«ВОЙНА ОКОНЧЕНА, ДУРАЧОК».

Продав «Призрак», Билли встретил школьную учительницу Кейти Макдональд. Они познакомились в баре на Рождество. Муж Кейти — Уоррен — только что умер от рака толстой кишки, и в тот вечер она с подружкой отправилась помянуть его в бар «Слепая свинья», что в Нью-Лондоне, штат Коннектикут.

Там она и повстречала Билли.

— Смешно, — делилась со мной Кейти по телефону, — но мы с Билли месяцами ходили в один и тот же бар и ни разу не встретились до того самого вечера. Наверное, это была любовь с первого взгляда. Через два дня он пригласил меня в гости к друзьям в Чарльстон, и я поехала. Потом он перебрался ко мне в Дип-Ривер, и с тех пор мы вместе.

На вырученные от продажи «Призрака» деньги Билли купил судно поменьше, чтобы справляться с ним в одиночку, — 45-футовую лодку «Нарвал». Летом 79-го, через полгода после переезда к Кейти, кошмары снова начали рвать его на части.

Четвёртого июля соседи Билли решили отметить праздник запуском больших шутих. Тот День независимости оказался для Билли самым неудачным праздником и показал, как мало он может повлиять на войну, идущую внутри него.

С семи утра соседские дети стали запускать фейерверки. В час дня к ним пришёл Билли и попросил выбрать другой способ празднования.

— Ребята, пожалуйста, хватит, — просил он, — у меня нервы не выдерживают.

Дети ему нахамили, заявив, что у них праздник, и выразили сомнение в его патриотических чувствах. Он вернулся домой и начал стричь лужайку.

Был прекрасный летний день. Во дворе всё росло и зеленело. Цветы цвели, и на небе — ни облачка.

Закончив с лужайкой, Билли сел попить пивка. Тут соседские ребятишки запустили большую ракету.

Следом прямо над его домом пролетел вертолёт морской охраны. Билли вскинул голову, прищурившись от солнца, и увидел взвод вьетконговцев в чёрных пижамах и с автоматами АК-47 в руках, медленно спускающийся по склону лесистого холма, возвышавшегося за его домом.

Травка на заднем дворе превратилась в слоновую траву, кусты — в пальмовые листья. Он услышал взрывы гранат, почувствовал запах напалма и горелого мяса. Он вдруг снова был во Вьетнаме, в бою…

С криками «ПАРТИЗАНЫ! » он прыгнул за дерево. Зарычав по-звериному, пополз через кусты смородины к дому.

Добравшись до дома, он достал из шкафа в спальне дробовик и зарядил его. Перед его взором неслись чёрно-белые картины, они были так реальны, что ему казалось, их можно трогать руками.

Он вышел через заднюю дверь, рыча, как тигр.

Но вьетконговцы исчезли…

А он увидел, что навёл заряженное ружьё на шестерых собравшихся порыбачить мальчишек с удочками.

Когда Кейти вернулась из магазина, она нашла Билли катающимся по полу, в блевотине и слезах, бьющимся в истерике и совершенно невменяемым.

Она заметалась: что случилось? Неужели он сходит с ума?

— Я не мог остановить слёзы, Брэд. То, что я видел, было так по-настоящему. Спасибо Господу за Кейти. Не будь её самоотверженной поддержки, я бы точно угодил в психушку. Я вышел из строя. После того случая я не мог даже ходить в бар, потому люди выводили меня из себя. Из-за кошмаров я боялся спать. Ночью я делал вид, что сплю, ждал, когда уснёт Кейти, потом поднимался и шёл вниз — пить и пялиться в телик до зари. Дерьмовое получилось лето…

Билли надеялся, что море ему поможет. Но уже на следующий день по возвращении с путины его снова начинали терзать кошмары.

Он не получал настоящего отдыха в те немногие часы, когда удавалось уснуть. Сны отличались яркостью галлюцинаций. В голове крутились одни и те же картины боёв и засерали мозги будь здоров.

Во время ночных кошмаров душа его путешествовала во времени в прошлое — туда, куда уже возвращалась сотни раз с тех пор, как он пришёл с войны. Билли так и остался вместе с ребятами из тактической группы «Орегон» в провинции Куанг-Нгай в том самом дне, когда на них пало помешательство и они устроили резню в неизвестной вьетконговской деревушке, в отместку за павших товарищей убивая всех подряд — и старого, и малого.

