Арсен Ревазов. Одиночество12. 11 страница

Аркан, — сказал я. — Аня-то — хороша!

Хороша, — согласился Аркан.

А она... м-м... свободна?

Как все мы, — сказал Аркан со вздохом.

А куда у вас возят девушек, если хотят им понравиться?

В Эйлат, — уверенно сказал Аркан. — Девушек возят в Эйлат. И место клевое, и дорога прикольная. Ваня с Маней только чтооттуда, они сейчас тебе расскажут.

По просьбе Аркана, Ваня с Маней, перебивая друг друга и стараясь говорить для меня на чистом русском языке, рассказали о романтическом месте длиною в триста пятьдесят километров, под названием «Ночная дорога из Иерусалима в Эйлат».

Ты выезжаешь из Иерусалима, кинув взгляд на подсвеченные желтым светом зубцы и башни старого города, и спускаешься за двадцать минут и 30 километров из горного Иерусалима в самое низкое место на земле. Доехав до указателя «Иерихон 6 км налево», ты поворачиваешь направо и встречаешься с Мертвым морем.

Если вылезти из машины, то сначала на тебя чуть не обрушивается огромное количество крайне низких звезд. Потом ты понимаешь, что видишь Млечный Путь, и так ясно, как ты не видел его никогда в жизни.

От стоящей вокруг тишины в голову приходят глупые мысли. Например, не является ли самое глубокое место на Земле самым главным? Впрочем, какие только мысли не приходят в голову в этом районе земного шара? Все зависит от воспитания, которым снабдили тебя молодые годы, музыки, которую ты слушаешь в дороге... Ну и, конечно, от спутницы, которую ты взял.

Дорога идет себе, спокойно петляя, и море остается позади. И тут перед тобой постепенно возникает огромный светящийся корабль. Он медленно приближается, и становится ясно, что таких больших судов не бывает. Особенно в пустыне. Корабль от носа до кормы увешан гирляндами лампочек, отчего вокруг корабля струится мерцающее сияние. Если ты видишь это первый раз в жизни, у тебя сносит крышу. Но это опять же зависит от музыки и от спутницы.

Проехав еще несколько километров, ты понимаешь, что это никакой не корабль, а завод. Вероятно, по переработке минералов Мертвого моря. Но люди украсили его несколькими тысячами лампочек. А вот зачем посреди ночи в пустыне освещать завод такими.

гирляндами, — неясно, и это впечатляет. Затем последние признаки пребывания человечества кончаются.

Проводив удивленным взглядом указатель на библейское место с подозрительным названием «Содом» («Содомиты! Боритесь за культуру родного города! »), ты едешь часа полтора через темную безлюдную пустыню.

И вот в середине пустыни, когда музыка кончилась, а спутница почти уснула, тебе попадается невероятное место под названием — «101 км». Ты останавливаешься.

Очень странный комплекс очень странных зданий. Ресторанчик на открытом воздухе, мини-маркет, сад сумасшедших скульптур и маленький зоопарк. В зоопарке ишаки, верблюды, крокодилы и змеи с ящерицами. Большинство животных спит, так как уже ночь. Некоторые во сне сопят. Бармен рассказывает тебе, что в террариуме живет якобы единственная на земле двухголовая змея-альбинос, самая ядовитая змея на свете.

Вокруг зоопарка проложена крошечная действующая железная дорога с детскими вагончиками.

Посмотрев на скульптуры, сваренные из грубых железных прутьев, начинаешь задумываться о судьбе безголового человека, везущего в тачке собственную голову. Осмотревшись, ты замечаешь, что тут под открытым небом спят не только звери, но и люди. Прямо в гамаках, развешанных посреди сада.

Вы со спутницей пьете кофе и продолжаете путь. Еще 101 км пустыни, которые кажутся такими быстрыми, и вот он — Эйлат. Мы все-таки дошли до Красного моря! Ночные пляжи, тропические коктейли и маленькая уютная гостиница. А впереди утром подводные красоты, купание с дельфинами и бедуинские рестораны с кальянами и почти легальной марихуаной.

