26 октября 23 страница

26 июля

Русские приближаются к Варшаве. Осанна! Ура| Вот что я сегодня кричу. Раз буржуазия так идиотически глупа, раз гитлеризм всего лишь посредственность (и жесток, как всякая посредственность), раз Европа отказывается от самоосознания и объединения, да свершится, как сказал некто, суд Божий. Разве не это я предощущал в " Женщине в окне"? Мой герой Бутрос стал коммунистом из отчаяния. Но ведь я, я серьезно верю в социализм еще с тех пор, как написал этот роман. И еще потому, что методы фашистского социализма оказались несосотоятельными. Впрочем, коммунисты пока еще не стали хозяевами Европы: их первые показательные победы в Польше и на других фронтах могут вызвать чудовищную реакцию. Англичане и американцы могут развязать против них наихитрейшую прямую и непрямую пропаганду. Если Сталин уничтожит Гитлера и Японию, он окажется один на один с почти что мировой англосаксонской империей, которая включает в себя всю Америку, всю Африку, Ближний и Средний Восток, Тихий океан и Индийский полуостров, Японию, порты Китая, Индокитай и Западную, а возможно, и Центральную Европу. Он будет бессилен перед такой махиной и останется единственным диктатором (как смогут утверждать покумившиеся Черчилль и Рузвельт). Пожертвовав своими собратьями по подлинной диктатуре, он совершит огромную ошибку, и это обернется против него. Точно так же Александр, пожертвовав Наполеоном, совершил ошибку, которая дорого отозвалась на будущем царской династии. - Перевернем ситуацию и представим, что Сталин - это Наполеон; тогда он долясен прийти к соглашению с Гитлером, который является Александром. Но если он ринется в Пруссию и Силезию, события 20 июля обязательно повторятся, Германия обратится против него и бросится в объятия англосаксов; на его стороне будет только небольшая часть немцев, коммунисты и выходцы с Востока, некоторые военные и некоторые эсэсовцы. Разумеется, договорившись с Гитлером, он сможет питать опасения, что впоследствии тот обратится против него, однако Гитлер будет стратегически привязан к нему Балтикой, Польшей и Балканами. Экономически Германия не может жить без Балкан, это ее прожиточный минимум. Даже если в результате войны Германия будет отброшена с востока, на западе ее действия будут несостоятельными и притворными. Притом англосаксы захотят вырвать у нее Запад, и тогда что ей остается? Нет, Германия Балканами обречена объединиться с Востоком. Она в достаточной мере ослаблена и подавлена, и потому станет надежной союзницей России, такой же надежной, как Япония (говорят, что японцами и русскими вот-вот будет подписан новый договор: Россия в срочном порядке должна прийти на помощь Японии и поэтому развязывает себе руки на Западе). Для России самая пора разделить с Японией Китай и захватить Иран и Индию, которые для нее являются выходами в мир.

Вот отнюдь не самый утопический метод решить национальные проблемы в Европе, во всяком случае ликвидировать главный источник внутриконтинен-тальных раздоров, какими они чреваты: произвести массовые переселения. Большие империи могут позволить себе столь радикальные средства, и они уже их испробовали: Россия подала пример, а Германия последовала ему. Итак, необходимо:

1) Переселить чехов (7 миллионов) в Восточную Пруссию, а жителей Восточной Пруссии - в Богемию. 2) Поменять территориально сербов и румын. Таким образом немцы окажутся по одну сторону, а славяне по другую. Можно считать, что хорваты и словенцы, равно как и словаки, ассимилированы германо-мадьярским миром(? ) Можно бы также возвратить итальянцев с Адриатики, из Далмации в Италию и четко разделить сербов и венгров в Трансильвании. В этом нет ничего невозможного и, вполне вероятно, будет осуществлено.

27 июля

Национал-социалистический рейх собирается с силами, но по-прежнему никаких проявлений европейского социализма, никакой европейской реакции, только лишь чисто немецкая. Так что мы ничего не можем для него сделать и вынуждены оставить его собственной судьбе. Но для меня это не единственное разочарование, я уже два года как поставил на нем крест. Й писал я только лишь из гордости и, увы, из самолюбия. Но отныне я больше не пишу для газет.

