Арсен Ревазов. Одиночество12. 15 страница

Я поднял глаза и обернулся. Рядом со мной сидела жирная свинья с заплывшими глазками, обвисшими щеками и светлыми щетинистыми волосами. Свинью звали Сергей Стариков. Он некоторое время работал со мной в PR-Technologies. Его обязанностью был поиск новых клиентов. Как человек с такой внешностью мог искать клиентов, — я не представлял.

Кроме неоднозначной внешности, у него была еще одна раздражающая особенность. Тяга к патологическому вранью. Это вранье имело цель на самый короткий срок резко повысить значимость Старикова для людей, с которыми он беседовал. Я в свое время выслушивал истории про законченный Стариковым MBA в Гарварде, про папу — одного из высших чинов ФСБ, который может стать бесплатно нашей крышей, про брата — очень богатого инвестора, который уже готов купить 25% акций PR-Technologies за миллион долларов.

Я несколько раз покупался на этот бред, потому что не мог понять, зачем врать так бессмысленно и краткосрочно? Какая-то наркотическая страсть к мгновенно возникающему уважению...

Полгода назад Крыса его уволила. Это случилось, когда он пообещал (слава Богу, устно) небольшой туристической компании, что о ней покажут 45-секундный сюжет на ОРТ в девятичасовой программе «Время».

Старикова было не жалко, и спорить я не стал. Просто заметил в присутствии оставшихся сотрудниц, что свинья с крысой не смогли найти общий язык. Затем я вспомнил и рассказал девушкам анекдот про кошечку с собачкой*, и на этом история с увольнением Старикова закончилась.

Жили-были кошечка с собачкой. Жили они душа в душу. Был у них садик-огородик, огурчики-помидорчики, авотдетейунихнебыло. Тогда они пошли к ветеринару. Ветеринар их смотрел-смотрел, а потом говорит: «Слушайте, чего вы мне голову морочите?! У вас же не может быть детей! » — «Почему? » — «Потому что вы обе — девочки! » Но сегодня у меня было такое радужное настроение, что я обрадовался даже Старикову. Тем более что Матвей ушел, а я не люблю играть один. Стариков попытался занять у меня 20 доларов, но был твердо послан — у меня было всего 100 своих.

Он ничуть не обиделся. Просто сидел, пуча на меня свои маленькие глазки и делая вид, что очень за меня болеет, делая это, кстати, крайне фальшиво. Но фальшь меня не покоробила, потому что именно с его появлением мне начало везти. Я просто ради прикола поставил вместо обычных 2 долларов целых 10 на номер и угадал. Мне отсчитали 350 долларов.

Еще через десять минут у меня была заветная «таблетка» — переливающаяся перламутром фишка на 500 долларов, и я принимал восхищенные поздравления от Старикова.

Таблетка была засунута в карман, на оставшиеся 300 с чем-то долларов я продолжил игру, вернувшись за покерный стол. Стариков, естественно, поплелся за мной. Сменяющиеся крупье получали чаевые.

Причем они получали их не в зависимости от выигрыша или проигрыша, а в зависимости от того, совпадало или нет имя крупье с его образом. Имена были написаны на больших бэджах, приколотых к груди. Большие чаевые получили Маша и Жанна. Григория и Сергея я не обрадовал. Ольге, которая сдала мне full house, я дал всего 5 долларов, объяснив, что у моего друга есть любимая девушка Ольга и она не шевелится. (Кажется, виски начал действовать. ) В покере везение продолжалось. Тут уж, конечно, я одолжил Старикову и 100, а когда они кончились, еще 150, потому что в его присутствии мне явно и совершенно немеренно везло.

Услышав Lady in Black, единственную песню Uriah Heep, которую я люблю по-настоящему, я поднял глаза. На втором этаже начинался стриптиз. На стриптиз мне было плевать, а вот музыка меня завела. Вспомнив о завтрашней утренней встрече с Машей (утренние встречи с любовницей — всегда томительно неожиданны), я вообще решил, что песня эта пророческая, и немедленно заказал еще виски.

