Несуществующие 4 страница

Неожиданно в коридоре напротив, ведущем в фойе, возникла чья-то мужская подтянутая фигура. Она ленивой, размеренной походкой приближалась к Чонину, из-за чего Кёнсу подумалось, что сейчас он станет свидетелем еще одного занятного разговора.

И не ошибся.

— На сегодня репетиция закончена, я так понимаю? — насмешливо спросил неизвестный, а Кёнсу с легкостью узнал в этом раздражающе заносчивом тоне того самого типа, обсуждавшего Чонина около ящиков за кулисами.

Чонин ничего не ответил, закрывая дверь зала на ключ.

— Ты, никак, обижен на кого-то, Кай?

— С чего ты это взял, Игараси?

— Ну, возможно, с тобой случилось что-то странное? Такое, чего ты не ожидал? Быть может, один твой неосторожный шаг привел к неприятным последствиям, м?

Кёнсу заметил, как Чонин с силой сжал кулаки.

— Неужели я попал в точку? — хмыкнул Игараси. Затем он наклонился чуть ближе к Чонину, но все равно сохраняя приличную дистанцию между ними. — Так вот запомни, говнюк, что это только цветочки. Ягодки пойдут, когда ты лишишься поддержки своего покровителя и этого полоумного Хасимото, протащившего тебя на место премьера, — злобно зашипел он.

— У меня нет никаких покровителей, — с трудом выдавил из себя Чонин.

Могло бы показаться, что он испугался, однако Кёнсу по его лицу отчетливо видел — Чонин вне себя от бешенства и изо всех сил сохраняет спокойствие. Не хочет из-за подначивания этого ублюдка попасть в неприятности. Премьер премьером, но если кореец начистит морду японцу — пускай за правое дело, — на улицу выкинут именно корейца, даже разбираться в причинах не станут. Да и в тюрьму могут посадить.

— Не нужно лгать. Помощник Миура всем вокруг рассказывает, какие вы с ним лучшие друзья и какие светлые чувства он к тебе испытывает, — издевательски протянул Игараси. — Всем известно, что Миура предпочитает мужчин, поэтому никто даже не сомневается, как именно ты попал в премьеры, Кай. Подставил ему свой зад? Или, быть может, Миура попросил оприходовать свой? У вас, педиков, свои причуды!

Если уж Кёнсу, прятавшемуся за углом, хотелось разбить башку этого Игараси об пол до кровавого месива и переломанных костей, тогда что, интересно, хотелось сделать Чонину?

— В общем, сладенький, ты еще пожалеешь, что однажды переступил порог этого театра.

— Всего хорошего, Игараси, — выдавил из себя Чонин, ловко избежал подставленной Игараси подножки, никак не отреагировал на его мерзкий смешок и направился в сторону фойе, хромая, но все равно упрямо расправив плечи.

Кёнсу продолжал прятаться в тенях, трясясь от злости и негодования, не принадлежавших ему лично.

* * *

Обратно из театра в пригород они возвращались так же, как приехали. Трамвай, дребезжа всеми деталями сразу, тянулся по рельсам в августовских прохладных, влажных сумерках, Чонин устало привалился лбом к окну, весь скомочился и прикрыл глаза, спрятав подбородок и рот в воротнике куртки. Кёнсу, затерявшийся среди толпы, пытался не выпускать его из виду, беспокойно глядя на чужие побледневшие щеки.

Он никак не мог отойти от услышанных разговоров и того, что случилось с Чонином в танцевальном зале. Кёнсу это все казалось таким откровенно несправедливым, что весь накопленный опыт и всю прежде виденную жестокость нынешняя ситуация полностью собой затмила. Возможно, дело было в том, что лично познакомился с Чонином и воспринимал все острее, нежели отстраненные беды, направленные на неизвестных ему людей.

Он все еще допускал возможность, что Чонина пропихнули в премьеры, а не то, что тот добился этого честным трудом, однако после сегодняшней репетиции, танца Чонина и подслушанного разговора паззл постепенно складывался в нужном порядке.

Кёнсу давал руку на отсечение, что случись стать премьером молодому японцу, засранец Игараси не захотел бы строить против него козни. По крайней мере, не такие очевидные. А против корейца — всегда пожалуйста.