29 июля

Я больше не стану писать статей ни для " Р(еволюсь-он> Н< асьональ> ", ни для какой другой газеты. Два года я писал из гордости, чтобы не подумали, будто я испугался голлистских угроз, то есть, в конечном счете, из самолюбия. Но в глубине души я клеймлю не только парижских немцев, трусливых и жуликоватых либералов, которые все время обманывали и предавали нас, нас, поверивших в гитлеровскую европейскую революцию, я клеймлю сам гитлеризм, фашизм, оказавшийся органически неспособным произвести эту революцию. И теперь, когда Гитлер думает только о Германии, когда подтвердилась его полная неспособность видеть дальше Германии, когда в течение многих месяцев у него не нашлось ни единого слова для Европы, я действительно больше не могу продолжать писать. Я и так слишком долго писал лишь для того, чтобы показать, что не трушу.

К тому же я уже не смогу написать ни строчки, чтобы не проявился мой коммунизм. Единственный мой стимул выжить - чтобы бороться вместе с русскими против американцев. И я это делал бы со страстью, освободившись наконец-то от постоянно тревожившей меня затаенной мысли о социалистической несостоятельности гитлеризма. Но у меня нет ни малейшего желания унижаться перед коммунистами, особенно французскими и особенно литераторами. Следовательно, я умру.

В философском плане смерть меня привлекает, я уже созрел для нее. Я был бы недостоин звания человека, если в пятьдесят лет был бы не готов принять ее, почти готов. Впрочем, разве я не был каким-то инстинктивным мистическим образом готов к ней с двадцати лет, с кануна Шарльруа?

Само собой, я ничуть не жалею о десяти годах, отданных фашизму: я принадлежу к мелкой буржуазии и не мог поступить иначе. Я верил в возможность сочетать мой интеллектуальный и благородный социализм со старыми шуанскими ценностями, со старыми ценностями правых. Соприкоснувшись с коммунизмом, я между 1926 и 1934 годами отходил от него и скатился к фашизму, чтобы неистово наслаждаться подчинением своим самым непосредственным рефлексам. И тем не менее я не был вполне счастлив: мне не хотелось быть оторванным от народа. И я неизменно мучался из-за контактов в ППФ с людьми, представлявшими социальный консерватизм, вроде Л< е Руа> Ладюри и Пюше. Дорио разочаровал меня своим отходом от социализма. Когда я в первый раз встретился с ним в его кабинете в Сен-Дени и предложил свое перо, я сказал ему: " В своих статьях я буду нападать на капитализм (разумеется, умно, не впрямую, потому что пока еще вы нуждаетесь в них)", - и был потрясен, услыхав его совершенно искренний ответ: " Я больше не верю в социализм, он провалился даже в России, это уже пройденный этап". В определенном смысле он был прав, так как Сталин и в добре, и в зле был уже вне социализма.

Так что, вступая в ППФ, я страдал от того, что отказывался от своего интернационализма, и надеялся возместить эту утрату международными последствиями слияния Франции с Англией или Германией. В 1940 г. я написал статью, которую так и не опубликовал, " О принципиальных примуществах предложения Черчилля Рейно". Но все это было несостоятельно.

А помешала мне примкнуть к коммунизму жалкая реакция мелкого буржуа на неведомое, именуемое народом, реакция моего деда в период Коммуны. И еще не слишком большая притягательность для меня французских коммунистов. Когда же я увидел у Фогеля русских, все изменилось.

Дважды у меня была вспышка давнего французского национализма - в первые дни моего сотрудничества с Дорио и при вторжении немцев в 1940 г.; в обоих случаях я верил, что французы что-то еще могут сделать. Если бы гитлеризм имел европейскую направленность, я безраздельно предался бы ему и не испытывал бы потребности отхода. А сейчас я мог бы так же безраздельно предаться коммунизму, тем паче что все, что меня привлекает в фашизме, воспринято коммунизмом: физическая отвага, согласное биение крови в группе, живая иерархия, благородный взаимообмен между слабыми и сильными (слабые в России подавлены, но они там обожают принцип подавления). Это триумф монархии, аристократии в их живых основах, противоположность тому, что мы на Западе обычно понимаем под этими словами, и осознанная необходимость полного управления экономикой. Даже дураЦ" кий - в большей или меньшей степени - материализм в конце концов растворится в диалектике точно так же, как три, казалось бы, реакционных начала фашизма, действительно реакционных в фашизме.

