Несуществующие 2 страница

Никаких слухов, сплетен, порочащих сложившийся идеальный образ, не имелось. Кая ни разу не видели в компании женщин, ему не приписывали даже несуществующие романы — из-за его безупречной репутации сводило челюсть, тем не менее, информаторы ведомства ничего мало-мальски важного накопать не смогли. Ни обиженных любовниц или, чем черт не шутит, любовников. Ни внебрачных детей, ни соперников, каким он бы вставлял палки в колеса… Складывалось впечатление, что на всем белом свете не существовало ни одного человека, который был бы хорошо знаком с Каем или имел основания считать его своим близким другом. Либо врагом. Вражду, судя по всему, в мире балета было принято тщательно прятать от чужих глаз. А Каю, кажется, до большинства людей вокруг не было вообще никакого дела.

Кай — трудоголик до мозга костей, самокритичный перфекционист, чьей страстью всегда были и являются по сей день исключительно танцы и балет.

Именно поэтому Кёнсу в очередной раз поймал себя на мысли, что ему ужасно не нравится скверно сшитая из неуверенных данных история его дружбы с Миурой. По словам его секретаря, Кай и Миура были прямо не разлей вода, но этот факт с легкостью опровергался сухими сведениями из досье, охарактеризовавшими Кая как человека, которому назойливые приятели без надобности. Уж тем более красномордые японцы-бюрократы, из добрых побуждений на блюдечке несущие свои подозрения в ведомство военной разведки.

Кёнсу предположил, что Кай в гробу таких друзей видал бы.

Он сложил листок досье в аккуратный прямоугольник и спрятал в карман пиджака, а затем откинулся на спинку сиденья и перевел задумчивый взгляд на мелькающие за окном невысокие дома столичного пригорода.

Этот странный Кай жил у черта на куличках, в однокомнатной квартире на окраине Кэйдзё, в то время как вся творческая элита обреталась в самом центре, близ театра оперы и балета, где кипела жизнь, где проводились званые вечера, устраивались разнообразные театральные представления и выставки молодых художников. Организаторами и спонсорами являлись исключительно толстосумы-японцы, обожавшие выставлять напоказ собственное богатство и притворяться людьми тончайшей душевной организации и прекрасного вкуса.

Вероятней всего, что Кай делал попытки находиться как можно дальше от всей этой возни, посвящая свободное время любимому занятию.

Кёнсу поспешил поправить себя — выводы он сделал лишь на основании краткого досье и собственной логики, приправленной возникшей субъективной неприязнью к Миуре и его секретарю. Возможно, Кай в итоге окажется совершенно не таким, каким он его себе представил. Быть может, он действительно связан с Сопротивлением, с наиболее экстремистскими группировками, готовыми пожертвовать сотнями мирных жизней, сотнями корейцев, лишь бы картинно продемонстрировать свою непокорность императору. Вдруг этот Кай такой же сумасшедший террорист, с какими он сталкивался прежде по долгу службы? Вдруг его нелюдимость и квартирка хрен знает где — это не проявление сложного характера увлеченного артиста, а признаки преступного поведения и образа мыслей?

Честно говоря, Кёнсу очень хотел бы, чтобы все подозрения Миуры оказались ложными. Не только потому, что он не видел ничего разумного и правильного в слежке за одиноким танцором, который свои силы тратил исключительно на занятие всей жизни. В Кёнсу неожиданно взыграло острое чувство справедливости, согласно которому Кай не заслужил того, на что его обрекал якобы добрый товарищ, обладавший силой и нужными знакомствами. Кёнсу никак не мог избавиться от мерзкого ощущения, что тут дело далеко не в подозрениях в связи с Сопротивлением. По его мнению, Сопротивление вообще было тут не при чем. Интуиция подсказывала, что здесь все куда глубже, а причина скрывается где-то в личных мотивах Миуры.

Если это действительно так — Кёнсу вляпался во что-то чертовски неприятное.

Он все еще хорошо помнил снисходительное выражение лица Оосавы во время встречи в кафе и ударение на слово «должен», которое будто бы подписало Кёнсу окончательный приговор. Иного результата, кроме положительного, от него не примут. И даже хорошие отношения с капитаном Исикавой его не спасут в случае провала этой сомнительной операции. Кёнсу для них был и оставался корейцем, несмотря на «Кацу Оду», на благодарственный лист из Токио и безупречную репутацию.

