Лорен Вайсбергер 1 страница

Стр 1 из 26Следующая ⇒

Лорен Вайсбергер

У каждого своя цена

OCR Roland; SpellCheck Amber http: //lib. aldebaran. ru

«У каждого своя цена»: АСТ; Москва; 2006

ISBN 5‑ 17‑ 034277‑ 2

Оригинал: Lauren Weisberger, “EVERYONE WORTH KNOWING”, 2005

Перевод: О. А. Мышакова

Аннотация

Вчера вы были замотанной бизнес‑ леди, не имевшей времени ни на развлечения, ни на личную жизнь…

Сегодня вы – своя в модной тусовке, постоянное украшение элитных ночных клубов, жертва вездесущих папарацци и любимица модных журналов.

Сказка о Золушке?

Нет. Перемена работы!

Вам просто ПЛАТЯТ за роль «светской львицы», за появление на престижных вечеринках и за интрижки с плейбоями.

А развлечения? Да какие уж тут развлечения!

А личная жизнь?

Ее по‑ прежнему следует искать ГДЕ‑ ТО В ДРУГОМ МЕСТЕ!

Только – КАКОМ?

Лорен Вайсбергер

У каждого своя цена

Ну и как это тебе – быть красавцем?

Д. Леннои и П. Маккартни. Детка, да ты богач (1967)

Промелькнувшую тень я заметила краем глаза, но могу поклясться, что коричневая тварь, стрелой метнувшаяся по старенькому деревянному полу, – таракан. И не просто таракан, а самое здоровенное и жирное насекомое, какое мне доводилось видеть. Едва не задев мою босую ступню, он шмыгнул под книжный шкаф. Меня затрясло, но я прибегла к чакральному дыханию, которое целую неделю изучала в коммуне хиппи вместе с родителями. После нескольких сосредоточенных вдохов на слово «я» и выдохов на слово «спокойна» сердце забилось ровнее, и через несколько минут я уже была в состоянии предпринять необходимые меры.

Прежде всего, я вытащила Миллингтон, съежившуюся от страха, из ее убежища под диваном. Затем торопливо натянула кожаные ботфорты, распахнула входную дверь в надежде, что таракан выбежит сам, и принялась орошать все открытые поверхности крошечной двухкомнатной квартирки супермощным средством против насекомых подпольного производства. Надавив на кнопку, словно на спусковой крючок боевого автомата, я остервенело брызгала и брызгала жидкостью с едким запахом…

Через полчаса зазвонил телефон. На определителе высветился номер Пенелопы. Первой мыслью было не отвечать, но я тут же сообразила, что у меня появился шанс сбежать от таракана. Если, несмотря на дезинсекцию, страшилище выживет и снова примется кружить по гостиной, сбегу к Пенелопе или дяде Уиллу. Не зная планов дяди на вечер, я благоразумно не стала портить отношения и сняла трубку.

– Пен, на меня напал самый крупный таракан в Манхэттене. Что делать? – выпалила я в трубку.

– Бетт, у меня новость! – оглушила меня подруга, не обратив внимания на панику в моем голосе.

– Важнее, чем заражение паразитами?

– Эвери только что сделал мне предложение! – прокричала Пенелопа. – Мы обручились!

Проклятие… Всего два простых слова могут сделать счастливым одного человека и несчастным другого. К счастью, внутренний автопилот напомнил, что, мягко говоря, неуместно озвучивать мысли вроде: «Он тебя не стоит, Пен. С виду взрослый парень, в душе – избалованный щенок, не брезгующий выпивкой и наркотиками. Знает, что в подметки тебе не годится, и спешит надеть кольцо на палец, пока ты сама этого не поняла. Выйдешь за него замуж, через несколько лет Эвери бросит тебя ради молодой и горячей версии самого себя, а ты останешься с разбитым сердцем, и жизнь твоя будет сломана. Не делай этого! Не делай этого! Не делай этого! »

– Божжже мой! – завопила я с восторгом. – Поздравляю! Я так рада, ну так рада за вас обоих!