Уже несколько дней я мечтаю написать роман, 1 который вмещался бы в " Соломенных псов", вытекал бы из него - на тему о несостоявшейся инициации, о тех, кто прикоснулся к ней, а также о тех, кто отказался от нее, сочтя чрезмерно простой, = ад - это довольно тесное место, где содержатся лишь сознательно отвергнувшие инициацию, = основная канва - жизнь Ван Гога.

Вот те, кто не получил полной, окончательной инициации, но прикоснулся, предугадал ее: Виньи(? ), Рембо(? ), Аполлинер(? ). Впечатление, что Нерваль, Гюго обрели посвящение во всей полноте, если воспринимать это слово в его глубинном, широком и религиозном, а не узко ритуальном и сектантском значении. Рембо предвидел драму, в конце которой приходишь либо к инициации, либо к самоубийству. Он боялся и того, и другого; может, потому-то он и бежал в дальние, экзотические страны. Но кому ведомо, что он думал, какие вынашивал замыслы, что сказал бы, если бы остался жив, если бы исцелился от своего преходящего помешательства, от своих меркантильных радостей? Дюкас прожил слишком короткую жизнь, чтобы соединить оба направления своего диалектического развития, обрести синтез " Мальдорора" и " Предисловия" к будущей книге стихов. Малларме наполовину укрылся в притворной или подлинной пустоте. Он отыскал как бы освобождение от инициации, сведя метафизическое и мистическое видение к " поэтическому вдохновению", к литературной разработке. Но тем не менее " Бросок костей", написанный в конце жизни, созвучен " Игитуру", написанному в начале. И он внутренне распознал Вилье, когда тот написал " Акселя". Бодлер чуть соприкоснулся с инициацией.

1 Роман этот, из которого Дриё напишет только четыре первые части, получит название " Воспоминания Дирка Распе".

Вилье тоже словно бы отказался от нее или, верней, утаил ее. Не скрывал ли ее Барбе под католицизмом? Блуа что-то о ней знал, его пристрастие к св. Иоанну доказывает это. Клодель устранился от нее с присущей ему осторожностью служителя официальной христианской философии. Аполлинер играл с нею. Бретон уперся в своей мирской, атеистической недоверчивости, решив, что не сможет вести себя в недрах оккультизма так же, как ведет себя с Богом. Неужели Лоу-ренс ничего не посгиг в Аравии? А вот другой Лоуренс определенно что-то знал. На Ван Гога под конец его нравственных поисков снизошло что-то вроде физического озарения, и он не смог этого вынести. Ницше тоже не смог вынести ослепляющего света высшего откровения: Бога нет, я есть Бог, следовательно, есть только я!

Этот ослепительный свет обжигает глаза человека Запада, который не может оставаться один. Некоторые переступили этот порог: есть я один, но ничего из того, что является мной, не существует, а то, что сверкает и лучится среди одиночества, это то, что во мне не является мной, а есть " Я", есть Бог. Но Бог вовсе не то, что просто существует, это то, что есть, и то, чего нет, бытие и небытие, и еще нечто иное, нежели бытие и небытие. Аминь.

2 августа

На что может надеяться Гитлер? На то же, на что надеялся Наполеон в 1813, 1814 и даже в 1815 году - а может, и позже. Когда человек одержим какой-либо великой жаждой, как он может избавиться от нее: он такой, потому что у него никогда не было силы смириться. И несомненно немцы, во всяком случае народ, по-прежнему привязаны к нему, потому что он остается олицетворением их судьбы точно так же, как это было с Наполеоном и французами. Ведь до Наполеона французы жаждали именно того, что он хотел им дать. Гитлер и Наполеон являются выражением жажды, веры и бессилия людей, их надежды и их безнадежности. Отвергнуть его они могут лишь в последний миг, когда уже бывает слишком поздно. А что до полковников графов фон Штауффенбергов, то имя им легион. Злобному бессилию этой касты в Европе уже лет сто, а то и все двести. В ней слилось все, что дискредитировало, принизило, подорвало, растлило, покрыло позором дворянство. Она за это была и будет еще покарана.

