|
|||
6. В самолете II
- все как вата и сам ты будто из ваты... - И во рту у меня что-то белое... - Здесь... - У меня только вопросы, ответов нет - ведь я не знаю, как это бывает и как могло бы быть. Так что лучше бы мне вообще заткнуться. Захлопнуть пасть, как хлопушку перед камерой. - Итак, падение самолета: дубль один. Первый, он же и последний. Репетиции невозможны, подготовиться ни к чему нельзя. И повторить тоже. Это у кошки семь жизней. Человек не кошка. - Только никакое это не кино. И не первый поцелуй. Быть может, голос мамы. Твой самый первый, самый первобытный опыт. - Что-то из детства. Запах, как из духовки, когда пекут. Или свежевыстиранного белья. - А потом тебя рвет, в пакетик, понятное дело, но ты его выронишь и краем глаза успеешь заметить, как пакетик с твоей блевотиной улетает куда-то назад, а тебя рвет по-прежнему, прямо на джинсы, на ботинки, на суконный пол под ногами... - Что-то такое, что тебе не дано выбрать. - Любовь всей жизни. - Когда душа уходит в пятки, но совсем по-другому... - И ты не знаешь, что поделать с этим страхом. Надо что-то в него вложить, вроде дуги лука, которую натягиваешь, надо наполнить страх напряжением, придать ему смысл, хотя бы потом... - Я рад, что мне не дано это выбрать. - А один говорит: я поклялся себе, что брошу пить - а сам присосался к стакану и пью, пью, не могу остановиться - и, пока пью, сам себя спрашиваю: кому ты поклялся, когда клялся? Кто это был? Это я, что ли, самому себе поклялся? Или в этот миг кто-то еще был рядом? И эта клятва, как стрела, что треснула в момент выстрела и отлетает тебе прямо в глаз, удар тяжеленный, как бревном, да еще прямо в глаз - кто ее выпустил? Кто переломил? Кто все это наделал? А я все пью, пью и сам же чувствую, как с каждым глотком усугубляю свое предательство, причем предаю сразу обоих, один - это я сам, а второй - второй-то кто? - Вы с ума сошли - в самолет на таких шпильках? Ради бога, снимите немедленно, пока не поздно, все что угодно, только не шпильки, они же продырявят все на свете, тут же кругом пластик, вы все, все продырявите! - Этот страх - его не высказать. Единственное, что я могу сказать - этот страх не высказать. - Тем временем Тим ощущает, что он парит. Он чувствует, как чудовищная сила отрывает его от кресла. - Что тут сказать? Ух ты! / Вау! - А потом, уже под конец: желудок как будто перетянули шнуром. И затягивают все туже. - Ага, как будто берег Африки и Латинской Америки притягивает друг к дружке, и они смыкаются, крошась и притираясь, сходясь точнехонько по линии геологического разлома, над среднеатлантическим хребтом, вроде как этакий историко-геологический стоп-кадр. Но это метафора... - Когда спали маски - вот тогда пришел настоящий страх. - Ты должен жить иначе. - Внутри все растягивается на разрыв, но внизу-то пресс для металлолома. - Оставим поэзию поэтам. - Погладить мою собаку - еще раз, только лишь раз. - Да, чувство парения, но без шлема, не как космонавт, без этого шикарного, без этого белого, такого надежного, такого кондового русского шланга, без всей этой красоты из фольги и пластика, без всякого там Дэвида Боуи, без всех этих сверкающих лесенок на космической станции, а вот здесь, здесь и сейчас, когда вдруг, нежданно-негаданно, тихонько, с легким шуршанием... - О черт! - Запах мочи, ты успеваешь ощутить его мельком, среди всеобщей и собственной паники, по пути к спасательным трапам. - Каков цвет смерти - это хороший вопрос? - Хотел бы я знать, что он чувствовал во время падения на самом деле... - И ты не знаешь, что во время падения станется со стаканчиком чая эрл-грей. Может, где-то неподалеку от Сардинии он, по пути на дно, заденет хищные лепестки морского анемона и спасет из его смертельных объятий рыбку-клоуна... - Хоть бы уже сесть, неважно куда... - Да снимите вы ваши проклятые шпильки! ШПИЛЬКИ, ДУРА, СНИМИ! - Соль! СОЛЬ! - А потом? - Волны, всего лишь волны, если все / обойдется благополучно! - Хоть что-нибудь душевное. Скорей, скажи мне что-нибудь душевное! - Кто? Я? - Пссссссссссссссссссссссссст! //
|
|||
|