Билли проткнул штыком беременную женщину — через рану в животе выпал мёртвый ребёнок. Он всё время снится Билли. Снова и снова — этот ужас не кончается. Билли покрывается холодным потом, тяжело дышит и весь дрожит…

Вдруг он открывает глаза и, приходя в себя, вскакивает с постели. Он мокрый, хоть выжимай, и не совсем понимает, где находится, потому что ему только что казалось, что он во Вьетнаме. Он напуган и дышит с трудом. Этот сон пришёл к нему опять. И спасения от него нет…

Дурной сон. Наверное, это лишь плод богатого воображения. Ведь он в постели, за окном ночь, и через мгновение всё пройдёт.

Он спускает ноги с постели и смотрит на Кейти. Она мирно спит и не подозревает о том, где блуждает душа любимого человека. Он осторожно встаёт, глухо стонут пружины. Не одеваясь, он шлёпает к окну и видит на чёрном небе золотой диск луны в окружении редких облаков. Он идёт в туалет отлить, потом наполняет стакан и переходит в гостиную, где до утра будет смотреть телевизор. Сегодня он больше не ляжет. Он боится, что если уснёт, сны вернутся.

— Ты должен признать, что каждый из нас обладает способностью убить другого человека под давлением определённых обстоятельств, — говорит мне Билли.

— Эта способность к жестокости программировалась в нашем генетическом коде четыре миллиона лет, и тот, кто не верит в это, не поймёт наших ошибок во Вьетнаме. Ибо по сути мы отнюдь не цивилизованы: тоненький слой отделяет нас от животных инстинктов. Жизнь по-прежнему означает выживание самых приспособленных, — философствует Билли.

Убийство одновременно и отталкивало, и привлекало его, но сейчас он страдает от чувства вины за совершённое. Вины за то, что убивал. За то, что выжил. За то, что ему нравилось убивать и он пьянел от убийств.

Это чувство вины оставшегося в живых. Это вина, которую Билли так и не смог искупить и которая становилась только тяжелей от каждой брошенной в его адрес фразы — «убийца детей».

Ему говорят: «Война окончена, дурачок, забудь».

О, если бы он только мог. Если бы он мог забыть. Какое было бы облегчение свалить эту тяжесть с души. Вот так …

Билли не получил прощения от людей и не смог простить себя сам. В его голове, как заезженная пластинка, всё крутится тот чёрный день в Куанг-Нгай, и он не выдерживает…

Он бежит в море.

— Странно, но я могу полностью обходиться без человеческого общения. Есть что-то захватывающее в том, что под ногами крепкая лодка и командуешь ею ты.

«Нарвал» — это мой ключ к успеху, как винтовка М-16. Море — мой враг, подобно джунглям. А рыба — это партизаны, которых я накрываю сетью. И когда мимо тебя проплывает белый свет, ты прекращаешь копаться во всём этом вздоре.

Билли, как многие и многие, так и не вернулся из Вьетнама. Его душевное состояние ухудшалось, и Кейти предложили ему лечь в ветеранский госпиталь.

— Я записался на приём, и не прошло нескольких минут, как глаза мои уже были на мокром месте…

В госпитале ничем не могли ему помочь, поэтому отправили в группу из 25 ветеранов, у которых были такие же трудности.

Ему нравились собрания. Они сидели в старом доме на окраине Хартфорда, раскидывали карты, пили пиво, беседовали — и весь мир со своими проблемами отступал.

И не важно, что вокруг декорации из мирной жизни. Здесь он беседовал с вице-президентами банков и клерками страховых компаний, с торговцами недвижимостью и не нашедшими работы после войны неудачниками.

Он говорил, там все были на равных. Война отняла у них всё, и, в какой-то мере, это было похоже на возврат в джунгли.

Когда Билли говорит о войне, ему становится лучше. Когда не может говорить, ему плохо. Когда самочувствие улучшается, он едет в Хартфорд и шутит, что не надевал трусов с первой своей боевой операции в 1967-м.

Если Билли — убивавший, трижды раненый, собственными глазами видевший, как во время операции «Джанкшен Сити» трупы вьетконговцев бульдозерами, как попало, сваливали в братские могилы, — может говорить о своих ощущениях, значит, он в порядке.