Вильгельм II был предварительной карикатурой Гитлера, но как явление Гитлер - это всего лишь сверхВильгельм II; сверхлюди вовсе не являются сверхчеловеками. Как таковые великие люди в конечном счете являются всего лишь усредненными великими людьми, точным выражением своего класса, пока еще сплоченного и способного обуздывать себя: Ришелье, Питты, Бисмарк. Пока еще жизнесопобного дворянства. Что олицетворяет Сталин? Это также усредненный великий человек, он победил Ленина в главном испытании и, вне всяких сомнений, победил бы его, даже если бы тот был жив; естественно, он избавился от наивного интеллектуала Троцкого - простонародного Шатобриа-на - и теперь побеждает Гитлера. В чем слабость Гитлера? Не в нем самом, она в Германии, имеющей такое неудачное географическое положение, расположенной в исчерпавшей себя, одряхлевшей Европе. Его недостатки - всего лишь отчаянная реакция на неотвратимое окружающее бессилие.

Как у человека, у Сталина несправедливое преимущество над Гитлером: он олицетворяет народ, который гораздо нравственней, моложе, многочисленней, богаче; это придает ему веса, уравновешенности, позволяет сдерживать страсти. Похоже, он не является артистической натурой вроде Кромвеля, Гитлера, Наполеона или Цезаря, это, скорей, тип Августа. Я был прав в 1934 г., когда написал в " НРФ", что н< ационал)-соц< иализм) является раздраженной реакцией Германии, которая чувствует себя постаревшей и умалившейся перед лицом поднимающегося славянского гения.

3 августа

Мне крайне не нравится буддизм; даже в Большой Колеснице вечно ощущается наличие благочестивых и суеверных воздействий, и это страшно неприятно. В сущности, Большая Колесница интересна только тогда, когда она сближается с высоким ведантизмом Шанкары. Нагарджуну1 я хочу использовать только для придания гибкости второстепенным положениям, которые очень тесно сближаются с возвышенными утверждениями Шанкары, если возникает желание обдумывать организацию явленного мира. Только что перечитал " Бардо Тёдол", 2 она вызвала у меня отвращение. Разумеется, это отнюдь не самое вершинное выражение буддизма, а литературные спекулянты на ориентализме поднимают шум вокруг этой тарабарщины, и худшее там преобладает над лучшим, поскольку это обеспечивает им читателей из бывших христиан, жаждущих вновь обрести свои былые страхи и былой душевный покой, но тем не менее я отчетливо понял основной изъян буддизма, тот метод, каким он пускает в окно только что изгнанного через дверь заурядного демона добра и зла. Это вульгарная, низкая, наивная доктрина переселения душ, как она понимается обычно и как она представлена в " Бардо Тёдол",

1 Нагарджуна - буддийский философ, в значительной степени легендарный; период его жизни может быть отнесен к концу I-началу II в. н. э.; дал окончательное направление буддизму Большой Колесницы.

2 " Бардо Тёдол" (или " Бардо Тёдрёл" ) - основополагающий буддийский трактат, более известный под названием " Тибетская книга мертвых". " Бардо" - период, промежуточный между смертью и возрождением.

оказывается всего лишь социологическим к полицейским способом запугать и укротить людей. Она вполне достойна тех тощих брошюрок об адских муках, которые меня заставляли читать в детстве и которые нагоняли на меня такой страх... на целых пять минут. И к тому же переводчики и истолкователи пропитали все это самым грязным христианским, пуританским и саксонским лицемерием.

В Италии только что создано общество безбожников. Состоит оно, надо думать, из омерзительных глупцов, как любое другое общество, но тем не менее я не скажу, что мне это не нравится: пора уже ликвидировать католическую церковь, павшую так низко: ее последние демагогические коленца вокруг коммунизма были бесконечно жалки и смехотворны. Несомненно, православные тоже строят иллюзии насчет тайного смысла услуг, которых требует от них Сталин. Но, в конце концов, кто знает? До каких пределов он будет изображать из себя Наполеона и не ассимилирует ли он не только милитаризм, но и клерикализм? Можно ли предполагать возникновение новой церкви, насквозь пронизанной партией и полицией, инструмента обновленного царизма? Сие есть тайна. Сталинизм стремительно опережает фашизм на пути сближения с церквями. Но пока ему на Западе необходимы безбожники, чтобы очистить территорию от старых кадров и старых форм. Гитлер уже в некоторой степени подготовил ему поприще в Германии.