Рассказ Вани и Мани впечатлял. Мне показалось, что настало самое время немного развеяться от истории с Машей и Германом. Я прикидывал, достаточно ли у меня времени и денег для такого путешествия (выходило, что вполне), а главное, согласится ли Аня меня сопровождать. Я пораздумывал, как бы это выяснить, не задавая вопрос в лоб, и придумал. Я спрошу, не проводить ли ее до дома. А там видно будет.

Спросил. Она сказала: «Проводить». Хороший признак.

Идти пешком было минут тридцать. Я начал рассказывать Ане, как мне все здесь нравится, особенно демократичность общества, где безработный журналист и писатель Аркан курят траву с помощ-.

ником депутата Кнессета и не чувствуют никаких предрассудков и несообразности, которая...

... Моментальная резкая смесь звуков. Визг шин и нарастающий рев двигателя. Сноп света — справа налево. Аня с силой хватает меня двумя руками за рубашку и толкает в кусты шиповника, в которые я, неуклюже раскинув руки, падаю. В нескольких сантиметрах проносится белый длинный «мерседес». Запах жженой резины, горелого сцепления и машинного масла. Красные огни улетают вдаль. Я не то лежу, не то свисаю с кустов. Надо бы сказать что-то, соответствующее случаю.

— Весело тут у вас.

И я начинаю привставать. Шиповник колет меня со всех сторон. На щеке у меня кровь. «Кровь, Пот, Машинное Масло» — мне почему-то приходит в голову расшифровка названия журнала «КПМ», редактором которого Антон подрабатывал в Израиле, делая свою докторскую.

— Помолчи, пожалуйста, — шепчет Аня, — помолчи и не двигайся.

Я продолжаю свисать с кустов. Но мне становится скучно. Я пытаюсь посмотреть на Аню. Совершенно идиотская немая сцена.

Может, пора? — подал я голос через минуту молчания. — Нуи джигиты!

Это не джигиты, — ответила Аня почти обычным голосом. Разве что в нем появилась какая-то задумчивость.

Арабские террористы?

Не террористы. Арабы в это время спят. Это, как у вас говорят, наезд.

Почему?

Потому что эта машина тихо стояла. Мы проходили мимо нее. Но в ней никого не было. Странно. Плохо. Надо вызвать такси.

А далеко еще идти?

Пять минут.

Но тогда...

Надо вызвать такси.

Она вытащила мобильный и сказала несколько слов. Пока я раздумывал, удачное ли сейчас время для приглашения Ани в Эйлат, а также откуда у медсестры такая наблюдательность и такая реакция, такси подъехало. Через две минуты мы были у ее дома. Эти две минуты она молчала, а на прощание тихим ровным голосом сказала: «Береги себя».

Я набрал в легкие воздуха, но... Ничего не получилось. Я зачем-то сказал: «Хорошо, Бог даст, еще увидимся», — и вернулся на том же такси.

Таксист не взял с меня денег, объяснив, что Аня с ним уже расплатилась. Оказывается, в Израиле медсестры не просто спасают жизни, но еще и платят за такси. Я почувствовал себя дураком, но не платить же таксисту по второму разу?

Увидев меня, Аркан засуетился. Он настоял на том, чтобы залить руку йодом, и подтвердил, что теракты в это время суток не происходят. «Значит, джигиты. Арабские джигиты. Хотели попугать. Неприятно, но бывает». — Я храбрился. Спать от перевозбуждения не хотелось.

Аркан, а давно ты в Израиле?

Пятнадцать лет.

Ну как тут вообще жизнь?