Честно говоря, если окажется, что Чонин действительно участник Сопротивления, Кёнсу этому не удивится и даже отчасти поддержит. Японцев, подобных Игараси, Кёнсу и сам готов перевешать на ближайших столбах.

Как долго такие издевательства продолжаются? Сколько именно Чонин терпит и не возмущается, зная, что это бесполезно? Для чего он продолжает ходить в этот чертов театр, пока ублюдки смеются над ним, угрожают и калечат?

И самое главное — отчего Кёнсу воспринял все это так близко к сердцу?

Он попытался выдохнуть и привести в порядок разрозненные мысли, переполненные разнообразными вариантами жестокой расправы над Игараси. Кёнсу не имел права просить у капитана разрешение разобраться с этим подонком или нанимать кого-либо — все умники тут же донесут на него в тайную полицию, а тупые бедняки побоятся связываться с японцем из центра. Куда не кинь — всюду клин. Оставался единственный вариант — проучить Игараси собственноручно, однако Кёнсу даже не догадывался, во что такое самоуправство может вылиться в итоге. Навредит ли он подобным Чонину, не подставит ли все ведомство, не подведет ли самого себя под трибунал?

Кёнсу надеялся следить за задавакой-премьером, от скуки подавшимся в Сопротивление, а уж никак не за талантливым парнем, вынужденным терпеть издевательства.

Злость на Игараси медленно тлела внутри, обесцветив и так достаточно унылый пригородный пейзаж за трамвайным окном.

Кёнсу спокойно выдыхал, потихоньку пытался угомонить перевозбужденное нутро, пробуя переключиться на что-нибудь другое. И вспомнил вдруг, как Чонин сказал Игараси — «у меня нет никаких покровителей». А главный помощник Миура, по словам секретаря Оосавы, как раз таким покровителем и являлся. Он вроде как водил Чонина по званым вечерам, дарил подарки и окружал вниманием. Вот только… было ли так радужно в действительности? Кёнсу еще во время разговора с Оосавой почувствовал гнилой запашок лжи, и заявление Чонина лишь больше в этом убедило.

Участвовал ли Миура в жизни Чонина в принципе? И правда ли, что он предпочитал мужчин? А сам Чонин тоже их предпочитал?

Кёнсу тряхнул головой, отмахиваясь от непрошенных мыслей. Выяснять сексуальные предпочтения объекта не входило в список его заданий.

Тем не менее, узнать это почему-то хотелось.

Кёнсу сперва показалось, что Чонин задремал, неудобно скрутившись у окна, однако, когда они подъехали к нужной остановке, Чонин бодро вскочил и протолкался к выходу из трамвая, даже не подав виду, что у него так или иначе разрезана ступня. Кёнсу дал ему фору, медленно плетясь среди облаченных в сумеречные тени безрадостных трехэтажек. Двор, к которому примыкал их с Чонином дом, был пустым и невыразительным — особенно эта разница бросалась в глаза после блестящего, вылизанного центра и величественного здания театра оперы и балета. Казалось, только там достоин жить человек — там, в средоточии культуры и городской суеты. Здесь же, на задворках, люди могли лишь доживать свое.

Кёнсу еще несколько минут побродил снаружи, с наслаждением выкурил сигарету, немного послушал, как в здоровенной куче старого тряпья скребутся крысы и решил подняться к себе в квартиру, посчитав, что Чонин уже успел зайти в свою. Он совсем не хотел бы столкнуться сейчас с танцором лицом к лицу на лестнице — это сослужило бы плохую службу для задания и стало бы на редкость очевидным совпадением. Естественно, Чонин не поймет, что Кёнсу из ведомства военной разведки и следил за ним в театре, но задумается о странном соседе все равно. Кёнсу не хотел привлекать к себе лишнее внимание. Они и так провели все утро вместе — вечер ему хотелось оставить для себя самого, прослушки и спокойных размышлений.

Но все равно отчасти беспокоило, насколько серьезно ранена чужая ступня и не нужна ли Чонину медицинская помощь.

Лестничная клетка на втором этаже была пуста — Кёнсу облегченно выдохнул. Доставая ключ из кармана и прокручивая его в замке, он невольно прислушивался к тому, что происходило за дверью под номером пять, но не услышал ничего интересного или тревожного. Тишина. Отчасти успокаивающая, отчасти нервирующая.