7 августа

Гитлер глуп, как Наполеон. Но надо признать, что ему приходится действовать в куда более трудной ситуации: англосаксонский мир сейчас многократно могущественней, русский мир тоже многократно могущественней. Слишком поздно пришел он в изрядно постаревшую и чудовищно сузившуюся Европу. С другой стороны, его колебания между буржуазией и " пролетариатом" оказались гораздо более роковыми, чем колебания Наполеона между аристократией и буржуазией. Впрочем, это не имеет значения: поражение Гитлера после поражения Наполеона, Людовика XIV, Карла Пятого, Карла Великого, похоже, доказывает нежизнеспособность Европы. Она будет разграблена и отодвинута на задворки, как коллекция греческих полисов. Аминь.

Несмотря на огромнейшее сходство во зле Соединенных Штатов и Советов, я все-таки отдаю предпочтение последним. Кстати, таково же мнение многих американских писателей. Все-таки цель России куда благородней: не деньги, не комфорт, не роскошь, а господство. И материализм там настолько пылкий, что становится своего рода духовным движением. Материализм является главным образом нравственным устремлением, гарантией от определенного " спиритуа-листского" лицемерия, от социальной двусмысленности религий. Материализм с того момента, когда он становится откровенно диалектическим, ничуть не блокирует дух. Напротив, он открыт любым метаморфозам. И тут я тоже был неправ, воспринимая все слишком буквально.

Гитлер нравится мне целиком и полностью, невзирая на все его ошибки, все его невежество, все его пустозвонство. По сути, он дал мне мой политический идеал: физическую гордость, устремленность к движению, авторитету, воинскому героизму - и даже романтическую потребность исчерпать себя, самоуничтожиться в не просчитанном, не соразмеренном, чрезмерном, гибельном порыве. Но он не реализовал мой социальный идеал; у меня к нему огромные претензии за то, что он не уничтожил касту капиталистов и старую военную касту, которую я презираю и ненавижу. Короче говоря, от мифа о диктатуре пролетариата прок был, равно как и от мифа о материализме: этот миф был рычагом, чтобы избавиться от рухляди старых классов. Однако Европа слишком одряхлела, чтобы породить человека, который возвысится над ней и возвысит ее. Гитлер погиб, задохнувшись нашими архаизмами: куцым макиавеллизмом в политике золотой середины (золотая середина в конечном счете всегда оказывается беспощадной (см. Луи-Филипп, Наполеон III), но остается всего лишь золотой серединой), " идеалистическими" устремлениями мелкой буржуазии XIX в. (Вагнер). Ленин и Сталин, похоже, ближе, чем он, к жестокой стороне Ницше.

Ни один политик - я об этом часто говорил - не может сравниться с Ницше, равно как с Достоевским, Толстым или Руссо. Ницше испытывал бы отвращение к нацизму точно так же, как к Веймарской республике и Вильгельму II. Но тем не менее мир XX столетия подобен собственной тени, что Ницше и предсказывал. Кстати, он с поразительной прозорливостью предвидел всю грядущую жестокость и суровость. Сегодня монархия, аристократия, религия обретаются в Москве и нигде более.

Вместо того чтобы покончить с собой, я вдруг подумал, а не договориться ли с коммунистами, чтобы они устроили надо мной показательный суд, где я сыграл бы роль кающегося, как на московских процессах. " Я заблуждался, Сталин был прав. Расстреляйте меня"... Но Шанкара отвратил меня от подобного облегчения своей участи в этом подлунном мире.

9 августа

Какую великолепную социалистическую и расистскую революцию в Европе провалил Гитлер, но Наполеон проявил такую же нерасторопность, так же глупо останавливался перед привычными запретами, у него было точно такое же предубеждение перед необходимостью смешивать прошлое и настоящее... Только бы Сталин не повел себя так же! Великое в великом человеке наталкивается на людскую посредственность: надо равно принимать и его величие в делах, и мелочность его души. Впрочем, хотя Наполеон и Гитлер не преуспели, следует признать, что Сулла и Цезарь почти дошли до конца, и Августу оставалось лишь сорвать созревший плод. Поимей сожаление к великим людям - даже если они достаточно мелки духом, то все равно на много локтей превосходят тебя характером, а характер, как ни крути, это наиболее законченная форма ума; именно в характере лучше всего проявляются очертания, направленность, стилистическая настроенность ума.

