любовная сцена Элизабет и Монти на берегу озера — сначала они предаются ласкам, а затем, совсем как дети, устраивают шутливое сражение, обдавая друг друга брызгами. В это время года в горах еще было довольно холодно. С земли шлангами смывали остатки снега, и для того чтобы согреться, постоянно жгли в горшках дымные костры. Согласно сценарию, Монти и Элизабет должны были, скинув с себя одежду, броситься в одних купальных костюмах в озеро, но Монти наотрез отказался раздеться. Тогда Стивене переписал эту сцену, и теперь в купальнике должна была остаться одна только Элизабет. Камера приготовилась к съемке, но Сара Тейлор отказалась дать согласие на эту сцену. Она заявила Стивенсу, что у ее дочери месячные и сильно болит живот, и поэтому он не имеет права подвергать ее «серьезной опасности».

«В чем дело? — переспросил режиссер. — Она что, не умеет плавать? »

«Разумеется, она умеет плавать», — ответила Сара, объяснив, что «серьезная опасность» подразумевает не то, что ее дочь может утонуть, а то, что у нее от купанья в холодной воде усилятся боли в животе и, вообще, в будущем это может привести к осложнениям но время беременности.

Несмотря на протесты Сары, Стивенс заставил Элизабет сыграть эту сцену. А когда она сделала это не так, как надо, он снимал все новые и новые дубли. Сара с содроганием смотрела, как ее дочь бросается в ледяную воду. В конце дня она забрала Элизабет с собой в отель и на протяжении трех дней не позволяла ей участвовать в съемках. По словам Шелли Винтере, Сара провела остаток дней на берегах озера Тахо в постоянных жалобах, что Элизабет больше уже никогда не сможет иметь детей, и все потому, что изверг Стивене заставлял ее в одном купальнике лезть в ледяную воду. В течение последующих двадцати лет Элизабет отказывалась работать во время месячных и добивалась внесения этого условия во все контракты.

Джордж Стивенс был донельзя требовательным, уделяя в своих картинах скрупулезное внимание буквально каждой мелочи.

«Я из тех режиссеров, кто полагает, что на зрителя воздействуют даже самые мельчайшие детали, — заявил он как-то раз, — хотя сам зритель может об этом не догадываться».

Неистребимое стремление Стивенса к правдоподобию во всем включало в себя такой прием, как использование мотора от бомбардировщика в те минуты, когда Джордж Истмен гребет на лодке к тому месту, где он задумал столкнуть в воду свою беременную подружку. Гул, производимый мотором, звучит на зловещей ноте, как бы подчеркивая надвигающуюся катастрофу.

В одной из лекций, которые Стивенс читал в американском институте кинематографии, он заявил, что в создании ленты «Место под солнцем» его в первую очередь интересовали противоположные образы — «Шелли Винтере, капающая растаявшим мороженым себе на платье, которое уже трещит по швам, и Элизабет Тейлор, в белом платье, с голубыми лентами... Мы автоматически имеем контраст образов, который сам по себе создает драму».

Стивене был настолько умелым мастером создания подобных контрастных образов, что Шелли Винтере буквально заболела, увидев себя на экране в роли жалкой беременной и незамужней Элис Трипп, когда ей на глаза попалась газета с фотографией, на которой ее возлюбленный совершает лодочную прогулку вместе с шикарной Анджелой. И хотя для Шелли Винтерс это была одна из лучших сыгранных ею ролей, за которую она удостоилась награды академии киноискусства, ей было неприятно видеть себя дурнушкой на фоне блистательной Элизабет Тейлор. В какой-то момент она не выдержала и поинтересовалась у Стивенса, неужели действительно настолько необходимо, чтобы Элизабет на протяжении всего фильма выглядела столь восхитительно?

«Я одновременно и шутила и говорила всерьез, — вспоминает Шелли Винтере. — То есть, я хочу сказать, что эти прекрасные темные локоны, эти огромные фиолетовые глаза, эта осиная талия, эта роскошная грудь... и к тому же на протяжении всей картины она водила огромный белый «кадиллак».