Кёнсу разделся, умыл лицо, поставил чайник и примостился на табурете около стенки, примыкающей к квартире Чонина, увеличив громкость рации. Все та же тишина. Даже рыжее чудовище не стучало когтями по полу. Кёнсу достал из шкафа упаковку рассыпчатого горячего шоколада — не очень приятного на вкус, но с отдаленно похожим на шоколад ароматом, — потому что не смог найти чай. Вытер стол, приоткрыл окно на кухне и спустя минуту закрыл, когда очередной холодный вечер августа начал лизать неприятным ветром голые ступни. Кёнсу расставил все упаковки с лапшой по цвету и форме, вымыл палочки и протер чашку, из которой еще вчера пил чай, но волнение в душе только нарастало. Если бы Чонин соизволил подать хоть какой-то звук, Кёнсу бы тотчас успокоился.

Тяжелая тишина из динамика рации давила на уши и тревожила сердце.

Кёнсу уже мысленно прикидывал, какой толковый повод ему нужен для того, чтобы нагрянуть в квартиру номер пять с проверкой, когда рация наконец-то ожила. Звук был шаркающий и медленный, а затем Кёнсу услышал, как открывается дверь. Спустя несколько мгновений в квартиру Кёнсу постучали. Чуть не выронив рацию от неожиданности, он выкрутил регулятор громкости и спрятал ее среди одежды в шкафу. Туда же отправил и начатый еще утром отчет за сегодняшний день, липовое удостоверение и убедился, что пропуск в театр надежно скрыт во внутреннем кармане куртки.

Глубоко вдохнув и открыв дверь, он столкнулся взглядом с Чонином. Тот даже не переоделся, только снял куртку и обувь — Кёнсу с трудом удерживал себя от того, чтобы посмотреть вниз, на чужую ступню. Ему, как соседу, знать об этом пока что не положено.

— Прости, что беспокою, — начал говорить Чонин, стараясь придать голосу легкость и беззаботность, однако глубокая морщинка между бровями и болезненный изгиб рта давал понять, что ему с трудом удается стоять спокойно. — У тебя случайно нет бинта? Пересмотрел всю свою аптечку — не нашел. Аптек здесь поблизости нет, до ближайшей больницы тоже далеко…

— Что-то случилось? — Кёнсу тоже попытался не выдать себя и говорил встревоженно, но не чересчур.

— Ногу поцарапал, — признался Чонин. — Наступил на что-то. Марс играл с какой-то штукой в коридоре, а я не смотрел под ноги — вот и вляпался.

Глупо было ожидать, что он расскажет правду о театре и репетиции, поэтому Кёнсу мысленно похвалил Чонина за придуманную вполне правдоподобную версию.

— Бинт есть. Тебе помощь не нужна?

— Нет, спасибо. Ты и так уже помог мне сегодня, не хочу еще больше тебя беспокоить.

— Уверен? Мне не сложно. И я умею оказывать первую помощь, — намекнул Кёнсу, пытаясь не улыбаться из-за растерянного и нерешительного вида Чонина. Тот взволнованно кусал нижнюю губу и пытался понять, что лучше — ковыряться в ране самостоятельно или в очередной раз положиться на соседа.

Судя по сосредоточенному выражению лица, Чонин надумал отказаться, но Кёнсу оказался проворней — за локоть втащил его внутрь и захлопнул дверь, бесповоротно отрезая путь к отступлению.

— Проходи на кухню, — распорядился Кёнсу.

— У меня кровь капает — могу пол испачкать.

— Ничего страшного, вытру.

Чонин кинул на Кёнсу непонятный взгляд через плечо, но не стал спорить, а послушно захромал на кухню. Кёнсу, суетясь чуть больше, чем того требовала ситуация, притащил туда же аптечку, нашел в шкафу металлическую кастрюлю, набрал воды и поставил на огонь. Чонин больше не пробовал действиям соседа возражать или противиться, пытался удобно уместиться на маленькой табуретке, а затем придвинулся ближе к стене, оперся спиной и вытянул ноги вперед. Кёнсу, не желая того, отметил, что длина ног Чонина равнялась трем четвертям длины его кухни.

Как только вода вскипела, Кёнсу снял кастрюлю с огня и выставил в окно, чтобы немного остудить, а сам, усевшись на табуретке напротив Чонина, достал из аптечки бутылочку спирта, бинт и чистую тряпку. Чонин с интересом смотрел на его приготовления, а затем всполошился, услышав от Кёнсу строгое:

— Давай сюда свою ногу.