– О, Бетт, я знала, что ты обрадуешься. Едва могу говорить от волнения, все произошло так быстро!

«Это, по‑ твоему, быстро? – хмыкнула я. – Тоже мне неожиданность! Ты встречаешься с Эвери с девятнадцати лет, вы восемь лет вместе. Остается надеяться, на „мальчишнике“ в Вегасе он не подцепит герпес».

– Ну, рассказывай. Когда? Как? Какое кольцо? – заторопилась я, довольно правдоподобно играя роль лучшей подруги.

– Я не могу долго говорить, мы в «Плазе». Помнишь, Эвери настаивал, что заберет меня сегодня с работы? – Не дождавшись моего ответа, Пенелопа продолжала: – Приехал на своей машине, объяснил, что не нашел такси. Оказалось, его родители ждут нас на ужин, а до их дома ехать десять минут. Конечно, я немного рассердилась – Эвери даже не спросил, хочу ли я пойти к ним ужинать. Днем он говорил, что заказал места в «Пер се»[1], а ты знаешь, как туда трудно попасть. Пьем мы аперитивы в библиотеке, и тут входят наши родители. Не успела я понять, что к чему, как Эвери опустился передо мной на колено.

– В присутствии родителей? Так он сделал тебе предложение при свидетелях? – В моем голосе прозвучал ужас, но я ничего не могла с собой поделать.

– Ну, вряд ли их можно назвать свидетелями, Бетт, это же наши родители. Эвери говорил такие чудесные слова о том, что мы бы никогда не встретились, если бы не папа с мамой, так что мы друг друга поняли. Да, и знаешь что? Эвери подарил мне два кольца!

– Как – два?

– Представляешь? В знак помолвки – старинное платиновое с безупречным круглым бриллиантом в шесть каратов, принадлежавшее когда‑ то его прапрабабушке и переходившее в семье из поколения в поколение, и очень милое трехкаратное колечко багетной огранки, гораздо более практичное.

– Что значит практичное?

– Ну, нельзя же, в самом деле, ходить по Нью‑ Йорку с шестикаратным булыжником на пальце. Мне идея показалась остроумной.

– Это два‑ то кольца?

– Бетт, не отвлекайся. Оттуда мы поехали в «Таверну Грэмерси», где отец отключил сотовый на все время ужина и произнес довольно милый тост, потом в Центральный парк кататься в повозках, а сейчас находимся в номере в «Плазе». Я просто не могла не позвонить и не рассказать обо всем!

Надо же, какие изменения! Пенелопа, которая еще недавно считала покупку обручальных колец пустяком – дескать, они все равно одинаковые, – а три месяца назад при известии, что наша подруга по университету[2] обручилась в ковбойском фургончике, назвала это пошлейшей вещью на свете! А теперь она сделала первый шаг на пути превращения в Cтэнфордскую невесту[3]. Может, я брюзга? Мне‑ то не удалось приблизиться к обручению, ближе регулярного чтения рубрики брачных объявлений в воскресной «Нью‑ Йорк тайме», больше известной как «Спортивная страничка одиноких девушек». Но это к делу не относится.

– Как я за тебя рада! Не терпится узнать подробности, но у тебя такой плотный график… Заканчивай болтать, ступай делать своего жениха счастливейшим из смертных. Жених, надо же… Чудно звучит…

– О, ему как раз позвонили с работы. Я уже устала повторять, чтобы закруглялся, – повысила голос Пенелопа, чтобы услышал Эвери, – но он никак не наговорится. Как ты провела вечер?

– А‑ а, еще одна выдающаяся пятница. Мы с Миллингтон прогулялись вдоль реки. Какая‑ то старушенция угостила ее печеньем, и Милли была на седьмом небе. Затем я вернулась домой и посмотрела, как швейцар убивает самое огромное насекомое в Западном полушарии. На ужин собиралась заказать вьетнамской еды, но вспомнила о соседе‑ вьетнамце, которого арестовали за то, что приготовил и съел собаку, и решила ограничиться разогретым рисом с бобами и окаменелой пастилой «Твиззлерс». Надеюсь, я не смахиваю на тетку из рекламного ролика о диете для похудания?