Если не может, значит, его ломает.

Он живёт отшельником, вдали от общества, отстранившись эмоционально от всех, даже от Кейти. Его глаза полны обиды на жизнь, сдавшую такие карты. В его душе чёрная пропасть, которую не может заполнить ни дружба, ни любовь к женщине. Внутри него идёт скрытая жизнь, о которой он не может говорить ни с кем, кроме таких же ветеранов: они были там, они могут понять.

Он раскуривает косяк — ему лучше. Он курит травку так, как я глотал стелацин и парнат — транквилизаторы и антидепрессанты.

Он курит и уходит от ужасной действительности и преследующих по утрам призраков.

Билли говорит, что, вернувшись домой, не смог приноровиться к обществу, поэтому живёт вне его: дома — как изгой — и в море — как пират.

Временами его охватывает паранойя, и тогда он спешит сравнить своё состояние с состоянием других ветеранов, чтобы удостовериться, что с ним всё нормально и он не одинок со своими бедами, как в последние годы. Тем не менее, ему по-прежнему нужен адреналин. И со своей жизнью он играет в русскую рулетку. Риск может дать ему смерть, которую, как он считает, он заслуживает за содеянное.

Билли — один из нас, один из многих тысяч солдат, которых выплюнула война. Его тоже гнетёт непреходящее сознание страшного поражения.

Билли говорит, что продолжает искать ответы на вопросы, но пока единственный ответ состоит в том, что он остался жить. Он говорил со сверстниками, которым не выпало ни ставить свою жизнь на карту, ни защищать её.

И считает, что этим людям чего-то не хватает.

Он зациклился на воспоминаниях о проведённых во Вьетнаме днях — «добром старом времени».

— Это были лучшие дни в моей жизни, Брэд. Мне их не хватает. Я помнил их и буду помнить…

Он сохранил все вьетнамские фотографии. Часть хранится в альбомах. Часть — в коробках из-под обуви. Время от времени, когда собирается подходящая компания, он достаёт старые снимки и, глядя на них, вспоминает.

— Но знаешь, Брэд, — говорит он, касаясь больной темы, — больше всего поражает отсутствие всякого интереса!

Билли обретает покой в природе: в море, лесах, солёных болотах, в рыбе, утках и оленьих стадах, бродящих на задворках его дома.

— Каждый год с началом сентября скунсы устраивают облаву на мусорные баки, а полевые мыши хозяйничают у меня как дома. На это я точно могу рассчитывать. Это тебе не люди, от людей я болею!

Выходя в море, он легко находит косяки скумбрии, потому что за ними следуют голубые акулы. А Билли считает акулу символом цивилизованного человека. И он говорит мне, что стреляет в акул из старого дробовика 10-го калибра, доставшегося от деда. Так он отдаёт долги. Его словами, квитается с обществом, вывернувшим его наизнанку…

— Я вставляю патрон с самой крупной картечью и бахаю!

Билли помнит, как после второго развода он мотался по Техасу и Луизиане, а наниматели спрашивали, случалось ли ему убивать женщин и детей и курить травку.

— Не лезьте не в свои дела! — был его ответ.

А работодатели говорили, что у него есть какая-то нехорошая черта, щербинка в душе, и предлагали прогуляться куда подальше. Поэтому Билли про себя решил, что если хочет получить работу, то нужно скрывать службу во Вьетнаме от добропорядочных хозяйчиков, которые ни черта в ней не смыслят.

— Стреляя в акул, я вспоминаю об этих идиотах. Сейчас бы они предложили мне прогуляться, — говорит он, — я бы тогда зарядил свой мушкет и показал им, где раки зимуют, отправил бы их на тот свет — не сойти мне с этого места!

Продав «Призрак», Билли больше не ходил в дальние рейсы. Соль и холод Северной Атлантики сказались на зрении и скрутили руки ревматизмом.

— Просто изумительно, какой вред могут причинить годы рыбалки в ледяной воде. Целый день тягаешь сети, а к вечеру не чувствуешь рук. Они деревенеют. И теперь мне требуется уйма времени, чтобы напечатать на машинке обычное деловое письмо.

— Мои пальцы не слушаются, чёрт их дери…

Глава 49.

⇐ Предыдущая 43 44 45 46 474849 50 51 52 Следующая ⇒