Обеспокоенный взгляд Чонина метнулся к ступне, затем к лицу Кёнсу, а после — к его коленям. Чонин явно пребывал в растерянности, куда именно следовало эту самую ногу давать, поэтому Кёнсу решил ему немного помочь и хлопнул ладонью по своему бедру.

— Сюда-сюда.

— Ты уверен?

— Здесь больше некуда. И мне так удобней будет.

— Может, лучше я сам?

Кёнсу промолчал, нетерпеливо хлопнув ладонью по бедру и строго уставился на танцора.

Чонин, закусив губу, послушно оторвал ногу от пола и медленно положил ступню на колено Кёнсу. Весь напрягся и вытянулся струной, стараясь удерживать вес таким образом, чтобы не давить пяткой в чужое колено.

Кёнсу спрятал улыбку за сосредоточенной миной.

Аккуратно, пытаясь не потревожить рану, Кёнсу отмотал эластичную ленту и поморщился, увидев засохшую кровь на ступне и разодранный порез. Он был не очень глубоким, но продолговатым и малоприятным, особенно для того, чья работа требовала здоровых ног. Кёнсу мог лишь предположить, что именно ему попалось на полу в танцевальном зале — гвоздь, заноза, лезвие или еще что-то острое.

— Не бойся сделать мне больно, — хрипло заговорил Чонин вдруг. — Я привык к боли. Это первое, чему нас учат. Терпеть ее ежедневно.

— Серьезно?

— Да. Переломы, вывихи, растяжения — все было. В детстве — чаще. А сколько раз приходилось падать — вообще не сосчитать, — спокойно и размеренно перечислял Чонин, наблюдая за порхающими над раной пальцами Кёнсу. — Один раз умудрился челюсть вывихнуть — упал в прыжке и неудачно рот открыл. А еще как-то получил локтем в солнечное сплетение, партнерша размахалась руками — думал, что задохнусь.

— А сейчас как?

— То же самое, — слабо улыбнулся Чонин. — Время, отведенное на репетиции, только увеличивается и вечером иногда концентрироваться сложно. Зато боль от падения или неудачного приземления отрезвляет. Как говорил мой первый учитель — утром тело обязано болеть. Если не все, то хотя бы его половина.

— Оно того стоит?

— Балет того стоит.

— А театр? — не удержавшись, ляпнул Кёнсу и поднял глаза, встречаясь с внимательным и серьезным взглядом напротив. Чонин, кажется, ничего не заподозрил, однако вопрос все равно оказался для него самым приятным.

Он шумно вдохнул, промолчав, а Кёнсу решил не настаивать на ответе. Все равно он знал, как обстоят дела в действительности и даже не рассчитывал, что Чонин начнет выворачивать душу наизнанку перед первым встречным.

Кёнсу поставил кастрюлю с теплой водой на стол, смочил в ней чистую тряпку и начал вытирать кожу, избавляясь от засохшей крови. Затем вылил на еще один кусочек ткани немного спирта и обработал края чистой раны — Чонин выразительно морщился, но не издавал ни звука и не дергался. Видимо, действительно его тело привыкло испытывать боль, так или иначе. Когда с обеззараживанием было покончено, Кёнсу щедро обмотал ступню бинтом, сосредоточившись исключительно на этом. Тем не менее, не почувствовать на себе пронзительный чужой взгляд было невозможно. Кёнсу игнорировал это как мог, но тело реагировало по-своему, пуская колючие мурашки по шее и плечам. Он чувствовал скапливающееся в воздухе напряжение и незаданные вопросы, повисшие между ними. Однако прямо спросить Чонин не пожелал.

— Все в порядке, — заключил Кёнсу, щепетильно осмотрев получившийся результат. — Рана выглядит неопасной, но завтра обязательно обратись в больницу. Ты мог занести туда инфекцию.

— Я даже не знаю, чем расплатиться с тобой за всю доброту, Кёнсу.

Несуществующее имя, произнесенное его голосом, сладко ёкнуло в сердце.

— Не торопись пока вставать, — зачем-то остановил поднимавшегося Чонина Кёнсу и быстро бросил взгляд на стол, пытаясь придумать логичную причину задержать его еще ненадолго. — Хочешь выпить шоколада?