Пенелопа рассмеялась, не находя слов утешения. В трубке послышался писк, означавший, что ей звонят по второй линии.

– О, это Майкл. Нужно ему рассказать. Не возражаешь, если я подключу его к нам? – спросила подруга.

– Нет, конечно. С удовольствием послушаю его реакцию.

Будет, с кем поскорбеть о событии, когда Пенелопа отключится: Майкл тоже терпеть не может Эвери.

Щелчок, короткая пауза, новый щелчок.

– Все здесь? – Пенелопа взвизгнула, что ей совершенно не свойственно. – Майкл? Бетт? Вы оба меня слышите?

Раньше Майкл, я и Пенелопа работали в «Ю‑ Би‑ Эс»[4], но с тех пор, как он стал исполнительным директором (кстати, Майкл самый молодой из нас), мы видим его гораздо реже.

– Привет, девчонки, – послышался усталый голос Майкла.

– Майкл, знаешь что?! Я обручилась!

После небольшой паузы (как и я, Майкл не был приятно поражен), прозвучал правдоподобный энтузиазм, который он сыграл гораздо лучше меня.

– Пен, потрясающе! – заорал Майкл в телефон.

Я мысленно взяла на заметку, что громкость голоса не может компенсировать недостаток искренней радости.

– Спасибо! – откликнулась Пенелопа. – Я знала, что вы с Бетт за меня обрадуетесь. Все произошло несколько часов назад, эмоции захлестывают…

– Ну, это точно надо отпраздновать, – громко заявил Майкл. – «Черная дверь», мы втроем и много‑ много порций чего‑ нибудь крепкого и дешевого.

– Согласна, – подхватила я, радуясь возможности подбросить свои три гроша. – Непременно отметим.

–Дорогой! – произнесла Пенелопа, отвернувшись от трубки и оставив без внимания наши планы напиться. – Ребята, Эвери закончил говорить по телефону и тянет у меня трубку за шнур. Эвери, перестань! Мне надо бежать, созвонимся позже. Бетт, увидимся завтра на работе. Всего вам самого‑ самого!

В трубке послышался щелчок. Майкл спросил:

– Ты слушаешь?

– Конечно. Ты мне позвонишь или я тебе? – Мы давно усвоили, что нельзя полностью полагаться на то, что третья линия отключена, и всегда предусмотрительно перезванивали по новой, чтобы всласть перемыть косточки товарищу, отключившемуся первым.

В трубке послышался искаженный интеркомом голос, и Майкл вздохнул:

– Проклятие, меня срочно вызывают. Не смогу сейчас говорить. Мы можем созвониться завтра?

– Конечно. Передай от меня привет Мегу. И вот еще что, Майкл, пожалуйста, не обручайся в ближайшее время. Этого мне уже не пережить.

Он засмеялся и, судя по шорохам, выключил бипер, который неистовствовал рядом с телефоном.

– Об этом можешь не волноваться. Поговорим завтра. Кстати, Бетт, выше нос! Пусть Эвери один из худших парней, но Пенелопа на седьмом небе от счастья, а это главное, верно?

Повесив трубку, я несколько минут, не отрываясь, смотрела на телефон, потом с трудом протиснулась в окно в тщетной попытке полюбоваться успокаивающим пейзажем с рекой.

Квартиру нельзя назвать просторной, но, к счастью, она принадлежит только мне. С тех пор, как Кэмерон съехал – два года назад, – я живу одна. И хотя комната длинная и такая узкая, что, если вытянуть ноги, упрешься в противоположную стену, дом расположен в Мюррей‑ Хилл, дощатый пол покоробился, а территорию заполонили тараканы, – важно, что я сама себе хозяйка в собственной отдельной квартире.