Шелли признавалась, что после этого всю свою жизнь разъезжала на белых «кадиллаках», пытаясь изгнать то неприятное чувство, которое терзало ее на протяжении съемок «Места под солнцем» из-за собственной невзрачности и ослепительной красоты Элизабет.

Элизабет же, при всей своей красоте, мало что представляла из себя как актриса. Стивенс прекрасно осознавал этот ее недостаток и поэтому тратил большую часть своего времени на то, чтобы добиться от нее требуемой игры. Элизабет привыкла к восхвалениям со стороны режиссеров «МГМ», которые были в восторге уже от того, что она появляется у них перед камерой, хорошенькая как куколка. Ей еще ни разу не приходилось работать с режиссером такого масштаба, как Стивенс — тот требовал от нее дубля за дублем, добиваясь такой выразительности голоса и жестов, о которых она и не помышляла. Стивене постоянно вел с ней разговоры о ее роли, снова и снова повторяя ей, какой тип девушки она воплощает на экране.

Когда ему не удавалось добиться от Элизабет требуемых жестов, он пытался ее раздразнить. Временами он, наоборот, полностью ее игнорировал, сосредоточив все внимание на Клифте. Однажды, когда у Стивенса уже совсем было опустились руки, он напомнил ей, что картина, в которой она снимается, называется вовсе не «Лэсси возвращается домой на место под солнцем». Униженная подобным оскорблением, Элизабет разрыдалась и убежала со съемочной площадки. Стивенс же продолжал работу, будто ничего не случилось. Позднее он обвинил эмгеэмовскую принцессу в «истерических припадках», сказав следующее:

«Случись нам тем или иным образом расстроить ее, или же если ей казалось, что я слишком жесток в достижении своих целей, нежели то необходимо в таком условном мире, как кино, она тотчас изрыгала огонь».

Спустя годы, когда он, руководя съемками «Гиганта», добивался, чтобы Элизабет морщилась от боли, он, как и прежде, пробовал ее дразнить, однако к этому времени актриса стала уже настолько «непробиваемой», что его уловка не имела действия. И тогда Стивенс велел костюмерше втиснуть ее ноги восьмого размера в туфли пятого, с тем, чтобы она сыграла эту сцену, мучаясь настоящей болью и таким образом ее гримаса в фильме стала бы самой что ни на есть естественной.

Когда же дело дошло до интимных сцен с Монти, которые — Стивенс ничуть не сомневался — окажутся Элизабет не под силу, он удалил с площадки всех посторонних и работал только с ними двумя.

«Нам всем до единого пришлось покинуть площадку, — вспоминала Марджори Диллон. — А если кто-то пытался подглядывать и бывал за этим делом пойман, ему влетало по первое число — причем от самого Стивенса.

Он держал всех нас на расстоянии, чтобы Лиз и Монти могли сказать все, что от них требуется, а он бы помогал им в этом.

Обычно он в такие моменты заводил негромкую, мелодичную музыку, помогая им войти в образ. Он крутил ручку громкости, то громче, то тише, и с ее помощью показывал им, чего он от них хочет, и в конечном итоге добивался своего».

Монти также пытался помочь Элизабет. Когда они вдвоем отдыхали от съемок, он расспрашивал ее, что она думает о своем персонаже, и тем самым заставлял ее задуматься, какую женщину она играет. Он пытался достучаться до глубин ее сознания, показывая, как при помощи некогда пережитых чувств находить тончайшие оттенки для характеристики своей героини. Монти никогда не торопил ее, ни разу не был резок. Элизабет благоговела перед его сосредоточенностью, благодаря которой раскрывался и ее собственный, более чем скромный талант, и ее игра становилась такой же прочувствованной. Самым тяжелым испытанием для Элизабет стала первая любовная сцена с Клифтом, которую Стивенс от начала до конца снимал крупным планом — причем камера подкатывала к ним столь близко, что были хорошо различимы и темный пушок у нее на затылке, и родинка на правой щеке. Стивенсу хотелось, чтобы диалог получился стремительным и отрывистым:

«Монти должен совершенно потерять голову — Настолько он поддался ее чарам», — пояснял он. Элизабет же вынуждена сказать ему, как он ей интересен, как он восхитителен — и все это буквально за считанные секунды... Такое впечатление, будто они еще никому в жизни не говорили подобных слов.