А бесполезный кореец, не выполняющий поставленную задачу, отправлялся в утиль без особых разбирательств. Второй шанс предоставлялся исключительно японцам.

И если, в конечном итоге, придется выбирать между тем, чтобы пожертвовать собственной карьерой, относительно спокойной жизнью или этим Каем, Кёнсу, конечно же, выберет второе. Пусть даже внутри все противно зудело от откровенно скверной перспективы. С причастными к Сопротивлению в генерал-губернаторстве особо не церемонились — в зависимости от тяжести поступка назначалось пожизненное заключение, ссылка в трудовой лагерь либо смертная казнь.

Кёнсу еще не был знаком с Каем, но уже ему сочувствовал и боролся с ощущением неправильности всего происходящего, скребущимся в душе.

А являлось ли это чем-то бессознательным, памятью предков и жалостью к собрату-корейцу или же чем-то иным — Кёнсу четко определить не мог.

Автобус высадил его на пустынной остановке и, рыгнув очередную порцию серого дыма, покатился дальше. Дома кругом были сплошь трехэтажные, выстроенные на скорую руку, потому что с каждым годом население столицы генерал-губернаторства росло, а в оставшихся еще с войны бараках селить людей было уже невозможно. Кёнсу огляделся по сторонам, достал из кармана листок с адресом, где жил Кай, и сверился с наименованием на табличках домов. Нужный дом нашелся спустя минуту, спрятанный между двумя такими же. Три этажа, темнеющие провалы подъездов и дешевые деревянные рамы в окнах — не самое подходящее место для премьера лучшего театра столицы. Даже у Кёнсу, весьма далекого от творчества, такой пейзаж не вызвал в душе ничего, кроме уныния.

Но, как сказал бы секретарь Оосава, их великая империя старательно позаботилась об этих неблагодарных свиньях-корейцах, великодушно предоставив им крышу над головой и какую-никакую работу. В то время, как лучшие дома и квартиры в Кэйдзё предназначались японцам и имевшим влиятельных покровителей корейцам (той самой творческой элите), все прочие были вынуждены жить на задворках. Иногда они годами не видели столичного центра, потому что полиция прогоняла прочь всех, кто неподобающе выглядит, смеет ходить по улицам в изношенной одежде или с недостаточно красивым лицом.

Несмотря на японские имена, вызубренные в школе катакану, хирагану и кандзи, а также усердно демонстрируемую на Дне Возрождения любовь к Японии, специальная пометка «кореец» в удостоверении личности была чем-то вроде пылающего поперек лица клейма. С этой самой пометкой жизнь усложнялась в десятки раз.

Кёнсу, прежде чем удалось добиться какого-никакого статуса в ведомстве разведки, приходилось изо дня в день терпеть насмешки и пренебрежение со стороны коллег и унизительное снисхождение от руководства. Теперь, после благодарственного письма из Токио, отношение отчасти поменялось, но быть грязной свиньей в чужих глазах он не перестал. Просто ему прекратили напоминать об этом вслух. Кёнсу дозволялось спокойно гулять по центру Кэйдзё, потому что он был всегда прилично одет и лицо его вполне соответствовало требованиям и принятым нормам, однако Кёнсу удовлетворения из-за этого не чувствовал совершенно. Напротив, в свободное время из квартиры старался выходить как можно реже.

Острое ощущение неправильности чесалось под кожей.

Сложно было даже представить, чего натерпелся в театре Кай. Служить в военной разведке в этом плане в разы проще, нежели пытаться пробиться на сцену, где испокон веков всем заправляли японцы, а корейцам дозволялось занимать только технические должности или отыгрывать второстепенные роли во второсортных постановках. Отчасти по этой причине Кёнсу не нравилось навязанное Миурой задание — копать под человека, под корейца из глубинки, пробившегося так высоко в прояпонском Кэйдзё. Что-то искренне корейское, так и не вытравленное из него за школьные годы при помощи пропаганды, отчаянно противилось поручению.