For in darkness I was walking, And destruction lay around me From a fight I could not win*.

К этому времени я уже выпил не меньше четырех двойных порций. Выигрыш навел меня на мысль, что я сегодня настолько крут, что мне пора перейти с виски на коньяк. Мысль была совершенно идиотской, поскольку в ГП напитки бесплатные. Естественно, что виски у них еще терпимый, потому что виски не так просто испортить, а вот коньяк — просто отвратительный. Мы со Стариковым выпили два по сто коньяку. В обычной обстановке от такого коньяка мне стало бы плохо. А в этот раз мне стало хорошо. По крайней мере, мне так показалось.

Стариков сказал, какое это счастье, что он встретил меня именно сегодня, потому что послезавтра, в понедельник, он встречается с потрясающим клиентом, от которого можно получить заказ на полмиллиона, и не долларов, а евро, что он совершенно на меня не зол за увольнение, понимая, что все это устроила Крыса, а он всегда относился ко мне с глубоким уважением и почтением.

Я растрогался и предложил в честь нашего примирения выпить шампанского. Нам принесли два фужера. Каким было шампанское в ГП, я уже не помню. Все дальнейшее сохранилось в моей памяти какими-то разбитыми стеклянными фрагментами, склеивать которые не стоит.

Сначала мы вернулись на рулетку. Там было как-то не очень. Потом Стариков, взяв все мои фишки, кроме запасливо припрятанной в карман «таблетки», и сказав, что ему сегодня везет, поставил их на черное. Выпало красное. Мы проиграли не меньше 400 долларов. Мне показалась это самоуправством, и моя милость начала меняться на гнев. Через некоторое время я обнаружил, что от всего богатства у меня осталось одна стодолларовая фишка. После этого я настолько зло и громко начал материть Старикова, что к нам подошли охранники казино и очень вежливо порекомендовали закончить игру и расходиться по домам.

Но мне под хвост попала вожжа. Что бывает со мной, когда я напиваюсь.

She came to me one morning, One lonely Sunday morning.

Her long hair flowing in the midwinter wind.

I know not how she found me Она пришла ко мне утром, одиноким воскресным утром. Ее длинные волосы развевались на зимнем ветру. Я не знаю, как она нашла меня, потому что я ходил во тьме и меня окружало разрушение от проигранного боя. (англ. ) Я сказал Старикову: — Вот теперь, козел, ты будешь отвечать за базар. Поехали комне домой, расскажешь мне про своего клиента на пол-лимонаевро, а если соврешь, как всегда, то я тебе уши отрежу.

Не то чтобы я собирался резать уши кому бы то ни было, но алкоголь и вчерашняя телефонная удаль Матвея в обращении с хатами, сделали меня каким-то отчаянным. А Стариков позволял мне помыкать собой и выносил все довольно безропотно.

Мы поехали ко мне домой. Дома виски не оказалось, зато я нашел бутылку теплой водки и немного красного вина. Я налил все это в початый пакет с томатным соком, насыпал перец, встряхнул и сказал, что это Bloody Mary. На рубашке у Старикова образовалось ярко-красное пятно, потому что я забыл закрыть пакет перед встряхиванием. Пятно, судя по виду, относилось к категории невыводимых.

Рубашка... — начал скулить Стариков.

Насрать на рубашку! — решительно сказал я, немедленно залив теплой красной гадостью собственную гусарскую. Ту, которуюмне только что подарила Маша.

Зачем срать на рубашку? — испугался Стариков.

Да че ты? Видишь, я сам тут... Я к тому, что когда мы разбогатеем, я тебе, подонку, десять таких куплю.

Мне показалось, что у меня испортилась дикция, и я решил говорить простыми короткими фразами. Проблема частичного контроля над собой во время опьянения всегда меня интересовала, но сейчас уже не было сил сконцентрироваться на ней.

