Борис Виан Пена дней 5 страница

-- Да, -- сказала Хлоя и, так как Колен ее щекотал, втянула голову в плечи, -- трогай меня, одной мне страшно...

-- Хочешь, я подниму желтые стекла? -- сказал Колен.

-- Подними разноцветные...

Колен нажал зеленые, голубые, желтые, красные кнопки, и стекла соответствующих цветов заменили собой обычные стекла автомобиля. Казалось, что находишься внутри радуги; при проезде мимо очередного телеграфного столба на белой обивке плясали разноцветные тени. Хлоя почувствовала себя лучше.

По обеим сторонам дороги тянулся чахлый короткошерстный мох выгоревшего зеленого цвета, время от времени попадалось кривое, растерзанное дерево. Ни одно дуновение ветра не морщило гладь грязи, вылетавшей из-под колес во все стороны. Николас старался изо всех сил, чтобы сохранить контроль за направлением движения, и с трудом удерживал машину на середине перепаханного шоссе. На мгновение он обернулся.

-- Не унывайте, -- сказал он Хлое, -- осталось недолго. Скоро дорога изменится.

Хлоя повернулась к правому стеклу и содрогнулась. Их разглядывало чешуйчатое животное, прислонившееся к одному из телеграфных столбов.

-- Посмотри, Колен... Что это?..

Колен посмотрел.

-- Не знаю, -- сказал он. -- Оно... У него совсем не злой вид...

-- Это один из обходчиков телеграфных линий, -- сказал через плечо Николас. -- Они одеваются так, чтобы до них не добралась грязь.

-- Это... Это так безобразно... -- пробормотала Хлоя.

Колен обнял ее.

-- Не расстраивайся, Хлоя, это просто-напросто человек...

Почва под колесами становилась все тверже. Неясный отблеск слегка подкрасил горизонт.

-- Посмотри, -- сказал Колен. -- Солнце...

Николас отрицательно покачал головой.

-- Это медные рудники, -- сказал он. -- Мы через них проедем.

Сидевшая рядом с Николасом мышь навострила уши.

-- Да, -- сказал Николас. -- Сейчас станет жарко.

Дорога несколько раз повернула. Грязь начинала дымиться. Машину окружал пропахший медью белый пар. Затем грязь совсем затвердела, и сквозь нее проступило шоссе, растрескавшееся и запыленное. Далеко впереди воздух колебался, как над большой печью.

-- Мне здесь не нравится, -- сказала Хлоя. -- Нельзя ли проехать стороной?

-- Другой дороги нет, -- сказал Колен. -- Не хочешь ли книгу Гуффе?.. Я взял ее с собой...

Рассчитывая все купить по дороге, они не захватили никакого другого багажа.

-- Опустим цветные стекла? -- добавил он.

-- Да, -- сказала Хлоя. -- Теперь свет уже не такой скверный.

Внезапно дорога вильнула еще раз, и они очутились посреди медных рудников, с обеих сторон ярусами громоздившихся друг над другом. Необъятные пространства зеленоватой меди до бесконечности развертывали свою иссушенную поверхность. Сотни людей, одетых в непроницаемые комбинезоны, копошились вокруг огней. Другие громоздили в правильные пирамиды топливо, которое беспрестанно подавалось электрическими вагонетками. Под воздействием тепла медь плавилась и текла красными ручейками,

обрамленными бахромой ноздреватых и твердых как камень шлаков. Повсюду ее собирали в большие резервуары, откуда затем откачивали машинами и переливали по овальным трубам.

-- Какая ужасная работа! -- сказала Хлоя.

-- За нее хорошо платят, -- сказал Николас.

Несколько человек остановились поглазеть на проходящий автомобиль. В их глазах сквозила слегка насмешливая жалость. Они были большие и сильные, вид у них был невозмутимый.

-- Мы им не нравимся, -- сказала Хлоя. -- Уедем отсюда.

-- Они работают... -- сказал Колен.

-- Это не довод, -- сказала Хлоя.

Николас увеличил скорость. Автомобиль несся по растрескавшемуся шоссе под шум механизмов и расплавленной меди.

-- Сейчас выедем на старую дорогу, -- сказал Николас.