В многоэтажном бетонном монстре, расположенном на пересечении Тридцать четвертой и Первой авеню (этакий бегемот с флигелями), обитает самая разношерстная публика: участник молодежной рок‑ группы, профессиональный игрок в сквош, второразрядная порнозвезда с постоянной клиентурой, соседка, раньше что‑ то значившая в реальном мире и молодежном объединении с одноименным названием, бывший средний американец и сотни, тысячи недавних выпускников университета, еще не отвыкших от жизни в общежитии. Из окна открывается панорама Ист‑ Ривер, если понятие «панорама реки» подразумевает строительный кран, пару мусорных баков, стену соседнего дома с множеством окон и кусочек реки шириной примерно три дюйма, который удавалось разглядеть вследствие непостижимого эффекта пространственных искажений. Вся эта роскошь принадлежала мне за ежемесячную квартплату, равную ренте пригородного дома на одну семью с четырьмя спальнями и двумя с половиной ванными. [5].

Ворочаясь на диване, я обдумывала, как отнестись к свалившейся мне на голову новости. Вроде бы мне удалось изобразить восторг, ну а то, что не настоящий экстаз, так Пенелопа знает – я не из экстатических натур. Я даже спросила о кольце, вернее кольцах, и заверила, что очень рада за подругу. Конечно, я не смогла произнести что‑ нибудь неподдельно сердечное и значительное, но у Пенелопы голова кружилась от радости, она, скорее всего ничего не заметила. Итог: исполнение на твердую четверку с плюсом.

Отдышавшись, я выкурила сигарету, и меня немного отпустило. Я старалась убедить себя, что причина дурного настроения в том, что Пенелопа собралась замуж за засранца, а не в глубокой зависти, ведь у нее есть жених, а у меня не предвидится.

Убедить себя не получалось. После ухода Кэмерона прошло два года, и хотя я прошла обычный круг свиданий «вслепую» – за бокалом вина и реже с полноценным ужином, за двадцать четыре месяца мне не встретился ни один мало‑ мальски привлекательный парень. Я решила, что проблема не во мне, и заставила Пенелопу это подтвердить, но теперь серьезно сомневалась в правомочности такого заявления.

Я прикурила вторую сигарету от окурка первой, не обращая внимания на неодобрительный взгляд Миллингтон. Отвращение к себе опустилось на плечи, словно привычное одеяло. Ну почему, черт побери, не выразить искреннюю, неподдельную радость в один из лучших дней в жизни подруги? Каким неискренним и ненадежным должен быть человек, втайне надеющийся, что новость о чужой помолвке окажется недоразумением? Как можно не суметь правдоподобно изобразить восторг по поводу новости об обручении лишь по той причине, что ты сама вот‑ вот попадешь в официальную категорию «завистниц»?

Сняв трубку, я набрала номер телефона дяди Уилла в надежде получить хоть какое‑ нибудь подтверждение, что я не совсем пропащая. Будучи очень эмоциональным и острым на язык, Уилл, тем не менее, всегда терпеливо поддерживал меня. Дядя отозвался с едва уловимой медлительностью, вызванной джином с тоником. Я поведала Уиллу сокращенную и оттого менее болезненную историю чудовищного предательства Пенелопы.

– Ты, кажется, чувствуешь себя виноватой, потому что Пенелопа счастлива, а ты не очень рада за подругу.

– Вот именно.

– Что ж, дорогая, могло быть хуже. По крайней мере, несчастье Пенелопы не наполняет тебя восторгом и удовлетворением.

– Что?

–Schadenfreude[6]. Ты же не извлекаешь эмоционального наслаждения или другой выгоды из ее несчастья?

– Пенелопа не несчастна, она в эйфории. Это я несчастна.

– Ты так считаешь? Знаешь, тебе не так уж и плохо. Ты, дорогая, хотя бы не собираешься замуж за паршивого испорченного сопляка, чьи природные таланты исчерпываются умением проматывать денежки родителей и выкуривать марихуану тоннами. Я прав?

– Да, конечно. Просто у меня ощущение, что все резко изменилось. Пенелопа – моя жизнь. И вдруг она выходит замуж… Я знала, рано или поздно это случится, но не думала, что так скоро.

– Как тебе известно, брак – это буржуазный предрассудок, Бетт.