А галстук? — подозрительно спросил Стариков. — Он тоже...

А на галстуке я тебя повешу. Если ты меня обманул с клиентом... Пей, ублюдок!

Да здравствует мыло душистое И веревка пушистая...

Мне в голову вдруг пришли стихи Генделева, израильского поэта, с которым дружил Антон.

Зачем веревка? — не понял и, на всякий случай, напрягсяСтариков.

Это стихи, идиот! Тебя в твоем Гарварде поэзии обучали?

Нет, — зло сказал Стариков. — Меня обучали маркетингу.

— Потому что они все свиньи. И ты — свинья. Рыночная.

Все дальнейшее погрузилось в коричневый алкогольный туман. Мы ругались. Стариков говорил, что он крут и прямо сейчас вызовет отца-чекиста, которому я отвечу за базар. Я заставлял его звонить. Стариков говорил, что у него нет с собой записной книжки.

Я говорил, что если бы у такого ублюдка и вправду существовал бы отец-чекист, то этот ублюдок должен был бы помнить телефон отца-чекиста наизусть. Стариков, ломая оскорбленную невиность, обещал меня зарезать ночью, пока я сплю, потому что такие оскорбления порядочному человеку снести нельзя.

Я смеялся и говорил, что уже утро (было около пяти) и что я рад знакомству с порядочным человеком, который готов резать спящих. Ножи, если они ему потребуются, — на кухне, но зачем свинье ножи?

Говорил, как мне жаль, что он на самом деле свинья, а не баран. Баран мог меня хотя бы забодать! Словом, сцена была отвратительная и антихудожественная. Я, кажется, за всю жизнь не вел себя так гнусно.

Мы допили пакет теплого сока с вином и водкой. Через какое-то время я обратил внимание, что Стариков окончательно отрубился прямо за столом в конфигурации «жизнь удалась». Храпел он при этом, как настоящий боров. Я, ненавидя храп, попытался доползти до постели, но стены начали скользить в круговом движении. Это вызвало чувство тошноты, поэтому я сломался на первом же действии — слезании со стула. Я медленно опустился в полусидячее положение, облокотился на уплывающую стену и заснул.

* * *

Я заставил себя открыть глаза от третьего по счету тыканья мне в живот металлической палки. Палка оказалась дулом автомата Калашникова. Принадлежала она менту, одетому по полной выправке, включая бронежилет. За ним стоял второй мент, экипированный сходным образом. Автомат его также был лениво наведен в мою сторону. По квартире ходили какие-то люди.

Поднимайтесь, гражданин!

А которой час? — Мои губы еле двигались. Повернув голову, я понял, что полдевятого. — А что случилось?

Человека вы убили, вот что случилось! Поднимайтесь побыстрее!

148 Арсен Ревазов. Одиночество-12 Что?! — у меня хватило сил только чтоб покачать головой.

Гражданин, не валяйте дурака и вставайте! Вы человека убили. Вон и рубашечка-то у вас вся в крови!

Я попытался подняться, опираясь на стену. Кое-как это получилось. Гусарская рубашка действительно была вся в крови.

— Руки вперед!

Я вытянул руки, на них моментально очутились наручники. Я сел на стул.

— Я сказал, встать!!! — Мент неожиданно заорал как резаный. —Сюда иди!

Я вышел в прихожую. Там толпились какие-то люди. При появлении меня они расступились. На полу лежало человеческое тело, на которое был небрежно наброшен длинный черный мешок с молнией. Из-под мешка торчали ноги с квадратными ботинками Старикова. Мент приподнял мешок. У Старикова было очень удивленное выражение лица. Горло было перерезано примерно посередине. Голова была так изогнута, что из-за разреза она на две трети отделилась от шеи.

Узнаете этого человека?

Да, — сказал я.

