{97} Д. Золотницкий Товстоногов 5 страница

Образы-метафоры, образы-контрасты, образы-поступки.

В книге о Товстоногове (лучшей из того, что пока написано об этом художнике) Р. Беньяш интересно рассказывает, что образ спектакля «Идиот» забрезжил в фантазии постановщика как образ разных дверей, на которые падает свет из разных источников. Это очень похоже на то, что писал о творческом процессе один большой поэт современности: «… Стихотворение живо внутренним образом, тем звучащим слепком формы, который предваряет написанное стихотворение. Ни одного слова еще нет, а стихотворение уже звучит. Это звучит внутренний образ, это его осязает слух поэта». Такой внутренний образ много значит и для «рационалиста» Товстоногова.

Образное в его спектаклях рождается из образного и служит не изобразительным, а выразительным целям. Все принадлежит действительности пьесы, ее стилю, ее образности, и все рождено собственным содержанием режиссерского творчества, меняющимся и подвижным.

От инсценировки, от сценария спектакля он идет к психологической драме, проникает в материал изнутри и выносит на сцену единственно важные для себя ресурсы сегодняшнего воздействия этого материала.

От иллюстративных иногда опытов «кинофикации» спектакля (в «Трассе», например, кадры кинохроники изображали тайгу) он движется к свободной сценарности выразительных ходов и сопоставлений, к внутреннему анализу, к романной структуре действия.

Режиссер-сценарист обогащает режиссера-романиста. Так пересекаются линии поисков на сетке недорисованного портрета. Теперь они дают новые повороты контура, новую игру светотени.

Опыт в документальном роде — спектакль «… Правду! Ничего, кроме правды!! » — зигзаг оборванной было линии сценарной режиссуры. Сценарий спектакля написал Даниил Аль и переписывал по ходу репетиций, вместе с режиссером. Каркасом сценического действия стала стенограмма так называемого «суда» над молодой Советской Россией, шумно прошедшего в 1919 году в Соединенных Штатах. Спектакль рассчитан на прямое публицистическое воздействие. Сцена — судилище. Из боковых лож подымаются свидетели русской революции, присягают на Библии, говорят Октябрю «да» или «нет». Судья-сенатор (В. Стржельчик) убежден в своей объективности настолько же, насколько и в желательном ему исходе демагогического «процесса». Он как будто и сам не замечает, что смакует рассказы о «зверствах большевиков», путает, сбивает сторонников русских. Допрос проходит как череда драматических перепалок и {144} умилительных альянсов, где проявляются характеры. Незаурядное мастерство здесь демонстрируют актеры З. Шарко, Л. Макарова, Н. Корн, Б. Рыжухин, Г. Штиль. Не все такие эпизоды-показания равно удались в спектакле. Когда вносят, как знамя российского либерализма, сидящую в кресле «бабушку русской революции» Брешко-Брешковскую, бежавшую от Советской власти, а ее свита комически уныло поет «Укажи мне такую обитель…», смешки зала вызывает не суть свидетельских показаний, а грубоватый режиссерский прием. Пусть в основу эпизода лег реальный факт чествования Брешко-Брешковской в России при Временном правительстве. Но ведь кого хочешь усади в это кресло и с таким эскортом — смех обеспечен, что бы ты там ни произносил. Подобная заданность обычно чужда Товстоногову, а цель публицистического зрелища не дает скидок на средства.

Находки спектакля — наплывы из прошлого, то ироничные, то драматические справки истории по поводу происходящего. Свои показания на этом суде весьма выразительно дают те, кто испытал на себе превратности хваленых свобод старого мира: Даниэль Дефо (С. Юрский) и Чернышевский (В. Рецептер), Робеспьер (О. Борисов) и Джон Кеннеди (М. Волков). Такие эпизоды — новое и интересное в сценарной режиссуре Товстоногова. Вдобавок, странный суд комментируют не одни тени прошлого. Его поясняет и настоящий наш современник, лицо от театра и от зала. Этот персонаж в строгом темном костюме выходит из рядов зрителей, шагает по проходам, давая свои оценки происходящему на сцене, вносят поправки. Иногда он бросает реплику с места, сидя где-то в шестом или восьмом ряду. Трудную, нимало не «самоигральную» роль Кирилл Лавров ведет в императивном тоне, в четком регламенте предписанных на сцене пауз. Он не набивается на контакты с залом, как ведущие из веселых спектаклей-концертов Товстоногова, он — главный, верховный судья на этом процессе. Судья по имени время.

Публицистическая «судебная хроника» позволяет рассчитывать на то, что Товстоногов и впредь не удовольствуется только спектаклями-романами и вряд ли остановится на еще какой-нибудь одном роде поисков, будь то спектакль-памфлет или шекспировская трагедия.

Экспериментов будет много, и будут они, конечно, разными — трудная череда экспериментов.

Неизменной останется благородная защита человеческого в человеке, его свободного достоинства.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