Память услужливо подсунула воспоминание о традиционных воскресных бранчах: Уилл, Саймон, ресторан «Эссекс», я и раздел «Стиль» в «Санди таймс», особенно «Спортивная страничка одиноких девушек». Не один год во время бранчей мы разбирали венчания по косточкам, всякий раз заканчивая сеанс злорадным хихиканьем, ибо творчески читали между строк.

Уилл между тем продолжал:

– Почему, черт побери, все вы так стремитесь завязать длительные отношения и тем самым выхолостить индивидуальность человека? Посмотри на меня: шестьдесят шесть лет, никогда не был женат и абсолютно счастлив.

– Ты гей, Уилл. Да и не в этом дело: ты, между прочим, носишь кольцо на безымянном пальце!

– Значит, ты считаешь, я женился бы на Саймоне, если б мог? Однополые браки, как в Сан‑ Франциско, не моя стихия. Не в этой жизни.

– Вы с Саймоном жили вместе еще до моего рождения. Ты осознаешь, что вы фактически супруги?

– Ответ отрицательный, детка. Каждый из нас волен уйти в любой момент, без утомительных юридических или эмоциональных сложностей, потому‑ то мы и остаемся вместе. Но довольно об этом: я не открою тебе ничего нового. Расскажи лучше, какое у Пенелопы кольцо.

Хрустя остатками «твиззлерс», я описала кольца до мельчайших деталей. Дядя с удовольствием вникал в подробности. Затем я незаметно заснула на диване и проспала до трех утра, когда Миллингтон тявканьем заявила о своем желании спать в настоящей постели. Прихватив малышку, я поплелась в спальню, улеглась и накрыла голову подушкой, снова и снова убеждая себя, что все не так уж плохо. « Это еще не катастрофа, – повторяла я. – Не катастрофа… не катастрофа…»

Мне, как всегда, «повезло». Празднование помолвки Пенелопа наметила на четверг – раз и навсегда установленный день ужина с дядей Уиллом и Саймоном. Ни одну из встреч отменить невозможно. Я стояла перед своей безобразной, послевоенной постройки, уходящей в небо многоэтажкой в Мюррей‑ Хилл, отчаянно пытаясь поймать машину, чтобы добраться до огромной дядиной двухуровневой квартиры на западе Центрального парка. Не час пик, не Рождество, не пересменка и не новый потоп, но поймать такси невозможно.

Минут двадцать я свистела, орала, подпрыгивала на месте как умалишенная, пока, наконец, какой‑ то автомобиль не притормозил у обочины. В ответ на просьбу довезти в жилой квартал таксист буркнул: «Слишком плотное движение», – и машина тут же с визгом сорвалась с места и исчезла. Добравшись, в конце концов, куда надо, я оставила водителю в знак благодарности чаевые в половину стоимости поездки.

– Привет, Беттина, что‑ то у тебя несчастный вид. Все в порядке? – Джордж, старенький швейцар, знавший меня с детства, упорно произносил имечко, которое родители в свое время выбрали не иначе, как в состоянии помрачения ума. Я настаивала, чтобы люди называли меня Бетт, и большинство так и делали. Лишь родители и швейцар в доме Уилла (старый добряк, которому все сходило с рук) продолжали называть меня полным именем.

– Как обычно, ловила такси, Джордж, – вздохнула я, чмокнув его в щеку. – Как день прошел?

– Не хуже, чем у денди, в точности как всегда, – отозвался Джордж без намека на сарказм. – Утром несколько минут видел солнце и счастлив до сих пор.

Меня чуть не стошнило, но я вспомнила, что Джорджу никогда не приходилось иметь дело с девизами дня.

– Бетт! – услышала я голос Саймона из комнаты доставки корреспонденции, хитро спрятанной в коридоре. – Это ты, Бетти?

– Са‑ аймо‑ он, – пропела я, обрадовавшись впервые за несколько дней. – О, Са‑ а‑ а‑ а‑ аймо‑ о‑ о‑ о‑ о‑ он. – Я не стала говорить, что мне придется уйти, не дождавшись ужина.