XXV

-- Почему в них столько презрения? -- спросила Хлоя. -- Работать не так уж и хорошо...

-- Их приучили к мысли, что надо работать, -- сказал Колен. -- И вообще считается, что работа -- это благо. В действительности же никто так не думает. Работают просто по привычке и чтобы не думать.

-- Во всяком случае, выполнять работу, которую могли бы делать машины, -- полный идиотизм.

-- Машины-то нужно еще построить, -- сказал Колен. -- Кто это сделает?

-- О! Конечно, -- сказала Хлоя. -- Чтобы появилось яйцо, нужна курица, но коли у тебя есть курица, можно получить целую кучу яиц. Стало быть, лучше начинать с курицы.

-- Следовало бы разобраться, -- сказал Колен, -- что

мешает построить машины. Вероятно, не хватает времени. Люди тратят время на то, чтобы жить, и у них не остается его на работу.

-- Уж не наоборот ли? -- сказала Хлоя.

-- Нет, -- сказал Колен. -- Найди они время построить машины, и больше им не надо было бы ничего делать. Я хочу сказать, что они работают, чтобы жить, вместо того чтобы работать над постройкой машин, которые дали бы им возможность жить не работая.

-- Как сложно, -- призналась Хлоя.

-- Нет, -- сказал Колен. -- Очень даже просто. Все это,

конечно, не сразу. Но столько времени уходит на изготовление вещей, которые изнашиваются...

-- А ты не думаешь, что рабочие предпочли бы остаться у

себя дома и обнимать своих жен, или пойти в бассейн, или поразвлечься?

-- Нет, -- сказал Колен. -- Нет, потому что они не думают об этом.

-- Но разве они виноваты, что верят, будто работать -- хорошо?

-- Нет, -- сказал Колен, -- не виноваты. Все из-за того,

что им вдолбили: " Работа -- святое, работа -- это замечательно, это прекрасно, превыше всего, только рабочие и имеют право на все". Только устраивают-то все так, чтобы заставить их работать все время, и поэтому они не могут этим своим правом воспользоваться.

-- Но тогда выходит, они дураки? -- сказала Хлоя.

-- Да, дураки, -- сказал Колен. -- Именно поэтому они и идут на поводу у тех, кто внушает им, что работа -- самое главное. Это не дает им поразмыслить, как избавиться от необходимости работать.

-- Поговорим о чем-нибудь другом, -- сказала Хлоя. -- Эта тема меня вымотала. Скажи, тебе нравятся мои волосы...

-- Я тебе уже говорил...

Он посадил ее к себе на колени. Он снова чувствовал себя вполне счастливым.

-- Я тебе уже говорил, что ты мне очень нравишься и в целом, и в частностях.

-- Ну тогда давай, переходи к частностям, -- сказала Хлоя, отдаваясь в руки Колену, ласковая, как уж.

XXVI

-- Пардон, Месье, -- сказал Николас. -- Не желает ли Месье, чтобы мы здесь вышли?

Автомобиль остановился перед расположенным у дороги отелем. Дорога была что надо, с наведенным фотогеничными бликами муаром, с совершенно цилиндрическими деревьями по обеим сторонам, со свежей травой, солнцем, с коровами на полях, трухлявыми загородками, цветущими шпалерами, яблоками на яблонях и маленькими кучами опавших листьев, со снегом там и сям, чтобы разнообразить пейзаж, с пальмами, мимозами и кедрами

в саду отеля и со взъерошенным рыжим мальчуганом, который гнал куда-то двух баранов и пьяную свинью. С одной стороны дороги был ветер, с другой не было. Выбирали ту, которая нравилась. Тень давало лишь каждое второе дерево, и только в одной из двух канав водились лягушки.

-- Да, выходим, -- сказал Колен. -- Все равно мы не

доберемся сегодня до Юга.

Николас открыл дверцу и спешился. На нем был красивый шоферский костюм из свиной кожи и элегантная форменная каскетка. Он отступил на два шага и осмотрел машину. Колен и Хлоя тоже вышли.

-- Наш экипаж изрядно испачкан, -- сказал Николас. -- Та самая грязь, через которую мы проезжали.