Жизнь проходит. И в Москве, и в Нью-Йорке, и в Иерусалиме. Потому что жизнь проходит не в стране, а в тебе самом. Насамом деле Израиль — маленькая провинция, довольно бедная, поевропейским понятиям, особенно сейчас, посреди войны. Народ —ленивый и крикливый. Политики — продажные и тупые. Местечковая русская община осточертела. По-русски говорить разучились, а на иврите не научились.

Но у тебя же есть своя тусовка?

Есть. Но маленькая... Такая маленькая, что друзья и враги —одни и те же люди.

Я недоверчиво слушал, потому что давно был влюблен в Израиль, в легенду, построенную тремя поколениями посреди засоленной и заболоченной пустыни.

А войны, выигранные Израилем у стран, общее население которых вместе превышало его собственное в сто, если не больше, раз...

Шарон казался мне не продажным и тупым политиком, а генералом, наследником Жукова и Гудериана, тремя блестящими танковыми бросками без поддержки пехоты решившим судьбу трех войн.

Киббуцная романтика — нежная и тревожная. Работа, природа, любовь, работа.

Ежегодные военные будни. Террор, пропитавший общество кровью, но не сломивший его.

Поселенцы, напоминавшие мне последних героев Дикого Запада. Кожаная кобура на боку и кипа вместо ковбойской шляпы.

Израильский хай-тек. Гениальные программисты, зарабатывающие сотни тысяч долларов в год. Экскурсовод показывал нам тридцать небоскребов, построенных в Тель-Авиве за последние десять лет.

А тут Аркан говорит — болото, глупость, налоги, чванство. А романтика? С другой стороны, ему виднее. Но Аркан не унимался.

— Сначала мы все приехали как в сказку. Нашу сионистскуюсказку. Все были молоды и счастливы, что сбежали от коммунистов и родителей. Учили иврит, поступали в университеты, открывали бизнесы, писали стихи и прозу. Потом началась брачная лихорадка... Все перевлюблялись. Стали уводить друг у друга жен иподруг. Потом и это надоело. Стали растить детей, ну, ко мне этоне относится, работать, копить деньги. Но деньги тут не скопишь. Наоборот, залезешь в долги. Все залезли...

Аркан выразительно огляделся и изучил обстановку, вогнавшую его в долги. Обстановка не впечатляла.

Потом кто-то свалил к вам обратно, — я вспомнил Антона иНосика, — кто-то в Штаты. А все, кто остались, — скучают. Вот сегодня на тебя ко мне в очередь записывались.

В очередь? — удивился я. На меня еще никто никогда в очередь не записывался. — С романтическими целями?

Почему с романтическими? Просто новый человек приехал. И все. Здесь — правда деревня. Точнее, полуобитаемй остров. Любой живой источник информации — лучше интернета и телевидения. И не записывался, конечно, никто. Но когда я сказал, чтоприедет московский друг Антона, то народ сразу стал проситься вгости. Даже траву принесли свою.

Я совершенно не оценил антисионистский скепсис Аркана.

Все равно, — сказал я, — у вас красиво и свободно.

Да, — подумав сказал Аркан. — У нас красиво и свободно. Нобедно и глупо.

Я загрустил. Легенду не отменили, но у нее оказался комментарий. У всех легенд есть комментарий. Главное, чтобы он легенду не уничтожал, а только комментировал.

— Пора спать, — сказал Аркан. — Утро вечера мудренее.

Он постелил мне на красном диванчике, на котором поместились только 150 сантиметров из моих 175, но перелет, гости и «мерседес» так утомили меня, что я немедленно отрубился.

Ночь прошла великолепно. Утром Аркан доставил к колченогому столику две чашечки дымящегося кофе. Я оценил такой способ пробуждения и начал день с того, что, умывшись и приведя себя в порядок, пять раз подряд обыграл Аркана в нарды.

Потом я заметил, что уже час дня, и расследование застопорилось. Аркан начал набирать Варкеса, но у того не отвечал телефон. Мы сыграли еще три партии. Аркан проиграл две из них. В перерыве он сварил еще кофе и набрал Варкеса. Варкеса не было. Я занервничал.