Кёнсу обошел вокруг здания, рефлекторно обратив внимание на темные зашторенные окна и хлипкую пожарную лестницу, потом остановился в глухом углу около мусорных баков и закурил, достав из кармана пиджака блестящий ключ и рассмотрев на одной гравировку — цифру шесть. Кёнсу несказанно повезло — сосед Кая по лестничной клетке переехал в Фудзан и ведомству удалось арендовать квартиру на полгода, придумав вполне сносную легенду о художнике из провинции, приехавшем покорять столицу. Кёнсу умел рисовать, а потому, в случае чего, мог без проблем оправдать выдуманный образ.

В подъезде было тихо, пахло вареной капустой и застиранной одеждой. Кёнсу поднялся на второй этаж, остановился около двери своей новой временной квартиры и покосился на поблескивавшую медную цифру пять. Именно в пятой квартире жил Кай. Кёнсу на секунду замер и прислушался, пускай особой надобности в этом не было — он точно знал, что танцор сейчас на репетиции в театре. Ему досталась роль принца Дезире в грядущем спектакле «Спящая Красавица», подготовка к нему велась основательно и иногда репетиции длились до полуночи, что было как раз Кёнсу на руку.

Он открыл ключом дверь, небрежно бросил сумку в полутемной прихожей, быстро сунул пальцы в ее передний карман и выскочил назад на лестничную клетку, аккуратно захлопнув замок. После этого подошел к потрепанной двери квартиры номер четыре, нажал на звонок и для верности постучал в нее кулаком. Прислушался — оттуда не донеслось ни звука. Ее хозяева тоже были на работе, поэтому сегодня обстоятельства складывались на удивление удачно. Хоть бы и дальше все шло как по маслу.

Кёнсу перевел дух, приблизился вплотную к двери квартиры Кая и достал из кармана длинный, причудливо загнутый крючок-отмычку. На первый взгляд замок показался Кёнсу элементарным — так оно и получилось. Он потратил на его вскрытие не больше двух минут, слабый механизм внутри щелкнул, ручка беспрепятственно повернулась и Кёнсу осторожно скользнул за дверь, бросив напоследок внимательный взгляд на лестничные пролеты. Внезапные свидетели ему без надобности.

В квартире было темно, но чисто. Кёнсу снял обувь, чтобы не вызвать лишних подозрений следами или грязью, сделал два шага и очутился в небольшой комнатке, являвшейся для Кая и спальней, и гостиной и, скорее всего, репетиционным залом. Мебели было немного. Маленький дубовый шкаф, забитая книгами полка на стене, еще одна полка, уставленная граммофонными пластинками, под ней — сам граммофон. На полу — матрас, застеленный пушистым пледом. Прямоугольное длинное зеркало, растянувшееся от потолка до пола, висящее рядом со шкафом. Скромное, прямо-таки спартанское жилье, однако Кёнсу был приятно удивлен. Он ожидал чего-то более… экстравагантного и блестящего. Более легковесного и пустого. А эта квартира в очередной раз показала, как сильно подлинный Кай отличался от того образа легкомысленного балеруна, представленного Оосавой.

Телевизора не было. Телефона тоже. Кёнсу удивился в который раз за сегодняшний день. Без телефона его жучки будут не так эффективны, как хотелось бы. Не то, чтобы члены Сопротивления были так неосмотрительны, чтобы обсуждать свои планы по телефону, но бывало всякое. Оставалась надежда только на то, что к Каю наведается кто-нибудь из подозрительных личностей или он сам вскользь на что-то намекнет. Если, конечно же, любые подозрения в сочувствии террористам имели место быть.

Кёнсу прошелся по крохотной кухне, заглянул в пустой холодильник, проверил ванную комнату и маленький чулан, где танцор хранил верхнюю одежду и обувь. На стенах в простых деревянных рамках под стеклом висели старые театральные афиши — «Лебединое озеро», «Щелкунчик», «Клеопатра», удивительно органично вписавшиеся в общую обстановку квартиры. А в коридоре он заметил плакат, изображавший героев фильма Хичкока «Психо». Занятный набор. Кёнсу с удовольствием потратил бы куда больше времени на разглядывание афиш, но не имел права рисковать, продлевая свое присутствие в чужом жилище.

Совершенно не такого он ожидал от квартиры премьера известнейшего театра, но именно из-за этого интерес Кёнсу к неординарной личности Кая разгорелся пуще прежнего. Не окажись он в подобных обстоятельствах, вынужденный следить за танцором… Но уже ничего не исправить, увы.