-- Ну и пусть, -- сказала Хлоя, -- его помоют в отеле...

-- Зайди и посмотри, есть ли у них свободные комнаты, -- сказал Колен, -- и хорошо ли здесь кормят.

-- Слушаюсь, Месье, -- сказал Николас, поднося руку к каскетке; сегодня он доводил всех своими манерами еще сильнее, чем обычно.

Он толкнул калитку из вощеного дуба и почему-то вздрогнул, ощутив под рукой ее обитую бархатом ручку. Гравий прохрустел у него под ногами, и он поднялся на пару ступенек. Застекленная дверь поддалась его напору, он исчез внутри.

Жалюзи были спущены, и из отеля не доносилось ни звука. Солнце потихоньку припекало упавшие яблоки, заставляя их порождать малюсенькие зеленые и свежие яблоньки, которые тотчас расцветали и приносили еще более крохотные плоды. В третьем поколении различить можно было уже лишь что-то вроде зелено-розового мха, в котором, как шарики, катались мельчайшие яблочки.

Несколько козявок зюзюкало на солнце, подчиняясь неясным заданиям, одним из которых было быстрое коловращение на одном месте. На ветреной стороне дороги под сурдинку гнулись злаки, с легкими трениями порхали листья. Несколько жесткокрылых пыталось плыть против течения, негромко шлепая по воздуху на манер колес парохода, держащего курс на Великие озера.

Колен и Хлоя оставались на солнцепеке бок о бок, они молчали, и сердца у обоих бились в ритме буги.

Застекленная дверь тихонько заскрипела. Вновь появился Николас. Его каскетка была сбита набекрень, костюм -- в беспорядке.

-- Они выставили тебя вон? -- спросил Колен.

-- Нет, Месье, -- сказал Николас. -- Они готовы принять

Месье и Мадам и заняться машиной.

-- Что с тобой стряслось? -- спросила Хлоя.

-- Уф!.. -- сказал Николас. -- Хозяина не оказалось на месте... Меня приняла его дочь...

-- Приведи себя в порядок, -- сказал Колен. -- Ты забыл о приличиях.

-- Умоляю Месье простить меня, -- сказал Николас, -- но я подумал, что две комнаты стоят жертвы...

-- Иди переоденься в штатское, -- сказал Колен, -- и

говори нормально. Ты выматываешь мне все нервы на катушки!.. Хлоя остановилась поиграть с маленьким сугробом.

Хлопья, белые и нежные, оставались белоснежными и не таяли.

-- Посмотри, какой красивый, -- сказала она Колену. Под снегом росли примулы, васильки и маки-самосейки.

-- Да, -- сказал Колен. -- Но ты зря трогаешь снег. Ты озябнешь.

-- О нет, -- сказала Хлоя и закашлялась, будто кто-то раздирал шелковую ткань.

-- Хлоя, -- сказал Колен, крепко прижимая ее к себе, -- не кашляй так, мне от этого больно!

Она выпустила снег из рук, он падал медленно, как пух, и снова заблестел на солнце.

-- Не нравится мне этот сугроб, -- пробормотал Николас. Но тут же снова овладел собой.

-- Прошу Месье простить мне эту вольность речи.

Колен стянул с ноги туфлю и швырнул ее в Николаса, а тот как раз нагнулся, чтобы соскоблить крохотное пятнышко со своих брюк; услышав звон разбитого стекла, он выпрямился.

-- О! Месье... -- с упреком сказал Николас, -- это окно комнаты Месье!..

-- Ну что ж, ничего не поделаешь! -- сказал Колен. -- Не надо будет проветривать... А тебе впредь наука -- не рассусоливай, как идиот...

Он поскакал на одной ноге к двери отеля, Хлоя ему помогала. Разбитое стекло уже начало отрастать. По краям рамы образовалась тонкая кожица, переливающаяся, как опал, радужными бликами изменчивых и смутных цветов.

XXVII

-- Ты хорошо спал? -- спросил Колен.

-- Неплохо, а ты? -- сказал Николас, бывший на сей раз в штатском.

Хлоя зевнула и взяла кувшинчик с каперсиковым сиропом.