Страшно хотелось, чтобы все исчезло. Сесть к стене обратно и заснуть, и если не прекратить, то хотя бы отложить эту сцену. Хотя бы на пять минут.

Кто это?

Сергей Стариков.

Кем он вам приходится?

На меня молча смотрели какие-то люди. Много незнакомых людей в моей родной квартире. Они все таращились на мою рубашку. Голова болела фантастически. Очень хотелось пить.

— Это мой... знакомый.

Глава 12 Похмельная круговая кинопанорама. Головокружительный фильм ужасов.

снимай рубашку пидор гнойный // как же я ее сниму в наручниках // а не ебет снимай сука // рвется// хуй с ней все пиздец поехали // это не я честное слово не я // ты че правда ебнутый или под дурака работаешь // можно мне позвонить? // из отделения позвонишь последняя пуля в висок адвокату ха ха// ребята я правда не виноват вы мне верите// а нам кстати по хую давай его в обезьянник // хочется пить // следователь те нальет // хочется курить // здесь не курорт // только бы мама не узнала // на пол а куда еще // сколько еще ждать // сегодня воскресенье // дайте хоть позвонить я заплачу // это к следователю// Я впал в оцепенение, оказавшись на полу обезьянника рядом с двумя малолетними украинскими проститутками. Они из лучших чувств попытались убедить меня, что если с пропиской у меня все в порядке, то меня вот-вот отпустят. Я, оставаясь в тяжелом похмелье, задремал прямо на полу. Когда я очнулся, девушек уже не было. Верный шанс связаться с цивилизацией был упущен.

Голова раскалывалась от малейшего звука: от шагов, от хлопанья дверью, от тихого разговора дежурных между собой. Очередной раз сморщившись от звуков, я разобрал в них свою фамилию. Щелкнул замок обезьянника, и через минуту я входил в кабинет следователя, по обстановке очень напоминавший тот, в котором я меньше чем неделю назад узнал от Писателя о смерти Лили.

Опер был молодой, очень недовольный тем, что его выдернули в воскресенье. Васильковые глаза, пшеничные волосы. Он посмотрел на бумаги, представился оперуполномоченным Игорем Васильевым (и правда — Василек! ) и убедился, с моих слов, что я — это я, и ошибки в определении личности никакой нет.

— Ну, гражданин Мезенин, рассказывайте!

Можно стакан воды и сигарету? И наручники эти...

Конечно. Располагайтесь как дома!

Если игра была в доброго и злого следователя, то мне достался веселый. Он снял наручники своим ключом, затем налил из стеклянного графина воды в граненый стакан. (Вот ведь — классика! Сохранилось еще казенное имущество. ) Я поделился впечатлением. Он, протягивая сигарету, усмехнулся: Да. Вода хоть из графина, но водопроводная. Нет у милицииденег на минеральную воду.

А таблетку от головы можно?

Можно и таблетку. Говорить-то будете?

Буду. Только дайте что-нибудь от головы.

Держите, анальгин. Отечественный, ничего?

Отлично!

Я решил не замечать подколов.

— Вот вы говорите: «Отлично». А нас в садизме то и дело обвиняют. Мол, мы и ласточки делаем с подозреваемыми*, и слоников**, и бейсбольными битами по голове бьем.

Он покосился на стоящую в углу бейсбольную биту. Я подумал, что если спрошу, играет ли он этой битой в бейсбол, то испорчу отношения, которые только-только начали складываться. Опер вошел во вкус и продолжал: А я считаю, все зависит от человека. С хорошим человеком —отчего по-людски не поговорить? Хотя обычно попадаются отморозки. Ну а вы — другое дело. Сразу видно — интеллигентный человек. А значит, можно понять друг друга, договориться, так ведь?

Вот именно. Совершенно с вами согласен. Договоритьсяможно. Даже нужно!