А если я пойду один? — озабоченно спросил я.

То тебя пошлют к черту, —беззаботно сказал Аркан. —Не дергайся. Ты же не в Москве. Здесь Левант. Ближний Восток подразумевает расслабление и созерцательность. Появится твой Варкес. Куда он денется?

Меня начало немного колбасить. Это мое обычное состояние, когда я не делаю чего-то нужного. Реакция на появившийся кармический долг. Я сделался раздраженным и отказал Аркану в очередной партии в нарды, чем явно его расстроил.

Через пять минут Аркан еще раз набрал номер и вдруг заговорил на иврите. Я удивился. Договорив, Аркан объяснил, что местные армяне по-русски не говорят, и даже к армянам из Армении относятся настороженно, так как живут отдельно чуть ли не две тысячи лет.

Он сказал, что Варкес пойдет к главе коптской иерусалимской общины Мар косу Хакиму. Перезвонит через час. В Старом Городе все рядом и вопросы решаются быстро. Вот тебе и Левант.

Я немного успокоился и продолжил обыгрывать Аркана в нарды. Ровно через час зазвонил телефон, и Аркан сказал, что Маркос Хаким ждет меня прямо сегодня, в Старом Городе, в коптском приделе Храма Гроба Господня. Хорошее название для места встречи. Аркан объяснил мне, как найти Храм, а про коптский придел предложил спросить у дежурящей там полиции.

* * *

Мы вышли вместе. Аркану нужно было в банк — решать скопившиеся за 15 лет проблемы. Я, доехав на такси до Яффских ворот, прошел через них, поглазел на башню Давида и попал в ряды арабских торговцев деревянными крестами, старыми монетами, ка-.

льянами, игральными и географическими картами, святой водой, сандаловым деревом, кофейными сервизами, святой землей, открытками и всеми остальными прелестями арабского Средиземноморья с христианским уклоном. Ориентируясь по карте в путеводителе, я добрался до Храма Гроба Господня и попытался почувствовать себя крестоносцем.

Я ожидал, что на месте распятия Христа будет стоять что-то величественное. Не хуже мечети Аль-Акса, построенной на месте вознесения Магомета. И был разочарован. Храм показался мне довольно низким, темным и неуклюжим. У входа стояли три израильских полицейских в бронежилетах и в полной боевой выкладке. Прежде чем идти в коптский придел, я решил пройтись по Храму.

Через пять минут я совершенно запутался. Мне вдруг показалось, что здесь искривляется пространство. Повернув от входа направо, я спускался вниз по каменным выщербленным ступеням.

На стенах вдоль лестницы были вырезаны кресты не самой правильной формы и разного размера — от спичечного коробка до сигаретной пачки. Я провел по ним указательным пальцем. Похоже, что их вырезали крестоносцы, гордые захватом Иерусалима. Я сразу вспомнил семейную легенду, согласно которой мой дед также расписался на Рейхстаге в 1945 году, выбив пулями своего наградного «Вальтера» самое короткое ругательное слово русского языка.

Затем я спустился в зал без окон. Очевидно, он располагался ниже уровня земли. На полу и на иконах отчетливо проступал армянский шрифт. Я спустился еще ниже и ничего не понял. Зал освещался витражными окнами, в которые явно светило солнце.

Я повернул, поднялся обратно и опять пошел направо. Неожиданно я оказался в абсолютно правильном и симметричном маленьком костеле. Чистый пол, яркий свет, элегантно вмонтированный в стену орган, современный дизайн, лавки, покрытые лаком. На лавках сидели европейского вида туристы и отдыхали.

Я обошел часовню и оказался в небольшом темном зале, больше всего напоминавшем пещеры для тайных собраний первых христиан. Темные грубые каменные стены. Земляной пол. Маленький, почти черный, покосившийся алтарь. Ни одного окна. Ни одного человека. В конце зала, освещенного старой лампадой, прямо в полу темнела дыра. Я сунул руку — пустота. Я бросил камешек. Звук падения раздался секунд через десять.