-- Мне мешало спать стекло, -- сказала она.

-- Оно не закрылось? -- спросил Николас.

-- Не совсем, -- сказала Хлоя. -- Родничок еще не совсем зарос и пропускает потрясающий сквозняк. К утру у меня была полная грудь этого снега...

-- Безобразие, -- сказал Николас. -- Ну и головомойку же я

им задам. Кстати, уезжаем сегодня?

-- Во второй половине дня, -- сказал Колен.

-- Надо будет переодеться в шоферскую форму, -- сказал

Николас.

-- Ох! Николас... -- сказал Колен. -- Если ты опять...

я...

-- Да, -- сказал Николас, -- но не сейчас.

Он проглотил свою чашку сиропа и прикончил тартинки.

-- Совершу-ка я обход кухни, -- провозгласил он, поднимаясь и поправляя узел галстука и воротник при помощи складного коловорота.

Он вышел из комнаты, и звук его шагов постепенно затих в направлении, вероятно, кухни.

-- Что ты собираешься делать, моя Хлоя? -- спросил Колен.

-- Целоваться, -- сказала Хлоя.

-- Несомненно!.. -- ответил Колен. -- Ну а потом?

-- Потом, -- сказала Хлоя, -- я не могу этого сказать

громко.

-- Хорошо, -- сказал Колен, -- ну а потом?

-- Потом, -- сказала Хлоя, -- пора будет обедать. Возьми меня на руки. Мне холодно. Этот снег...

В комнату неясной позолотой вошло солнце.

-- Здесь не холодно, -- сказал Колен.

-- Нет, -- сказала, прижимаясь к нему, Хлоя, -- но мне зябко. Потом... потом я напишу Ализе...

XXVIII

Уже в самом начале улицы толкалась толпа желающих пробраться в зал, где Жан-Соль читал свою лекцию. Желающие прибегали к самым изощренным уловкам, чтобы обмануть

бдительный надзор санитарного кордона, призванного проверять подлинность

пригласительных билетов, так как в обращение были пущены десятки тысяч подделок.

Некоторые прибывали в похоронных дрогах, жандармы втыкали тогда в гроб длинную стальную пику, пригвождая их на веки вечные к дубу, и они уже не могли выйти из гроба до самого погребения; несправедливо это было лишь по отношению к случайно затесавшимся всамделишным мертвецам, саваны которых

оказывались после этого в плачевном виде. Другие выбрасывались с парашютом

из специального самолета (а в Бурже тоже бились, чтобы попасть в него). Эти служили мишенью для пожарной команды, которая при

помощи брандспойтов оттесняла их на сцену, где они самым жалким образом проваливались и тонули. Наконец, третьи пытались пробраться через канализацию. Но как только они хватались за край тротуара, чтобы выбраться на поверхность, их сбрасывали

обратно, нанося подкованными башмаками жестокие удары прямо по суставам пальцев; остальное довершали крысы. Но ничто не могло обескуражить этих одержимых, хотя нужно признать, что среди утонувших не было тех, кто продолжал свои попытки, и наоборот; и ропот толпы поднимался к зениту, отражаясь от облаков замогильными раскатами.

Только правоверные, записные завсегдатаи да свои в доску имели настоящие билеты, отличить которые от поддельных не составляло никакого труда; поэтому они беспрепятственно шагали по выгороженному вдоль домов узкому проходу, через каждые полметра охраняемому замаскированным под сервотормоз тайным агентом. Их тем не менее набралось очень много, и вновь приходящие ежесекундно, ежеминутно внедрялись в уже переполненный зал.

Шик находился на месте со вчерашнего дня. На вес золота он откупил у привратника право его заменить и, чтобы сделать такую замену возможной, сломал запасным костылем вышеуказанному привратнику левую ногу. Когда речь шла о Партре, Шик не жалел денег. Вместе с ним прихода докладчика ждали Ализа и Изида. Боясь пропустить событие, они даже провели здесь ночь. Шик в темно-зеленой униформе привратника был до невозможности обольстителен. С тех пор как он вступил во владение двадцатью пятью тысячами дублезвонов Колена, он стал очень небрежно относиться к своей работе.