Ну а раз согласны, и три ваши просьбы я выполнил, то давайтевыполните и вы мою. Одну. Расскажите все, как было. Да, и хочупредупредить: у нас с вами никакой не допрос, а просто беседа. Протокола я не веду. Магнитофон не включаю.

Понимаете, ничего, собственно, и не было. Пришли с приятелем из казино. Выпили. Я уснул. Проснулся — в квартире милиция. Приятель лежит в проходе с перерезанным горлом.

А что было во сне, не помните?

* Задержанного кладут на живот, крепко привязывая руки к ногам.

** На задержанного надевают противогаз и заставляют приседать, отжи- маться и т. п.

Да не было ничего. Отлично помню, как уснул. Лень было допостели идти, да и сил не было. Поэтому уснул прямо в комнате.

А приятель ваш?

Тоже уснул. За столом.

Ну, значит, вы вашего приятеля во сне и зарезали. Бывает такое. Напьются люди, накуролесят, а потом ничего не помнят. Ничего. Не вы первый, не вы последний. Поработаешь в милиции, ине такого насмотришься. У нас, вон, восьмидесятилетняя бабка восне деда своего молотком оприходовала. Насмерть. И тоже ничегоне помнила. Склероз у нее. Старческий.

Так то бабка! У меня склероза нет. Если бы что-то было, я быпомнил.

Я вам так скажу, гражданин Мезенин. Сегодня воскресенье. Времени мне на вас тратить жалко. Помните вы что-нибудь илинет — мне, честно говоря, наплевать. В состоянии алкогольногоопьянения человек может ни хрена не помнить. Алкогольное опьянение помните?

Помню.

Отлично. Оно и в протоколе зафиксировано. Экспертизу, значит, можно не устраивать. Улик на вас без всяких ваших воспоминаний хватает с головой. Для любого суда. Хоть для Совета Европы. Нож ваш? Ваш. Кровь на нем чья? Покойного. Квартира ваша? Ваша. Кто в ней лежит? Покойный. Рубашка от Армани в кровиваша? Ваша. Кровь на ней чья? То-то! Но вы человек умный. Выподумайте: если мы сейчас запишем явку с повинной, то это длясуда — смягчающее обстоятельство. А может, вы его в состоянииаффекта убили? Тогда вообще можете вывернуться. Словом, все отвас зависит. На вашем месте, я бы хоть что-нибудь да вспомнил.

Простите, Игорь, а какое у вас звание? А то даже не знаю, как к вам обращаться.

Звание у меня — старший лейтенант. Но обращаться ко мнелучше «гражданин начальник». Скоро вам это все в камере объяснят. Если мы не договоримся.

Здесь он усмехнулся над людской глупостью и тем, что я не понимаю своего счастья.

Так давайте договариваться! Я, конечно, никого не убивал. Но, чтобы не устраивать ни вам, ни мне дополнительных сложностей, готов компенсировать вашу работу, так сказать, материально.

Подкуп сотрудников при исполнении, — глядя в потолок, заметил Василек. — К сожалению, ничего не выйдет, гражданин Ме- зенин. Я же не просто так в воскресенье приехал. Сидели бы вы тут в обезьяннике до понедельника. У нас с бытовухой люди и по неделе сидят. Но мне позвонило начальство и сказало, чтоб я уделил вашему делу особое внимание. Особое. Видно, у родственников покойного какие-то связи. Поэтому сделать я ничего не могу. Если бы и захотел. Но я и не хочу. Чисто по-человечески. Вы человека убили, а теперь откупиться надеетесь. Он же — человек был. Божья тварь. А вы ему — ножом по горлу. Пусть и по-пьяни...

Да не трогал я его!

Это я уже слышал. Словом, не хотите все вспомнить и коситьна аффект — это дело ваше. Пытать мы вас не будем. И так уликхватает. Без чистосердечного признания.

Он весело на меня посмотрел и принялся быстро писать. Я попытался придумать что-нибудь еще.