Кёнсу засунул один жучок в кадку с почти иссохшим цветком, открутил отверткой выключатель на кухне и сунул туда еще один. Третий спрятал в ванной, приклеив изолентой за туалетным бачком. Возможности прослушивать три одновременно не было — ведомство не разрешило напичкать арендованную квартиру громоздкой аппаратурой, это могло вызвать лишние подозрения у жильцов. Эти же жучки, разработанные японцами, были достаточно простыми в использовании, крохотными и незаметными — для них требовалась всего лишь переделанная под прием определенных частот рация, которая умела глушить и принимать сигнал жучков. Слушать можно было всего один, переключаясь между запрограммированными частотами. Тем не менее, для долгого использования они не годились — жучки работали на батарейках, выключить их удаленно было невозможно и спустя уже неделю использования необходимо заменять батарейки новыми. Сплошная морока. В любом случае, иного выхода не оставалось. Просто слежкой за передвижениями Кая по городу ограничиться нельзя, результат тогда получится куцым и бестолковым.

В принципе, куцым и бестолковым являлось и первоначальное подозрение Миуры, как считал Кёнсу.

Установив жучки, Кёнсу дважды тщательно убедился, что все вещи стоят на своих местах и собирался было уйти, но внезапно почувствовал, как неизвестно откуда на его спину что-то прыгнуло и вцепилось когтями в кожу, угрожающе рыкнув. Кёнсу бы вскрикнул от неожиданности, однако вовремя закрыл ладонью рот, из-за чего получилось лишь сдавленно промычать и поскользнуться, едва не вписавшись лбом в дверной косяк. Существо на спине зашипело и нагло съехало вниз к ноге, не забыв напоследок вонзить острый коготь в бок.

Кот. Рыжий, мордатый и с торчащим метелкой хвостом. Он уселся на пол и уставился на Кёнсу строгим, янтарно-желтым взглядом, явно осуждая за проникновение в его обитель без спроса.

Кёнсу, уняв бешено колотившееся сердце и не сводя глаз с грозного рыжего чудовища, поторопился натянуть обувь и выйти, сперва тщательно проверив, что снаружи никого нет.

И только вернувшись в свою квартиру, посмеялся над собой, ведь какой-то наглый котяра умудрился смертельно напугать крутого, как вареное яйцо, сотрудника военной разведки.

Весь оставшийся день Кёнсу занимался раскладыванием своих нехитрых пожитков в пустом потрепанном шкафу, подключил холодильник, вымыл туалет, навел порядок на кухне, сварил лапшу, стушил овощи и проветрил комнату от застоявшегося запаха затхлости и пыли. Написал первую страницу отчета капитану, но описывать особо было нечего, поэтому Кёнсу ограничился сухим перечислением сделанного, обрисовкой обстановки квартиры Кая, решив не заострять внимание на подмеченных мелочах.

В отчете разведки не было места его личным симпатиям к каким-то отдельным предметам интерьера или искреннего интереса к объекту слежки. Лейтенанту Кацу Оде человечность не должна быть свойственна.

Кёнсу почти задремал на матрасе, приклеившись щекой к раскрытой книге, но услышал за входной дверью какой-то шум. Автоматически бросил взгляд на часы — начало одиннадцатого. Судя по всему, и сегодня репетиция в театре затянулась дольше положенного. Кёнсу на цыпочках прокрался к двери и заглянул в глазок — этаж был плохо освещен, свет в пригороде ради экономии автоматически выключался в одиннадцать, в подъезде лампочек отродясь не водилось, поэтому единственное, что он смог различить в серебряном свете луны, была чужая широкая спина в белой футболке.

Тот самый Кай, вне всяких сомнений.

Дверной замок наконец-то ему поддался и Кай вошел внутрь, негромко приветствуя, вероятно, свое рыжее усатое чудовище. Его голос был глубоким и нежным. Котяра что-то мяукнул в ответ, а Кай насмешливо фыркнул.

Кёнсу сомневался, что в это время получится услышать что-либо интересное от измотанного после репетиции Кая, но все равно устроился на стуле около стенки в коридоре, прилегающей к комнате танцора, включил рацию и настроил регулятором частоту жучка, спрятанного в кадке с цветком.