Никакого желания увидеть новую " послевоенную Францию". Уже 1939 г. имел для меня некий тошнотворный привкус, было чуть ли не потрясением опять вернуться в 1914 г. И теперь заново узреть послевоенную эпоху! Ну уж нет! Опять лицезреть " НРФ", палату депутатов, евреев, г-на де Голля, сберегаемого на случай, как... Клемансо, опять слышать красивые речи, обращенные к ветеранам... Тьфу! Ни малейшего желания ехать в Германию: мне нравятся нацисты, несмотря на почти полное отсутствие у них революционного духа, но не немцы. Что касается русских, то я боюсь разочароваться этой помесью Нью-Йорка и Берлина. Нет, единственное, что могло бы меня еще соблазнить, так это Египет, Мексика, быть может, Индия. Но я храню их в голове.

Самые высокие побуждения смешиваются с самыми низменными, подталкивая меня вскрыть вены: законное чувство пресыщенности, гордость, желание покончить с собой в наилучший для меня момент, в период наивысшей веры в себя. Высокая свобода: причинить себе смерть, а не принять ее; Киров1 догадывался об этом. Но тут есть также нечто от сумасшествия

1 Вероятней всего, описка: Киров вместо Кириллова, героя " Бесов" Достоевского, который надеялся через самоубийство сравняться с Богом и спасти человечество этим актом неограниченной свободы.

мелкого буржуа, который не желает больше выходить из дому, боится путешествий, хочет, чтобы все, к чему он привык, оставалось с ним таким же налаженным до последней минуты... Я до последнего мига буду обличать себя. Нет, я думаю о своих друзьях, а главное, о Бодлере, который испытывал ужас перед пошлостью; я же хочу освободиться от пошлости политики, которой я измарался и которая затмит меня в момент торжества американцев: оскорбления, лапы их полицейских или милиционеров, судебный процесс. Либо же мне придется скрываться, отдаться на милость того-то или той... Я боюсь их " снисходительности" не меньше, чем их " суровости". Ох уж мне эти агенты, жаждущие покарать другого агента - невыносимая комедия.

И наконец, я заворожен. Мне представляется, что миг самоубийства станет увенчанием моего одиночества, сладостного одиночества, з которое с каждым годом я все больше и больше уходил. В этом смысле последние годы были замечательны; лучше я не могу поступить, потом придут старость, болезни, и то, что было спокойным сведением бровей при внутреннем созерцательном сосредоточении, превратится в уродливую гримасу. Смешно, но я так и не отразил в дневнике содержание, суть этого одиночества, этой сокровенности. Кто бы думал, что сокровенное - это превосходная степень, признак экстремизма?

Мне бы хотелось повидаться со стариной Бернье при всей его политической ограниченности и скудости. Он мой самый старый, мой единственный друг. Хотя несколько лет назад я вторично послал его к черту: слишком уж он ограничен. Но есть в нем что-то, что мне бесконечно по сердцу; я любил его и до сих пор продолжаю любить.

Ж. Буае - жуткий буржуа, эгоист, полностью сформированный своим классом. Я совершенно зря так долго посещал его.

Арагон: что-то в нем меня всегда отталкивало, что-то от неудовлетворенной, коварной, неверной бабенки. Это единственная злая баба, с которой я столкнулся. И тем не менее в глубине у него кроется какая-то тонкость, деликатность, но он воспринял дурацкую барресовскую манеру - изображать злого. А злые не бывают сильными. Я восхищался им и восхищаюсь до сих пор, но сквозь то, что он пишет, проступает нечто, глубоко мне отвратительное: вот эта самая бабскость. По мне, так уж лучше мужественный еврей, чем такой, как он. И все-таки, какой очаровательный художник и потаенно - какое нежное сердце влюбленного. Я прощаю ему все, ибо он - истинный влюбленный.

Я всегда верил в Мальро. Наряду с Р. Лефевром это самый сильный мужской характер, который я когда-либо встречал - не без слабостей, разумеется, тем более заметных, когда имеешь дело с сильным человеком. Я чудовищно раздосадован тем, что он больше уже не коммунист и присоединился к американской стороне, но он до такой степени писатель, что идет в ту сторону, где можно еще писать. Вот только зачем еще писать? Время писательства кончилось. Эпохи империй, великого упадочнического синкретизма не созданы для писательства. Заключительный тоталитаризм соберет лохмотья человека и перемелет их в последний цемент. Человек завершающей эпохи внешне похож на человека начального периода. Тот был внутренне стихийный, этот - внутренне сосредоточивается и замыкается в себе в попытке такого же сосредоточения первоначальных идей. Москва станет последним Римом. Всякое тоталитарное государство ускоренными методами создает религию; человеческое существо единично, и в этом все религиозное поведение человека. Желанная, симулированная единичность, заменяющая древнее единство: ничего лучшего ждать не приходится. Но я заметил, что Мальро цепко держится за свои буржуазные корни, от которых он случайно оторвался. Жаль. Во всяком случае через какое-то время он ясно увидит американскую слабость и впадет в конвульсии американского бунта против себя самого.