А позвонить мне можно?

Нет. Нельзя. Пока я не оформлю протокол задержания. А выего не подпишите.

И он на меня посмотрел еще веселее.

А долго его оформлять?

От вас зависит. Мне еще писанины на полчаса.

Я не хочу ничего подписывать без адвоката!

Адвокат вам положен только после задержания. А вы тут покана птичьих правах. Для неформальной беседы со мной. Вот когдаподпишете протокол, тогда и будут у вас все права задержанного. Переведем вас в ИВС. Там хоть постель есть. Отоспитесь. Адвоката получите. Не подпишете — будете сидеть в обезьяннике. Длявыяснения личности. — Он очень недобро на меня посмотрел. —Я с вами хотел по-хорошему! Но мы ведь можем и по-плохому. Мыможем очень по-плохому!

Нет. Давайте по-хорошему.

Тогда не мешайте. Мне нужно закончить с вами эту бодягу.

А если я подпишу, то можно будет позвонить?

Можно! Когда подпишете.

А под подписку о невыезде выйти нельзя?

Гражданин Мезенин! Вы меня достали!

В течение получаса Василек занимался писаниной, задавая мне какие-то формальные вопросы. Потом дал протокол — 4 страницы мелким убористым почерком. Я решил, что больше никогда не повторю ошибки, сделанной мной при подписании бумаги ФФ, и прочту все очень внимательно. В протоколе не было ничего инте- ресного. Там действительно было сказано, что я пьян и ничего не помню. Признания вины не было. Я осторожно подписал каждую страницу, затем прочел и подписал отдельную бумагу. В бумаге говорилось, что по отношению ко мне не применялось никаких мер воздействия и что я подписал протокол совершенно добровольно.

Ну вот, — сказал Василек, просветлев от моей покладистости. — Теперь вы являетесь официально задержанным по подозрению в совершении умышленного убийства лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии. Статья 105 УКРФ, параграф 2 в, срок наказания от 8 до 20 лет.

Что?! В каком состоянии? А это утяжеляет вину?

Еще как утяжеляет. Так от трех до десяти, а так от восьми додвадцати. — Василек смотрел на меня уже не просто весело. Взглядего был озорным, как будто у него получилась клевая шутка. Я начал понимать, что имел в виду мой дед под выражением: «Никогдаим не верь. И никогда ни вчем не признавайся. Запомни, не верь ине признавайся! Ни-ког-да».

Василек, окончательно развеселясь от моего вида, принялся объяснять: Вы же сами показали, что он заснул, находясь в состояниитяжелой алкогольной интоксикации? И что вы понимали, что унего такое состояние, что...

Но я был в такой же интоксикации. Она у меня до сих пор непрошла.

Да. И это также является отягчающим обстоятельством. Даладно, что там? Советский суд — самый гуманный суд в мире. Онразберется. Я же вам советовал признаться и на аффект косить. Была бы сто седьмая. Со сроком до 3 лет. Но поздно... С этого момента вы имеете право требовать себе адвоката, не свидетельствовать против себя и вообще отказаться от дачи показаний.

Я немного расслабился. Я подумал, что зря Василек так пошутил. Я теперь действительно не поверю ни единому их слову, а с отягчающими обстоятельствами мне шьют убийство или со смягчающими, в общем-то не важно.

И что со мной будет дальше?

Вас отведут в ИВС. Изолятор временного содержания. Тамвы будете находиться, пока прокурор или судья не дадут санкциюна арест или не изберут другую меру пресечения. Потом СИЗО. Следственный изолятор. Потом — суд, Сибирь.

Василек приветливо улыбнулся.

Так позвонить-то можно?

Звоните. Только недолго.

Я решил, что Антон находится сейчас в самолете и надо звонить Матвею. Я был уверен, что раз дела пошли так криво, то трубку он не возьмет. Но, слава Богу, я ошибся. Значит, все еще не так плохо.