Публика, теснившаяся здесь, обладала весьма характерной внешностью. Взгляд то и дело натыкался на скользкие физиономии

в очках, взъерошенные волосы, желтоватые окурки, объедки нуги, ну а что касается женщин -- на тощенькие невзрачные косы, обмотанные вокруг черепа, и куртки на меху, одетые прямо на голое тело; в их вырезах время от времени можно было заметить кусочки грудей на темном фоне.

В большой зал первого этажа, потолок которого был наполовину застеклен, наполовину расписан фресками тяжелой воды, коим с легкостью удавалось заронить в присутствующих сомнение в пользе экзистенции, населенной столь обескураживающими женскими формами, набивалось все больше и больше народа; пришедшим поздно только и оставалось, что стоять

в глубине на одной ноге, пользуясь второй для отпихивания напирающих соседей. Взоры выжатой как лимон толпы притягивала специальная ложа, где во главе целой свиты восседала герцогиня де Бонвуар; своей высокопробной роскошью она словно издевалась

над сиюминутностью индивидуальных усилий шеренги философов, которые замерли на пуантах, как и их складные, а может, и раскладные стульчики.

Час лекции приближался, и толпу все более и более

лихорадило. В глубине зала потихоньку нарастал галдеж, несколько студентов старались посеять в умах присутствующих сомнения, декламируя во весь голос уклончиво изуродованные пассажи из " Нагорной отповеди" баронессы Орци.

Но. Жан-Соль приближался. На улице бибикнул слоновий хобот, и Шик высунулся из окна привратницкой. Вдалеке, в бронированном паланкине, под которым в лучах красной фары причудливо морщилась бугорчатая слоновья спина, возник силуэт Жан-Соля. В углах паланкина наготове замерли отборные снайперы, вооруженные алебардами. Размашистыми шагами слон прокладывал себе путь через толпу, неумолимо приближалось глухое шарканье четырех столбообразных ног, движущихся по раздавленным телам. Перед дверью слон опустился на колени, и снайперы сошли с него вниз. Партр грациозно спрыгнул в середину образованной ими пары лелограммов, и, расчищая путь ударами алебарды, они стали продвигаться к эстраде. Полицейские закрыли дверь, и Шик, толкая перед собой Изиду и Ализу, бросился в потайной коридор, кончавшийся позади эстрады.

Задник эстрады был украшен обивкой из бородавчатого бархата, в котором Шик проделал смотровые дыры. Они уселись на подушки и стали ждать. Не более чем в метре от них Партр готовился прочесть свою лекцию. От его гибкого аскетического тела исходило необыкновенное излучение, и публика, захваченная грозным очарованием малейшего его жеста, с тревогой ждала старта.

Многочисленными были случаи обмороков, вызванные внутриутробной экзальтацией, которая особенно сильно овладела женской половиной публики, и со своего места Ализа, Изида и Шик ясно слышали прерывистое дыхание двух дюжин энтузиастов, которые пробрались под эстраду и на ощупь раздевались, чтобы занимать меньше места.

-- Помнишь? -- спросила Ализа, с нежностью глядя на Шика.

-- Еще бы, -- сказал Шик. -- Именно там мы и познакомились...

Он нагнулся к Ализе и сладко поцеловал ее.

-- Вы были внизу? -- спросила Изида.

-- Да, -- сказала Ализа. -- Было очень приятно.

-- Не сомневаюсь, -- сказала Изида. -- А это что такое. Шик?

Шик в это время распаковывал стоявший рядом с ним большой черный ящик.

-- Звукописец, -- сказал он. -- Я купил его в предвкушении лекции.

-- О! -- сказала Изида. -- Какая хорошая мысль!.. Теперь можно и не слушать!..

-- Да, -- сказал Шик. -- А вернувшись домой, если захочется, можно слушать его хоть целую ночь, но мы этого делать не будем, чтобы не запилить диски. Я их сначала

продублирую, а еще, может быть, попрошу компанию " Крик хозяина" поставить мне коммерческий тираж.

-- Должно быть, это стоило вам очень дорого -- сказала

Изида.