Чонин опять уставился на него черными глазами, глубокими, как океан — смотрел внимательно и изучающе, будто прикидывал, чем добродушие соседа могло ему обойтись в итоге. Хотя, возможно, Кёнсу ошибся с предположением — по лицу Чонина сейчас ничего нельзя было прочесть с уверенностью.

— Хочу, — коротко проговорил он и позволил слабой улыбке тронуть губы.

Сердце дернулось в груди вновь, уже ощутимей.

Кёнсу быстро убрал все ненужное со стола, подогрел остывший чайник и щедро насыпал в чашки шоколадную смесь, добавив сахара и сухого молока и сделав напиток вполне приятным на вкус.

Пили молча, в тишине было отчетливо слышно, как потрескивает горячий чайник и как бисером стучит в окно начавшийся мелкий дождь. Но Кёнсу не сказал бы, что было неуютно или смущающе сидеть вот так, ни слова не говоря. Скорее наоборот — тепло и умиротворяюще. Пресный шоколад показался Кёнсу гуще и слаще, чем обычно, а волнение стучало глубоко в груди, поднимаясь к горлу всякий раз, когда Чонин смотрел на него, но ничего не говорил.

Когда шоколад закончился, Кёнсу поднялся вымыть чашки и предложил Чонину забрать с собой еще один рулон бинта, чтобы перевязать ступню перед завтрашним походом в больницу. Спохватился и добавил про порошок от температуры — он точно мог понадобиться. Ответа Кёнсу не услышал, а когда обернулся, понял почему — Чонин задремал, улегшись головой на стол и подложив под щеку руку. Красивое лицо выглядело умиротворенным и спокойным, а морщинка между бровей наконец-то разгладилась.

Кёнсу нерешительно потоптался на месте, раздумывая, стоит ли его разбудить и отправить домой. Думал несколько минут, глупо застыв с полотенцем у раковины, а потом малодушно решил Чонина не трогать, резко приказав заткнуться бьющему тревогу лейтенанту военной разведки, сидящему внутри. Принес плед и накрыл им чужие плечи, убрал с виска прилипшую прядь волос и одно долгое мгновенье полюбовался красивым лицом.

Чонин проснулся спустя пару часов, смущенно прочистил горло, поблагодарил за все и, хромая, ушел к себе, не забыв бросить напоследок очередной непонятный взгляд. И добавил еще на пороге:

— С тобой было спокойно, Кёнсу. Спасибо.

А тот, недолго думая, ляпнул в ответ:

— Не сдавайся, ладно? — а затем поблагодарил богов за то, что сонный Чонин не придал сказанному особого значения. Вроде бы не придал.

Кёнсу не хотел признавать, что все потихоньку выходит из-под контроля, едва начавшись.

И поспешно спрятал в шкаф несколько альбомных листов с карандашными набросками, изображавшими спящего на его кухне танцора.

* * *

Нога Чонина постепенно заживала, Кёнсу неприметным хвостиком ходил за ним, облюбовав несколько поразительно укромных мест для слежки в театре и слушал по вечерам при помощи жучков. Подлец Игараси или кто-то еще из балетных гадюк смазал каким-то веществом замок на двери танцевального зала, чтобы Чонин не смог туда попасть, а на полу разлил скользкое масло, чтобы после попадания Чонин непременно грациозно навернулся носом.

Чонин беспощадно выломал замок и клятвенно пообещал прибежавшему на шум шокированному вахтеру, что поставит новый, а блестящее масло зорко приметил до того, как стал переодеваться.

Кёнсу показалось, что у Чонина открылось второе дыхание и появились силы для достойного противостояния, пускай в первый день знакомства ему подумалось, что танцор почти на грани. Что он перегорел и высушен до изнеможения бесконечными шпильками и угрозами балетной труппы. А сейчас Кёнсу не уставал удивляться — Чонин бодро и с легкостью ходил в театр, напрочь позабыв о разрезанной ступне, ланью носился по залу для практики и вообще весь светился озорством. Ничто, и мелкие пакости в том числе, не омрачали его настроения.