Мотя, —сказал я. — Меня посадили по обвинению в убийстве. Которого я, естественно, не совершал.

Где ты?

Такого голоса у Матвея на моей памяти не было. Глухой и хриплый.

Пока в районном отделении. У ментов. Но скоро меня переведут, сам не знаю куда.

Что надо делать?

Он звучал, как крупное раненое животное. Низко и отчаянно.

Для начала прийти в себя. Потом выяснить, куда меня поместят, и переслать мне туда необходимые вещи: еду, деньги, сигареты, книги. Срочно найти нормального адвоката. Взять у Крысыдвадцать тысяч, которыея успел заработать на ФФ, и распоряжаться ими для моего освобождения.

Даже и не думай о деньгах. Сколько надо, столько и будет.

Отлично. Позвони моей маме, Маше и всем, кого это можетзаинтересовать. Говори, что взяли по ошибке, что скоро отпустят.

Мотя, кажется, пришел в себя, повторил инструкции и сказал, чтобы я не волновался. Что он разнесет пол-Москвы. Что они все горько пожалеют.

— Да ты сам не волнуйся, — сказал я.

Потом я позвонил Крысе. Василек нетерпеливо поджал губы, взывая к моей совести. Крыса на предложение выдать Матвею деньги отреагировала как-то странно. Она сказала, что подумает. Я спросил, чего тут думать. Она стала нести какую-то чушь, вроде того, что вдруг эти деньги придется вернуть клиенту?

Я повысил голос. Она сказала, что постарается, но по голосу ее я понял, что постарается она как раз деньги не отдавать. Это меня очень разозлило.

Что, проблемы на работе? — посочувствовал Василек.

Ничего, я разберусь. Что у нас дальше?

Дальше на меня снова надели наручники и отвели в ИВС, который находился не где-нибудь, а прямо здесь же, в РУВД.

Дверь закрылась. Камера два на три метра. Я огляделся. Дверь. Крашенные зеленой краской стены. Привинченная табуретка. Вверху лампочка. Нары с сеткой. Кран с водой прямо над полураз- битым воняющим унитазом. Никакого матраса. Никаких признаков окна. Я начал понимать, что у меня теперь, строго говоря, ничего нет. Ни одежды, ни сигарет, ни журнала, ни бумаги с ручкой. Впрочем, все нары были исписаны каким-то острым предметом. Я почитал тюремный фольклор. Меня почти ничего не прикололо. Разве что: Кто не был ТАМ, тот будет. Кто был, тот не забудет.

Я лег на нары и попробовал уснуть. Это получилось на удивление легко. Мне привиделось, что Маша мне говорит: «Это нормально, что ты в тюрьме. Это даже романтично. Каждый должен испытать, что это такое». А я отвечаю: «Тебя послушать, так выходит, что каждый должен испытать все на свете. В том числе и собственную смерть... ».

Я проснулся через несколько часов и понял, что я хочу есть, курить и двигаться. Я начал стучать в дверь. Сначала очень осторожно. Потом сильнее. Когда это не помогло, я стал бить в нее что есть силы. Через пять минут подошел недовольный сержант.

Че надо?

Слушай, друг, курить хочу. И как тут у вас со жратвой?

Бабки есть?

Нет. Мне не дали взять с собой. Сказали, что сразу отпустят.

Нет бабок — нет сигарет.

Слушай, но мне привезут. Я тогда отдам.

Вот привезут — тогда и поговорим.

Позвони по этому телефону. И все у тебя будет.

Я продиктовал сотовый Моти, и сержант ушел. Через десять минут он вернулся и сказал, что телефон выключен, а его смена кончается.