-- О! -- сказал Шик. -- Какое это имеет значение!..

Ализа вздохнула. Вздох ее был столь легок, что только она одна его и услышала... да и то с трудом.

-- Ну вот!.. -- сказал Шик. -- Он начинает. Я поставил свой микрофон на стол вместе с микрофонами официального радио, никто ничего не заметил.

Жан-Соль заговорил. Первые минуты не было слышно ничего, кроме бряцания затворов. Фотографы, фотокорреспонденты и киношники наслаждались вволю. Но тут одного из них опрокинуло отдачей его аппарата, и это вызвало ужасный беспорядок. Разъяренные собратья накинулись на него и молниеносно засыпали с ног до головы магниевым порошком. Ко всеобщему удовлетворению он исчез в ослепительной вспышке, а полицейские увели в тюрьму всех остальных.

-- Чудесно! -- сказал Шик. -- Я остался единственным, у кого будет запись.

Публика, которая вплоть до этого момента держалась почти спокойно, постепенно стала нервничать и каждый раз, когда Партр произносил слово, выражала свое преклонение перед ним громогласными криками и приветственно вопила, что весьма затрудняло понимание текста лекции.

-- Не старайтесь уловить все, -- сказал Шик. -- На досуге послушаем запись.

-- Тем более что отсюда ничего не слышно, -- сказала Изида. -- Он шумит, как мышь. Кстати, нет ли у вас новостей от Хлои?

-- Я получила от нее письмо, -- сказала Ализа.

-- Они наконец добрались?

-- Да, но уже собираются назад, так как Хлое нездоровится,

-- сказала Ализа.

-- А Николас? -- спросила Изида.

-- С ним все в порядке. Хлоя пишет, что он вел себя хуже некуда с дочерьми всех хозяев гостиниц, где дни останавливались.

-- Он такой хороший, -- сказала Изида. -- Не понимаю, почему он повар.

-- Да, -- сказал Шик, -- весьма странно.

-- Почему? -- сказала Ализа. -- По-моему, лучше быть

поваром, чем коллекционером Партра, -- добавила она, ущипнув Шика за ухо.

-- Но Хлоя больна не тяжело? -- спросила Изида.

-- Она не пишет, что с ней, -- сказала Ализа. -- у нее болит грудь.

-- Хлоя такая прелестная, -- сказала Изида. -- Не могу себе представить, что она больна.

-- Ой! -- выдохнул Шик. -- Смотрите!..

Часть потолка приподнялась, и появился ряд голов. Эту тонкую операцию осуществили пробравшиеся через крышу к самому витражу отважные поклонники. Их оказалось довольно много, задние напирали, и передним приходилось энергично цепляться за край отверстия.

-- Они не ошиблись, -- сказал Шик. -- Лекция просто замечательная...

Партр привстал и представил публике оплетенные соломой образцы блевотины. Настоящий успех выпал на долю самого красивого непереваренного яблока с красным вином. Теперь уже ничего не было слышно и позади бархатных кулис, где находились Ализа, Изида и Шик.

-- Ну и в итоге, -- сказала Изида, -- когда они будут

здесь?

-- Завтра или послезавтра, -- сказала Ализа.

-- Как давно мы их не видели! -- сказала Изида.

-- Да, -- сказала Ализа, -- с самой свадьбы...

-- Свадьба удалась, -- заключила Изида.

-- Да, -- сказал Шик. -- Именно в тот вечер тебя проводил Николас...

К счастью, в этот момент весь потолок как единое целое рухнул в зал, и это позволило Изиде не вдаваться в подробности. Поднялась густая пыль. Среди обломков штукатурки копошились, пошатывались и рушились белесые фигуры, задыхающиеся под

нависшим над обломками тяжелым облаком. Партр перестал читать и смеялся от всего сердца, хлопая себя по ляжкам, он был счастлив, что ангажировал на это приключение столько народа. Он вдохнул здоровенный глоток пыли и закашлялся, как безумный.

Шик, весь в лихорадке, крутил ручки своего звукописца. Из того выбился яркий зеленый блик, скатился на пол и исчез в щели паркета. За ним последовал второй, а затем и третий, и Шик вырубил ток как раз в тот момент, когда из мотора едва не выскочила какая-то гнусная многоножка.