Кёнсу абсолютно не подозревал, отчего случились такие перемены, но был рад этому — за таким Чонином наблюдать было в сто раз интересней. Его тренировки и репетиции проходили приблизительно по одной и той же схеме — часовая разминка, затем классический танец до полудня, легкий перекус и до самого вечера он оттачивал, вероятно, предстоящую роль принца в постановке. Как обычно, в одиночестве. Кёнсу также брал с собой обед и тайком жевал в то же время, что и Чонин, потому что иначе добровольно вынырнуть из завораживающего волшебства танца не получалось.

За три дня слежки Кёнсу потерпел сокрушительную неудачу во всем, что касалось поиска связи между танцором и Сопротивлением, зато за эти же дни охотно признал, что Чонин действительно достоин звания премьера. Его танец Дезире, пускай немного сыроватый, умел достучаться до чувств и всполошить тело. Чонин говорил — движениями, шагами, взмахами и прыжками, лицом расставлял акценты, и что-то внутри украдкой наблюдавшего за ним Кёнсу с удовольствием ему отвечало.

Игараси все три дня наведывался к Чонину — вероятно, чтобы убедиться, что его метод тайных издевательств качественно работает и уходил ни с чем, потому что Чонин солнечно и раздражающе ему улыбался. Живой, здоровый и невредимый. Он и ухом не вел на любые угрозы, но желал хорошего вечера таким тоном, что даже прямое пожелание пойти и сдохнуть в какой-нибудь канаве звучало бы не так категорично и жестко.

В этом противостоянии симпатии Кёнсу были всецело на стороне Чонина, отчего наблюдать за их перепалками и радоваться тому, как Игараси в очередной раз уходит ни с чем для него стало привычным делом и подлинным удовольствием.

О террористах Сопротивления Кёнсу от Чонина не услышал даже малюсенького намека, зато в своем собственном, театральном сопротивлении клубку змей Чонин одерживал победу за победой. Потому что достойно себя вел и задевал беспощадными словами намного больней, чем тот же злополучный гвоздь, распоровший ему ступню.

Лицом к лицу Кёнсу с Чонином после того насыщенного первого дня не встречались. Кёнсу подумал и пришел к выводу, что оно к лучшему. Чонин был интересным человеком, слишком интересным — для лейтенанта военной разведки это обстоятельство являлось опасным и мешающим. В таком случае сложно подходить к объекту с невозмутимостью и скрупулезностью ученого, изучавшего под микроскопом какую-то мошку. Мошка ученому интересна, да, но, все же, никаких теплых чувств не вызывала.

Кёнсу старательно пробовал представить Чонина мошкой — пока не выходило. Слишком уж крупный, забавный, язвительный и очаровательный экземпляр ему достался. Но Кёнсу не отчаивался. У него тоже упрямства имелось с запасом.

На четвертый день, пока Кёнсу штопал рубашку и слушал через динамик рации шуршание одежды и тракторное мурлыканье рыжего чудовища, вновь умостившегося где-то рядом с жучком, в его дверь постучали. Стук был твердым и решительным, а потому Кёнсу, по привычке пряча рацию в шкаф, приготовился ко всему, кроме смущенно улыбавшегося Чонина. Кёнсу был удивлен, что тот сегодня не пошел с утра на репетицию в театр — вероятно, прямо сейчас он поймет, почему так приключилось.

— Привет, Кёнсу.

Тот кивнул, пытаясь не обращать внимания на то, как в очередной раз дернулось сердце из-за произнесения Чонином несуществующего имени.

— Ты, кажется, говорил, что ни разу видел балет?

— Да.

— Я пока не могу пригласить тебя на постановку — театральный сезон начнется в сентябре, — с сожалением сообщил Чонин. — Но у меня есть одна неплохая идея.

Кёнсу задумался. Он уже достаточно насмотрелся на подгнившие внутренности театра Кэйдзё, следя за Чонином, вдоволь насладился пакостями, на которые готовы балетные танцоры в попытках выжить неугодного им, поэтому уже не так сильно горел желанием смотреть что бы то ни было, с ним связанное. Кёнсу бросил задумчивый взгляд на Чонина — тот мгновенно просиял улыбкой и сжал пальцы в замок, будто действительно беспокоился о возможном отказе или сомнениях соседа.

— К тому же, я тебе задолжал за всю оказанную тобой помощь, — назидательно напомнил Чонин. — Тебе дверь ничем не обрисовывали, конечности ты себе не резал — отплатить тем же у меня никак не получится. Я отвратительно готовлю и ты, скорее всего, отравишься моим ужином. Зато я могу показать тебе что-то интересное. Так что?