Тишину прерывало только шуршание одежды и шелест бумажного пакета — Кай, возможно, принес его с собой. Он с котом больше не разговаривал и передвигался практически бесшумно — всего секунду назад Кёнсу слышал, как тот раздевался, а уже сейчас уловил гудение включенного в ванной смесителя и едва различимое шипение Кая — вода была просто ледяной, Кёнсу сегодня лично в этом убедился, чуть не отморозив себе ею пальцы. После аномальной влажности в Кэйдзё пришли ненормальные для августа холода и дожди, а сгустившиеся над городом серые, тоскливые тучи вполне могли омрачить грядущий День Возрождения.

Неожиданно динамика что-то коснулось и фыркнуло пренебрежительно — рыжее чудовище добралось до цветка и теперь, скорее всего, обнюхивало то место, где Кёнсу спрятал жучок. В следующее мгновение он поморщился от неприятного звука — котяра задел его лапой и поскреб когтем, явно пытаясь вытащить заинтересовавший предмет наружу. Кёнсу укорил себя за то, что не спрятал жучок в более неприметном месте — кот вполне мог свести к нулю его прослушку, выкатив динамик на пол и показав Каю. А танцор вряд ли был столь глупым, чтобы не задаться вопросом, как и откуда эта штуковина в его квартиру попала.

Мордатый кошара прямо сейчас стал серьезной угрозой срыва операции военной разведки, как бы по-дурацки это не звучало.

Кёнсу затаил дыхание. Кот еще раз ударил лапой по динамику, потом остановился, а после по полу зацокали когти — чудовище потеряло интерес к горшку с цветком, потому что Кай зашелестел пакетом уже в районе кухни. Голод победил любопытство, но Кёнсу был этому обстоятельству бесконечно благодарен. И тут же поклялся завтра наведаться в квартиру танцора еще раз и перепрятать жучок.

Он перестал слушать и прикрутил регулятор в приемнике до минимума, когда Кай, судя по всему, вернулся в комнату и улегся на матрас. Отчего-то слышать его спокойное дыхание было неудобно — Кёнсу привык подслушивать болтовню террористов Сопротивления, чьи рты обычно не закрывались и круглосуточно говорили о том, как они ненавидят империю. Их причастность и вина доказывалась в два счета.

С молчаливым Каем будет, судя по всему, намного сложнее. Кёнсу еще не научился распознавать неправильные мысли в мягком дыхании засыпающего человека.

* * *

Кёнсу проснулся, как по команде, ровно в семь утра, растер ладонями окоченевшую за холодную ночь ступню и краем уха уловил шум от движения за входной дверью. Поправил штаны и футболку, зачем-то попробовал привести в порядок взъерошенные после сна волосы и приник лицом к дверному глазку. Дверь квартиры номер пять видно не было — широкие плечи Кая и растрепанные темные волосы закрыли обзор на то, что именно танцор делал в подъезде в такую рань.

Внутреннее чутье дернуло Кёнсу быстро умыть лицо ледяной водой, расчесать волосы, а потом аккуратно выйти из квартиры на лестничную клетку, хотя здравый смысл нудно твердил — личное знакомство с объектом слежки крайне нежелательно. От него, как от разведчика, не требовалось заводить дружбу с танцором или входить в его доверие — достаточно было прослушки и тайной слежки за его передвижениями по городу. Знакомство и какой-никакой интерес к Каю определенно могли бы вылезти ему боком в дальнейшем, но именно сейчас Кёнсу предпочел проигнорировать логичные предупреждения.

Где-то в глубине души ему казалось, что он поступает правильно, выходя из квартиры и сталкиваясь с Каем лицом к лицу.

На двери квартиры номер пять огромными иероглифами, выведенными красной краской, было написано слово «ШЛЮХА». Кёнсу столь сильно изумился и не сразу заметил, что Кай пристально на него смотрел, отвлекшись от своего занятия. Будто ожидал возмущения, праведного гнева, недовольства от новоиспеченного соседа. Кай успел начать затирать окончание слова, но краска хорошо въелась в деревянную поверхность и с трудом поддавалась чистке.