-- Что я делаю! -- сказал он. -- Он же заблокирован. Звук

не проходит, пыль забила микрофон.

Пандемониум в зале достиг апогея. Партр теперь пил прямо из графина и собирался уходить, поскольку только что прочел

последний лист своего текста. Шик решился.

-- Предложу-ка я ему выйти отсюда, -- сказал он. -- Ступайте вперед, я вас догоню.

XXIX

Проходя по коридору, Николас остановился. Солнца определенно плохо проникали внутрь. Казалось, что желтые керамические плитки потускнели и подернулись легкой дымкой, а лучи, вместо того чтобы отскакивать металлическими капельками, расплющивались о землю и стекали в скудные и вялые лужицы. Стены в солнечных яблоках блестели уже не так равномерно, как прежде.

Мыши, казалось, были не особенно обеспокоены этими изменениями -- все, за исключением серой с черными усами; ее удрученный вид поразил Николаса. Он решил, что она сожалеет о внезапном возвращении, о знакомствах, которые могла бы завести по дороге.

-- Ты недовольна? -- спросил он.

Мышь с отвращением указала на стены.

-- Да, -- сказал Николас. -- Тут что-то не так. Раньше было лучше. Не знаю, в чем дело.

Мышь, кажется, чуть-чуть поразмыслила, затем покачала головой и недоуменно развела лапками.

-- Я тоже не понимаю, -- сказал Николас. -- Три не три -- ничего не меняется. Наверно, виновата атмосфера -- она теперь разъедает их, что ли...

Он постоял в задумчивости и в свою очередь покачал головой, а затем отправился дальше. Мышь скрестила лапки на груди и с отсутствующим видом принялась жевать, но тут же поспешно сплюнула, почувствовав вкус кошачьего чуингама. Продавец перепутал.

В столовой завтракали Хлоя и Колен.

-- Ну как? -- спросил Николас. -- Тебе лучше?

-- Смотри-ка, -- сказал Колен, -- ты решился говорить как

все?

-- На мне не те туфли, -- объяснил Николас.

-- Да, неплохо, -- сказала Хлоя.

Глаза ее блестели, у нее был хороший цвет лица, да и выглядела она счастливой -- оттого, вероятно, что опять оказалась дома.

-- Она слопала половину куриного торта, -- сказал Колен.

-- Очень приятно, -- сказал Николас. -- На сей раз я обошелся без Гуффе.

-- Что ты собираешься сегодня делать, Хлоя? -- спросил

Колен.

-- Да, -- сказал Николас, -- когда будем обедать, рано или поздно?

-- Мне бы хотелось выйти с вами обоими, и с Изидой, и с Шиком и Ализой, и сходить на каток, и пройтись по магазинам, и устроить танцульки, -- сказала Хлоя, -- а еще купить себе зеленое приручальное кольцо.

-- Хорошо, -- сказал Николас, -- тогда я сейчас же займусь кухней.

-- Кухарничай в штатском, Николас, -- сказала Хлоя. -- Не представляешь, как это облегчит нам жизнь. К тому же ты сразу будешь наготове.

-- Пойду возьму денег из сундука с дублезвонами, -- сказал Колен, -- а ты, Хлоя, позвони пока друзьям. Это будет чудесная вылазка.

-- Уже звоню, -- сказала Хлоя.

Она поднялась и подбежала к телефону. Поднесла к уху телефонную трубку и заухала, подражая крику неясыти, чтобы уведомить, что хочет говорить с Шиком.

Нажав на маленький рычаг, Николас очистил стол; грязная посуда пустилась в путь, направляясь к раковине по большой пневматической трубе, скрывавшейся под ковром. Он вышел из комнаты и опять очутился в коридоре.

Мышь, стоя на задних лапках, скоблила одну из потускневших плиток. Там, где она уже счистила накипь, плитка блестела как новая.

-- Ну что ж! -- сказал Николас. -- Здесь ты преуспела!.. Замечательно.

Запыхавшаяся мышь остановилась и показала Николасу кончики своих пальчиков, ободранные и окровавленные.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