Я вышел из пещеры и увидел застекленную витрину, в которой торчал ярко освещенный кусок скалы. Судя по всему, это была Гол-.

гофа. На нее вела с другой стороны отдельная лестница. Я поднялся на Голгофу и постоял, ожидая каких-то мыслей. Но мысли сбивали туристы, фотографирующиеся в самой идиотской позе, которую можно было вообразить: они вставали на колени спиной к алтарю и лицом к фотоаппарату и засовывали правую руку куда-то далеко вниз и назад.

Торжественная улыбка скрюченного человека перед вспышкой наводила на подозрение, что Христос умер зря. Разобравшись, я понял, что они просовывали руку в специальную дырку, чтобы коснуться Голгофы.

Я вернулся к выходу, подошел к полицейским и спросил, где копты. Они показали в сторону. Храм начал меня очаровывать. Эвклидова геометрия в нем не работала. Я вошел в кривую дверь, попал на узкую лестницу и оказался в длинном зале, в котором сидели несколько низких худых людей, с кожей черного цвета, в бежевых балахонах. Они даже не посмотрели на меня.

Пройдя этот зал насквозь, я оказался на улице, точнее, на крыше Храма. Первое, что меня там встретило, было сохнущее на веревках белье. Простыни, кальсоны, рубашки. Все застиранного белого цвета. Решив, что для первого раза хватит, я осторожно подошел к краю крыши и закурил. Судя по обилию окурков, я это делал не первым. Храм Гроба Господня, воздвигнутый на месте земной смерти Иисуса Христа, оказался местом непростым.

* * *

Докурив, я решил, что от судьбы не уйдешь, и пошел отыскивать Маркоса Хакима. Коптский придел Храма мне сразу понравился. Беленые, без фресок, стены. На стене напротив входа — несколько икон и лампада. Иконы — как рисунки детей. Или Пиросмани. Фигуры плоские, лица крупные, мелкие детали не прописаны. Глаза большие и смотрят на тебя в упор.

Я прошел мимо молящейся группы людей в длинных белых одеждах. Все они были босые, но в шапках. Я обратился к ним, назвав имя Маркос. Один из них поднялся и жестом пригласил меня следовать за собой. Он и оказался Маркосом — очень худым стариком, в белой рубахе и коричневой шапке, напоминающей по форме шапки заключенных Освенцима.

Сразу выявилась проблема — Маркое не говорил по-английски. Он знал греческий в рамках межконфессионального общения, арабский и коптский. Тогда он подозвал мальчика лет тринадцати, и мы втроем прошли в маленькую комнату с выбеленными известкой стенами.

Вдоль одной из стен шла тонкая ржавая водопроводная труба, с которой стекали капельки воды. Маркос сел в темное кресло с подлокотниками, напоминающее маленький трон императора в изгнании, мне было предложено сесть на крошечную деревянную скамейку. Мальчик остался стоять. Я старался говорить самыми простыми предложениями, чтобы он понимал и переводил правильно. Конспект нашей беседы выглядит так: Я. Мне нужна помощь. Два человека умерли: мой друг и его жена. Мне кажется, что это связано с монастырем Дейр-Эль-Бах-ри. Или с женщиной-фараоном Хатшепсут.

Он. Отчего они умерли?

Я. Друг умер от неизвестной причины. Когда люди вошли в дом, он лежал мертвый с отрезанной головой. Жена через месяц покончила с собой.

Он. Почему Дейр-Эль-Бахри?

Я. Через несколько дней после смерти друга ко мне пришел странный человек и сказал, чтобы я печатал в газетах слова «Дейр-Эль-Бахри*, «Калипсол», «Одиночество* и «222461215».