Слово выглядело отвратительно и неуместно. И вообще такой демонстративно вызывающий поступок был признаком недалекого ума и желания нашкодить хотя бы подобным низким, грязным способом. Пускай Кёнсу задавался вопросом, кто именно мог сделать это ранним утром, но даже не сомневался, что все определенно связано с балетом. Иначе и быть не могло.

Поджав губы, Кёнсу перевел взгляд на танцора. Настоящий Кай практически ничем не отличался от фотографии, показанной Оосавой в кафе — разве что волосы у него были чуть длиннее и челка свисала на глаза. А еще он был высоким — Кёнсу пришлось задрать голову, дабы встретиться с ним взглядом.

— Нужна помощь? Краски у меня нет, чтобы закрасить все, но где-то есть скребок.

Кай ужасно удивился и даже не попытался этого скрыть — его хмурое лицо разгладилось, глаза слегка расширились, а губы тронула улыбка облегчения. Кёнсу понимал, что его реакция разительно отличалась от реакции обычного человека, но сказанного уже не воротишь. Да и Кай явно ждал совсем другого от незнакомца. Пусть считает, что ему достался сосед с прибабахом.

— Вы бы меня очень выручили.

Кёнсу сосредоточенно кивнул и юркнул в свою квартиру, уже через несколько секунд возвратившись к Каю. Не сговариваясь, они начали соскребать краску с разных концов — танцор продолжил воевать с окончанием, в то время как Кёнсу взялся за начальный иероглиф. Работали молча — Кай сконцентрировался исключительно на очистке двери, в то время как Кёнсу успевал еще и косить взглядом на танцора, скрупулезно отмечая мелкие детали внешности.

Острая линия скул и смуглая кожа. Горбинка на носу придавала его профилю уникальность и ничуть не портила лицо — наоборот, она добавляла еще больше очарования. Сильная шея, широкие плечи, скрытые белой футболкой, легко просматривающиеся крепкие мышцы груди — этот человек явно много времени уделяет тренировкам и поддержанию формы. Кёнсу не смог не отметить отличные пропорции, когда Кай ненадолго привстал, разминая затекшие конечности — твердые мышцы спины, узкие пояс и бедра, длинные стройные ноги. Только исходя из увиденного Кёнсу уже мог с легкостью предположить, что он видел перед собой трудолюбивого артиста, всецело отдающегося своему ремеслу.

Изящество и легкость в каждом движении, даже в таком простом, как откидывание челки со взмокшего лба. Вероятно, только бесконечные занятия балетом могли привести к подобному результату. Черт, он даже краску с двери соскребал аккуратно — Кёнсу восхищался и совсем немного завидовал. Он сам успел вогнать в палец две занозы, мужественно сохранив при этом невозмутимое лицо.

В какой-то момент Кёнсу удивился, потому что поймал самого себя на том, что беззастенчиво пялился, хотя, по сути, обстоятельства к этому совершенно не располагали. Тем более, частично затертое мерзкое слово на двери.

Откуда оно могло взяться? Кто его написал? Какому-то хорошему господину (или госпоже) совсем не лень было притащиться на окраину столицы рано утром и измазать дверь вонючей краской? Кёнсу обычно спал чутко, но даже он не услышал ничего подозрительного, что сумело бы его разбудить. В квартире Кая ночью было тихо — рация лежала под боком и в случае любых таинственных полуночных встреч Кёнсу бы среагировал.

Он вполне мог предположить, почему именно «шлюха» оказалась на двери Кая, но не спешил давать волю своим размышлениям. Быть может, танцор сам решится об этом заговорить.

Кай выглядел задумчивым и ушедшим в себя, он механически затирал буквы, тем не менее, в определенный момент Кёнсу уличил его в разглядывании. Несомненно, Каю было интересно, кто он такой. И его точно удивило, что незнакомец без лишних слов решил ему помочь, ничего за услугу не попросив и не представившись.

Пойманный врасплох, Кай отчасти смутился, однако прямого взгляда не отвел.

— Прошу прощения. Это было невежливо с моей стороны — так открыто Вас разглядывать, — голос Кая выдавал его с головой — там присутствовало куда меньше извиняющейся интонации, чем ноток веселого любопытства.

— Если бы я Вас не поймал, Вы бы продолжили меня разглядывать?

— Скорее всего — да. И за это тоже приношу свои извинения.