Стивенс проработал над диалогом до двух часов ночи и на следующее утро дал его Элизабет, чтобы она прочла. Элизабет взглянула на листок бумаги, на котором было написано:

«Скажи маме... Скажи маме все... »

«Извините, но что это за белиберда? »

«Это то, что ты должна произнести, когда притягиваешь к себе голову Монти», — ответил Стивенс.

Элизабет встала на дыбы, но Стивенс стоял на своем. Он пытался объяснить семнадцатилетней девственнице ту примитивную животную чувственность, которой он от нее добивался.

«Элизабет с трудом превозмогала себя, когда ей надо было произнести: «Скажи маме», — вспоминал Стивенс. — По ее мнению, я заставлял ее произносить ужасные вещи — то есть она раньше времени познала искушенность».

Каждый вечер Стивенс просматривал в проекционной палатке отснятый материал, терпеливо разъясняя при этом, чем тот или иной кадр лучше других.

Впервые с тех самых пор как Элизабет начала сниматься, до нее начали доходить все тонкости создания кинокартины. Она с восторгом просматривала их совместные сцены с Клифтом. Взаимодействие их характеров на экране было полно такой напряженности, что Элизабет буквально ерзала на своем стуле.

Еще ничто так не возбуждало ее. Еще бы, ведь Джорджу Стивенсу удалось уловить и запечатлеть на пленке ее самые сокровенные порывы. Пребывавшая в восторге от успехов дочери, Сара Тейлор пригласила на съемки Хедду Хоппер, чтобы та поприсутствовала на репетициях Монти и Элизабет. Хедда, широко раскрыв от удивления глаза, наблюдала, как малышка «Велвет» пыталась соблазнить перед камерой самого Монтгомери Клифта.

«Элизабет, будь добра, признайся, где это ты научилась подобным вещам? » — спросила мисс Хоппер, перед тем как усесться за пишущую машинку, дабы оповестить мир о «милых влюбленных пташечках».

Монти пришел в ярость от того, что Стивене допустил Хедду Хоппер на съемочную площадку, и набросился на Элизабет за то, что та играла ради «этой старой перечницы». Элизабет даже и в голову не пришло, что она может отказать главной голливудской сплетнице. Ей слишком хорошо были известны местные правила, и она попыталась объяснить их Монти, точно так же, как ей самой их когда-то разъясняла мать и «МГМ». Элизабет пыталась убедить Монти, что ему самому следует поддерживать с прессой добрые отношения — раздавать интервью, позировать для фото.

«Если ты меня послушаешь, — заявила она ему, — то станешь не только сверхзвездой мировой величины, но еще вдобавок получишь «Оскара»! »

Позже Джордж Стивенс вернул съемочную группу в Голливуд, в павильоны «Парамаунта», чтобы снять сцены в закрытых помещениях, а заодно снова пригласить на съемочную площадку репортеров. Дик Уильямс, редактор развлекательной страницы «Лос-Анджелес Таймс» появился как раз в тот момент, когда Монти и Элизабет готовились снимать эпизод с танцами, в котором Элизабет появляется в пышном белом кружевном платье без бретелек. Журналист не мог оторвать от Элизабет глаз. Заметив это, Сара подошла к нему, чтобы поговорить.

«Покажи ему нижние юбки», — велела она дочери.

Элизабет приподняла подол платья и прозрачные нижние юбки до самых трусиков.

«Дорогая, это уже слишком», — остановила ее Сара, продолжая при этом отвечать на вопросы журналиста об Элизабет и ее роли в фильме.