Когда я произносил число, а мальчик переводил его, мне показалось, что и без того худое серо-коричневое лицо Маркоса еще более посерело и осунулось. Он потребовал произнести число еще раз. Мальчик переводил, а он повторял за мальчиком: two — снав two — снав two — снав four — фтоу six — сооу one — уэй two — снав one — уэй five — тиоу Мне показалось, что я разговариваю с Тутмосом Первым. Маркое покачал головой и что-то сказал мальчику. Мальчик обратился ко мне.

Не один—два. Двенадцать.

Двенадцать?

Да. Метснав.

— Метснав, — мрачно подтвердил Маркос. «Прямо как наша концессия», — подумал я.

— А про один—пять он вообще ничего не знает, — объяснил мальчик.

Не важно. Что означает число? Без пятнадцати?

Некоторые люди называли его числом жизни.

Что такое «число жизни»?

Маркое посмотрел на небо и ответил вопросом на вопрос, прочертив в воздухе треугольник: — У человека, который приходил к тебе, был выбрит затылоктак?

Я(офигевая, механически повторив его жест). Да.

Он (после минутной паузы и рассматривания меня в упор). Это большой человек. Плохой человек. Хат.

Я. Хат? Что это такое?

Он. Хаты — плохие люди. Почти не люди. Апостол Марк написал Евангелие и крестил мой народ. Египтяне отказались от старых богов и приняли Христа. В Дейр-Эль-Бахри построили монастырь. Рядом с Храмом Хатшепсут. Но монахи оказались еретиками. Они называли себя «хаты» в честь женщины-фараона. Они женились на собственных сестрах. Они отрезали головы своим врагам. Они приносили в жертву людей. Мы разрушили монастырь, прокляли и изгнали их из Египта. Но они не исчезли. Римская церковь нашла записи хатов на коптском языке. Тогда она обратилась к нашей церкви. Мы им не помогли. Римляне — тоже еретики. Больше я сказать ничего не могу.

Я (с надеждой). Давно Римская церковь обращалась к вам?

Он. У нас говорят, что тридцать поколений назад.

Я (разочарованно). Это все? Ачто, все-таки, означает это число?

Он вместо ответа довольно странно перекрестился открытой ладонью, затем приподнял руку и сказал что-то вроде: «Нтоф оу нутипе», — после чего замолчал. Я понял, что мне пора уходить. Я оглянулся на мальчика. «This is blessing», * — сказал мальчик. Я поднялся, поблагодарил его и ушел благословленным. Аудиенция длилась не больше пяти минут.

У Яффских ворот я остановился и, поколебавшись, решил не брать такси, а вернуться пешком. С удивлением я заметил, что такой привычный в последнее время страх отпустил меня. Инте-.

ресно, надолго ли? Специально для того, чтобы испытать судьбу и арабских террористов, я шел довольно медленно. На площади Сиона мне встретился знакомый нищий с длинными седыми волосами. В этот раз он пел голосом Шахрина.

А не спеши ты нам в спину стрелять, Это никогда не поздно успеть. Лучше дай нам дотанцевать, Лучше дай нам песню допеть. А не спеши закрыть нам глаза. Мы и так любим все темноту, А по щекам хлещет лоза, Возбуждаясь на наготу.

Я дослушал песню до конца, решив, что, кажется, раньше недооценивал «ЧайФ», бросил в гитарный чехол шекель, еще раз сориентировался по карте и пошел домой. Мне было о чем подумать.

* Это благославление. (англ. ).

Глава 8 Я вернулся к Аркану и попытался выйти на связь с Центром. Это оказалось не так-то просто. Антон не брал трубку своего секретного телефона. Я набрал Мотю. Тот же эффект. Тогда я плюнул на безопасность и позвонил им на обычные номера. Никто не отвечал. Я начал волноваться. Позвонил Маше. Маша была суха и официальна. Спросила о планах и пожелала успеха. Я расстроился. Позвонил маме и сказал, что у меня все хорошо. Пришел Аркан и накормил меня стейками. После еды я снова попытался дозвониться до Антона с Мотей и снова безрезультатно. У меня появились нехорошие предчувствия. Мы снова сели играть в нарды с Арканом, и я снова начал выигрывать. В это время зазвонил мой секретный телефон.