Саймон вышел из почтовой комнаты в белых теннисных шортах, с сумкой в виде ракетки, закинутой за широкую спину, и обнял меня так крепко, как ни один мужчина традиционной ориентации никогда не делал.

Пропустить ужин у дяди было кощунством: помимо отличного времяпрепровождения, в четверг я получала большую часть мужского внимания, выпадавшего на мою долю за неделю, не считая бранчей.

Каждое воскресенье я сопровождала Уилла, правившего бал, простите, бранч, в «Эссекс», на что сбегались смотреть представители масс‑ медиа и индустрии развлечений. Уилл славился сердечностью, юмором, радикальными политическими взглядами и стойкой ненавистью к картофелю. Жареное мясо с картошкой, картофель по‑ домашнему, жареный картофель по‑ французски, хорошо пропеченный картофель, картофель, запеченный в сыре или сухарях, картофель лионез – все было предано анафеме. Уилл придерживался диеты Аткинса[7] еще до того, как Аткинс вошел в моду, и если он не ел картофель, то картофеля не ел никто.

За тридцать лет совместной жизни Уилл и Саймон выработали ряд ритуалов. Они проводили отпуск только в четырех местах: Сен‑ Барте[8] (хотя с недавних пор Уилл стал жаловаться, что Сен‑ Барте слишком «офранцузился»), Палм‑ Спрингс[9], Бриджхэмптон[10], а в выходные иногда – Ки‑ Уэст[11].

Джин с тоником они признавали только из бокалов фирмы «Розенталь»[12], каждый понедельник с семи до одиннадцати вечера проводили в ресторане «У Элейн» и каждый год устраивали рождественскую вечеринку, причем один надевал зеленую кашемировую водолазку, а другой – красную.

Уилл – ростом шесть футов три дюйма, с коротко стриженными серебристыми волосами, предпочитал свитера с замшевыми заплатами на локтях. Саймон – гибкий, мускулистый, ростом едва пять футов девять дюймов, с головы до ног одевался в лен независимо от времени года. «У геев, – говорил он, – карт‑ бланш презирать условности моды. Мы заслужили это право». Даже сейчас, только что с теннисного корта, он щеголял в белом льняном анораке.

– Как дела, красавица? Проходи, проходи, Уилл небось уже гадает, куда мы с тобой запропастились. А еще я знаю, новая девушка приготовила на ужин что‑ то фантастическое, – с безукоризненными манерами, Саймон снял с моего плеча туго набитую сумку, придержал дверцу лифта и нажал на кнопку.

– Как игра? – спросила я, удивляясь, почему у шестидесятишестилетнего мужика фигура лучше, чем у молодого парня.

– О, ну ты же знаешь, как это бывает; старики носятся по корту за мячом, который им нипочем не отбить, и притворяются, что выполняют подачу не хуже Роддика[13]. Зрелище жалкое, но забавное.

Дверь в квартиру была приоткрыта, и оттуда доносилась перебранка Уилла с телевизором. В прошлом Уилл первым сообщал широкой аудитории сенсационные новости: о рецидиве у Лайзы Миннелли, об амурах РФК[14] и прыжке Патти Хёрст[15] от рядовой «богатенькой дочки» до культовой фигуры.

В политику от гламурных событий его толкнула «аморальность» демократов, дядя называл это «клинчем Клинтона». Сейчас, спустя несколько десятилетий, Уилл «подсел» на новости с политическим уклоном, слегка смахивающим на убеждения Аттилы, предводителя гуннов.

Гомосексуалист и праворадикал, Уилл, пожалуй, был единственным автором колонки о светской жизни и развлечениях, проживающим на Манхэттенском Вест‑ Сайде. Он не желал писать о развлечениях и светском обществе. Из двух телевизоров в дядином кабинете большой был всегда настроен на «Фокс ньюс».

– Наконец‑ то, – любил повторять дядюшка, – канал для моих единомышленников.

Саймон всякий раз возражал:

– Ну, еще бы, на Вест‑ Сайде пруд пруди геев с ультрарадикальными взглядами, пишущих в рубрику о сфере развлечений и светской тусовке, правда?