Он вдруг глянул на Кёнсу так властно и внушительно, несмотря на очаровательную улыбку с ямочкой на щеке, что Кёнсу подумалось — в случае отказа тот просто закинет тщедушного соседа на плечо и утащит туда, куда ему надобно. Маленький и тонкий Кёнсу соревноваться габаритами с высоким и плечистым танцором никак не мог. Хотя вполне мог бы скрутить парочкой приемов рукопашного боя.

— Хорошо, — пожевав губу, согласился Кёнсу, мысленно заткнув возмутившегося лейтенанта Оду, который без устали твердил, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Чонин просиял.

— Тогда через час я за тобой зайду.

И шмыгнул за дверь своей квартиры, пока сосед не передумал, оставив растерянного Кёнсу копошиться в догадках и прикидывать, как скоро его самовольство и нарушение всех протоколов ведомства выйдет ему боком. Как назло, в правом боку тотчас закололо. Начинается.

Кёнсу привык по-армейски быстро собираться, поэтому ополоснулся, побрился и оделся в рекордные двадцать пять минут. Все остальное время слушал через динамик, как Чонин напевает какую-то мелодию, сюсюкается с рыжим чудовищем и галопом носится по квартире. Кёнсу выкурил три сигареты, еще раз почистил зубы порошком и старательно вгляделся в зеркало. Оттуда выглядывал бледный парень, весьма отдаленно напоминавший самоуверенного и невозмутимого лейтенанта Оду. Волнение появилось само по себе, однако так же самостоятельно уходить никуда не желало, засев дрожью в груди. У Кёнсу не получалось ответить, что конкретно его беспокоило и был ли смысл переживать из-за этого непонятного беспокойства.

В конце концов, Чонин пригласил с собой Кёнсу. Только Кёнсу, который существовал лишь по желанию лейтенанта Оды. Ведомство несомненно одобрит такой разносторонний подход к выполнению деликатного задания. Так ведь?

Чонин пунктуально зашел за ним ровно через час, таинственно умолчав о том, куда же они направляются. Беседа текла легко и беззаботно, как горный ручеек, ничего серьезного не касаясь — Кёнсу не приходилось лихорадочно подбирать слова или вынуждать себя поддерживать разговор. С Чонином было удивительно просто общаться. Что поддельному Кёнсу, что лейтенанту Оде, управлявшему этим самым Кёнсу.

Он предполагал, что Чонин поведет его в центр столицы, но ошибся — Чонин перевел его через трамвайные пути и повел дальше, вглубь, ближе к так называемой центральной площади. Именно там располагалось несколько магазинов, потрепанный после войны буддийский храм ютился между трехэтажек, а еще там раскинулся самый большой корейский стихийный рынок, где можно было купить абсолютно все. В полдень почти весь рабочий пригород вымирал до самого вечера, а здесь, на рынке, постоянно кипела жизнь.

Кёнсу был заинтригован. Согласно японскому закону этому месту и всем подобным неофициальным рынкам торговать запрещалось, но по факту полицейские за внушительные откупные закрывали на все глаза. Каждый второй из продавцов ходил и прилежно докладывал обо всех подозрительных вещах тайной полиции, потому можно было не опасаться, что рынок станет рассадником антиимперских идей или клоакой террористов. Зато в этом месте легко было отыскать традиционные корейские лакомства, рукодельные ханбоки, корейские книги и фильмы, газеты и даже запрещенные по всей империи порно-журналы. Разговоры могли вестись только стерильные и не совсем искренние, но для некоторых корейцев и этого было вполне достаточно, чтобы почувствовать отголоски позабытой и ассимилировавшейся с японской родной культуры.

Кёнсу был здесь всего один раз, потому что «Кацу Ода» и должность военного разведчика не позволяли праздно гулять по официально не существовавшему месту.

А вот воображаемому Кёнсу прогуляться по рынку не возбранялось. Интересно, как часто сам Чонин наведывался сюда?

— Пока я учился — подрабатывал в кукольном театре здесь, на площади, — сообщил Чонин, словно прочитав мысли Кёнсу. — А потом, как устроился в театре в центре, пытался периодически наведываться в гости. Туда мы сейчас и направляемся.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 Следующая ⇒