«Элизабет ни разу не позволялось говорить от своего имени, — вспоминал Стивене. — Когда мы собирались на завтрак в столовой, миссис Тейлор обычно предвосхищала любое ее высказывание, не давая сказать ни единого слова. «Элизабет считает», «Элизабет говорит» — наконец мне это до смерти надоело, и я заорал на нее: «Ну почему вы не дадите ей сказать все это самой! »

Иван Моффат, помощник продюсера ленты «Место под солнцем», вспоминает, как однажды, подойдя к Элизабет, он поздоровался с ней:

«Я сказал ей: «Привет, Элизабет! Как дела? » И тотчас словно из-под земли выросла миссис Тейлор: «А, добрый день, мистер Моффат. У Элизабет все в порядке. Она отлично проводит время».

Мужчины вроде Джорджа Стивенса и Ивана Моффата догадывались, что чрезмерное стремление Сары оградить дочь замешано на эгоистичном желании самой находиться в центре всеобщего внимания. Женщины же, наоборот, считали, что Элизабет просто глупа и, соответственно, ей нечего сказать. Шелли Винтере вспоминает, как однажды она сидела вместе с Элизабет в гримерной и писала письма.

«Я спросила ее, какое сегодня число, — рассказывает актриса. — Она ответила, что не знает. Тогда я заметила, что на стуле рядом с ней лежит газета «Голливудский Репортер», и попросила ее посмотреть. Элизабет посмотрела и ответила:

«Бесполезно. Это вчерашний номер».

Другая женщина вспоминает, что стояла с Элизабет в очереди в буфете. Кинозвезда недоуменно разглядывала подносы с рыбой.

«Что это? » — спросила она.

Когда же ей ответили, что это копченая кета, Элизабет воскликнула:

«Ой, а как похоже на лососину! »

В те дни Элизабет пребывала в блаженном неведении относительно своей необразованности и поэтому особенно не переживала из-за того, что получает на студии лишь скудные крохи знаний.

Крохотное школьное здание из красного кирпича дало ей лишь самые необходимые навыки чтения и письма. Но с другой стороны, Элизабет сама не испытывала особой тяги к знаниям, а мать поощряла в ней совершенно иные устремления. Когда же кто-нибудь говорил Саре, что Элизабет должна развивать свой интеллект и продолжать образование в колледже, та лишь отмахивалась:

«Я уверена, что любая из этих студенточек с радостью поменялась бы с Элизабет местами».

Формальное образование юной кинозвезды сводилось к трем ежедневным урокам с учителем тут же на съемочной площадке. И как бы плохи ни были ее оценки, в конце года она автоматически переводилась в следующий класс. В результате, она так и не получила основ математики. Но зато у нее вошло в привычку считать на пальцах. Ее орфография иного заставила бы краснеть. Умение читать было подстать её знаниям математики — этот недостаток вынудил её отказаться от книг в пользу иллюстрированных журналов.

«Я знаю, что там полно всякой ерунды, — говорила она. — Там вечно что-нибудь про кого-нибудь сочиняют, в том числе и про меня. Но я все равно читаю все, что попадется мне под руку».

«С Элизабет невозможно было вести разговоры о книгах, о том, что происходит в мире и других подобных вещах, — вспоминает Марджори Диллон. — Но зато она всегда знала, кто сыграл главную роль в каком фильме, в чем он или она были одеты, кашемировые у них свитера или нет, и сколько денег они тратят на свои наряды».

В свои семнадцать лет Элизабет думала лишь о том, как стать настоящей кинозвездой. Она сосредоточила все внимание на своей исключительной внешности и на том, как повыгоднее продемонстрировать ее перед камерой. Эдит Хед, удостоившаяся «Оскара» за костюмы, созданные ею для ленты «Место под солнцем», вспоминает, как они с Элизабет примеряли вечерние платья, в которых та показывалась то в одном, то в другом эпизоде:

«Век не забуду, как Элизабет говорила: «Вам надо еще немного убрать в талии». Когда же я возражала, что, мол, талия и без того узка, она все равно настаивала: «А я хочу, чтобы было еще уже». В то время она имела талию в девятнадцать дюймов, и все равно заставляла нас затягивать ее еще туже.