/ / августа

Я прерываю, заканчиваю дневник. По крайней мере эту тетрадь; боюсь, как бы она не попала в грязные руки. Решение принято: я только что отказался от надежного способа бежать в Испанию, как отказался бежать в Швейцарию. Я остаюсь и сделаю то, что всегда обещал сделать.

Только что слышал, как на улице поют солдаты, немецкие или нет, неважно; то были мужчины, воины, они пели и оставались самими собой.

Но сейчас уже речь не обо мне, а о том, чтобы найти в себе это.

/ 1 октября

Надо не только продолжать жизнь, 1 но и продолжать дневник. Однако я пообещал себе хотя бы не начинать его заново. Тот, что я веду с 1939 г., уже достаточно объемный, и те несколько страниц, которые я перечел, не слишком убедили меня в целесообразности этой привычки. Теперь эта привычка станет манией.

Я очень хорошо чувствую, что обретаю вкус к жизни, к самым вещественным сторонам жизни. Ем, пью, сплю с исступленностью старика; а я ведь так хотел избежать именно вступления после пятидесяти в это старческое остервенение. Очень страдаю от отсутствия табака, его нет уже несколько месяцев.

В течение нескольких дней я все видел воистину со стороны, но теперь я возвратился к ним, к этим мерзавцам, которые не захотели, чтобы я покинул их. Им

1 11 августа 1944 г. Дриё предпринял попытку самоубийства и обратился к дневнику только 11 октября того же года. В промежутке между этими двумя датами он писал текст, который мы даем в Приложении II, основываясь на оригинальной рукописи.

страшно не нравится, когда от них уходят, не простившись.

Я писал в этих тетрадях чисто из лености, чтобы не делать ничего другого, не делать вещей более весомых и значительных. Дневник - это малодушие писателя. Вершинное проявление литературного суеверия, расчет на потомков. А у некоторых проявление скупости, чтобы ничего не пропало.

Великолепное продвижение русских в Европе, совершенное стратегическое развертывание. Изрядное число моих маленьких " пророчеств" сбылось или вот-вот сбудется. Прежде всего они спокойно обеспечат себе всю прибалтийскую и балканскую части Европы. Что потом? А потом вцепятся в Восточную Европу: Пруссия, Польша, Словакия, но это уже почти Центральная Европа; да они уже в Центральной Европе - в Венгрии, на Дунае. Вскоре они захватят Центральную Европу. Дойдут ли они до Богемии?

Поспешность их политического развертывания во Франции, в Италии, похоже, свидетельствует, что отныне они намерены использовать все возможности до конца.

15 октября

Выходит, эта проба ничего не изменила? Я снова возвращаюсь к повседневной рутине: роман, дневник. Если так пойдет, я опять возьмусь писать о политике! Ну нет, с этим покончено! Сколько я угробил на это времени. Это я-то, который некогда презирал Барреса за то, что он так тратит время. Утраченное время, обретенное время. Я совершенно не способен к глубинной мистической жизни. И обретаю вкус к материальным вещам. Сегодня утром я любовался солнцем на старой ситцевой обивке кресла, и мне это казалось восхитительным. Впрочем, так оно и есть. Но, в конце концов, нельзя же целую вечность любоваться ситцевой обивкой. За последние месяцы я обрел пристрастие к вечности. О, противоречивые и мучительные мифы!

Самое потрясающее в этой пробе - полнейшее отсутствие в решающий момент раскрытия в потусторонний мир. Само по себе это было некое действие. И я всецело был сосредоточен на нем. Я кончал приводить в порядок бумаги, дописывал письма; никогда я так не заботился о других. Я позаботился о моей бывшей жене, о ее будущем, распределил свое " имущество" - не так-то его много! Этакая буржуазная аккуратность. Быть может, я и кончал-то с собой, чтобы моя библиотека не была разграблена и досталась брату.

⇐ Предыдущая 29 30 31 32 333435 36 37 38 Следующая ⇒