Телевизор поменьше дядя переключал с Си‑ Эн‑ Эн на Главные новости Си‑ Эн‑ Эн, Си‑ СПЭН[16] и Эм‑ Эс‑ Эн‑ Би‑ Эс[17], которых Уилл именовал «разжигателями заговора либералов». Над этим телевизором висел написанный от руки плакат: «Знай своего врага».

По каналу Си‑ Эн‑ Эн Билл Хеммер интервьюировал Фрэнка Рича[18] по поводу освещения недавних выборов в средствах массовой информации.

– Билл Хеммер – трусливый слюнтяй, манную кашку ему кушать! – прорычал Уилл, отставляя хрустальный бокал, и запустил в телевизор бельгийской туфлей.

– Привет, Уилл. – Я поставила сумку у стола.

– Из всех людей, достаточно подкованных для обсуждения политики страны, способных дать объяснения или подкинуть интересную мысль о том, как средства массовой информации повлияли или не повлияли на последние выборы, эти идиоты выбрали для интервью кого‑ то из «Нью‑ Йорк таймс»! Вся их стряпня воняет хуже, чем несвежий бифштекс! А я должен сидеть и выслушивать их мнение?

– Отчего же, дядя Уилл, телевизор можно выключить. – Я подавила улыбку, когда дядя и не подумал отвести взгляд от экрана.

Мысленно я прикинула, через сколько минут дядя назовет «Нью‑ Йорк таймс» советскими «Известиями» или припомнит скандал с Джейсоном Блэром[19] как еще одно доказательство того, что посредственная газетенка процветает, а заговор против честных трудолюбивых американцев набирает силу.

– Что, и пропустить упорное желание мистера Билла Хеммера скрыть упорное желание мистера Фрэнка Рича обойти тему, которую они, черт побери, обсуждают? Кроме шуток, Бетт, не забывай, что это именно та газета, где репортеры попросту выдумывают сюжеты, когда «горят» сроки сдачи статьи. – Дядя отпил глоток из бокала и с двух пультов одновременно выключил телевизоры, уложившись сегодня с обвинительной речью в пятнадцать секунд. Рекорд.

– Хватит на сегодня вздора. – Уилл обнял и чмокнул меня в щеку. – Выглядишь прекрасно, деточка, как всегда. Но неужели ты помрешь, надев на работу платье вместо бесформенного костюма?

Он довольно неуклюже перешел ко второй излюбленной теме – обсуждению моего образа жизни. Дядя Уилл на девять лет старше моей матери. Оба клянутся, что родились от одних родителей, но постичь эту игру природы решительно невозможно. Мать пришла в ужас, когда я нашла себе «корпоративную должность», где форма одежды и отдаленно не напоминала широкие балахоны и парусиновые тапочки на веревочной подошве, тогда как дядя считает проявлением трансвестизма постоянное ношение делового костюма вместо сногсшибательного платья от Валентино и прелестных босоножек с ремешками от Лубутена[20].

– Так принято в инвестиционных банках, чтоб ты знал.

– Уже догадался. Никогда не думал, что ты ввяжешься в банковское дело.

Ну, вот опять.

– Почему ты так негативно настроен? Твои единомышленники просто обожают капитализм, – поддразнила я. – Республиканцы, конечно, не геи.

Дядя пристально посмотрел на меня с дивана.

– Метко. Очень метко. Я ничего не имею против банков, детка, и тебе это известно. Прекрасная респектабельная карьера. Предпочитаю видеть тебя банковским клерком, чем за какой‑ нибудь кретинской работенкой типа «хиппи‑ диппи‑ спасем‑ мир», которую стали бы рекомендовать твои родители. Но ты слишком молода, чтобы похоронить себя в унылых стенах. Ты должна веселиться, знакомиться с новыми людьми, наслаждаться молодостью, свободой от брачных уз и Нью‑ Йорком, а не сидеть безвылазно в банковском отделении частных вкладов. Чем бы ты хотела заниматься?