Когда Элизабет появилась на площадке, одетая в белое вечернее открытое платье, Монтгомери прошептал ей на ухо:

«Бесси Мей, у тебя потрясающий бюст, просто фантастический! »

И он продолжал поддразнивать ее, говоря, что не будь он таким старым, то обязательно бы убежал с ней куда-нибудь. Было ясно как божий день, что Элизабет возбуждала бисексуала Клифта так, как это было не под силу любой другой женщине. Она флиртовала с ним, дразнила его, проводила с ним почти все свое время, однако в то время физической близости между ними не было. Вместо этого они заложили основы сложных, напряженных, очень близких отношений, которым предстояло развиваться дальше в письмах и телефонных звонках после того, как съемки фильма завершились, и каждый из них пошел дальше своим путем. Эта дружба продолжалась до того самого дня, когда Монтгомери Клифта не стало.

Элизабет боготворила его. В последующие годы ее влюбленность в него будет настолько смешана с чувством вины, раскаяния, сожаления, что даже через много лет после его смерти она не сможет говорить о нем без слез.

В то время, когда картина «Место под солнцем» еще только снималась, Элизабет считала Клифта самым талантливым из известных ей актеров. Она не догадывалась о тщательно скрываемой от посторонних глаз гомосексуальной стороне его натуры и той кошмарной тяге к саморазрушению, которая заявит о себе несколько позже. Ей было известно одно — рядом с ней находится некто, кто, казалось, видит ее насквозь, кто понимает и принимает ее такой, как есть.

Неудивительно, что у Элизабет было такое чувство, будто она нашла свою мужскую половину. Монтгомери Клифт был красивым, жгучим брюнетом, точно так же, как она была красивой жгучей брюнеткой. Они оба с головы до ног поросли волосами, и эта волосатость каким-то странным, андрогинным образом делала их похожими друг на друга. Эмоционально и психологически они были схожи в той степени, насколько это возможно у двух, не связанных между собой узами родства людей — мужчины и женщины. И он, и она начали кинокарьеру еще детьми, оба были подталкиваемы к вершине славы материнским честолюбием и поэтому в одинаковой степени страдали нарциссизмом и самолюбованием. В последующие годы их мучили схожие неврозы, и тот и другая развили некую противоестественную предрасположенность к экзотическим заболеваниям и многочисленным хворям, что привело к тому, что они прямо-таки зациклились на медицине.

Однако в то время Элизабет было известно одно: Монти совершенно искренне привязан к ней, а она охотно выбалтывала ему все свои девичьи секреты. Впоследствии, она найдет в его лице настоящую отдушину, сделав Клифта своим самым близким доверенным лицом.

«Я рассказывала ему все — даже те вещи, которых особенно стыдилась», — призналась она.

Элизабет точно знала, что в лице Монтгомери Клифта она наконец-то нашла того, кто не станет ее осуждать. В отличие от матери или работодателя — которых заботило в первую очередь лишь то, какой доход она им принесет, — Клифт был искренне заинтересован в том, чтобы Элизабет обрела счастье.

Монти знал, что Элизабет мечтает выйти замуж, и частенько говорил ей:

«Бесси Мей, ты можешь выйти замуж хоть за обезьяну, если это сделает тебя счастливой, только предварительно убедись, что эта обезьяна тебя достойна».

Это было его первое, ненавязчивое предупреждение. Оно прозвучало тогда, когда Элизабет стала встречаться с наследником знаменитых отелей, Ники Хилтоном, с которым познакомилась во время съемок «Места под солнцем». После того, как картина была готова, Монти вернулся к себе в Нью-Йорк, и Элизабет ему регулярно названивала. Когда же она сказала Клифту, что собирается замуж за наследника хозяев целой империи отелей, Монти спросил ее:

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