Я сел на нары и начал пытаться рассуждать. Сначала от разочарования я не мог сосредоточиться, но через некоторое время даже вошел во вкус. Из рассуждений вытекало следующее: Если я здесь благодаря хатам, то еще не все потеряно. Ведь яжив. (Меня пробрал мороз по коже, когда я подумал, что Стариков сейчас лежит в холодном судебном морге. Теплых чувств я кнему никогда не испытывал, но уж и смерти Старикова не желал. ) Если я здесь из-за сумасшедшего стечения обстоятельств, тоопять же — отчаиваться нет смысла. У меня есть друзья и деньги, а убивать я никого не убивал. Правда, Василек говорил про какой- то нож... И рубашка в крови... Надо разбираться. Кто-то ведь его убил? Но Стариков совсем не тот человек, ради которого стоит пачкать руки кровью. Да еще таким количеством крови (я поежился, вспомнив огромную лужу на полу и забрызганные кровью обои). Если только из ревности? Может, Стариков нажрался и решил себе сделать сэппуку? Тогда надо было начинать с живота. А перерезать себе горло на две трети может только хорошо подготовленный самурай.

3. Остается версия, что Старикова убил я сам. Допустим, он полез ко мне, я выхватил нож и убил его. А сейчас ничего не помню. Сильный стресс плюс алкоголь — вытеснение кошмарного воспоминания в подсознание. Тем более, что, кажется, Стариков обещал меня зарезать. В шутку.

Но тут вступает в силу фактор родственников Старикова. Что-то он мне в свое время намекал на папу-чекиста. И Василек говорил, что ему его начальство приказало поставить дело на особый контроль. Но это могли быть как родственники Старикова, так и хаты. С этой стороны — дело дрянь.

Подводим баланс: против меня — загадочные хаты и московская милиция; за меня — отсутствующий в Москве Антон и не очень вменяемый Матвей. Ну и, конечно, Маша с мамой, но они мало что могут сделать... В PR-Technologies зреет измена. Приходится признать, что баланс у меня отрицательный. Как всегда.

В деле уже три смерти: Химик, Лиля и Стариков. Я закрыл глаза и попытался представить себе всех трех. Через минуту я открыл глаза. Стариков в этой последовательности был явно лишним. Может, его перепутали со мной в темноте?

На этой грустной ноте я понял, что свет в камере никогда не погаснет, еды не будет, а кто спит, тот обедает. И попытался строго в соответствии с анекдотом про Ленина и красноармейца поесть*.

Кажется, шел вторник. В камере без окон я утратил чувство астрономического времени. Весь понедельник я провел в ожидании. Адвоката, следователя, сержанта, Матвея — хоть кого-нибудь. Не было ни единой души. Ко мне никого не подсаживали. Я утратил Ленин обходит посты вокруг Смольного. «Товаг'ищь кг'асноаг'меец! Сколько дней не ели?! » — «Семь, Владимир Ильич! » — «Немедленно спать! » спокойствие и способность рассуждать. Я реагировал на каждые шаги по коридору. Менты — наоборот — на меня не реагировали. Я даже не мог объявить голодовку в знак протеста. Меня не кормили. На мои просьбы о хлебе менты многозначительно молчали. Я стал психовать. Где Матвей? Может, они с ним тоже что-то сделали?! А мама? Каково сейчас ей?

Голод, замкнутое пространство, никогда не гаснущий свет. Полное игнорирование меня как обитателя Вселенной и гражданина России. Я понимал, что меня прессуют. Но уже совсем не понимал, зачем.

Во вторник, когда мне показалось, что уже вечер, я вдруг почувствовал непреодолимое желание оказаться дома. Я стал страшно стучать кулаками в дверь и орать: «Выпустите меня отсюда, суки!! Я требую адвоката!! Вы же сами сказали, что у меня есть право на адвоката!! » Минут десять никто не реагировал, а потом вошли два мента с дубинками и хорошенько по мне прошлись, негромко матерясь и объясняя, что научат меня правильному поведению. Били сильно, но не зло. Как будто выбивали ковер. Потом они ушли.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 12 13 141516 17 Следующая ⇒