Антон! Это ты?!! Ну слава тебе, Господи! Что случилось? Почему вы с Мотей не берете трубки?

Случилось. С Мотей.

У меня оборвалось сердце.

Что, опять?! — опущенным голосом спросил я.

Опять! — расстроенно сказал Антон. — Опять у него сердечный припадок! Финдиректриса. Жить без нее не может. Бьется вистерике. Как известно, история повторяется дважды, а для дураков — трижды. Я только что ходил с ними в кино...

Антон! — Я не выдержал. — Я тут рискую жизнью. На менянаезжают «мерседесы». Иерарх коптской церкви, духовный пастырь старейшего на Земле народа, считает, что у меня серьезныепроблемы в жизни. А ты рассказываешь мне про очередной сексуально-финансовый кризис этого пиздострадальца?

Хм... Какой «мерседес» на тебя наехал? Чем тебя напугалкоптский иерарх?

Я рассказал про ночное приключение и пересказал свой разговор с Маркосом. Когда я заявил, что надо ехать в Рим, Антон оживился.

Отличная идея. Я пришлю тебе в помощь Матвея. Насколько я понимаю, у вас у обоих есть визы. Будешь спасать старого другав Вечном Городе от несчастной любви.

Антон, нужны не визы. Нужны связи в Ватикане.

Антон замолчал. Похоже, что на канцелярию Римского Папы у Антона прямого выхода не было. И я бы очень удивился, если бы был.

Попробуй интернет, — сказал Антон. — Все эти носиковскиеприемы со специальным поиском. А я подумаю. Созвонимся ближе к ночи.

Что у нас с ФФ?

Ничего. Его пробили по всем базам — нет такого человека. Сотовый — на чужое имя. Пеленговать и прослушивать телефонстоит бешеных денег. Потому что дело очень противозаконное. Даи скорее всего, этим телефоном он пользуется только для разговоров с PR Technologies. На сервере переписка Лили не сохранилась. Они вообще не хранят письма, удаленные пользователем. Экономят место. Вот так. Матвей завтра тебе в Риме все расскажет подробнее. Удачи!

Тебе того тоже...

Я выпил кофе, заботливо приготовленный Арканом, и набрал телефон Ани. Он был выключен. Тогда я виновато посмотрел на Аркана и сел за его компьютер. Аркан понял, что его писательско-журналистский труд отменяется. Он не расстроился и пошел, как он сказал, устраивать свою личную жизнь на сегодняшний вечер.

Послушай, — спросил я его, остановив в дверях. — Ты можешьобъяснить мне, почему наше поколение, достигнув более чем солидного возраста, так и не научилось устраивать свою личнуюжизнь на какой-то стабильной основе? Почему ты, я, Мотя и ещемного разных хороших людей вокруг нас стараются походить наодиноких волков? Если они и начинают жить с женщинами, то наних не женятся. Семейное счастье — только у Антона. Но это исключение, которое подтверждает правило. Почему так?

Ты знаешь, я думал об этом.

Аркан задержался в дверях и даже снял ковбойскую шляпу с лысого черепа.

— Дело в том, что мы глобально не удовлетворены тем, как мыживем. И воображаем, что с каждой новой женщиной начнем жизньсначала. И боимся, что, когда мы остепенимся, расстанемся даже.

с мечтой о новой жизни. А эта мечта нам так дорога, потому что в вечную жизнь мы, кажется, не верим.

Да? Ая думаю, что все это социальное. Свобода, эгоизм, наплевательское отношение к традиционным ценностям. Особенно к семейным. Издержки шестидесятых. Вудсток. Sex, drugs, rock& roll. Между прочим, шестидесятники называют нас вось-мидерастами.