— Тогда и Вы меня за это же простите, — признался Кёнсу, скромно улыбаясь уголками губ.

— Черт! Серьезно? Вы в этом намного лучше меня! — забавно огорчился Кай, принявшись остервенело скрести овал в очередном иероглифе. — Мне нужно тщательней тренироваться, чтобы в следующий раз Вы не смогли меня поймать.

— Думаю, к тому времени Вы уже успеете всего меня рассмотреть и в тайном разглядывании не будет смысла.

— Как знать, — пожал плечами Кай, а потом неожиданно отложил скребок в сторону. — Как считаете, настало время нам познакомиться?

— Можно, — охотно согласился Кёнсу и склонил голову в небольшом поклоне. — Мое имя — Кёнсу.

Честно говоря, он не планировал представляться несуществующим корейским именем, но лишь после того, как оно само по себе сорвалось с языка, понял — это стало отличным ходом. Понял по еле уловимым одобрительным эмоциям на чужом лице. Понял по теплой улыбке Кая и блеснувшим в темных глазах искоркам интереса.

Отчего-то Кёнсу необъяснимо обрадовался тому, что Кай одобрил его очередную странность.

— Мое имя — Чонин, — ответно представился он, склонившись. — Очень приятно.

Танцор подыграл ему, тоже назвался корейским именем, а не «Акио Минами». Именем, которое также нигде не значилось. Кёнсу почувствовал, как рядом с сердцем что-то легонько кольнуло.

— Взаимно.

— Тогда следующее предложение — давайте перейдем к неофициальной речи, — сказал Кай — точнее, Чонин. — Как мне кажется, ничто так не сближает, как оттирание ранним утром слова «шлюха» с двери соседа.

— Я поддерживаю твое предложение, — сказал Кёнсу, уже используя более простую речь вместо сухого официоза.

Чонин ослепительно улыбнулся, быстро прошелся языком по губам и вновь схватился за скребок. Кёнсу последовал его примеру.

Они работали молча, но прежней неловкости уже не чувствовалось. Чонин не делал попыток скрыть свой интерес, временами посматривая на Кёнсу и улыбаясь своим мыслям. Кёнсу же беззвучно перекатывал на языке чужое имя и пришел к выводу, что оно ему нравится.

Совсем скоро, когда от написанного осталась от силы пара алых мазков, Чонин спросил:

— Тебе разве не интересно, почему на моей двери написали это слово?

— Интересно, — мгновенно отреагировал Кёнсу. — Но я не стану настаивать. Подожду, когда ты сам об этом будешь готов рассказать.

Чонин полминуты молчал, а затем его губы вновь тронула улыбка.

— Хорошо.

Кёнсу мысленно поставил себе еще одну галочку — ему сегодня сверхъестественным образом везло и он безошибочно угадывал то, что было по нраву Чонину. Восторг из-за этого клокотал птицей в груди. Как бы странно подобно не звучало, ему было приятно получать одобрение танцора.

В конце концов, они провозились больше двух часов, сражаясь со словом, и результатом стала практически чистая дверь с порозовевшим на месте надписи пятном и с небольшими участками крепко въевшейся краски. У Кёнсу ныла спина и почти отваливалась рука после интенсивного оттирания, но он был ужасно доволен проделанной работой. Чонин, кажется, тоже, потому что на его лице опять сияла теплая, благодарная улыбка.

Эта улыбка, видимо, обладала каким-то волшебным свойством, потому что Кёнсу жутко хотелось улыбнуться в ответ. Что он и сделал, не сдержавшись. Но ни за что не напишет об этом в отчете Исикаве.

— Хорошо поработали! — объявил Чонин, вскочил с колен и любезно подал кряхтящему Кёнсу руку. — Я бы угостил тебя в качестве благодарности за помощь, но, к сожалению, в холодильнике мышь повесилась. А еще у меня голодный кот, который прямо сейчас сожрет меня самого. Я забыл купить ему еды.

— У меня еще с ужина осталась лапша и тушеные овощи, — признался Кёнсу. — С тебя чай, чашки и тарелки. И сахар. А для кота у меня найдется немного молока и даже баночка консервов. Потом сочтемся.

Чонин изумленно таращился, пока Кёнсу говорил, а после выдал:

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 Следующая ⇒