Дядя частенько задавал этот вопрос, и я еще ни разу не придумала достойного или хотя бы сносного ответа. Одно время, еще учась в школе, я собиралась вступить в «Корпус мира». Кроме шуток! Родители искренне полагали, что это естественный шаг после получения аттестата. Я и не подозревала, что у меня есть выбор, – отец и мать говорили о «Корпусе мира» как о необходимой двухлетней подготовке практически к любой профессии. Но я поступила в Эмори[21] и познакомилась с Пенелопой. Принадлежа к двум абсолютно разным мирам, мы в лучших традициях избитых сюжетов немедленно полюбили друг друга. Пенелопе нравилось, что я не могла перечислить по памяти все частные школы Манхэттена и понятия не имела о Винограднике Марты[22], а мне, естественно, пришлось по душе, что она все это знает.

В рождественские каникулы мы были неразлучны, и в конце первого года обучения я рассталась с любимыми футболками «с мертвецами»[23], с удовольствием ходила на баскетбольные матчи и вечеринки с пивом, вступила в футбольную лигу, где числились и парни, и девушки, и общалась с людьми, которые не заплетали волосы в дреды, а приняв ванну, не использовали оставшуюся воду для чего‑ нибудь еще и не душились маслом пачулей.

Я не стала в классе выскочкой, которая всегда немного иначе «пахнет» и слишком много знает о Редвудсе[24].

Носила джинсы‑ футболки как другие (не озаботившись проверить, соблюдаются ли права рабочих, которые их пошили), ела гамбургеры, пила пиво и великолепно себя чувствовала.

Четыре года у меня была компания друзей со схожими взглядами, временами – бойфренд, и никто из них не был связан с «Корпусом мира». Поэтому, когда в студгородке появились представители крупных корпораций, козырявшие большими зарплатами, подписывая бонусы, и предлагавшие оплатить перелет в Нью‑ Йорк на собеседование, я заинтересовалась их предложением. Почти все мои школьные друзья нашли аналогичную работу, ибо вплотную столкнулись с вопросом, как в двадцать два года оплачивать квартиру на Манхэттене.

Непостижимо, как быстро пролетело время… Целых пять лет канули в черную дыру обучающих программ, квартальных отчетов и годовых бонусов, едва оставляя время осознать, как я ненавижу то, чем занимаюсь с утра до вечера. И не утешало даже то, что я неплохой специалист. Уилл изрек, что племянница живет неправильно, интуитивно это почувствовал, но я была слишком ленива и труслива, чтобы все бросить и начать жизнь сначала.

– Чем я хочу заниматься? Как, черт побери, мне отвечать на такой вопрос? – поинтересовалась я.

– А как ты можешь не ответить? Если в ближайшее время не изменишь свою жизнь, однажды утром проснешься сорокалетней вице‑ президентшей банка – и путь назад отрезан. В банковском деле ничего плохого нет, просто это не для тебя. Ты должна общаться с людьми. Должна хоть иногда смеяться. Ты должна писать. И конечно, одеваться получше.

Я не стала говорить дяде, что подумываю о работе в благотворительной организации: чего доброго, пустится в рассуждения о провале своей кампании по антипромыванию мозгов и отрыванию племянницы от родителей и весь вечер просидит за столом мрачнее тучи. Черт меня однажды дернул заикнуться о намерении сходить на собеседование в Международную федерацию планирования семьи. Дядя тогда съязвил, что эта невероятно благородная идея вернет меня в мир, как он выразился, Великих Немытых.

Беседа проходила как обычно: сначала обсудили мою несуществующую личную жизнь («Дорогая, ты слишком молода и слишком красива, чтобы работа стала твоей единственной любовью»), затем я выслушала стенания Уилла насчет последнего выпуска газетной колонки («Моя ли вина, что Манхэттен стал настолько необразованным, что люди не желают больше слышать правду об избранных ими чиновниках? »). Коснувшись моего давно забытого политического активизма, мы вновь вернулись к теме всех времен – жалкому состоянию моего гардероба («Мешковатые брюки – неудачный наряд для свидания, дорогая»).

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