И они правы, — грустно сказал Аркан и ушел за очередноймечтой о новой жизни.

* * *

Я погрузился в интернет и прошел штук пять специальных ха-керских поисковых машин. Возможных написаний латиницей Хат/ Хаты было несколько. Я набирал в них «Hat, Khat, Hath, Khath» и не нашел ничего заслуживающего внимания.

Я зашел по ссылке на хакерский сайт, гордо предлагающий взломать компьютерную систему любой организации. Я указал в качестве искомой Ватикан. Сайт сказал «нет проблем», на решение этой задачи уйдет столько-то десятков тысяч компьютерных часов работы, поэтому, чтобы решить задачу в разумные сроки, потребуется распределенное вычисление. За это с вас 250 долларов, дорогой товарищ, давайте вашу кредитную карточку.

Денег было не жалко, но я понял, что это туфта для лохов, и ушел с жульнического сайта. Через два часа поисков я остервенел.

Зато на сайте Каирского университета нашел интересную статью (слава Богу, не по-арабски), целиком посвященную Хатшеп-сут. Кстати, неподписанную. До сих пор сталкиваться с анонимными научными исследованиями мне не приходилось.

Первое правление Хатшепсут было недолгим, но начать строить храм в Дейр-Эль-Бахри первая женщина-фараон успела. И на изображениях того периода выглядела вполне женщиной. Хоть и фараоном. А через два года после свержения неблагодарной дочки первый зарегистрированный в истории король Лир, он же Тутмос I, умер.

Оставшаяся в живых бунтовщица решила вернуться к власти. И сделала ход конем. До похорон отца, когда тело фараона-воина еще отстаивалось в ваннах с бальзамом, она влюбила в себя обоих претендентов — отца и сына. И предложила себя им в жены. Тут-мосу II и Тутмосу III. Соответственно, своему брату и своему пле-.

мяннику. По аукционному принципу. Переговоры шли при посредничестве Хапусенеба. Ход был беспроигрышный. Кто бы ни согласился взять вжены 20-летнюю Хатшепсут, — 40-летний отец или 18-летний сын, — он автоматически получал законную власть в Египте. Больше того, их дети стали бы законными наследниками, ибо в их жилах потекла бы солнечная кровь. Таким образом, Хатшепсут не просто сохраняла себе жизнь, которая висела на волоске, но и приобретала власть.

Юноша, племянник царицы, был романтиком и предложил больше. Он пообещал завоевать для царицы весь мир, а на завоеванные деньги построить храм для Хатшепсут величиной с три пирамиды Хеопса. Но царице был свойствен здоровый прагматизм. Поэтому аукцион выиграл брат. Он согласился не вмешиваться ни во что, разрешив ей, кроме всего прочего, достроить свой собственный храм. Они сыграли свадьбу.

И племянник Хатшепсут, Тутмос III, стал ее пасынком. Поскольку был сыном мужа. При кровнородственных браках и не такое возможно. И он, злой, влюбленный, разрываемый энергией, попросил дать ему армию и отправить его в северный поход. Армию ему не дали. На всякий случай.

И вообще Египет прекратил военные действия. Наступил покой. По всей стране строились храмы. В храмах расцветала наука. Искусство мумификации достигло расцвета. На папирусах того времени появились решения довольно сложных математических задач. Развивались все науки, даже география. Были созданы карты Египта, соседних стран и планы крупных городов, что неудивительно: появилась настоящая торговля. Впервые товары из чужих стран, в том числе и рабы, стали поступать не в качестве военных трофеев. Хатшепсут основала алмазный фонд, который позволил значительно увеличить объем торговых операций. Она вообще увлекалась алмазами. Одну из первых экспедиций, в далекую страну Пунт, расположенную, судя по всему, в западной Индии, возглавил Сенемут. Ее подробное описание сохранилось на стенах храма.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